Цвет тишины

Но им не надоело. Проверенные методы не сработали. Стало только хуже. Однажды ребята подкараулили его в душе и избили скрученными мокрыми полотенцами. Избили до потери сознания. Они были полностью одеты, он – голый. Он упал на сырой кафель, к их ногам, и ему не дали больше подняться на ноги. На него сыпались удары, один за другим. Его пинали ногами в ботинках. Он отбивался, но их было слишком много. Все тело стало чужим, истерзанным и неподъемным. Из носа и изо рта пошла кровь. Он потерял сознание. Когда очнулся, вокруг было темно и тихо. Он лежал в луже собственной крови, в темной душевой, которую кто-то запер на ключ и подпер снаружи дверь стулом, чтобы он не смог выйти. Его одежда валялась мокрая на полу. Он вылез в окно, содрал о карниз обе руки.

В ту ночь он ушел ночевать на ступеньки лестницы, под самой крышей. Тогда он подумал, что хорошо спрятался. Но оказалось, что это место до него уже облюбовал кое-кто другой.

***

Вечером Тахти пошел к кирхе. Она была на площади, к которой выходило большинство улиц, поэтому чаще всего Тахти находил ее с первого раза. Правда, каждый раз подходил к ней с разных сторон.

В сам храм он не заходил больше ни разу. Вместо этого ждал в зале центра. Чай он не наливал, не хотел. И вообще не хотел никаких бесед. И не пошел бы, но утром его выловил Сигги.

– Зайди сегодня в центр после курсов, хорошо? – сказал он, и его просьба звучала как мягкий приказ.

– Что-то случилось? – спросил Тахти.

– Нана хочет с тобой встретиться.

– Зачем?

– Не знаю. Хочет о чем-то поговорить.

– Понятно. Я зайду.

И вот он сидел и ждал ее. Ждать оставалось еще полчаса, поэтому он достал фотоаппарат. Протер объектив изнанкой толстовки, покрутил наводку на резкость. Даже сделал пару кадров – ель около окна, стол с чашками. А потом пришла Нана.

Она приобняла его за плечи, улыбнулась.

– Ну, как дела? Как тебе живется у Сигги? Как курсы? Рассказывай скорее.

– Все нормально.

Он даже не попытался улыбнуться.

– Ты хочешь вернуться домой, да? – спросила Нана.

Спросила как бы между прочим, но для Тахти этот вопрос отдался болью в груди. В тот момент Тахти понял, что Сигги на него настучал. Что он позвонил Нане и сдал его. Хотел ли он избавиться от Тахти, отправить его в другую семью? Тахти не знал. Он даже точно не знал, как много знала Нана. Про попытку побега, про камень. Про кетапрофен на дне сумки. Про пачку сигарет во внутреннем кармане парки. Про его желание умереть.

– С чего вы взяли?

– Я ошибаюсь?

– Да нет, – Тахти отвернулся от нее, стал смотреть в окно. – Хочу.

– Скажи, а у тебя в Ан-Лодалии есть какие-то родственники?

Тахти покачал головой.

– Отец там только работал. Но у нас там много друзей.

Нана сидела на соседнем стуле. Черная тень напротив света.

– Я думаю, ты понимаешь, что мы не можем тебя отправить одного в другую страну. Только к кровным родственникам.

– Я знаю, – сказал Тахти, и его голос съехал в шепот.

– И тем не менее ты хочешь уехать.

– Да.

– Именно в Ан-Лодалию?

– Да.

– Почему? Почему не в Ла’a?

– Там мой дом.

– А в Ла’a?

– Нет. Там я гостил.

Она чуть наклонилась к нему и спросила мягким голосом:

– Тахти, а можешь попытаться описать, что именно было в Ан-Лодалии, что давало тебе почувствовать себя дома?

Об этом Тахти никогда не думал. Мы часто не думаем ни о каких «почему», когда дело касается элементарных вещей.

– Я не знаю. Мне там было хорошо.

