Завтра 3.0. Трансакционные издержки и экономика совместного использования

До настоящего времени экономический рост был следствием расширения возможностей предпринимателей и производителей правильно понимать желания потребителей. Когда купец, направлявшийся на Острова пряностей в южной части Тихого океана, размышлял о том, какие специи необходимо закупить, он ориентировался не на собственные вкусовые предпочтения, а на представления о том, что по возвращении захотят приобрести у него покупатели в Венеции или Париже. Изобретатель ищет новые способы организации производственного оборудования с большим сроком службы, что позволит выпускать продукцию более высокого качества с меньшими издержками. Предприниматель пытается вообразить новые продукты, которые никто никогда не видел, но как только увидит, сразу же захочет заполучить их.

Иной будет третья экономическая революция. Совместное использование – одно из основных понятий этой книги, так как оно находится в центре Завтрашнего дня 3.0. Для лучшего понимания значения совместного использования я процитирую отрывок из книги Мэтта Ридли «Рациональный оптимист». Ридли не первым говорит об этих вещах, но его описание просто изумительно:

«Король-солнце» (Людовик XIV, правивший Францией с 1643 по 1715 г.) каждый вечер ужинал в одиночестве. Он мог выбирать из сорока блюд, подаваемых на золоте и серебре, и 498 человек с ног сбивались, чтобы приготовить все эти кушанья. ‹…› Обычная французская семья должна была сама стряпать себе пищу и платить налоги, чтобы содержать королевских слуг во дворце. Напрашивается вывод: король Людовик XIV был богат потому, что другие были бедны.

Но как насчет наших дней? Представьте, что вы – обычный человек, скажем, дама лет тридцати пяти, и живете вы – просто предположим нечто в интересах наших дальнейших рассуждений – в Париже, имея среднюю зарплату, работающего мужа и двоих детей. До бедности вам далеко, но тем не менее вы неизмеримо беднее Людовика XIV. Он был богаче всех богачей в самом богатом городе мира – у вас же нет ни слуг, ни дворца, ни собственного выезда, ни королевства… Однако поразмыслите вот о чем. Вы ступаете на порог супермаркета – и вам, точно высыпавшись из рога изобилия, явлено то, что способно превзойти все гастрономические удовольствия Людовика XIV (к слову, и риск подхватить сальмонеллу меньше). К вашим услугам любые продукты – свежие, замороженные, консервированные, копченые или в виде полуфабрикатов. Вы можете купить говядину, курятину, свинину, ягнятину, рыбу, креветки, гребешки, яйца, картофель, бобы, морковь, капусту, баклажаны, кумкваты, сельдерей, бамию и семь разновидностей латука. Готовить можно на оливковом масле, ореховом, подсолнечном или арахисовом, приправляя кушанья такими ароматными травами, как кинза, базилик, розмарин, или добавляя немного куркумы… Пусть у вас нет личного повара, зато есть возможность по собственному желанию выбирать из множества бистро или ресторанов с итальянской, китайской, японской или индийской кухней. В любом из этих мест команда умелых поваров только и ждет, чтобы обслужить вашу семью не более чем за час. И подумайте также, когда еще в прежние времена обычный человек мог позволить себе прибегать к услугам других, чтобы они готовили ему еду?

У вас на службе нет личного портного, но вы можете заходить в интернет и, выбирая из почти бесконечного ассортимента прекрасной и доступной одежды, заказывать себе платья из хлопка, шелка, льна, шерсти и нейлона, сшитые для вас на фабриках, расположенных по всей Азии. У вас нет собственной кареты, но вы можете купить билет, позволяющий вам использовать мастерство пилота бюджетной авиалинии, чтобы полететь с ним в одном из сотен направлений туда, куда король Людовик XIV и не мечтал попасть. У вас нет своих лесорубов, поставляющих дрова для хозяйства, но операторы газовых сетей в России шумно требуют дать им возможность обеспечить вас лишенным дыма и копоти центральным отоплением… У вас нет личного фармацевта, но местная аптека готова снабдить вас плодами трудов многих тысяч химиков, инженеров и специалистов по логистике. У вас нет кабинета министров, но неуемные репортеры всегда готовы сообщить вам подробности о разводе любой кинозвезды, лишь бы у вас появилось желание настроиться на соответствующий телеканал или посмотреть, что пишется в блогах.

К чему я все это перечисляю? Да к тому, что в вашем распоряжении больше – гораздо больше, чем 498 слуг, и все готовы действовать по первому вашему слову, а порой и без него. Конечно, в отличие от королевской челяди они работают на пользу и многих других людей, но чем это хуже для вас? Магия обмена и специализации давно уже подвластна человеку (Ridley, 2011, р. 36–37; Ридли, 2015, с. 68–69).

