Фея незабудок

Карманные часы со звоном

Рассказ

В дворянский приют на Гриттис-стрит рождественская фея никогда не заглядывала. Трудно сказать, что ее не устраивало: то ли дортуар с высоким, вечно текущим потолком и четырьмя рядами железных кроватей, застланных серыми старыми одеялами, то ли грубые черные чулки, в которые класть золотой – себя не уважать. Ее можно понять: розовые, как крем-брюле, бархатно-плюшевые детские, пропитанные ароматом горячего шоколада и сдобных печений со взбитыми сливками, посещать наверняка гораздо приятней.

Об этом и многом другом размышлял Доминик Ингрэм, примостившийся на подоконнике в своем любимом закутке между прачечной и кладовкой. Его товарищи играли в догонялки, ходили на головах, развлекались сочинительством страшилок о привидениях и разбойниках. Вообще-то Доминик ничего не имел против подобного времяпрепровождения, но в эти сказочные часы накануне божественного сочельника ему хотелось побыть одному. В мглистых декабрьских сумерках ласково и уютно светились окна жилого дома на другой стороне улицы, и Доминик, как завороженный, не мог оторвать от них глаз. Он отогрел дыханьем круглое оконце на разукрашенном морозными узорами стекле, и ему представлялось, что оно излучает свет волшебной страны, где мерцает огнями лесная красавица-елка, на фарфоровом блюде благоухает яблочный пирог с корицей, завлекательно шуршат разноцветной бумагой свертки с подарками. Непостижимо, но там вполне мог быть сейчас и Доминик – любимым сыном, а не одним из сотни воспитанников дворянского приюта на Гриттис-стрит, которых каждое воскресенье водят в церковь длинной, невзрачной вереницей. Хотя от желанного, таинственно-манящего мира его отделяло всего лишь два хрупких стекла и лоскутик вечернего неба, расшитого звездным бисером, преодолеть эту преграду было невозможно.

Зыбкую и грустную тишину нарушил Энди Мидлс. Он беспардонно ворвался в мечты Доминика и с плохо скрываемой радостью сообщил:

– Тебя повсюду ищет Тихий Омут!

– Зачем? – удивился Доминик, почуяв сердцем, что ничего отрадного ему эти поиски не сулят.

– Иди к нему и узнаешь, – ухмыльнулся Энди.

По дороге в директорский кабинет Доминик, словно перед исповедью, перебирал в уме все свои последние прегрешения и гадал, по поводу какого из них мистер Стилпул возжелал с ним увидеться. Ну, не похвальную же грамоту он вздумал ему вручить за особые успехи в учебе и поведении! Подобные церемонии устраивались в зале для игры в мяч, причем проходили торжественно, в присутствии всех наставников и воспитанников. Правда, Доминик принимал в них участие исключительно в качестве скептически настроенного зрителя. Со свойственной его возрасту самонадеянностью он совершенно серьезно считал, что директору в честь праздника приятней дела не сыскать, кроме как разбираться в его безобразиях. Перед массивной дубовой дверью Доминик зябко поежился, собираясь с мужеством, и, была – ни была, решительно шагнул в кабинет:

– Добрый вечер, мистер Стилпул.

– Проходи и садись.

Доминик опасливо пристроился на краешек стула и стал сосредоточенно рассматривать точеную ножку орехового бюро, лишь бы как можно дольше не встречаться взглядом с глазами мистера Стилпула, глубокими, как омуты, холодными, как лед, и до того черными, что невозможно было разобрать, где зрачок, где радужка. Директор отложил в сторону книгу в потрепанном кожаном переплете, задумчиво посмотрел на своего ученика и после короткого молчания сказал:

– Доминик, мне нужно с тобой поговорить.

– Я слушаю, сэр.

Доминик испугался, не собирается ли директор расспрашивать его о чьем-нибудь поведении, и беспокойно заерзал на стуле.

– Я решил передать тебе одну вещь. Вообще-то, я собирался это сделать в день твоего шестнадцатилетия, но передумал. Чего ждать четыре года? Ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать ее назначение и бережно с ней обращаться, – и он протянул Доминику карманные часы в серебряном корпусе.

Их выпуклую крышку украшал якорь, а на донышке была выгравирована надпись: «Мичману Ингрэму от друзей».

– Нажми на рычажок с боку, – сказал мистер Стилпул.