– А когда ты жил в Ла’а, ты хотел уехать в Ан-Лодалию?

– Иногда.

– Когда, например? Можешь вспомнить какой-то такой день?

Тахти молчал. Она не торопила. Он скинул с ног камики и забрался в кресло с ногами. Она не стала никак это комментировать. Конечно, она знала. Она же читала медицинские выписки. Но ничего не сказала. За эту деликатность Тахти был ей благодарен.

– Наверное, – сказал Тахти. – Не знаю.

– А здесь у тебя бывает такое, что тебе хорошо?

Тахти прикрыл глаза, вдохнул морозный, пропахший имбирным чаем воздух. Теплая чашка. Колкий привкус имбиря на языке. Тепло обогревателя.

– Мне хорошо сейчас, – прошептал он, – тепло.

И только услышав собственный голос, он понял, что сказал это вслух. Это не совсем то, что он хотел сказать. Так он ничего не объяснит. Но слов не хватало. Иногда бывает очень сложно превратить ощущения в слова.

– Давай сделаем так, – сказала Нана. – Если мы найдем еще каких-нибудь родственников в Ан-Лодалии, я тебе сразу же позвоню. Хорошо?

– Хорошо.

– А пока поживи у Сигги, хорошо?

– Хорошо.

– Мы поставили тебя на очередь на получение социального жилья. Ты пока поживи у Сигги, потом поступишь в институт, и тебе выделят общежитие. А когда доучишься, сможешь переехать в свое жилье. Очередь должна как раз подойти к этому времени.

– Понятно, – сказал Тахти. – Спасибо.

Нана улыбнулась.

– Все наладится. Вот увидишь.

На колене был медицинский бандаж. Пока Тахти сидел с ногами в кресле, левая нога затекла. Он пошевелил пальцами, чтобы разогнать иголки. Нана наблюдала, прищурив глаза. Она заметила. Она знала.

– Тахти?

Он посмотрел на нее. На глаза упала отросшая челка, и он не стал ее поправлять.

– Тебе нужно выбрать институт в ближайшее время. Подать документы. Ты уже думал, кем хочешь стать?

Он пожал плечами.

– Юристом.

– А чем именно ты бы занимался как юрист?

Он пожал плечами.

– Понятия не имею.

– А почему ты тогда хочешь им стать?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Так хотел отец. Хотел, чтобы я стал юристом.

– Как он?

– Как он не смог.

– А ты сам хочешь того же?

Похоже, все, что ему оставалось – это пожимать плечами. Нана вытащила его на зыбкую почву, в область вопросов без ответов.

– Я не знаю. Он ждал от меня этого.

– Это хорошо, что он тебе рассказал о своих желаниях. Мы об этом тоже подумаем. Но чего бы хотел именно ты? Если не думать ни о чьих ожиданиях, желаниях, просьбах. Просто какие-то идеи?

– Не знаю.

Вообще-то Тахти уже думал об этом. Абстрактно он бы выбрал журфак. Но журфак, так говорил отец, это ведь не серьезно. Не прибыльно. Нестабильно. Лучше изучить право. Устроиться в большую компанию или в суд адвокатом. Вот это надежно.

– Может, психологом.

Тахти принялся ковырять краску на столешнице.

– Почему? – спросила Нана.

– Не знаю. Это, наверное, тоже стабильно.

– Как что?

– Как право. Или еще можно рыбаком.

Ага, и уплыть отсюда к едрене фене. Тогда уж сразу пилотом. Прямой рейс Лумиукко – Вердель. Вот что ему бы подошло.

– Но ты же все время фотографируешь, – сказала Нана. Сказала как бы между прочим, но эти слова тоже отозвались болью в груди.

– Это другое, – огрызнулся Тахти. Он сам не ожидал от себя такого тона.

– Какое? – голос Наны остался спокойным.

– Это личное. Это так, хобби.

– А чем отличается хобби?