Из этого краткого, но систематичного описания у Ридли можно выделить три ключевые идеи:

(1) Специализация представляет собой своего рода совместное использование в том смысле, что мы зависим друг от друга. Однако в этом случае мы владеем не человеком в целом или фабрикой, а совместно используем специальные знания или услуги в том объеме, в котором они нам необходимы. В одной из дальних стран рабочий производственной линии за 1,7 секунды производит операцию (с очень низкими издержками) над моими новыми туфлями, затем – над вашими и т. д. Совместное использование знаний этого человека и фабричного оборудования обходится нам очень дешево.

(2) Сам факт существования фабрики отражает особый вид специализации, который называют «разделение труда». Это специализированное совместное потребление продуцирует «рог изобилия» Ридли – гигантское увеличение количества и разнообразия доступных нам продуктов.

(3) Очевидно, что специализация может быть достигнута и в «командной», или организованной государством, иерархии. Но все преимущества совместного использования могут быть получены только в условиях обмена. Дело в том, что для выбора направлений использования ресурсов решающее значение имеют ценовые сигналы, а для определения того, какие из новых продуктов будут выпускаться и дальше, а какие необходимо снять с производства, – сигналы, подаваемые прибылью (мы еще вернемся к обсуждению этого вопроса). В командных иерархиях не существует сколько-нибудь эффективного способа определения ошибочных команд, так как люди просто делают то, что им говорят.

Итак, мы ввели понятие добровольного обмена и показали, почему он является разновидностью совместного использования посредством специализации и разделения труда. Давайте вернемся к первым двум великим экономическим революциям, чтобы составить более полное представление о важности рассматриваемых нами понятий.

Первая великая экономическая революция – неолитическая

Примерно 12 тыс. лет назад, в самом начале эпохи голоцена, люди одомашнили некоторые полезные растения и несколько видов животных[23]. Отчасти это могло вызвать, отчасти само могло быть вызвано одновременным переходом от кочевой охоты и собирательства к относительно оседлому сельскому хозяйству. Возделывание близлежащего поля, огораживание его части для выпаса домашнего скота, а затем строительство надежного укрытия и оседлая жизнь могут показаться довольно простым делом, но в действительности это изменило все.

Оглядываясь из XXI в. назад, мы называем это время эпохой голоцена и думаем в первую очередь о происходившей в то время трансформации. Но жившие тогда люди называли ее «ныне». Почему после десятков тысяч лет скитаний в небольших группах люди коренным образом изменили свой образ жизни? Почему они начали расчищать поля, строить постоянные жилища и укрепления? В этот революционный период им пришлось пережить немало мучений. Зачем? Почему они пошли на это?

С тех пор как люди стали людьми, они живут группами. Когда человечество в своем развитии находилось на стадии охоты и собирательства, эти группы состояли из членов одной семьи или рода из нескольких родственных семей численностью 50–150 человек и не более[24].

Учитывая узкие возможности специализации и ограниченную экономию от масштаба в военной организации, выгоды существования более крупных групп были совсем невелики. Между группами часто возникали конфликты, но по современным стандартам они не были ни крупномасштабными, ни в особой степени насильственными (Fry, Söderberg, 2013). Это объяснялось не благородством дикарей, но всеобщей бедностью: зачем сражаться, если нечего взять?[25]

В результате перехода к оседлому сельскому хозяйству люди столкнулись с насилием, так как оказались в зависимости от тех, кто специализировался на защите их урожая (по крайней мере до тех пор, пока он не будет собран). Джаред Даймонд ничуть не шутил, называя этот переход «худшей ошибкой в истории человечества» (Diamond, 1987, р. 64)[26]. Вас ничего не удивляет? Если неолитическая революция была настолько плоха, (1) почему люди приняли происходившие изменения и (2) почему эволюционные силы не выбрали другой образ жизни, при котором кочевники вытеснили бы земледельцев?

Ответ таков: описанный выше ход мыслей об экономических революциях ошибочен. Уровень жизни отдельных людей и правда резко упал: снизилась продолжительность жизни, уменьшился рост, кости стали более хрупкими, ухудшилось питание (разнообразие и калорийность). Люди эпохи неолита страдали от инфекционных заболеваний, вызванных проживанием на одном месте, а также рядом с одомашненными животными и собственными экскрементами. С хозяйственной стороны все было еще хуже. Впервые у людей появились «рабочие места». им приходилось работать гораздо дольше, чем прежде; работа стала более однообразной, а возможность распоряжаться свободным временем почти исчезла. Будь на то их воля, никто из людей не согласился бы на этот переход.