Крышка часов распахнулась, и Доминик увидел, что изнутри в нее вставлена поблекшая фотокарточка, на которой запечатлены трое молодых людей. Тот, что справа, с ямочками на щеках и открытой доброй улыбкой, был как две капли воды похож на Доминика. Заметив в глазах мальчика немой вопрос, директор утвердительно кивнул:

– Да, это – твой отец.

Верхняя губа Доминика предательски дрогнула. Это была его заветная мечта – узнать хоть что-нибудь о родителях, и как только мистер Стилпул о ней догадался? Доминик любовно гладил почерневший от времени корпус, тихо приговаривая:

– Папа, папочка! Где же он, почему не приезжает? Наверное, в кругосветном плаванье… А может быть, потерпел кораблекрушение, живет на необитаемом острове и ждет, когда за ним придет корабль. Правда же, мистер Стилпул?

Директор промолчал в ответ. Он знал, что мичман Ингрэм десять лет назад умер от чахотки в больнице для бедных, но говорить об этом Мистер Стилпул не захотел, по крайней мере, здесь и сейчас. Неслышно, как тень, обходя свои владения, мистер Стилпул не раз замечал узкоплечую, схваченную в форменный сюртук фигурку Доминика, одиноко чернеющую в бледно-сиреневом проеме окна, и, немного поколебавшись, решился-таки сделать ему сюрприз раньше срока.

– Спасибо вам, мистер Стилпул! – прошептал Доминик, прижимая часы к сердцу.

– Не стоит благодарности, это не подарок, они принадлежат тебе по праву.

Доминик с директором не согласился. Даже рождественская фея, предстань она перед ним собственной персоной, не смогла бы сделать его счастливей. Он сказал об этом мистеру Стилпулу, но тот сурово нахмурил брови:

– Не хватало мне еще тягаться с феями в их ремесле. Иди лучше в дортуар, скоро отбой. Наступила ночь. За окном завывала вьюга. Хлопья белого снега кружились в лихой пляске. Доминик крепко спал, прижавшись просоленной щекой к подушке, под которой старательно тикали карманные часы. Директор, зная непоседливый нрав Доминика, не открыл ему до поры, до времени, что они – со звоном, а значит, – умеют петь. Пусть пока только тикают. Когда сердце их хозяина умолкло навсегда, часы остались верны своему долгу, и даже запертые в темном сейфе они не отчаивались и терпеливо ждали встречи со своим законным обладателем, чтобы отсчитывать минуту за минутой, час за часом, год за годом его судьбу.

С оглушительным воплем: «Свистать всех наверх!» – Доминик стремглав несся по крутой лестнице. Вслед за ним с трудом поспевало младшее отделение, которое он записал в свои матросы и вот уже второй месяц третировал расплывчатыми, трудновыполнимыми распоряжениями, типа: «Поднять паруса! Набить десять склянок! Полный вперед!» Старших это веселило, и они единодушно признали «малыша Ингрэма очень забавным», что, по представлениям приюта, было равносильно присвоению рыцарского звания. Трапезная теперь называлась у Доминика камбузом, дортуар – кубриком, а воспитателя – мистера Дэни он самолично произвел в контр-адмиралы. На переменах Доминик прохаживался по коридору разухабистой, вальяжной походкой, то и дело справлялся, сколько времени, и, взглянув на циферблат, с чувством изрекал: «Разрази меня гром!» Он полагал, что именно так и пристало себя вести заправскому капитану.

Однажды, умываясь, кто-то из ребят нечаянно опрокинул на Доминика ковш с водой, Доминик и Стюарт Вэйли и тот обрушил на несчастного растяпу поток ядреных выражений, чересчур крепких даже для дворянского приюта, и вогнал в краску товарищей, вовсе не слывших чистоплюями и цацами. Потом стали поступать жалобы из прачечной.

Как-то раз бедняжка Люси осталась с полным тазом мокрых чулок и без единой веревки, – суши, где хочешь, хоть на деревьях развешивай, а Доминик с приятелем Стюартом Вэйли тренировались вязать морские узлы. Нельзя сказать, что последнего это занятие очень вдохновляло, скорее, он потворствовал Доминику. У Стюарта был безвольный подбородок, чем Доминик и пытался оправдать его страх перед прыжками через коня. Когда же отвертеться от ненавистного занятия не удавалось, Стюарт плюхался вниз, как куль с овсом, под дружный хохот класса. Еще он был отменным лодырем, но умел так искусно прикинуться тупым, что лень сходила ему с рук. В дополнение ко всем вышеперечисленным качествам, Стюарт искренне восхищался Домиником. Должно быть, это и стало причиной их дружбы. Разумеется, выкрутасы Доминика не ускользнули от внимания воспитателя, но мистер Дэни относился к происходящему философски, считая, что дурь перекипит сама собой. Однако, когда на тыльной стороне узкой ладони Доминик нарисовал якорь, воспитатель понял, что шутки кончились. Мистер Дэни сухо отчитал его, завершив гневную тираду хлесткой фразой: «Стыдитесь, Доминик Ингрэм. Вы – сын джентльмена, и сочли возможным разукраситься татуировками, как последний беспризорник из портового кабака».

