Клеточник, или Охота на еврея

Глава 5

Превентивные меры

– Подробностей не знаю, – немного придя в себя, пробормотал Малинин, предупредив возможные расспросы. – Следователь приедет через час. Помолчав, добавил отчетливей:

– Ладно, пока вернемся к нашим баранам…

– …сусликам, – не удержался Фима, и сам поразился, откуда набралось наглости язвить в столь драматичную минуту. Видимо, форма истерики…

Малинин расстрелял Фиму бронебойным взглядом, но продолжил в отрывистой деловой манере сухого доклада.

– Уже в воскресенье на дежурного пошли первые читательские звонки и письма на сайт. Сегодня с утра поперли валом. Издевки, возмущение, недоумение и все прочее, чего следовало ожидать. Девочка на справочном телефоне долдонит одно: «Досадная опечатка, виновный будет строго наказан, правильный ответ «суслик», редакция приносит извинения». Ни слова больше. Это мое указание. С самого верху пока тихо. Это впереди. Но ждать не будем. Нужны превентивные меры. Даем поправку. А завтра попрошу встречи кое с кем… – он многозначительно ткнул пальцем в потолок.

– Я уже думал о поправке… – подхватил Фогель, но осекся под смертоносным взглядом Главного.

– О чем вы думали, мне наплевать. Лично я думаю о том, как спасти газету и собственную задницу. За одно, если повезет, твою (он выразительно кивнул в сторону Арсика). Буренина спасать уже не надо, а ваша, Ефим Романович, положа руку на сердце, меня во всех смыслах не волнует.

Как большой знаток и ценитель языка, Фогель отдал должное всей пошлой двусмысленности, но и хлесткости этого заявления.

– Вот текст, – продолжил Малинин, вынув из ящика стола три стандартных листка и вручив экземпляры. – Ваши соображения?

Фогель прочел:

ПОПРАВКА

«В субботу, 20 апреля на 12-й странице нашей газеты в разделе «Ответы на кроссворд, опубликованный в предыдущем номере»» допущена досадная опечатка. Под № 9 по горизонтали правильный ответ «суслик». Приносим извинения читателям. Виновные строго наказаны».

– Я бы снял последнюю фразу, – робко предложил Фогель. – Она как бы поднимает градус произошедшего, возводит все в ранг большого скандала. А само понятие «опечатка» с этим не сообразуется. Ну, опечатка, опечаточка, подумаешь!..

– Согласен, – подхватил Арсик, – мы такой фразой интригуем любопытный народ. Кроссворды отгадывает процентов десять читателей. А тут все полезут смотреть, за что в редакции головы поотрывали.

– Идиоты, кретины! – вдруг завопил Малинин, и его, казалось, от рождения бледные впалые щеки мгновенно сделались пунцовыми. – Положил я на ваш народ и на ваших гадателей! С прибором! Я не для них поправку пишу? Я для него!.. – И редактор ввинтил указательный палец в пространство над головой. Для него и для его людей! Для министерства печати. Для наших левых шизоидов-недобитков, которые, чего доброго, решат, что это форма протеста, и начнут орать «Мы с тобою, Малинин!»

– Делайте, как знаете, – обреченно согласился Фима. – Мне все равно. Я сказал правду. Понимаю, когда позвонят оттуда, свалите все на меня. Отдаю себе отчет – сотрудничать со мной газета больше не станет («Да уж! – нервно вставил Малинин»), но взываю к вашей порядочности. По крайней мере, прошу донести и мою версию случившегося, поскольку мне туда не достучаться.

– Они сами к вам постучат, – с нескрываемым сарказмом бросил Малинин, и Фима, выйдя из кабинета, с холодящей душу явственностью осознал: так и будет.

Чудовищное настроение усугублялось вестью о смерти Буренина. Так неожиданно, приличный человек, образованный, воспитанный… Не связано ли как-то с «сусликом»? Узнал, перенервничал, сердце?.. А когда успел стереть файл? И зачем? Странно… Ведь таким образом он банально подставляет себя: признать оплошность безопасней, чем в спешке заметать следы.

