Три родины

Заведующая отделением Рудничной больницы, уже зная о вмешательстве и убедительных просьбах «уважаемых людей сверху», очень удивилась, когда я начал с ней разговор не с милицейских, а медицинских позиций. После уточнения диагноза и плана лечения, она удивилась еще больше, когда вместо угроз и предупреждений, я вручил ей крупную сумму денег на покупку хороших лекарств, премиальные сестрам и нянечкам для обеспечения должного ухода. А когда я, попросив белый халат и чепчик, предупредил ее, что некоторое время буду в палате ухаживать за матерью лично, и вовсе растерялась, запутавшись в моем профессиональном и социальном статусе.

Обстановка в палате во многом напоминала нейрохирургию – большинство больных находились в бессознательном состоянии, возле каждой кровати дежурили усталые родственники. Правда, пациентки были, в основном, пожилого и преклонного возраста. Ухаживающие дочки и внучки, сначала в штыки встретили новость, что за поступившей рано утром тяжелой больной, будет ухаживать 45-летний сын. Присутствие в палате единственного мужчины смущало и стесняло женский коллектив. Но когда они убедились, что я управляюсь не хуже вечно недовольных и раздраженных, отсутствующих в необходимый момент, нянечек, стали наперебой обращаться за помощью. Из разговоров с ними, я лишний раз убедился, что тяжесть состояния большинства больных была обусловлена не обширностью очага поражения, а запоздалостью госпитализации. За время моего непродолжительного нахождения в палате, две пожилых женщины, не приходя в сознание, тихо отправились в мир иной.

На вторые сутки мать пришла в сознание, даже несколько раз односложно ответила на мои вопросы. По ее глазам я понял, что она узнает меня, осознает свое состояние и ориентируется в происходящем. Мне даже показалось, что на ее лице отразилось какое-то удовлетворение. Я грустно подумал, что наконец-то сбылась ее давняя мечта – сын рядом, в белом халате, лечит и лично ухаживает за ней. У меня появилась слабая надежда на благоприятный прогноз и устойчивую положительную динамику. Перед моим отъездом, мы с младшей сестрой Светой, распределили предстоящие обязанности. Основная тяжесть ухода и присмотра ложилась на нее и племянницу Альбину. Я брал на себя финансовую и организационную стороны.

После непродолжительного улучшения, состояние матери медленно, но неуклонно ухудшалось. Половина ее тела оказалась обездвижена параличом, самостоятельно вставать с кровати и передвигаться, она не могла. Через некоторое время, уже находясь дома, она перестала отвечать на вопросы, став полностью неконтактной в общении. Мы не сдавались, предпринимая все новые и новые попытки поставить ее на ноги, восстановить ее здоровье хотя бы до уровня способности самостоятельного питания и ухода за собой. Для работающей сестры и учащейся племянницы и без того тяжелая жизнь начала превращаться в настоящий кошмар. Особенно, когда из комнаты матери, ночи напролет, раздавались громкие, жалобные стоны. Меня тоже угнетало чувство беспомощности и бесполезности наших усилий. Пожилые соседки открыто ругали нас с сестрой: «Перестаньте мучить мать бесполезным и ненужным лечением! Дайте ей спокойно умереть!» Я прорабатывал вариант, связанный с перевозкой ее к себе. Но моя семья, по объективным и субъективным причинам, была менее готова к таким испытаниям, чем Света с Альбиной, а врачи категорически запрещали транспортировку на столь далекое расстояние. Оставалось только терпеть и ждать, надеясь на чудо. Мои челночные поездки продолжались.