Мистер Дэни

Сконфуженный и поникший, Доминик ушел в смежную с дортуаром умывальную комнату. Он долго плескался в ледяной, пахнущей ржавчиной воде, раз за разом намыливал ладонь и даже пытался тереть ее мочалкой. Чернильный рисунок стал бледнее, но совсем пропадать не хотел. В расстройствах Доминик пропустил мимо ушей злорадные смешки «доброжелателей», заглядывавших в умывальную с таким воодушевлением, будто там представляет бродячий фокусник. Энди Мидлс, как сторонник куда более суровых мер воспитания, был разочарован и возмущен снисходительностью мистера Дэни, и услужливо посоветовал ему довести этот проступок до сведенья директора, но услышал в ответ:

– Не тебе меня учить, Мидлс!

Поборнику благонравия ничего не оставалось делать, как надуть губы и демонстративно уткнуться носом в учебник.

Вскоре Домиником овладела новая потрясающая идея: сбежать из приюта и наняться юнгой на корабль. Он рассказал о своих намереньях Стюарту, заранее зная, что в море от этого увальня и тюфяка будет больше вреда, чем пользы, но исчезнуть украдкой было бы не по-товарищески.

– Послушай, как же мы сбежим, ведь скоро проверочная по геометрии, – затосковал Стюарт, в котором неожиданно прорезалась жажда знаний.

– Пустяки, поплаваем с годок и вернемся, тогда и напишешь свою контрольную.

– А если Тихий Омут нас назад не пустит?

– Чудак ты, Стюарт Вэйли! О наших подвигах сообщат в «Морских ведомостях». Директор сам будет гордиться такими воспитанниками, почетными листами нас наградит.

Физиономия Стюарта выразила глубокое сомнение, но он все же, скрепя сердце, согласился с Домиником, горячо надеясь, что дальше болтовни дело все равно не продвинется. Мелкий моросящий дождь и промозглый мартовский ветер совсем не вдохновляли его на побег, к тому же Стюарт не был уверен, что хочет совершать подвиги. Доминик принялся вводить его в курс дела и знакомить с техническими тонкостями предстоящей затеи:

– Отчаливаем завтра, за час до подъема. Когда нас хватятся, мы будем уже далеко от Гриттис-стрит. Правда, пальто надо заранее переправить из гардеробной под кровать, чтобы поутру в потемках не шарахаться.

– Но ведь дверь-то будет заперта.

– Вылезем в окно между кладовкой и прачечной и спустимся вниз по водосточной трубе.

Со мной не пропадешь, у меня все продумано.

Утром он толкнул Стюарта в бок и шепнул:

– Вставай. Пора.

Мальчики, взяв в охапку вещи, потихоньку, на цыпочках, прокрались в коридор. Доминик стал торопливо одеваться, а Стюарт решил пустить в ход последний, как ему казалось, самый веский довод:

– А если отец за тобой приедет, а тебя нет?

– Балда, я же к нему поплыву, вот в море и встретимся.

– А вы не разминетесь?

Доминик рассердился:

– Слушай, если струсил, так и скажи, нечего выкручиваться!

– Да нет, не струсил, – вяло опроверг это подозрение Стюарт, с надеждой оглядываясь на дверь в комнату мистера Дэни, – просто два юнги на одном корабле все равно не нужны. Останусь-ка я, пожалуй, в приюте…

– Все ясно, – холодно сказал Доминик, – струсил. Так я и думал. Ну ладно, тогда проводи меня до окна, заодно уж его и закроешь, чтобы воры не забрались.

Доминик привел себя в порядок, причесался костяным гребнем, застегнул на все пуговицы пальто. Старое рассохшееся окно долго не поддавалось, наконец, он распахнул его сильным рывком.

– Может, все-таки передумаешь?

Доминик отрицательно мотнул головой, и друзья крепко обнялись на прощанье.