Юлька ждала с ужином. Изо всех сил скрывала, что волновалась безумно. Солнышко мое, кого ты пытаешься обмануть!

Ультимативно заявила:

– Сперва поешь, потом – разговоры.

Аппетит не пострадал. На нервной почве Фима начинал молотить противоестественно много, причем – без разбора и вкусовых ощущений. Выпил четыре рюмки водки: жена покорно извлекла початую из холодильника, понимая, что спорить и читать лекцию о гипертонии – лучший способ спровоцировать криз.

Дожевав, прошел в кабинет, уселся, спросил, кто звонил.

Юлька опустила голову, пробормотала что-то невразумительное.

– Я тебе умоляю, – устало попросил Фима.

– «Московское время», Грушицкий, просит больше не беспокоить.

– Еще?

– «Светлячок».

Серьезный удар. Десять лет сотрудничества, лучшие гонорары.

Но ждал убойной вести. Дождался.

– …и телевидение, – выдавила из себя Юлька, даже не пытаясь бодриться, что было на нее не похоже.

Сокровенный проект «Слово в кармане». Игра, придуманная Фимой. Оригинальная. Пусть для небольшого кабельного телеканала, но аудитория все равно не чета газетной, а программа его, авторская… Да, по предварительной договоренности он сохранял анонимность, в титрах должен стоять псевдоним («все-таки, все-таки…»), но это бессонные ночи в размышлениях, концентрация опыта и творчества, и гонорары, какие гонорары!.. – может быть, даже обеспеченная старость. Хренушки! Все в тартарары!

Юлька несла какую-то утешающую околесицу, но выступала слабо. Силы и фантазия явно поиссякли за эти двое суток переживаний.

Фима тоже смертельно устал. Он не знал, как быть дальше. Утро вечера мудренее. Почему мудренее? И кто обещал, что он доживет до утра?

Поцеловал жену, заверил, что чувствует себя нормально, жахнул таблетку феназепама (после водки-то!), лег и провалился…

На следующее утро он прочел на последней полосе газеты «Мысль» ту самую поправку. Естественно, поставили вариант Малинина. Там же, на второй полосе, помещен был короткий некролог, с прискорбием извещающий о безвременной кончине редактора отдела информации, замечательного журналиста Антона Львовича Буренина. Коллектив понес невосполнимую утрату и прочее…

А накануне вечером в кабинете Малинина Жираф услышал о «суслике». И, конечно, попросил номера газет и чтобы «с этого места поподробнее».

Малинин выложил все. Так Ефим Романович Фогель к шестидесяти годам впервые стал фигурантом расследования причин смерти человека. Вадика же Мариничева после беседы с главным остро заинтересовал как раз не Ефим Романович, хотя и он тоже. Уши и ноздри Вадика аж подрагивали, как у гончей, в предчувствии добычи, когда он мчался по вечерней, слегка отдышавшейся от пробок Москве на своем стареньком, но резвом «Фиате» по адресу: Малый Хорошевский проезд, 17. Его живо заинтересовала квартира 32 и ее запропастившийся жилец Костя Ладушкин, молодой редактор, получивший от Фогеля текст.

Электронное письмо стерто. Мобильный и домашний телефоны по-прежнему не отвечали – Вадик сам звонил из кабинета Малинина. Где Ладушкин?

Старый четырехэтажный дом первой послевоенной постройки – таких здесь целый квартал. Лифта нет, последний этаж. Никаких проблем – баскетбольные ноги Мариничева могли с легкостью взбежать и на сорок четвертый.

Необитая дверь, в отличие от соседних. Изрядно обшарпанная. На звонок никто не ответил. Соседнюю открыла девушка лет шестнадцати, даже не спросив, кто там.(«Глазка нет, вечер, ничего не боится поколение дискотек», – подумал про себя Вадик).

