Линь коротким движением перехватила проятнутый в ее сторону мизинец и стиснула захват тонких пальцев. Секунда, две три… Санька затаил дыхание. О, светлая, представляю, как велико в тебе сейчас желание слегка повернуть кисть и вырвать этот объект испытания из сустава к чертям.
Под всеобщий смех мужик, тихо выругавшись, выдернул свой палец из захвата, а Линь, устало дернув плечом, вернулась к работе.
Впрочем, через несколько минут после импровизированного представления, в которое неизбежно превращались почти все случайные сборища из серии «Линь и
десяток мужиков из соседних лабораторий», девушка тихо смылась в неизвестном направлении.
Как там было у классиков? «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку?[13 - Стихотворение И. Бродского «Не выходи из комнаты…»]»
Рассудив, что коли уж отдых – это смена занятий, то она почти что на курорте, Линь выскользнула из пультовой, взяв курс на кабинет, где её ждала пара недоделанных отчётов, которым следовало помочь в скорейшем появлении на свет. И раз пальцы уже не слушаются её после сто первой пружинки, вручную согнутой из бериллиевой бронзы, следует ненадолго выпустить их на загон клавиатуры.
В самом начале коридора она, однако, была поймана в цепкие объятия Пароёрзова.
– О, Ангелина, – окинув девушку оценивающим взглядом, словно присматриваясь к молодой кобылке, выставленной в ярмарочный день, удовлетворённо кивнул он. – Вы девушка ответственная, лёгкая на ногу… К тому же, знаю, со своим средством передвижения. Пойдёмте, я дам вам документы и адрес, куда их нужно отвезти, понимаете, их нужно туда сдать срочно, сегодня, до четырёх…
«Интересно, к каким чертям на рога он успеет меня отправить, если сейчас уже два часа?» – с раздражением подумала девушка, но ничего не сказала.
Черти, однако же, оказались не столь далеко, и маршрут Линь не ознаменовался ничем интересным, кроме небольшой пробки по поводу двух «поцеловавшихся» при выезде на перекрёсток машин да автобуса, который отчаянно маневрировал, пытаясь всё это объехать.
Проезжая мимо водителей, один из которых сосредоточенно названивал в страховую компанию, а другой размахивал руками, пытаясь этим компенсировать слабое знание русской речи, Линь услышала:
– Всё из-за такой, как вот она, не машина, не пешеход, нырь – и усвистеть, а мы из-за них по тормоз и сзади нам в бампер хрясь…
Линь поджала губы, радуясь, что непроницаемое стекло её шлема не позволяет никому во внешнем мире разглядеть её лица. Конечно, самый лёгкий способ жить – это, едва облажавшись самому, поскорее завопить о том, что виноват кто-то другой – государство, которое не чинит дороги, Луна в Козероге, а также те, кто по ним ездит, но никак не ты, купивший права за углом соседнего дома и уверенно путающий тормоз с газом.
А, неважно. В одном был прав водила: преимущество Линь действительно состояло в умении «нырь – и усвистеть». Вперёд по свободной трассе, не оглядываясь назад, рассекая воздушный поток надвое так, что за спиной словно появлялись два невидимых крыла – это больше, чем способ управлять мотоциклом, это принцип жить-несмотря-ни-на-что, умение энергично встряхнуться, сбросив с перьев частички пыли и капельки дождя, и лететь навстречу солнцу.
Документы были успешно сданы в нужную контору к началу четвёртого часа, и путём нехитрых умозаключений Линь решила, что на стенд возвращаться нет смысла, тем более, что совсем недалеко, стоит только проехать пару кварталов, начнётся район, в котором прошло её детство, отрочество и юность.
Поймав себя на слове «юность», Линь хохотнула. За три последних года, что прошли под звездой семейной жизни, она не изменила ни причёски, ни стиля одежды – ну, разве что, волосы стали длиннее, а размер одежды, и так небольшой, откатился ещё на одну позицию назад, но отчего-то чужие дети, встреченные ею в автобусе или в очередях поликлиник, стали называть её «тётенькой» вместо «девушки».