– Когда же мы теперь увидимся? Мне будет так тебя не хватать! – на Стюарта было просто жалко смотреть.

– Да не огорчайся ты, через год я приеду на побывку. Расскажу о своих приключениях.

– Ты будешь писать письма?

Доминик ничего не ответил, с кошачьей ловкостью выбрался через оконный проем, весьма удачно съехал вниз по водостоку и, последний раз махнув рукой, скрылся в предрассветном тумане.

Несмотря на хмурое утро, настроение у Доминика было замечательное. Где находится порт, он точно не знал, но вполне резонно предполагал, что там же, где и Темза, а значит, идти надо навстречу влажному, пахнущему водой ветру. Ему давно хотелось погулять по улицам вольно, не строем, а самостоятельно, без Тихого Омута и мистера Дэни. Доминик с любопытством озирался по сторонам. Город проснулся. Кругом кипела бурная, совершенно незнакомая, захватывающая жизнь. Пожилая миссис продавала разноцветные, фигурные леденцы на палочках, ужас, до чего соблазнительные.

Доминик решил дождаться первого жалованья и купить сразу два, нет, три таких леденца! Живописный шарманщик крутил отшлифованную до блеска ручку и пел шуточную песню, а на плече у него выкручивалась уморительно смешная обезьянка в красном платьице. Он ласково называл ее крошкой Тибби и, нет-нет, да угощал кусочками печенья. На углу бродячий художник вырезал из черной бумаги силуэты – получалось очень похоже. Промчавшийся мимо экипаж обдал Доминика грязными брызгами, но его это только насмешило. Он задорно перепрыгивал через лужи, радуясь весне, свободе, городскому шуму, пестрым вывескам, гудящей толпе горожан. Вдруг в витрине кондитерской с романтичным названьем «Бригантина» Доминик увидел чудо, да такое, что забыл обо всем на свете, – красавец-шлюп, сделанный из узких деревянных реечек. Штурвал, канаты, тросы, лестницы, сплетенные из шелковых ниток, мачты – все было, как настоящее, только маленькое. Синие атласные паруса, казалось, раздувал ветер. Однажды они с мальчишками тоже смастерили из картонной коробки корабль, вместо паруса приспособили «Таймс», забытую мистером Дэни в дортуаре, и даже имя ему придумали – «Стриж». Корабль был торжественно спущен на воду в медный желоб умывальника, но картон быстро размок, и он затонул. Доминику, как истинному инженеру, свое детище очень нравилось, и он искренне горевал о гибели «Стрижа», который и вполовину не был так хорош, как этот чудесный парусник. Доминик непроизвольно протянул к нему ладонь, но тонкие пальцы больно ударились о холодное стекло. Тут на крыльцо выскочил мордастый официант и сердито гаркнул: «Эй, вша приютская, а ну, катись отсюда, пока цел!» Доминик, прикусив до крови нижнюю губу, измерил его долгим, презрительным взглядом, неосознанно подражая мистеру Стилпулу, изящным жестом сбросил с пальто воображаемую соринку и подчеркнуто легкой походкой пошел прочь. Волшебный корабль под синими, как сама мечта, парусами превратился в кустарно сработанную модель, пылящуюся в витрине захудалого кафе, а Доминик решил, что ему давно пора быть в порту, и, спросив у торговца утренними газетами дорогу, он отправился туда, ни на что больше не отвлекаясь и не зевая по сторонам. Начался дождь, улица, как грибами, заросла зонтиками. У Доминика протекли ботинки, пальто промокло почти насквозь, но он бодрился, – настоящий мореплаватель не должен обращать внимание на такую чепуху! Добравшись до причала, он немного разочаровался, поскольку не застал там бравой эскадры. На волнах одиноко покачивался клипер «Дженни», было пустынно и грязно, в куче мусора копались трое бродяг. Доминик растерялся, не зная, как поступить. Наконец на берег сошел здоровенный моряк, по комплекции напоминающий шкаф из приютской гардеробной. Доминик увязался за ним:

– Простите, сэр, мне надо срочно видеть капитана.

Боцман притворился, что его не слышит, так как держал путь в паб и не собирался тратить время на Доминика. Потом на палубе появился рыжий вихрастый парень с сигарой в зубах. Доминик всячески старался привлечь его внимание, кричал, сигналил руками, но тщетно. Он даже не взглянул на Доминика, зато бродяги, наблюдавшие за ним из-за мусорного бочка, стали о чем-то перешептываться, и ему сделалось не по себе. Он уже совсем было отчаялся, как вдруг увидел хмурого человека в штормовке, направляющегося к трапу.