Проблема в ошибочности трактовки, согласно которой переход от кочевого охотника-собирателя к оседлому сельскому хозяйству был добровольным выбором. Условия диктовались институтами, или системами организации общества. Общества, использовавшие новую систему оседлого земледелия, всего за несколько тысяч лет значительно усилились и естественным образом сделали несколько больших шагов вперед в экономическом развитии. Оседлое земледелие поощряло процессы, которые мы можем назвать специализацией. Специализация может показаться чем-то «безобидным», но на самом деле – это разрушающая и преобразующая сила.

Специализация ограничена горизонтом кооперации, который в большинстве случаев соответствует «размеру» группы участников кооперации[27]. Но и специализация, в свою очередь, определяет размах этого горизонта. Остановить неолитическую революцию нельзя было уже потому, что она сделала возможным нечто совершенно новое – возникновение городов. Последние способны были содержать вооруженные отряды, что лишало возможности выбора каких-либо других форм общества всех, за исключением изолированных, оторванных от других племен[28].

Первоначально следствием перехода к оседлому сельскому хозяйству, а затем и к городам, стало чистое снижение уровня жизни каждого человека по сравнению с положением среднего индивида до изменений. Однако на протяжении жизни нескольких поколений общая численность населения выросла по меньшей мере в 100 раз и продолжала быстро увеличиваться в последующее тысячелетие[29].

Совсем не случайно, что одновременно произошел прорыв и в военном деле: появились новые тактические приемы и новое снаряжение. Условием занятий сельским хозяйством была оседлость, поскольку, чтобы сначала посеять, а затем собрать урожай, люди должны были оставаться на одном месте. Накопление излишков от одного сельскохозяйственного года к другому было первым шагом к цивилизации. Но это также означало, что у людей появилось богатство – запасы зерна, стада животных и инструменты, то есть ценности, привлекавшие лихих людей, которые сами не жали и не сеяли[30]. По мере укоренения «собственности» как традиции соседи-земледельцы пришли к новому пониманию: вместо того чтобы воровать друг у друга, вынуждая тем самым тратить время на защиту своих участков, выгоднее скооперироваться, объединить усилия. А поскольку охрана и защита подразумевают значительную экономию от масштаба, то объединение земледельцев, возведение надежных стен и изготовление лучшего оружия дают возможность гораздо эффективнее защищать свое богатство[31].

У злодеев-соседей были свои трудности. Если они будут «откусывать» от «чужого каравая» слишком много и слишком часто, земледельцы умрут с голоду, а через некоторое время за ними последуют и сами разбойники. К тому же если землепашцы осознают неизбежность разбоев, к чему им тратить силы на возделывание земли или разведение скота? И вновь местным ворам нечем будет поживиться[32]. Возможно, некоторые из тружеников решили изменить специализацию и сменили свои палки-копалки на копья воинов. Это означало, что они уже не могли заниматься земледелием; теперь воины зависели от продуктов питания, которые предоставлялись им общиной, а жизни и благосостояние земледельцев зависели от воинов.

Возникает и распространяется новая форма организации общества, когда «оседлые бандиты» (Olson, 1993, p. 568; Олсон, 2010, с. 110) правят и защищают группы земледельцев[33]. Эта трансформация происходила во многих местах в мире, когда люди начинали «оседать» на земле и развивать общества, которые уже больше не ограничивались крошечными родовыми группами. Существование неких подобий прав собственности привело к трансформации внешних проблем краж и разбоев, а также общинного использования ресурсов во внутренние[34].

Неолитическая революция с ее развивавшимися совместным использованием и специализацией открыла возможности для огромного прироста населения и концентрации групп людей в новых социальных структурах с высокой плотностью населения, получивших название «город». Городу с населением 10 тыс. человек требуются «специалисты» (и он способен прокормить этих людей). С одной стороны, те, кто приобретает и развивает специальные знания и умения, становятся намного более знающими и производительными работниками. С другой стороны, они попадают в зависимость (полную зависимость в случае узкой специализации) от других людей с точки зрения обеспечения себя насущными средствами существования. Если я провожу все свое время за изготовлением наконечников для копий или занимаюсь дублением кожи, то умру с голоду, если кто-то другой не будет сеять рожь и пшеницу и разводить скот, и замерзну зимой, если кто-то другой не заготовит и не доставит мне дрова.