От ее вопросов у Тахти создавалось ощущение, что он на допросе. Он не хотел на них отвечать не хотел на них отвечать не хотел на них отвечать.

– Ну, хобби – это то, что нравится. Поэтому фотография – это хобби.

– А почему ты не хочешь заниматься тем, что нравится? Все время и всерьез?

Да потому что мне страшно, что ничего не выйдет, внутри кричал он. Ничего не выйдет!

А еще его волновало другое.

– Это вообще секрет, – сказал он. – Как вы узнали?

– Наверное, потому что покупаю тебе пленки.

После этих слов он почувствовал себя преданным. Будто его секрет разболтали всему миру. Теперь все разрушат. Теперь он не сможет снимать.

– Может, тебе стать фотографом? – предложила Нана.

– Журналистом, – поправил ее Тахти.

– Почему именно журналистом?

– Мне интересны люди. Истории людей.

– Тогда сделай это.

– Я совсем не творческий человек.

– Единственное, чего тебе нужно в себе найти, так это уверенность в своих силах, – сказала она, будто это было проще простого. Словно советовала ему взять с собой зонт во время дождя. – Попробуй.

– А если я провались?

– Попробуешь еще раз.

Вот так. Всего-то.

– Мне негде жить.

– Не усложняй. Если это беспокоит тебя больше всего, то я хочу тебе напомнить: мои двери всегда для тебя открыты.

– У вас и так полно забот, – сказал Тахти. – Вы же не только мой опекун.

– Да, я не только твой опекун, – она улыбнулась. – Мне хотелось бы еще быть твоим другом.

– Я ведь не это имел в виду, – сказал Тахти чуть слышно.

Внутри царил такой кавардак, будто его огрели пыльным мешком, а потом постирали в стиральной машинке. Его даже начало тошнить.

– Давай попробуем сделать это вместе, – сказала Нана. – Я узнаю, что нужно для поступления.

В ее глазах бликами лежал свет. Она улыбалась своей мягкой, успокаивающей улыбкой. Его тошнило, а Нана улыбалась. На нее смотришь – и почти веришь, что что-то может получиться.

– Наверное, – Тахти кивнул, но уверенности в нем не было.

Он хотел уйти. Можно ему уже уйти? Пожалуйста.

– Вот и хорошо, – сказала Нана.

Минус одно дело в ее списке дел. Плюс одна причина для дрожи в руках Тахти. Он встал.

– Спасибо. Да. Я постараюсь.

Он запахнул куртку и вылетел из зала с такой скоростью, будто от этого зависела его жизнь. Не так уж далеко от правды, если на то пошло.

Вечером Нана вычеркнет из своего ежедневника еще одно дело. А Тахти будет сидеть одетый на кровати и дрожать всем телом.

Я боюсь людей боюсь людей боюсь людей.

///

Сати услышал шаги. Кто-то поднимался по ступеням. Он вскочил, тело отозвалось болью. Бежать отсюда было некуда. За спиной – запертая на замок решетка. С одного бока – глухая стена, с другого – перила и пустота, впереди – узкая лестница. Он сам загнал себя в ловушку. Сердце подскочило в груди и принялось выстукивать неровный ритм. Он натянул капюшон на самые глаза.

Человек был один. У него не было в руках ни фонарика, ни зажигалки. Темный силуэт на фоне темных стен. Походка была уверенной, в ней не чувствовалось страха. Это была уверенная походка хозяина своей территории. Сати сначала подумал: воспитатель. Но ошибся.

Не воспитатель. Воспитанник.

Мальчишка, как и он сам. Черная толстовка, черные треники. Черные, бездонные глаза. В парне ощущалась агрессия. Тогда Сати испугался не на шутку. Сейчас его убьют. Как пить дать.

– Ты че тут забыл? – спросил парень в черной толстовке.

Сати не знал, что опаснее – ответить или промолчать. Он покачал головой.

– Язык проглотил? – спросил парень.

– Я уже ухожу.