Он показал удостоверение. Девочка оказалась слегка подшофе и словоохотлива. Звали Вера. Костю знает, конечно. Клевый бой, без понтов, хотя и служит в крутой газете. Квартиру снимает. Сегодня не видела. И вчера тоже. Кстати, вчера, в воскресенье он вообще-то обещал проклюнуться: занести кинцо с каким-то мочиловом и крутой сексухой. Она любит именно с мочиловом, но чтобы и секс, и все такое. Нет дома? Странно! Он обычно вечером, если не на работе, дома торчит, один или с телкой. С какой? «С какой-нибудь», – Вера при этом горьковато усмехнулась, и Вадик смекнул, что девочка была бы не прочь стать одной из них. А может, уже и стала, ревнует?

– Ты с ним поддавала, – вдруг с места в карьер выстрелил Вадик, явно ошарашив переходом на «ты» и панибратско-развязной интонацией. Но Вера быстро пришла в себя.

– А тебе какое дело? Пошел ты, ментяра… – и попыталась захлопнуть дверь. Вадик ловко подставил свой башмак сорок седьмого размера и снова резко сменил тон.

– Извините за бестактность, Верочка, я сегодня очень устал, крышу сносит. Мне просто дико нужен Вадик, помогите мне, пожалуйста.

Виноватое лицо симпатяги «мента» сработало. Вера подтаяла Она сменила гнев на милость и, кажется, даже прикинула, не обломится ли с этим высоченным парнем лав без дальнейшего напряга.

– Матери его позвоните, у меня телефон есть, он оставлял на всякий случай. Она, может, знает… Заходите, у меня никого, старики в отъезде.

Это входило в его планы. Во-первых, для изучения оперативной обстановки. Кроме того, единственная лампа на лестничной клетке не позволяла четче разглядеть проступающие под отворотами халатика формы, показавшиеся внушительными для столь юного создания. Что поделать: Вадик стойко нес бремя страстей и грехов человеческих.

Двухкомнатная квартирка с 5-метровой кухней рапортовала о материальном положении хозяев. Здесь жили скромно. В интерьере, меблированном, должно быть, еще в годы расцвета застоя при содействии примитивной комиссионки, фарфоровым зубом среди грубых металлических коронок торчал неслабый серебристый «Самсунг» с экраном дюймов эдак на 27, а под ним тоненький DVD – плейер. Нетрудно представить, как напрягались родители, чтобы потрафить желанию дочурки, да и себя побаловать.

Вадик прошел в комнату, следуя за девицей, и по ходу убедился, что неверный тусклый свет с лестничной клетки оказался бессилен перед наблюдательностью классного следока: формы были воодушевляющими. Да и все прочее располагало любого здорового мужчину к штурму здесь и сейчас. Все, кроме возраста впечатляющей сексапилки: сперва неплохо бы заглянуть в паспорт. Совращение малолетней – только этого не хватало!

Верочка по-взрослому и на манер героев западных фильмов немедленно предложила выпить, и это был намек. Вадик вежливо и благоразумно отказался.

Она продиктовала телефон из драной коричневой записной книжки. Он набрал, спросил Александру Семеновну. Она и подошла на звонок. Представившись, Жираф попросил не волноваться, к Косте никаких претензий, но просто к сыну есть вопрос в связи с безвременной кончиной его начальника. Александра Семеновна понятия не имела, где Костя, обычно звонит позже вечером, но необязательно каждый день. Вчера, например, отмечался, все было в порядке.

Вадик попросил передать номер своего телефона, когда Костя объявится, извинился, положил трубку.

Вера стояла рядом, поглядывая на «вариант» с любопытством и плохо скрываемой надеждой на приключение.

– Так как насчет выпить грузинского? – она кивнула в сторону хорошо початой бутылки «Мукузани», как будто и не слышала отказа. Вадик согласился в интересах следствия, принял из рук обольстительницы бокал с золотой каемочкой. Вино имело такое же отношение к Кавказу, как продавший его ларек – к поставщику двора его императорского величества.

– Закурим! – предложил, указав на балконную дверь. Разумеется, прикинул, что ее с Костей балконы должны быть смежными. Вера с готовностью проследовала за ним, и довольно теплый апрельский вечер романтизировал ситуацию до той грани, за которой только поцелуй, за которым…

Но вид с балкона решительно отогнал плотские соблазны. Точнее – взгляд на окно соседнего, отстоявшего не более чем на полметра. Оно подсвечивалось изнутри. В комнате явно включен какой-то электроприбор. Что-нибудь вроде настольной лампы. В ноздри Жирафа ударил запах добычи, в погоне за которой он чуть не попал в объятия нимфы сомнительного возраста…

– А у Кости-то свет горит, – как бы между прочим произнес Вадик, затянувшись «Явой».