А дети, как известно, не только цветы жизни, но и сверхпроводники Истины.
Кое-как припарковав мотоцикл у грязного бетонного забора, отделявшего территорию грузовой железнодорожной платформы от заброшенного парка, в котором буйствовала крапива и прочие сорняки, Линь слезла с сиденья и устало опустилась на колени, а потом, поддавшись внезапному порыву, раскинула руки и упала спиной прямо в мягкую траву.
Сколько бы раз её не заносило сюда, на узкой полосе дикого леса, посаженного меж стальными рельсами и асфальтовой рекой проспекта, всегда было безлюдно, словно какой-то незримый гений защитил это место силовым щитом, подарив право доступа только ей одной.
Минуту спустя над буйством ничейных трав поднялся лёгкий сигаретный дымок. Мимо Линь, уставшей болтаться на гирях маятника работа-дом, мимо Линь, окольцованной платиновым кругом принадлежности, дающей чувство защищённости в обмен на хрустальную валюту острых граней своей души, обломанных для того, чтобы о них не порезался тот, кто похитил тебя из золочёной клетки родительского дома, мимо Линь, обнаружившей, что оказалась не на свободе, а всего лишь в новой клетке большей площади, бежала девочка-Линь, высоко вскидывая ноги и размахивая белым маминым шарфиком за спиной.
– Я птица, я умею летать! – захлёбываясь от радости дышать ветром, бежать за горизонт и видеть синее небо, кричит Линь-шестилетка. – Правда же, правда! Вот, сейчас…
«Ну, лети, раз так», – думает старый кирпич, живущий на дороге, и подставляет девчонке подножку.
И восхитительный полёт действительно начинается, обрываясь через какие-то жалкие полсекунды в придорожной канаве. Линь тормозит ладонями и коленками, стирая кожу до крови, и на её белоснежном платьице остаётся черный мазутный след.
– Засранка! – выкрикивает совсем рядом сердитый голос матери, и сильная рука рывком ставит девочку на ноги, а потом задирает её подбородок вверх, чтобы Линь не смела опустить глаза перед грозой маминого гнева. – Я тебе только вчера платье купила, не доедала весь месяц, чтоб накопить, а ты, тварь маленькая, вот как чужие старания ценишь… А ну домой, быстро, и будешь сидеть в комнате, пока не поумнеешь…
Взрослая Линь морщится и запускает ускоренную перемотку воспоминаний. Рамзан, однокурсник-эзотерик, истово убеждал девушку в том, что все события в жизни, даже если они кажутся сюрпризом великого рандома, на самом деле прописаны для нас чуть ли не заранее, и уж по крайней мере каждое из них призвано обогатить человека бесценным опытом любого сорта. Хорошо, Рамзан, тогда мне следует благодарить свою мать за каждый раз, когда она орала на меня вместо того, чтоб обнять и поцеловать в ушибленное место, ибо объятия не вынуждают нас становиться ловчее, вырабатывать идеальный глазомер и ловкость, учиться сдерживать слёзы, чтобы не вызвать ещё одну волну недовольства, и улыбаться, когда больно – чем сильнее боль, тем светлее улыбка.
Тот же парк через десять лет после неудавшегося полёта. Рыжий закат последнего летнего дня, и завтра – в колледж, а сейчас – костёр, круг света, чужая плохо настроенная гитара в руках, и в запасе у Линь – всего три с половиной аккорда, но их достаточно для того, чтобы петь:
– Огонь всё ярче, страницы жизни в нём горят.
Что будет дальше – об этом знаю только я.
Вопросов больше нет.
В ответ не слышно красивой лжи.
Меня в бесконечность уносит
Поток стальных машин.[14 - Использован текст песни «Свобода» группы «Ария»]
Голос Линь едва заметно дрожит, потому что до этого вечера она пела только наедине с собой, когда никто не слышал, но эта песня заслушана ею до дыр, и слова сами рвутся на свободу.
Другая жизнь – не сон.
Я был для неё рождён.