Конкретные мысли и воспоминания о матери, как обычно, трансформировались в абстрактные размышления о здоровье людей и плачевном состоянии медицины. За последние годы государство, общество и уровень большинства человеческих отношений деградировали настолько, что начали давать сбои самые надежные и устойчивые механизмы защиты и выживания. Даже если ты при деньгах, власти и должности, твои шансы дожить до глубокой старости – такие же, как и у большинства обычных людей. Можно купить дорогие лекарства, комфорт и уход в закрытом элитарном медучреждении. Но трудно застраховаться, или откупиться от непрофессионализма, ошибок, халатности и открытого саботажа медперсонала в большинстве обычных больниц. Бедность и коммерциализация медицины на глазах выхолащивали ее благородную и гуманную суть. Ко мне в последнее время все чаще и чаще, как к юристу и кризисному менеджеру, обращались за помощью не только пациенты и врачи, но и представители многих других служб и направлений многогранного процесса народного здравоохранения. У районного гинеколога Неллы Марчук возникли серьезные проблемы с КРУ и милицией по поводу оформления декретных пособий беременным женщинам. Лариса, жена моего соседа и бывшего сослуживца Василия Васильевича Мозгина, попросила вмешаться в ситуацию подмены дорогостоящего препарата при лечении мужа после инфаркта легкого. Чтобы купить очередной флакон для спасения товарища, десятки далеко не богатых милицейских пенсионеров скидывались в складчину. Врач, с ловкостью иллюзиониста, почти на глазах у родственников больного, подменяя в шприце дорогостоящее лекарство на дешевый аналог или физраствор, отправлял невскрытый флакон назад в коммерческий аптечный киоск при больнице. Так, один и тот же, дорогой флакон продавался по несколько раз. Самое гнетущее впечатление у меня осталось после недавнего посещения областной онкологии, где хирургом работал мой крестный сын Вова Ященко. Наши общие друзья удивлялись, когда я называл взрослого мужчину, по возрасту старше меня на 4 года, своим сынком. Я действительно крестил его, взрослого, несколько лет назад в церкви. Мы знали друг друга еще с институтской скамьи, изредка встречались в городе. Я тоже был удивлен, когда он обратился ко мне с такой неожиданной просьбой. В этот момент его преследовала череда жизненных неудач, кто-то из близких посоветовал ему пройти обряд крещения. Я согласился. Тем более, что в качестве крестной мамы он обещал познакомить меня с прекрасной женщиной. Когда он позвонил и попросил приехать в онкодиспансер, я догадался, что проблемы не прекратились и после крещения. Он и раньше рассказывал мне о тяжелой ситуации в онкологии. После Чернобыльской аварии количество онкобольных стремительно возрастало. По указанию сверху шла мощная кампания по фальсификации причин смертности. В историях болезни и статистических отчетах, врачей заставляли показывать любые причины смерти, только не от злокачественных новообразований и радиационной болезни. Сама статистика интересовала практикующих врачей мало. Но вскоре игра с отчетностью потянула за собой в пропасть всю систему организации лечебного процесса в областном онкодиспансере и профильных отделениях на местах. Начавшееся несколько лет назад негласное разделение больных по их материальному статусу и платежеспособности, привело к разделению и противостоянию в некогда дружном и сплоченном коллективе. Главврач и группа приближенных к нему специалистов получали на лечение только обеспеченных, платежеспособных больных с перспективными для лечения стадиями онкопроцесса. Тяжелых, бесперспективных, а главное, бедных и неплатежеспособных – распределяли другим. Мой крестник оказался во второй группе. Хороший специалист, опытный хирург во втором поколении, по внутрибольничным показателям эффективности лечения в негласном рейтинге занимал последние места, уступая молодым и неопытным, но лояльным к главврачу, коллегам из первой группы. Пробыв два часа в отделении, я стал свидетелем нескольких отказов онкобольных от дальнейшего стационарного лечения. Узнав истинный диагноз, предстоящие расходы на лечение, сопоставив их с перспективой выздоровления и материальными возможностями родственников, многие принимали трудное решение. Мирясь с неизбежностью и неотвратимостью собственной смерти, они не хотели загонять в долговую яму родных и близких. Бесплатная по Конституции медицина, особенно в данной ситуации, обходилась очень дорого. Платить приходилось всем и за все. Отказывались от стационара даже потенциально перспективные больные с ранними стадиями заболевания. Некоторые из них, испытав судьбу и потратив остатки денег и времени на народных целителей, магов и экстрасенсов, через определенное время возвращались в критическом состоянии, замыкая безжалостный порочный круг. Вова с единомышленниками пытались его разорвать и изменить систему распределения больных. Руководство ответило новой волной персональных проверок, придирок и ужесточением контроля за «оппозиционерами». Правдами и неправдами их стали выдавливать из коллектива. Пришлось привлекать возможности депутатского корпуса для оказания ответного давления на главврача. Его заместителя по лечебной работе, Якайтиса Олега, мне пришлось, образно говоря, перевербовывать лично. Добившись его лояльности к протестующим подчиненным, удалось несколько выровнять позиции обеих групп в этой неконкурентной борьбе.

