Рокер, или Сопротивление 1 Ом

Глава 1

«Мы верим, что есть свобода, пока жива мечта…»

Мы устало сидели поперек роскошного кожаного дивана, вытянув ноги: я – на невысокий прозрачный столик, а она – на меня. В комнате, меблированной в стиле хай-тек, было предельно уютно: в наше милое гнездышко падал спокойный лунный свет из широких панорамных окон, отбрасывая от сонных предметов, вроде нас, причудливые страшноватые тени. Ещё больший эффект они производили вкупе с нашими странными образами. Я сидел по голому торсу, приобняв одной рукой мою подругу, на которой было лишь кружевное нижнее белье. На ее шее был нарисован порез от бритвы, из которого стекала импровизированная кровь. У меня на голове была откинута маска какого-то злого нелепого клоуна.

Как вы поняли, не далее как десять минут назад мы вернулись с новомодного праздника. Безобидного такого, куда все приходят мило наряженные, с битами, бензопилами и топорами. Мы с удовольствием пили французское вино прямо из бутылки, хотя высокие бокалы стояли на столике. Точнее, лежали – когда мы закидывали ноги, они упали, празднично стукнувшись. Моя спутница потянулась к небольшой вазочке с малиной и поднесла одну ягодку к моим губам.

Я прошептал:

– Солнышко, я, конечно, не эксперт, но даже мой небольшой опыт подсказывает, что в подобных случаях любовники едят клубнику либо в крайнем случае виноград.

– А что, рокерам не дают? – Лина ехидно улыбнулась и положила малинку между грудей.

Мою подружку звали Эвелина Малинина. Не знаю, как вам, но мне при этом словосочетании представляется банка сочного ароматного джема с мелкими косточками. Вот этими косточками как раз и были постоянные ее колкости.

– Конечно нет! Они грязные и от них воняет.

Я с интересом взглянул на новое пристанище ягодки.

– Значит, ты не рокер!

Линка, не сводя с меня глаз, закрыла малинку ладошкой.

Вместо ответа я мило улыбнулся и чмокнул ее в губы.

– Это тебе за шуточки твои горло перерезали?

Линка прошлась пальчиками по моему бедру и щёлкнула по увесистой металлической бляшке.

– Нет. За то, что увела с вечеринки самого красивого парня.

Я сделал очередной глоток терпкого бальзама и попросил:

– Дай малинку закусить.

Лина откинулась на диван, переложила ягодку в пупок и недвусмысленно развела ноги:

– Надо – возьми.

Утром я спускался вниз на лифте. Глаза нещадно слипались. Эвелина жила в многоэтажке весьма неплохого вида. За исключением лифта, конечно. Эти закутки везде одинаковые. Этакий анклав безграмотности, бескультурья и беспардонности. Правда, с информативностью – полный порядок. Весьма небезынтересные подробности здешнего быта: квартира номер 5 сдается, сварщик – такой-то номер, Лена – дура, Машу кто-то любит, а Игорь и вовсе – кучка экскрементов, ещё и плохо пахнущая.

В лифте было удручающе тускло. Ну, и специфический запах здесь, само собой. Так пахнут только наши лифты. Ну и Игорь, как оказалось.

На следующем этаже вошла бабушка с внучком лет десяти.

– Вам на первый?

– Нам на первый!

Внучок почему-то не спускал с меня своих ясных глаз. Затем он резко вытянул руку и представился:

– Меня Паша зовут.

– А я – Оскар, – я ответно протянул ему руку, увешанную браслетиками.

Паша отпустил руку, но так и смотрел на меня снизу вверх, пока мы не приехали. Выходя, я пропустил чету вперёд. Услышал удаляющийся разговор:

– Бабушка, ты видела дядю?!

– Видела! Смотри, если будешь как он, то сопьешься и на рыбалке замёрзнешь, как дядя Толик.