Однажды начавшись, это изменение становится непреодолимой силой, и повернуть развитие вспять уже невозможно. Со временем специалисты повышали свою производительность благодаря практическому опыту, созданию инструментов, открытию новых технических приемов, ставших возможными в результате экспериментов, основанных на укороченном производственном цикле. Таким образом способность сохранять и передавать информацию, новые знания становилась частью наследия всего человечества. Данный процесс был процессом накопления капитала, включая материальные орудия и средства труда, а также, что особенно важно, специфические технические знания (их можно было изучать, запоминать и передавать другим).

Невозможность обратить вспять это изменение была обусловлена тем, что старая система уже не могла поддерживать новое население, в то время как специализация позволила создать гораздо больше капитала и прокормить гораздо больше людей.

Непреодолимая сила изменения объясняется огромным эффектом от масштаба в военной специализации. Охотники-собиратели уже не могли выживать самостоятельно и были вынуждены уступить этой силе.

Пришла пора вернуться к сделанному мною выше почти мимоходом замечанию. Между специализацией и размером группы существует сложная, но важная взаимосвязь. В частности, степень специализации ограничена размахом горизонта кооперации. Посмотрим, почему эта взаимосвязь играет решающую роль в истории экономических революций и почему она релевантна и для мира Завтрашнего дня 3.0.

Почему специализация ограничена горизонтом кооперации

Через тысячу лет после появления оседлого земледелия на месте небольших временных поселений образовались города. Условиями существования и развития последних были высокий уровень организации и специализация, благодаря которой произошел значительный рост выпуска инструментов, продовольствия, знаний в области материаловедения (например, о металлургии) и разнообразных продуктов.

Появление торговли стало дополнительным импульсом к специализации: если вы не способны сами сделать то, что вам нужно, вы можете получить это в обмен на имеющиеся у вас продукты. Стремление к контролю над торговыми маршрутами обусловило развитие военного потенциала; охраны городских стен было уже недостаточно. Несколько крупных городов-государств нуждались в расширенном доступе к источникам металлов, полезных ископаемых и других природных ресурсов. От городских стен горизонт кооперации расширился до маршрутов, которыми могли проходить купеческие караваны. Это означало, что чем шире был размах горизонта кооперации, контролируемый правителем или царством, тем выше была возможная степень специализации.

Конечно, во многих случаях эта «специализация» возникала не из предпринимательского импульса, ориентированного на прибыль, а направлялась извне. Правители и короли назначали «своих» ремесленников местными монополистами, а ремесленнические гильдии следили за поддержанием этой монополии посредством системы мастера и ученика, или господина и раба[35]. Эта система была способна достичь впечатляющей степени специализации, но она в значительной степени была ремесленной, а не промышленной. Каждая деревня должна была иметь «хартию» (полученную от короля, который специализировался в военном деле) для ремесленников, которые специализировались на развитии навыков сапожника, пивовара, гончара, кузнеца и т. д. Эта специализация поддерживалась примитивной системой взаимозависимости. Королю, в свою очередь, было выгодно иметь возможность отозвать хартию или лишить кого-то монополии, которая делала специализацию ценной.

Ремесленническая специализация стала важным шагом в социальном и экономическом развитии. Один опытный сапожник мог изготовить в 10 раз больше обуви, чем неподготовленный человек, не говоря уже о несравнимом качестве их изделий. Более того, он передавал ученикам знания и хитрости своего ремесла, накапливавшиеся в течение столетий. Однако эта технология носила линейный характер: двое сапожников, работавшие с двумя наборами колодок и инструментов, могли изготовить в 2 раза больше обуви, чем один ремесленник. Чтобы обслуживать увеличивающееся население, необходимы были все новые и новые сапожники. В то же время торговля между деревнями не имела смысла, потому что в каждой из них был свой, пользовавшийся привилегиями сапожник. Каждый город был самодостаточным, а степень специализации определялась его размерами.

Тем не менее даже такая относительно простая система кооперации и взаимозависимости позволяла «прокормить» гораздо больше людей, чем небольшие группы охотников и собирателей. Платон писал:

Государство возникает, как я полагаю, когда каждый из нас не может удовлетворить сам себя, но нуждается еще во многом. Таким образом, каждый человек привлекает то одного, то другого для удовлетворения той или иной потребности. Испытывая нужду во многом, многие люди собираются воедино, чтобы обитать сообща и оказывать друг другу помощь: такое совместное поселение и получает у нас название государства, не правда ли? ‹…› Таким образом, они кое-что уделяют друг другу и кое-что получают, и каждый считает, что так ему будет лучше (Платон, 2007, с. 157).

Эта идея города-государства, или полиса, как связующего звена (но и как ограничителя) кооперации – мощный инструмент социального теоретика. Увидеть, что степень специализации ограничена размахом горизонта кооперации, легко: если в небольшой кочующей родовой группе играть палочками на полом бревне способен один музыкант, в городском поселении средних размеров может быть струнный квартет, то город имеет возможность содержать симфонический оркестр.