– Я не спрашивал тя, када ты уходишь. Я спросил, че ты тут забыл.

– Ничего, – сказал Сати.

Парень осмотрел его, внимательно, с головы до ног. Сати напряг мышцы, будто верил, что если постарается, то сможет исчезнуть. Парень достал пачку сигарет, выбил одну ударом пальцев, вытянул зубами.

– Куришь? – спросил парень сквозь сигарету.

Сати кивнул. Парень протянул ему пачку, Сати вытянул из нее сигарету. После драки в душевой под ногтями осталась запекшаяся кровь, чернела полумесяцем. Парень чиркнул – не зажигалкой, спичкой. Прикурил, поднес спичку к лицу Сати. Сати прикурил. Тяжелый дым осел горечью на языке, опустился в легкие. Он выдохнул струю дыма. Парень сел на ступеньки.

– Ну?

Он кивком указал на ступени. Сати сел с ним рядом. Парень прижимал сигарету большим и средним пальцами. Посмотрел на Сати, сощурился от дыма.

– Выкладывай, – сказал парень.

– Что? – Сати смотрел на его руки. В лицо ему смотреть было не то чтобы страшно. Не по себе.

– Кто тя так разукрасил?

Сати не видел себя в зеркало. Специально не стал смотреть. Умылся ледяной водой, даже вытираться не стал, и кровавая вода текла на форменную рубашку. Но, наверное, выглядел он и правда не очень.

– Да так, – сказал Сати. – Ничего такого.

На Сати была перемазанная в крови интернатская форма, поверх которой он накинул жилетку с капюшоном. На парне – толстовка и треники. И кеды. Синие китайские кеды, замызганные, с исцарапанными носами. И кулон на черном шнурке, клык.

– Долго будешь ломаться как целка?

– Ребята с четвертого, – сказал Сати. – Я был в душевой, когда они пришли.

– Че хотели?

– Ничего. Побить.

– А ты? Отсиживаешься теперь тут?

Сати пожал плечами:

– Не хочу с ними связываться.

– Много их было?

– Пятеро.

– На одного?

Сати кивнул.

– Давненько я на четвертом не был, – сказал парень. – Надо бы к ним наведаться. Имена знаешь?

– Да я ж не знаю пока здесь никого.

– Неважно. Я и так знаю, кто.

Парень выпустил струю дыма. Сати промолчал. Затушил сигарету о ступеньку, сжал и разжал пальцы, словно разминал кулак перед дракой. Парень встал.

– Пойдем.

– Драться?

– Куда те щас драться, – парень хохотнул и тут же стал серьезен. – Ты на ногах еле стоишь.

– А что тогда?

– Подлатаем тя чуток.

Парень пошел по ступенькам. Он не стал дожидаться, пока Сати, кривясь от боли и придерживаясь за перила, поднимется на ноги. Он не стал ждать, когда Сати пойдет за ним. Он не сомневался, что Сати пойдет. Пойдет сейчас – и пойдет потом.

***

Тори нравилось гулять в такие вечера. Идти, обхватив себя руками, быстро замерзая, чувствовать первый в этом году ледяной ветер, чувствовать, как замерзают руки и как продувается слишком легкий свитер. Ночи становились уже долгими, темными, предзимними. День за днём они отвоевывали себе все больший и больший кусочек вечера, потом и утра, постепенно, усыпляя бдительность, становясь полярными, черными. Самое главное в такой осенний вечер – догулять до момента, когда уже по-настоящему замерз. До холодных рук, растрепанных волос и шума в ушах. Ловить вечер рецепторами тела, поддаваться на некомфорт, ощущать непоколебимое приближение зимы.

Есть оборотная сторона, которая и делала такие вечера особенно прекрасными. Тепло. Именно на фоне отчетливого, беспощадного холода острее всего ощущается тепло. Угольный обогреватель в спальне, севшие голоса охрипшего радио, горячий душ в пропавшей хлором душевой, горячий чай из китайского термоса со стеклянной колбой.