Я представил, как ряженый в косуху и рваные джинсы упомянутый дядя Толик едет на зимнюю рыбалку и отдает там богу душу, и снисходительно усмехнулся. Вспомнил вчерашнее вино. Выпили с Малинкой меньше пузыря на двоих – похмелья нет, и запаха быть не должно. А вообще, я не пью. Могу себе позволить исключительно вино в столь же исключительных случаях. Вчера такой подвернулся. Встретились с Эвелиной на вечеринке по случаю слета нечистой силы на какой-то квартире, из мебели обставленной только какими-то малоизвестными картинами. Творческая богема гуляла, короче. Ну да, не выспался – поздно припёрлись с шабаша. А так – ну щетина, ну глаза красные от вчерашнего сбора урожая до пяти утра, в остальном не должен походить на дядю Толю, царствие ему небесное, ну никак. Я плюнул на эту старую поганку и вышел из подъезда. Поискал глазами байк. Должен где-то быть. Ага, вон, возле песочницы. Подхожу, рыская в куртке в поисках ключей. Нарыл. Достаю, вставляю в замок зажигания. На лавочке, возле песочницы, какая-то бабулька надзорного вида выгуливает несуразно маленькую собачку. В одежде, само собой. То есть собачка, а не бабулька. В смысле, и собачка, и бабулька.

– Молодой человек, а в песочнице обязательно свою махину ставить? – пропела с вызовом надзорница, хотя мотоцикл я припарковал как положено, правда, на газоне.

– А в песочнице обязательно гадить? – я кивнул на опорожняющуюся на моём газоне собачонку.

– А у меня лопатка есть! А у тебя лопатка есть? И ведро! А у тебя есть ведро? – затараторила склочница.

Я снисходительно выдохнул и посмотрел на окна Эвелины. Она стояла в коротеньком халате с чашечкой кофе и приятно улыбалась. Я тепло улыбнулся в ответ.

– Прости, мать, сегодня не захватил.

Я завел двигатель и, по-прежнему улыбаясь, дал газу и стартанул к шоссе.

Я по-хозяйски распахнул входную дверь без стука. Знакомое помещение. Художественная мастерская, где жила и творила моя знакомая Кристина. Кристинка была невысокой стройной девушкой с задумчивыми глазами и темными прямыми волосами, стриженными под каре. Я прошел небольшой холл, заваленный обувью и всякой творческой рухлядью, и оказался в широкой светлой комнате, где непосредственно творили. Кристина стояла у мольберта и старательно выводила на холсте свое видение окружающей реальности. Реальность, представляемая мне, была решительно интересной: на поношенном диване, застеленном шелковой простыней, возлежала роскошная кудрявая барышня, не одетая ни во что вообще. Кудряшка легонько помахала пальчиками, хотя видел я ее впервые. Я подмигнул в ответ и подошёл поближе к Кристинке. Та чмокнула меня в щечку и сделала знак, чтобы я не подсматривал. Можно подумать, что на холсте получится любопытнее, чем в нашем трехмерном пространстве. Я послушно отошёл и сел на пластиковое кресло, закинув ноги на такое же, но другого цвета. Дама на диване не сводила с меня глаз, хотя это, возможно, была такая концепция композиции. Дескать, заинтересованный взгляд уязвимой голодной натуры в сторону потенциального, вполне обозримого счастья.

«Милана, позу не меняй!» – скомандовала Кристи, не отрывая глаз от холста.

Я подошёл к небольшому ровно урчащему холодильнику, открыл дверцу и выудил стеклянную бутылочку с газировкой. Вскрыл пробку о ручку этой самой дверцы. Из горлышка вышел холодный пар. Мила жестом попросила угостить в первую очередь ее. Я прошел к натурщице, не заглядывая в холст. Творчество – процесс интимный, такие вещи надо понимать и уважать. Я протянул Миле бутылочку, отойдя от композиции немного в сторону. Кристина, заметив наши телодвижения, цыкнула, выглядывая над холстом. Я дал знак, что это ненадолго, и примирительно глупо улыбнулся. Милка, сделав едва заметный глоток, вернула газировку. Ее груди при этом непроизвольно качнулись. Совсем как у Эвелинки, только чуть смугловатые – отметил я про себя. Верно говорят: «Сколько волка ни корми…» Я неслышно выдохнул, отгоняя ненужную сейчас энергию. Кристинка, вернувшись взглядом к холсту, по имени позвала меня подойти. Когда я, повинуясь призыву, сделал первый шаг, возлежащая легонько коснулась меня сзади и просмаковала: «Оскар!». Я, не обернувшись, подошёл к мольберту. Кристинка отошла, позволяя мне оценить результаты ее творческих мук. На холсте, вместо портрета жаждущей кудряшки, была изображена группа соприкасающихся геометрических фигур, достаточно сухо, но вполне схематично передающих художественную композицию: круг, два кружка поменьше и треугольник. Ног, надо полагать, по мнению художницы, у смуглянки не было вовсе. Я сделал долгожданный глоток и с интересом взглянул сначала на натурщицу, а затем на выражение лица художницы: результатом она была крайне удовлетворена. Вернулся к рисунку.