Как и во все другие смутные периоды истории, воспользовавшись стремительной деградацией общества и медицины, всемогущие народные лекари, экстрасенсы и целители появлялись ниоткуда, как грибы после обильного дождя. Неоднократно сталкиваясь с ними и по медицинской и по милицейской линии, я стойко сохранял материалистическое мировоззрение и скептическое отношение к их возможностям. До тех пор, пока не пришлось побывать у одного из них в качестве пациента.

Однажды, после утреннего бритья, я обнаружил на шее, у кадыка, небольшое розовое пятнышко размером с горошину. Списав на неаккуратное и торопливое бритье, я вскоре напрочь забыл о нем. Через пару дней с огорчением обнаружил, что оно не только не зажило и исчезло, а несколько увеличилось в размерах. Я был не силен в кожных болезнях и закономерно обратился к Сан Санычу. Окинув малозаметное повреждение кожи взглядом профессионала, мой друг успокоил меня быстрым диагнозом и абсолютно перспективным прогнозом: «Это розовый лишай Жибера. Пустяк. 2-3 раза помажешь тетрациклиновой мазью, и забудешь». Я так и сделал. Ни через неделю, ни через две, злополучное пятно не исчезло. Медленно, но стабильно, оно только увеличивалось. Через некоторое время вокруг него появились похожие по цвету и форме высыпания, нарастал отек подкожных тканей. С диагнозом ошиблись не только мой друг, но и несколько последующих специалистов, осматривавших и консультировавших меня в медсанчасти УВД, трех городских больницах, на кафедре кожных болезней родного мединститута. Когда я не мог уже не только бриться, но и скрывать безобразную отечность шеи под высокой горловиной плотного свитера, пришлось уйти на больничный. Я прошел десятки обследований и анализов, соскобов на выявление возбудителя. Меня проверили на СПИД и все другие опасные инфекции. Результат был стабильно отрицательный. Определить причину и механизм развития заболевания, однозначно и достоверно, никто не мог. Я добросовестно, горстями, глотал противобактериальные, противовирусные и противогрибковые препараты. Потом к ним добавились лекарства для профилактики и лечения осложнений от такой массированной лекарственной терапии. Я начал нервничать и депрессировать. Только на саму болезнь и ее проявления ничего не влияло. Ближе всех, по-моему, подошел к истине заведующий кафедры кожных болезней мединститута, профессор Иванов, решивший, что в моем организме произошел серьезный сбой всей внутренней защитной системы, включая иммунитет. Заболевание вызвал какой-то обыкновенный сапрофитный, непатогенный микроорганизм, высеять и идентифицировать который, привычными методами обследования не смогли. Как лечить последствия этого сбоя, никто не знал.

Помощь пришла с неожиданной стороны. Когда я, вместе с Шишлаковым Сергеем, используя внеплановый отпуск, занимались достройкой приобретенных по соседству гаражей, на служебной машине приехали мои подчиненные из бандитского отдела УБОП. Славка Шупта и Игорь Гринчук, весело и демонстративно вертя на указательных пальцах наручниками, сообщили, что у них приказ, лично от Василия Николаевича, доставить меня в управление. В рабочей одежде, свитере до подбородка, с многодневной небритой щетиной, в коридорах управления сотрудники и посетители, обращая на меня внимание, видели не начальника самого крутого отдела, а классического киношного рецидивиста послевоенных лет, конвоируемого после задержания в лесном бандитском схроне. Начальник УБОПа, зная не только всю предысторию моего заболевания и лечения, но и мое отношение к экстрасенсам, поставил меня перед фактом. «Сейчас тебя отвезут к экстрасенсу. Я договорился. Возражения не принимаются! Не упирайся, она – жена нашего коллеги, начальника ИЦ УВД Ярослава Антоновича Андреева. Кстати, работает в твоем родном мединституте. Кандидат наук по химии или фармакологии. Я рекомендую ее тебе потому, что сам дважды пользовался ее услугами, и оба раза она мне ощутимо помогла. Хватит бездельничать, ребята без тебя зашиваются!» – слова начальника звучали безапелляционным приказом, поэтому я даже не подумал возражать, попросил лишь разрешения завезти меня домой для приведения своей внешности в порядок.