Вера слегка перегнулась через тронутые ржавчиной тонкие балконные перила, и ее рельефы проступили с такой неопровержимостью, что Вадик молча взвыл.

– Да, горит чего-то… Может, погасить забыл?

– А вот мы сейчас проверим, – решительно произнес Вадик, выкинул сигарету и перекинул ногу через ограждение балкона

– Ты че, офонарел, – в ужасе прошептала Верочка, рефлекторно ухватив его за рукав куртки. Но наш герой уже избавился от сексуального дурмана. Он был на работе. Длины его рук и ног, а также силы духа вполне хватило, чтобы перемахнуть в воздухе это небольшое расстояние и ухватиться за край соседского балкона, не потеряв равновесия. Спортивный навык позволял и не такое. Секунда – и он уже у стеклянной двери. Не поддается, закрыта изнутри. Сквозь щель меж задернутых штор виден дверной проем комнаты и зеркало в прихожей, как раз и отражавшее слабый свет. Ага, стало быть, электроприбор горит на кухне. Вперед!

Он вытащил из кармана куртки любимый складной нож фирмы «Gerber», неразлучный спутник, дополнявший служебный пистолет, коего с собой на этот раз не было. Лезвие легко справилось с язычком запорной ручки. Вошел, огляделся. Комната пуста. На письменном столе компьютер, видна зеленая подсветка кнопки дисплея – не выключен. Странный запах. Почему странный? Просто мерзкий, блевотный.

Стараясь ни к чему не прикоснуться, Вадик на цыпочках неслышно пересек комнату, повернул налево на кухню и остолбенел.

Смутная, вчерне оформившаяся гипотеза, что погнала Жирафа на поиски Ладушкина, не исключала и труп. Но не такой!

Лампа торшера сквозь плотный абажур кое-как освещала скромно обставленную кухоньку. В ноздри бил запах рвотной массы. За столом в точно той же позе, как и его покойный начальник, сидел, точнее – полулежал на стуле молодой человек, голова запрокинута назад, глаза закатились, руки свисали как рукава свежестиранной сорочки с бельевой веревки. У ног на полу растеклась зловонная лужа, чего не было в первом случае. Но натюрморт на столе вопиюще копировал тот, что Вадик наблюдал вчера. Только сам стол оказался поменьше и клеенка не светлая, а в красную клеточку. Пять пустых бутылок крестом, граненый стакан, надкусанные пол-огурца на тарелочке, толстый двухтомник – все… Внимание, смотрим на ноги. Точно! Они! Такие же тапочки-валенки, коричневые, неровно обрезанные у щиколоток.

Вадик нервно сглотнул. «Серийка. Первая серийка в биографии. Спокойно, старик! Теперь не делать ошибок. Вдох – выдох». Он по привычке применил это нехитрое дыхательное упражнение, не взяв в расчет, чем, собственно, дышит. Выдох спас от вдоха. Вадик зажал нос и, медленно повернувшись, отправился в обратный путь, словно пытаясь нащупать мысками ботинок собственные следы на паркете. Он вернулся к ожидавшей его Верочке тем же способом, чтобы не трогать входную дверь квартиры до приезда бригады. Немой вопрос Верочкиных распахнутых в изумлении глаз Вадик оставил без ответа. Он набрал номер Тополянского и коротко доложил ситуацию. Но этих трех минут вполне хватило: нагловатая юная особа грохнулась в обморок.

Тополянский приехал сразу вслед за медиками и экспертами. К этому моменту Вадик полностью привел в чувство Верочку испытанными народными методами: холодная вода в лицо, несколько хороших пощечин. Оставив ее на диване под воздействием ласково-гипнотической установки дышать и не дергаться, оперативник удалился в соседнюю комнату, где стал поджидать шефа. Ему было не скучно. Он строил версии.