– Все круги должны быть одного размера.

Кристинка отпустила свою дружелюбную подругу, которая, уходя, тепло поцеловала нас обоих. Мы стояли у раковины, художница мыла и протирала свои кисточки. На ней был надет рабочий фартук поверх топика и шортиков.

– Чё звонила? – Я снова обернулся на свежий рисунок.

– Я тебе не звонила.

Кристи отложила кисточки и потянулась за выпачканным полотенцем.

– У меня пропущенный от тебя. Я перезванивал, ты не отвечала.

Я допил газировку. Кристинка забрала у меня пустую бутылку и поставила к таким же под раковину.

– А! Это Стакан заходил, искал тебя. Видимо, с моего и набрал тебе.

– А его телефон где? – спросил я, сунув руки в карманы.

– Наверное, там же, где и все его вещи – в ломбарде.

Хозяйка вытерла руки и вернула полотенце на крючок.

Стакан был нашим общим знакомым. Он был гениальным художником со всеми сопутствующими элементами. У таких людей, как он, непременно имелась какая-то чудинка, а то и откровенная шизофрения. Хотя, если подумать, у всех моих друзей были чудинки, возможно, поэтому они и становились моими друзьями.

– Говорил, что ему нужно? – Я окинул взглядом мастерскую.

– Сказал, что срочно. Ты знаешь зачем.

Художница сняла фартук и бросила на спинку моего стульчика.

Точно я не знал, но догадывался. В последнее время Лёня Гаврилов, по кличке Стакан, часто говорил мне о некоем наваждении, и что скоро придет какая-то беда или ещё что-то в этом духе. Признаться, наш общий знакомец начинал сдавать. Он и так получил свою кличку ещё со студенческой скамьи за страстную взаимную любовь к прозрачному вдохновению, а в последнее время ещё и крайне преуспел в этих непростых отношениях. Как следствие, из дома стали пропадать элементы обихода, вплоть до обоев. Телефон, как выяснилось, тоже этой участи не избежал, и вполне предсказуемо. А изливал он мне душу по поводу каких-то своих ночных кошмаров, якобы пророческих, и пророчества эти касаются не меня, а вообще всех. Я его слушал, но вполуха, потому что прослыл наш Лёня человеком крайне трепливым, причем трёп этот почти всегда был безосновательным и на зависть безграничным. Ладно, потом зайду, узнаю, что ему нужно.

Я попрощался с Кристиной и покинул мастерскую. Глянул на часы – давно пора кормить и выгуливать Пирата.