Один из самых первых социологов, мусульманский ученый Ибн Хальдун (1332–1406), описывал то, что он называл «сотрудничеством» (кооперацией), как средство достижения выгод специализации:

Однако способностей одного человека недостаточно, чтобы добыть необходимое пропитание: они не обеспечивают человека субстратом (мāдда) его жизни.

Возьмем для примера наименьшее, что можно взять, а именно – дневную порцию пищи из пшеницы. Ее не приготовить без обработки: надо размолоть муку, замесить тесто, выпечь (хлеб). Выполнение любой из этих работ невозможно без сосудов и орудий, для (изготовления) коих необходимы многочисленные ремесла – кузнеца, плотника, гончара… Все это, или даже часть оного, не выполнить, опираясь на способности одного человека. Поэтому необходимо объединить способности многих представителей его рода, дабы добыть пропитание и ему, и им. Так благодаря сотрудничеству обеспечивается потребность в несколько раз большего числа (людей), нежели они сами (Khaldun, 2015, p. 46; Хальдун, 2008, с. 193).

Возможность взаимовыгодной специализации признал и Бернард де Мандевиль в своей «Басне о пчелах», поскольку она приводит к увеличению общего объема выпуска, «прибавка» которого идет на пользу всем:

Если кто-то один будет заниматься изготовлением луков и стрел, другой – готовить пищу, третий – строить жилье, четвертый – шить одежду, а пятый обеспечивать всех посудой, они не только становятся полезными друг для друга, но сами их призвания и занятия в те же самые лета умножатся и улучшатся куда больше, чем если бы каждый из этих пяти беспорядочно переходил от одного занятия к другому (Mandeville, 2016, p. 370).

Долгое время эта интерпретация специализации и то, что позже получило название «разделение труда», были центральными темами социологии. Инвестиции в специализацию, возникающие вследствие направления, ограниченного размерами города, побудили таких ученых, как Эмиль Дюркгейм (1858–1917), к признанию важнейшего значения разделения труда для выживания человечества. Как писал Дюркгейм, «в этом случае экономические услуги, которые оно может оказывать, ничто в сравнении с производимым им моральным действием; истинная функция его – создавать между двумя или несколькими личностями чувство солидарности (Durkheim, 1984, p. 17; Дюркгейм, 1991, с. 58).

Это означает, что сначала специализация и поощряемая ею взаимозависимость позволили построить города, а затем сделали их необходимыми. Интересно, что никто не мог замыслить эти перемены, но никто не мог и противостоять им. Степень специализации ограничена размахом кооперации. Города были первым институтом, создавшим условия для его расширения.

Но совсем скоро появился другой институт, способствовавший развитию кооперации и зависимости другого типа, разрушивший многие из культурных и социальных соглашений и отношений, на которые опиралось ремесленное производство. Этот новый институт – рынки, вдохновлявшие промышленную революцию в стремлении к получению прибылей. И вновь эта вторая революция была продуктом не человеческого выбора, но человеческой природы и человеческих действий[36].

Вторую великую экономическую трансформацию называют промышленной революцией. Как принято считать, она произошла в 1760–1850 гг. Ее предпосылки были хорошо заметны и до 1760 г., а последствия наглядно проявились после 1850 г., но период между двумя этими датами был временем бурных потрясений. В XVIII в. довольно большое число предпринимателей, действуя независимо и без какой-либо координации из центра, начали опробовать производственные процессы, резко отличавшиеся от ремесленной культуры. В частности, создавались предприятия, на которых производственный процесс делился сначала между несколькими, а впоследствии между многими отдельными рабочими. Для того чтобы освоить один шаг процесса производства, требовалось значительно меньше времени, и рабочий, назначенный на его выполнение, довольно быстро обретал ловкость движений и умение использовать специальные инструменты. Самым известным примером организации такого рода является знаменитая «булавочная фабрика» Адама Смита, на которой производственный процесс был разделен на восемнадцать основных шагов или операций, исполнявшихся разными рабочими[37].

Догадка Смита: теперь горизонт кооперации ограничивают не города, а рынки

Нередко можно услышать, что Адам Смит «изобрел» или «выступил в защиту» разделения труда. Эти утверждения по ряду причин следует признать ошибочными (Kennedy, 2008). В чем настоящая заслуга Смита? В том, что он подробно описал, как децентрализованный рыночный обмен способствует разделению труда не внутри политических образований (обсуждалось до него), а между ними. Великий шотландец сделал два важных предположения.