Все это – потом. Все это ждет ее возвращения. Чтобы как следует этим насладиться, чтобы нырнуть в тугое, плотное, густое тепло, нужно как следует нагуляться, надышаться саднящим воздухом, замерзнуть на ветру.

Она свернула в сторону набережной и пошла дальней дорогой, мимо круглосуточных супермаркетов и желтых домашних окон, мимо затянутых в брезент лодок, мимо закрытых на ночь кафе. Ветер трепал ее волосы, он пах ночью и льдом, он пах зимой. Над головой трепыхались огни полярного сияния, и жесткий снег на камнях становился то зеленым, то желтым, то фиолетовым. Ночь во всей ее холодной, жестокой северной красоте в этот миг была совершенна.

Тори шла легким шагом. Она еще не знала, что увидит той ночью призрака.

///

Парень притащил дежурную аптечку и теперь вышвыривал из нее на пол все лишнее. Пока они шли, у Сати опять пошла кровь из носа. Теперь он сидел на полу, прижимал спину к батарее, а пакет с искусственным льдом – к носу.

– Бред какой-то, – сказал Сати через пакет.

– Поначалу у всех так.

– В смысле?

– Проверка. Это проверка, только и всего.

Парень не мог знать, что для Сати этот интернат был уже который по счету. Он все это уже проходил. Но в прошлом все проверки заканчивались, когда он приходил в спальню ночью, приставлял нож к горлу главаря и говорил, что прирежет его во сне, если от него не отстанут. Везде действовало. Здесь – не подействовало.

– И надолго все это?

Его голос звучал приглушенно, как из-за толстого стекла.

– Когда как, – сказал парень. – Некоторые такие приезжают, что к ним лезть себе дороже. А некоторые как ты. Не хотят драться. Их бить веселее.

– Надо первому ко всем лезть, да?

Сати посмотрел на пакет, замазанный его кровью. Он не начинал драки. Он их заканчивал. Но на пятерых бугаев у него не хватило сил. Он отбросил пакет обратно в аптечку.

– Так здесь правильно?..

– Правильно ли, – парень протянул на раскрытой ладони кусок ваты. Над правой бровью у него белел шрам. Узкий и тонкий, похожий на след от ножа. Парень улыбнулся, непринужденной такой улыбкой.

– Я не знаю, что правильно. Но здесь именно так. Или ты, или тебя.

Он покидал все обратно в аптечку, защелкнул ее, встал. Кое-как Сати поднялся вслед за ним – для этого ему пришлось ухватиться обеими руками за батарею и подтянуться. И даже это причиняло боль. Парень стоял и смотрел на него. Не помогал, только смотрел. И Сати был благодарен ему за это.

Весь потолочный свет в одиннадцать вырубили. Парень погасил свет в душевой, и в первый момент перед глазами стояла только темнота. Во рту у Сати остался привкус железа, тело ныло от боли.

– На лестницу я хожу курить, – сказал парень.

Он стоял спиной к Сати, темный силуэт на фоне темноты.

– Можешь приходить, если захочешь. Угощу сигаретой.

До Сати не сразу дошло, что произошло.

– Я до сих пор не знаю, как тебя зовут, – Сати сказал первое, что пришло в голову – и то, что он все никак не мог произнести.

Он услышал глухой хриплый звук и не сразу понял, что это смех.

– Рильке, – сказал парень.

– Сати.

– Да я знаю.

До Сати не сразу дошло, что произошло.

Что он только что обрел своего первого друга.

Сати много раз еще будет приходить ночью на лестницу. Потом они будут ходить везде вместе – в столовую, в школу, драться на четвертый. Они будут делить все – синяки, выволочки, наказания, еду, одежду. Вокруг них будет висеть аура агрессии и неприступности. Потому что окажется, что Сати далеко не такой безобидный, каким казался. Но даже тогда они еще не будут знать, насколько.

А потом к ним переведут того парня в сером.

И они перейдут точку невозврата.