Пират – одна из моих немногих привязанностей. В свое время я приобрёл его за солидные для собаки деньги и ни разу не пожалел об этом вложении. Кличка выбралась и осталась сама собой: у моего снежно-белого бультерьера вокруг правого глаза чёрное продолговатое пятно – монокль. На вид – пират и есть. Я его очень люблю. Вопреки расхожему мнению, бультерьеры – собаки, напрочь лишенные агрессии. Это собаки-компаньоны. Единственная их задача, она же и потребность – быть рядом с хозяином. Все. А суровые черты лица и крайне зловещий оскал остался ещё с прошлых веков, когда их предки действительно были бойцовыми собаками. Я знал, что Пират скучает за мной, но не брать же его с собой на вечеринку, полную нетрезвых неадекватных людей, куда меня вчера пригласил мой хороший друг, писатель Владимир Кошкин, для меня просто Вовчик. Ну, или Кошак. Но это редко. Сказал, мол, что общество там будет очень прогрессивное и полезное с точки зрения будущих связей, да и идти ему одному не хотелось. Особыми связями вчера я не оброс, за исключением Эвелины, с которой мы когда-то давно учились в Краснодарском Институте Искусств на разных курсах. Увиделись, вспомнились, обнялись. Затем как-то уж быстро поняли, что вечеринка совсем угасает, и решили продолжить общение в узком кругу. Само собой, Кошаку места в том кругу не было предусмотрено, и я оставил его обрастать вожделенными связями. Эвелина хотела взять такси, но я, будучи трезв, предложил прокатиться по ночному городу на байке. Линка легко согласилась своей перепачканной физиономией, и мы покатили. Вид наш никого не смущал, благо, было поздно, а если кто и попадался, был с нами одного духа, то бишь точно так же измалеван и празднично весел. С такими мы обменивались жестами и сигналами клаксонов. Помню, прокатились до пляжа, молча сидели у кромки воды, глядя в бесконечность и обнимаясь. Перед морской стихией слова всегда излишни. Моя окровавленная спутница, откинувшись мне на грудь, пила что-то слабоалкогольное и приятно пахнущее. Потом поехали к ней. Оказалось, Эвелина – представительница редкой и красивой профессии. Она продает картины в своей картинной галерее недалеко от набережной. Я посещал эту галерею, но не знал, что ее держит моя бывшая однокурсница (или как, «одноинститутница»?). На нее работают почти все мои знакомые художники, в том числе и Кристина, но как бы по найму – когда купят – тогда купят, тогда и заплатят. Творчество Кристины я понимал и принимал. Так правильнее жить, с моей точки зрения – все имеет свое право на существование.

Эвелина же оказалась очень интересной девушкой. Из тех, кто и красив, и внутренне богат. К тому же, не лишена чувства юмора, как вы уже знаете. Внутренний мир я не умею описывать, а вот красоту попробую: среднего роста, крашеная блондинка, задорные глаза с искринкой, небольшие скулы, правильный нос, пышные губы и ямочки на щеках. Остальное я описывал вчера после вечеринки. Одно то, что малинка спокойно сохраняется у нее между грудей – уже почти половина гендерных особенностей. Все остальное тоже в ухоженном порядке.

Добираясь домой, я позвонил Лине и предложил вечером пойти погулять. Она, чуть-чуть подумав, согласилась – вечером, но попозже.

Я открыл дверь и приготовился к атаке. Нападение не заставило себя долго ждать. Белый поджарый качок кинулся мне на грудь, облизывая лицо и норовясь повалить на землю. Радуется мой яйцемордый друг, аж поскуливает. Я еле-еле отцепил от себя эту смертельную хватку, вдоволь насладившись столь ожидаемой встречей. Питомец, отдав должное внимание, ринулся к пустой миске и сел рядом у батареи, смешно вытянув задние лапы. Я высыпал ему сухого корма из плотного пакета. Ух, ну и вонь, как они это едят? Хотя, если замочить эту субстанцию и потом спрессовать, выйдет, наверное, вполне приличная колбаса. Примерно такая, какую я сейчас кладу на добрый кусок хлеба с кетчупом, пока мой атлет доедает свой законный и долгожданный завтрак. Уже перемалывая свой, с позволения сказать, сЕндвич, я достал кружку и влил в нее компот из банки в холодильнике – угощение соседки. Нет, она не бабушка, она – внучка той бабушки, что привозит ей соленья-варенья каждые выходные, пока ее ненаглядная учится в Черноморском Техникуме на юриста. Зовут соседку невероятно редким и звучным именем – Глория. Мы с ней часто видимся на лестничной клетке – у нас всего две наши квартиры на этаже. Вот, вчера Глория не поленились принести трехлитровую банку, постучать, потом позвонить и отдать мутно-оранжевый презент единственному соседу. В общем, отношения с ней вполне приятельские.