И в час ночных дорог
Я не одинок.
И на припеве к ней присоединяется сильный, чистый голос справа. Антон, парень из параллельной группы – растрёпанные каштановые волосы по плечи, кожаный браслет на запястье, а под ним – сделанная тайком от родителей татуировка, едва заметная на первый взгляд, незамкнутая окружность, разорванная изнутри тонким росчерком молнии.
Мы верим, что есть свобода,
Пока жива мечта,
Верим в свою свободу,
И будет так всегда.[15 - Использован текст песни «Свобода» группы «Ария»]
Если бы кто-нибудь подошёл к поющей Линь со спины, и, едва дождавшись, когда она затихнет, шёпотом на ухо сообщил бы, что через пять лет железную дорогу огородят глухим бетонным забором вместо ненавязчивого плетения сетки-рабицы, а Антон коротко подстрижётся, сведёт татуировку и устроится работать тестировщиком программ в одну очень крупную корпорацию, а ещё через год после всего упомянутого сделает девушке предложение, на которое она ответит согласием, уцепившись за этот спасательный круг, выдернувший её из кислотной трясины материнского мирка, Линь покрутила бы пальцем у виска и ударила бы по струнам, заходя на следующую песню.
Чего же тебе не поётся сейчас, а? Или всё идёт по плану, согласно законам природы, из которых следует, что птицам положено петь во всю глотку лишь по весне, в брачный период, а потом смысла в этом уже маловато, да и некогда, честно говоря, ибо клюв занят сначала ветками и собственными перьями, из которых строится совместное гнездо, а потом вкусными червячками для трёх жадно раскрытых ртов.
Линь поморщилась повторно, пытаясь вызвать перед глазами образ костра, первого снега на тонких ветвях деревьев, тех же веток, но уже покрытых робкими весенними первыми листьями, но код светлых образов отчего-то не желал становиться трёхмерным и рассыпался на осколки, отказывая девушке в доступе на уровень подземной реки скрытых душевных ресурсов.
А может быть, просто пересохла та река, да и никогда не была она полноводной, раз обмелела так быстро? Только по самому дну ещё змеится тоненькая струйка, к которой периодически припадают жадными губами то начальники, охочие до чужого сверхурочного труда, то муж с фоновым «Дай я покажу, как правильно делать/говорить/думать», то родители с хитом последнего месяца: «Вы вообще детей планируете?»
Лёжа лицом в небо, Линь глубоко затянулась, спалив сигарету до самого фильтра, и что было сил надула воздухом живот, пытаясь вообразить себя пингвинихой, вразвалку бегущей на автобус по февральским сугробам, да что там, и по мокрому после майской грозы асфальту, ибо хрена с два её подпустят к мотоциклу, как только…
От крепкого табака девушку слегка замутило, и она резко выдохнула, прогоняя прочь так некстати всплывшую картинку – граффити, нарисованное подругой на стене школы, тётку-киборга, опутанную толстыми шлангами системы жизнеобеспечения, у которой вместо пуза была стеклянная ёмкость с зеленоватым физраствором, в котором плавал скрюченный эмбрион.
Перекатившись на бок, Линь встала на колени и уткнулась пылающим лбом в траву. Хотя бы здесь, наедине со старыми деревьями в два человеческих обхвата толщиной, которые видели тебя ребёнком, подростком и взрослой девушкой, ты можешь быть откровенна с собой не только на уровне правды – «В настоящий момент я не хочу детей, потому что во внешнем мире, куда я не так давно вырвалась, столько всего интересного», но и на уровне Истины – «В настоящий момент я не хочу детей от Антона, не будучи уверена, что он не разочаруется во мне за пару лет совместной жизни и не свалит в неизвестном направлении, бросив меня с мелким на руках, а лучше – останется в семье, заставив и жену, и ребёнка мучиться виной из-за его взыгравшего чувства долга».
То ли порыв ветра в кронах деревьев нашептал девушке что-то своё, тайное и горькое, но Линь вскинулась, словно ударенная током, и широко открыла глаза.