А Тополянский, осмотрев место происшествия, зашел к Вадику и приказал явиться завтра утром с соображениями. И уехал. Таким озабоченным и суровым Вадик своего шефа наблюдал редко. Он посидел еще немного и тоже отправился восвояси. Соображений набежало до черта. Но что ни версия – фантастическая или… очень неприятная, поскольку по касательной затрагивала имя слишком уж высоко сидящего человека.

Глава 6

Кто на новенького?

23-го утром, когда у себя в спальне Фима читал некролог на Буренина, Алексей Анисимович Тополянский расположился в любимом, его же телесами продавленном кресле служебного кабинета, и внимал Мариничеву. Взор его устремлен был мимо докладчика – на стену, где политкорректно висел репродуцированный портрет президента. Но мыслями Тополянский пребывал сейчас не с ним – разве что по касательной.

Другой человек рисовался перед его мысленным взором и вселял нешуточную тревогу: высший руководитель в том числе и его, Тополянского, ведомства Федор Захарович Мудрик.

Портретов этого человека никто в прокуратуре, как и в других силовых и правовых ведомствах, по стенам не развешивал.

В прессе его изредка упоминали в качестве участника важнейших совещаний у президента.

Его позиционировали как близкого друга и соратника президента лишь на первых порах, когда учреждена была должность.

Его фотографий нигде не публиковали.

Его имя старались лишний раз не произносить даже в кабинетах куда более высоких, чем тот, в котором восседал ныне старший следователь, немало озадаченный крайне странными происшествиями двух минувших дней.

Чтобы понимать всю меру озабоченности Тополянского в то утро, да и вечером накануне, необходимо трезво оценивать роль Федора Мудрика на российской политической сцене. Именно трезво. Недооценка, даже на словах, могла дорого обойтись любому.

Усилиями людей, руливших Россией почти до истечения первого десятилетия XXI века, удалось, наконец, выстроить мощную вертикаль государственной власти. В высшей точке стоял президент – он же председатель правительства. Исполнительные органы с военной безоговорочностью исполняли его гласные и негласные указания. Законодательные непременно принимали законы и постановления, какие спускались из его аппарата.

Оппозиция была представлена несколькими весьма бурными и красноречивыми депутатами. В процессе законотворчества их голоса громко звучали по нескольким телеканалам и газетам, имевшим, впрочем, невысокие рейтинги. Они прорывались в Интернет, где давали полную волю возмущению и негодованию.

Но после восшествия Мудрика их пыл заметно поугас. Критика законопроектов и постановлений, решений и действий власти сделалась столь деликатной, что не всегда можно было понять, критикуют или мягко советуют, отвергают или не совсем уверены в правильности формулировок. Площадками для относительной свободы мнений пока еще оставалась пара серьезных деловых изданий и так называемая желтая пресса, газетки и газетенки, напичканные скандальной или скабрезной информацией. Туда время от времени просачивались вести и с политической арены, но касались по большей части уголовной или личной жизни деятелей среднего звена, чиновников и теневых воротил бизнеса. Оставались, правда, и западные радиостанции – не глушить же, как в старые добрые времена холодной войны. Но их аудитория составляла ничтожный процент от миллионов зрителей, слушателей, читателей больших и правильных СМИ. Да и контрпропаганда не дремала. Так что снова стала расхожей в определенных кругах произносимая шепотом фраза из старого анекдота: «Нехай лають, нехай клевещуть…»

Гарантом незыблемости этой несколько своеобразной и абсолютно суверенной демократии выступал Федеральный комитет правопорядка. Его молодой, сорокасемилетний глава Федор Мудрик, контролировал, напомним, силовые (кроме армии) и правовые ведомства страны. Согласно недавней поправке к Конституции, он не входил в правительство и подчинялся исключительно и только президенту – председателю. Но по слухам, – их мало кто решался распространять – президент, имея несколько более либеральные взгляды, никак не вмешивался в дела своего соратника, потому что вмешиваться было поздно: на вопрос, кто над кем и кто реально правит страной, каждый из этих двух достойнейших людей имел свой ответ. И эти ответы не совпадали.