Я залпом вылил в себя приторную абрикосовую жидкость и вернул банку в холодильник. Хорошо пошла! Уж наши бабушки умеют выжать из сухофруктов максимум. (Правда, они сначала зачем-то выжимают всю жидкость из вполне сочных плодов). Я закрыл холодильник и пошел в прихожую, доставая с антресоли поводок и давая Пирату понять, что пора идти развеяться. Пират все правильно понял и живо подскочил к ногам, азартно виляя хвостом. Я нацепил на его нелепую харю намордник и приладил мощный поводок к ошейнику с крупными шипами. Осмотрелся. Брать с собой не стал ничего абсолютно – налегке пойдем, может, даже пробегусь чуток. Захлопнул дверь. На ключ я ее не закрываю – незачем. Тихо и спокойно у нас в Черноморске.

Вообще, мне сразу полюбился этот городок, как только я сюда приехал в отпуск прошлым летом. Черноморск не является курортным городом, хотя здесь есть море и вполне подходящие пляжи. Город этот, прежде всего портовый – нацелен на промышленную и логистическую пользу от такого гигантского водоема у города. Хотя, конечно, отдыхающих здесь достаточно, но толкотни нет даже в июле-августе, поскольку съемного жилья здесь немного, да и крупные курортные города отсюда рукой подать. В итоге мне, как человеку творческому и не любящему ненужного вынужденного шума, это место пришлось как нельзя по вкусу. К тому же, старое мое место жительства последнее время давать мне достойное рабочее место не соглашалось категорически в силу неактуальности моего ремесла – рок-музыка нужна не везде, да и вообще музыкантов, а тем паче более-менее сносных, на юге становилось критически мало. Я подумывал попробовать облюбовать шумную столицу, да уж очень запал мне в капризную душу этот милый сердцу уголок, плюс к тому, меня уже пригласили присоединиться к краснодарскому бэнду на ближайший тур по России. По нашему плану, ближайшие две недели я должен учить их материал, потом ехать в Краснодар на такое же съёмное жилье, играть блок репетиций, закреплять материал и ехать с «Крестами» в обширный тур. Ну а дальше видно будет – уже неплохие планы на ближайшее время.

Мы с Пиратом шли живым шагом к небольшому пустырю на углу моей улицы. Там можно будет отпустить пса побегать, к тому же, путь к дому Стакана проходил как раз через «собачий пустырь» – место выгула собак, очень редких молодежных посиделок и ещё более редких кулачных дуэлей. Достигнув относительно безлюдного пространства, я отцепил поводок и отпустил Пирата. Тот сквозанул – аж из виду пропал. Вот тебе и пустырь. Я присел на одинокий валун и прикрыл глаза – ночка выдалась на редкость изматывающей. Погода сегодня хорошая – градусов не больше двадцати, облачно, лёгкий ветерок – идеально для прогулок к сумасшедшему другу.

– Привет! – слышу голос из ниоткуда.

Вот блин, только прикайфовал. Я медленно открыл тяжеловатые глаза. Глория. Натуральные рыжие волосы затянуты в хвост, легкая футболка, юбка, красные высокие кеды. За спиной оттягивается черный ранец с желтыми рожицами.

– Привет, путешественница! – Я любил начать общение с шутки – так понятно, с юмором человек или нет, а значит, долго с ним следует говорить или нет.

Глория улыбнулась.

– Оскар, дай сигаретку?! – Она оттянула лямки рюкзака и вывернула ноги стопами внутрь.

– Я тебе сто раз говорил, что не курю! – Я вытянул начинающие затекать ноги.

– Я все забываю, что ты игрушечный рокер.

Глория надула пузырь из жвачки и громко им хлопнула. Затем ехидно улыбнулась, уела, мол.

– А ты почему прогуливаешь? Смотри, некурящие все пятерки разберут!

– Нужны мне твои пятерки! – Рыжая свела руки в локтях и скрестила ноги. Уходить она, судя по всему, собирается не скоро. Ну да, зачем учиться, если можно вести на пустыре этот абсолютно бесполезный разговор.

– Бабушка узнает – компот больше не привезет, будешь газировкой травиться.

– Нужен мне этот компот – его хрен поднимешь. А потом хрен откроешь. А потом хрен нальешь.

Беседа начинала принимать аналитический склад.

– Ну, вчера-то как-то справилась!

– Спрявилясь! – Глория передразнила меня и добавила: – Вечером дома будешь? Или опять загуляешь, как вчера?

«Это она откуда знает?»

– Ты приходила вчера, что ли? – догадался я.