– Постойте, сэр, подождите, пожалуйста, – взмолился Доминик, – помогите, мне надо поговорить с капитаном! Это очень важно!

Моряк недоверчиво покачал головой и скрылся в жилом отсеке. Через несколько минут на палубу вышел подтянутый пожилой джентльмен и окликнул его:

– Мальчик, чего тебе нужно?

– Я должен поговорить с капитаном.

– Я тебя слушаю.

Вся храбрость моментально улетучилась. Сбивчиво и бестолково, дрожащим от волнения голосом Доминик, чуть не плача, поведал капитану о своем намеренье поступить юнгой на корабль и отправиться в кругосветное плаванье. Вопреки сомнениям и опасениям, капитан ему очень обрадовался. Он внимательно посмотрел на пришитую к пальто эмблему дворянского приюта и сказал:

– Нам как раз нужен юнга.

Ступив на борт «Дженни», Доминик почувствовал, что сердце его колотится так, словно хочет выпрыгнуть из груди. Он буквально задыхался от счастья и благодарности. Впереди его ожидали приключения, подвиги, слава, а главное – встреча с отцом.

– А бывает, что вы проплываете мимо необитаемых островов? – как бы между прочим спросил Доминик.

– Случается и такое.

– А вы на них высаживаетесь?

– Редко и только по крайней необходимости.

– Почему?

– Там малярия и дикие звери, к тому же, подплывая к острову, недолго напороться на рифы или сесть на мель. А тебе зачем? Сокровища, что ли, собрался искать?

– Вроде того.

Капитан Рэдэнвик отвел Доминика в свою каюту, расспросил, как его зовут, сколько ему лет и еще много всякой всячины. Доминик охотно рассказывал о жизни в приюте. Он понимал, что капитану не безразлично, кого он взял на борт своего клипера: мало ли что, вдруг Доминик – злоумышленник или бывший пират? К тому же, он изо всех сил старался ему угодить, представив себя мальчиком образованным, сведущим в науках, прилежным и набожным – таким, каким хотел видеть его мистер Стилпул.

– А директор знает, где ты? – ни с того, ни с сего спросил капитан.

– Да, сэр, – соврал Доминик.

– И что же он сказал по поводу твоего решения?

– Он надеется, что я проявлю себя с лучшей стороны и не осрамлю родной приют. Да, вот так и сказал.

– Чай будешь?

Доминик забеспокоился: вдруг он не произвел должного впечатления? Чтобы исправить положение, он ответил с деланной хрипотцой в голосе:

– Я предпочитаю ром!

Капитан окинул печально-пристальным взглядом его мокрые спутанные волосы, тонкую шею, беззащитно белеющую из-под серого воротника, крохотную застенчивую родинку возле уха, тени от длинных ресниц, падающие на бледные, чумазые щеки, каплю запекшейся крови на губах.

– Не думаю, что ром пойдет тебе на пользу. Велю лучше принести гренки с сыром, – сказал он.

Доминик ничего не ел с вечера, а за день нагулял лондонскими переулками отменный аппетит, не мудрено, что гренки он умял в два счета, запил их сладким чаем с молоком и развеселился. Он уже собрался рассказать капитану про картонный корабль, затонувший в умывальнике, но тот вручил ему толстую книгу по механике и сказал:

– Изучай. Приду – проверю. А мне пора по делам.

Доминик взялся за работу: он рассматривал чертежи, читал тексты, пытался соединить то и другое в единое целое. Капитан все не возвращался. Доминик заскучал, не удержался от соблазна заглянуть в раскрытый судовой журнал, наконец, решил выйти на палубу, поговорить с кем-нибудь из матросов. Тут-то его ожидала неприятность – дверь оказалась заперта. Доминик не верил очевидному, молотил по ней кулаками, изо всех сил дергал ручку с истошным криком: «Выпустите меня отсюда! Спасите! Помогите! Караул!» Мимо окна промелькнула чья-то тень, но никто не прибежал к нему на помощь, и Доминик понял, что угодил в плен к морским разбойникам. Что же теперь с ним будет? Ему представлялись страшные картины из жизни пиратов: хождение по доске и протаскивание под килем, и рея, на которой его, вполне возможно, повесят, как говориться, «сушиться на солнышке». Но какой им с того прок? Нет, просто так его убивать бессмысленно. Выгоднее продать в рабство в какую-нибудь колониальную страну на плантации. Разве об этом он мечтал? Доминик глухо разрыдался. Как он ругал себя, как сожалел, что нельзя начать день сначала, повернуть время вспять. Время… Доминик достал из кармана часы. С выцветшей карточки на него смотрели смеющиеся глаза отца, который больше походил на воспитанника выпускного класса, нежели на взрослого джентльмена, и Доминику это почему-то нравилось. Он, как и все его товарищи, восторженно бегал за старшими, зарабатывал их расположение и внимание, радовался каждому подзатыльнику. Сейчас в приюте полдник, а потом ребята пойдут в спортивный зал и будут играть в мяч. А что, если разбойники решили потребовать за него выкуп у мистера Стилпула? В таком случае злодеев ждет разочарование. Писать письмо с просьбой о выкупе он наотрез откажется, пусть делают с ним, что хотят. Что именно, Доминик старался не думать.