– Прихядиля! – снова перекаверкала Глория и показательно обиженно отвернулась.

– Чё хотела? – задал я риторический вопрос.

– Чтоб ты мне банку открыл, дурак безмозглый!

Рыжая смешно разозлилась и медленно пошла к нашей многоэтажке.

– А по заднице? – я ее окрикнул и махнул поводком.

Глория, идя рюкзаком вперёд, задорно ответила:

– Это всегда пожалуйста!

И, снова лопнув во рту цветной пузырь, показала мне средние пальцы на обеих руках.

Ну, вот и поговорили. Я свистнул своего цербера и медленно двинулся к пятиэтажке Стакана. Мой знакомец-алкоголик жил в страшненькой квартирке этого дома на цокольном этаже, то бишь в подвальном помещении. Зайдя в темный подъезд, я учуял затхлый запах вентиляции, жареной картошки и жженой бумаги. Как тебе такое, Кельвин Кляйн? Спустились по ступеням вниз. Темно, но разглядеть можно. Нужная дверь – первая справа. На ней какой-то шутник кривым почерком написал «художник» через «й». Шуточка тупая и старая, но я этому граффити улыбнулся. Привязал поводок Пирата к решетке от входной двери – пьяных он сильно не любит, а Стакана я трезвым не видел ни разу. Постучал. Тихо. Подождал. Постучал. Тихо. Звонка нет. Дёрнул ручку – дверь приоткрылась. Пират ринулся и упёрся в натянутый поводок. Он заскулил, встал на задние лапы и как мог мешал мне пройти – видимо, учуял запах перегара. Я его деликатно отстранил и вошёл в помещение. Так. Едва заметно пахнет хорошими духами. Это что-то новенькое. Вряд ли Лёня решил разориться на дорогой парфюм – клиенты, должно быть, посещали или что-то в этом духе.

«Стакан!»

Тишина.

«Лёня!»

Я медленно прошел грязный крохотный холл и оказался в кухоньке чуть побольше. Пахнет, честно говоря, неприятно. Тут и так весь этаж не Елисейские поля, да ещё и Стакан, прямо скажем, не чистюля ни разу. Я крикнул: «Лёня, уснул, что ли?»

Далее шла крайняя комнатка – гостиная-спальня. Там Лёня и находился. Можно сказать, что и спал. Только в подвешенном положении.

Глава 2

«Мой друг художник и поэт в дождливый вечер на стекле

Мою любовь нарисовал, открыв мне чудо на земле…»

Странно, но желания бежать сломя голову не было вообще. Просто висит себе человек, привязанный за шею к люстре посреди комнаты. Ни тебе ужаса в глазах, ни крови, ни страха. Ничего – был Стакан; и не стало Стакана. Признаться, я всегда, приходя в этот дом, ожидал увидеть подобную картину. Ну вот каждый раз готовился к этой сцене, отпирая тяжёлую дверь. Сдавал Лёня, сдавал. Попросту спился. Надо полагать, нашло опять что-то страшное в голову, да и полез дружище в петлю. Трупного запаха нет абсолютно. Значит, недавно преставился. Значит, недолго в непристойном виде будет висеть. Значит…

Я, оглядывая комнату, увидел прикрытый грязной тканью мольберт. Ну, мольберт как мольберт, вот только к краюшку его приклеен цветной стикер. Я аккуратно подошёл, отклеил жёлтую бумажку. Так, а это уже интересно. Читаю: «Ом, время пришло!!!»

Вдруг, страх молнией ударил в грудь. В комнате из скарба только несколько книг и разный творческий хлам. Даже кровать Стакана стоит в кухоньке, чтобы не мешала творческому пространству в спальне. Из мебели здесь ничего нет. Тогда как, скажите, пожалуйста, Лёня запрыгнул с веревкой на люстру? Где классическая откинутая табуретка? Желания рассуждать дальше не было. Здесь побывал кто-то с дорогим парфюмом. Это не самоубийство. Ведомый каким-то наитием, я взял первую попавшуюся тряпку, накинул на стопку книг и подтащил их к ногам Стакана. Затем носком скинул верхние, имитируя толчок висельника. Бумажку я засунул себе в карман и взял подмышку рисунок с мольберта, завернув его в более-менее чистую материю. Надо делать ноги. Дело пахнет очень серьезными последствиями. Я выскочил из вонючей квартиры, прикрыл локтем дверь, отвязал Пирата, и мы спешно покинули темный подъезд пятиэтажки.

Черт. Черт. Черт. Только придя домой, я под монотонный гул холодильника стал понемногу осмысливать случившееся полчаса назад. Мой знакомый Леонид Гаврилов мертв. Сам я находился незадолго после его смерти на месте убийства. Черт его знает, кто мог видеть, как я с собакой и чем-то под мышкой входил и выходил из подъезда. К тому же, я не помню, наследил в квартире или нет. Не помню, брался за что-нибудь руками или нет. Дверь точно открывал. Значит, отпечатки остались. Ну, отпечатки, в случае чего, можно объяснить тем, что я последнее время довольно часто гостил у Лени, и меня в подъезде немногочисленные соседи уже знают в лицо. Но вот именно в момент смерти… Очень неприятное, лживое чувство вины налипало на самую совесть. Оно уже заставляет поверить, что раз ты там был, стало быть, ты и причастен к убиению. Так. Надо хотя бы самому себе верить, иначе свихнешься не хуже Стакана. Я отвлекся на что-то снизу: Пират равнодушно прошел из зала и лег у моих ног под столом. Я откинулся на табуретке к стене, закрыл глаза и снова попытался обнулить ощущения. Продумать все неизбежно попробую на чуть более свежую голову. Хотя мысли вихрем проносились и уносились. Нельзя, нельзя поддаваться панике. Почему я не вызвал милицию? Не знаю. Но знаю, что поступил на тот момент правильно. По наитию, на автомате. Может, испугался ложного обвинения. Ее, конечно, нужно обязательно вызвать. Но не со своего телефона. Даже если его скрыть, милиция вычисляет сотовые абоненты в два счета, если это необходимо следствию. Значит, нужен стационарный. Его, я слышал, проверить нельзя, если, конечно, не брешут. Значит, стационарный. Так. Уличных давно у нас нет. А может, выйти на улицу, попросить мобильный у незнакомца? Можно. Но возможно, не дадут из опасения, или подслушают, или номер в милиции зафиксируется. Пробьют звонившего, обратно же. Короче, лишние свидетели. Нет, не то. Думай, думай. Так, ага. Нужен домашний, с функцией блокировки определения номера. Так, а где его взять? По соседям? Подозрительно будет. Да и не дружен я особо ни с кем, особенно в моменты творческих мук с электрогитарой в руках, подключенной к стоваттному комбику, когда соседи уже начинают подыгрывать ложками по батареям. Нет, тоже не подходит. Так. Получается, остаётся только рыжая прогульщица Глория, с которой мы в более-менее неплохих сношениях. Блин, не хочется к ней лишний раз идти. Прилипала высшего уровня. Буду, вроде как, должен потом. Твою мать, но и оставлять висеть Лёню в непристойном виде тоже как-то по-скотски. Может, сгонять к Эвелине? Вот не помню, есть ли у нее домашний. Да и загружать своими проблемами новую женщину тоже очень не хочется. Объясняй потом, что за скелетики у тебя в шкафу. Нет, это точно отпадает. Кристина? Да тоже нет, не подходит – очень уж подозрительно. Блин, остаётся единственное – соседка. Посидел, прикинул ещё варианты. Глянул на холст, оставленный в прихожей. Подошел, взял его и отнес в гостиную. Скинул материю – мазня какая-то: разводы, буквы, цифры, блики в мрачных тонах. При чем тут я? Накинул материю обратно. В горле пересохло. Вернулся на кухню, открыл холодильник и приложился к компоту прямо из банки. Глыть, глыть, глыть, глыть. Выдохнул. Ух, хорошо-то как! От холода заметно посвежело в голове. Снова сел на нагретый табурет. Снова размеренное журчание холодильника. Посидел, тупо уставившись в умывальник. Нет. Надо идти звонить. А то, поскольку друзей, кроме меня, у Стакана последнее время было критически мало, следующий гость может не заявиться и вовсе. Не по-человечески это. Не по-дружески. Вообще кошмар получается.