Капитан Рэдэнвик сначала по ошибке уехал на Грэйсчерч-стрит, где понапрасну потерял уйму времени, безуспешно разыскивая дворянский приют. Потом ему пришлось проделать довольно длинный путь в противоположном направлении, чтобы попасть на Гриттис-стрит.

Правда, там он без труда узнал по описанию Доминика массивное здание красного кирпича до-пожарной постройки. Директора он не застал, так как мистер Стилпул отправился в полицию по случаю побега. Когда капитан вошел в приемную, в лицо ему ударил резкий запах сердечных капель. Мистер Дэни лежал на узенькой кушетке, учитель географии обмахивал его, как опахалом, сложенной вчетверо картой Великобритании, а мистер Брингл измерял приемную семимильными, гневными шагами и сердито ворчал. Визит капитана Рэдэнвика вызвал всеобщее недоумение, но еще больше учителя удивились, услышав, что он пришел по поводу Доминика Ингрэма, который в настоящий момент обретается на борту клипера «Дженни». Разом взбодрившийся мистер Дэни вскочил с кушетки и стал торопливо собираться в дорогу, но капитан сказал, что он, как лицо официальное, считает необходимым дождаться директора с тем, чтобы самолично передать ему ценную находку. Суетливый географ, радостно потирая руки, убежал в свою комнату, а вернулся, загадочно улыбаясь и пряча что-то под жилетом. Это была бутылка виски – за знакомство. На капитана Рэдэнвика набросились с расспросами. Он рассказывал анекдоты и казусные случаи из жизни мореплавателей, а также истории об опасных переделках, выпавших на его долю. Потом произносились тосты: «За ее Величество Королеву», «За парламент», «За доблестный флот», и, наконец, «За мужественного капитана Рэдэнвика – грозу морей и лучшего друга учителей и воспитателей»! Когда мистер Стилпул застал у себя в приемной гудящую компанию, он сначала рассердился: кот из дома – мыши в пляс. Но узнав, в чем дело, глубоко вздохнул, обтер лицо белоснежным батистовым платком и попросил себе тоже несколько капель. Капитана все благодарили, обнимали, взяли с него слово непременно навестить приют в следующий раз. Когда мистер Стилпул и капитан Рэдэнвик ушли, географ завистливо посмотрел им вслед со словами: «Кто бы меня взял в кругосветное плаванье, хотя бы юнгой!»

Доминик сидел на полу и размышлял о своей пропащей участи. Вдруг он услышал шаги, голоса, а потом в замке лязгнул ключ. Доминик вскочил. Независимая поза и блестящие глаза, исполненные гордого отчаянья, делали его похожим на принца в Тауэре. Когда отворилась дверь, он не поверил, что это возможно, – на пороге стоял мистер Стилпул. Он был в своем бессменном широком плаще с пелериной и черном цилиндре, шелковый шейный платок цвета бордо оттенял такое родное, гладко выбритое, подозрительно мрачное лицо с тяжелым подбородком и тонкими саркастическими губами. Просияв, Доминик бросился к нему навстречу, уткнулся в плащ, пахнущий дождем и смогом. Директор не удержался от улыбки, понимая, что в подобных обстоятельствах она не то что неуместна – недопустима, и быстро спрятал ее под ледяным, непроницаемо грозным выражением. Обещание задать по возвращению в приют «хорошего кругосветного плаванья» померкло рядом с теми несчастьями, к которым приготовился Доминик, и совсем его не огорчило. Директор еще раз поблагодарил капитана, они пожали друг другу руки, а Доминик все-таки сказал с легкой дрожью в голосе: