Истории Юрия Иваныча

Юрий Иваныч снова закурил папиросу и вдруг недоверчиво взглянул на меня:

– Вот ты, паря, небось, думаешь, что привираю я, мол, подвыпил старый хрен и несёт невесть что. – Казалось, что соседа ничуть не смущает моё молчание. Он с силой раздавил едва прикуренную папиросину и с неподдельным негодованием продолжил. – А ответь мне, мил-человек, зачем мне врать-то тебе, ежели я вроде как на исповеди сейчас? Я к тебе с открытой душой, а ты…

Я понял, что сосед изрядно переусердствовал с портвейном и поторопился его успокоить:

– Перестаньте, Юрий Иванович! Верю я вам. Ещё как верю. И внимательно слушаю. Мне кажется, что вы устали, столько событий за один день. Может я пойду бабу Машу встречать на автовокзал?

Иваныч, моментально протрезвев, как-то жалобно попросил:

– Не уходи, а соседушка? Кому я ещё про жисть-то свою расскажу?

Мне до глубины души стало жаль одинокого старика. И немного стыдно за недавнюю реплику:

– Ладно. Не пойду, но давайте пореже рассказ винищем запивать.

Тот сразу согласился:

– Как скажешь. Ты в своём праве. А вино… А что вино? Да пропади оно пропадом. Пореже, значит пореже.

Окончательно успокоившись, Юрий Иванович отодвинул бутылку на край стола и разминая папиросу, продолжил своё повествование:

– Ну так вот. Мне сразу подфартило. Не знаю, чем я приглянулся мастеру, он меня выделил и говорит, мол, давай в мою артель, это он по старинке, роту артелью назвал. Я спрашиваю: «А что делать-то надо?», мол, я кузнечил и на лесопильном станке работал. Мастер кивнул и сказал, что артель у него особая, на подрывах работает.

Я поинтересовался:

– Вы же говорили, что одни лопаты и тачки?

Иваныч усмехнулся:

– Это верно. Только когда скальный грунт на пути встречается, то аммонал, самое первое дело. Для скорости, значит. Звали мастера уважительно, по имени-отчеству. Имя у него больно мудрёное, не запомнилось. А по отчеству он Евграфычем прозывался. В наших краях имя нередкое. Его сроку и конца видно не было, по хозяйственным делам в лагерь определили, вот он из штанов-то и выпрыгивал, чтобы ударным трудом срок ему скосили. А что? Там и не такое случалось. Тем более и он, и его команда, заслужено в передовиках ходили. Ясное дело, меня к динамиту и близко не подпускали, но должность ответственная, следить, чтобы во время подрыва люди в зону не заходили. Сам понимаешь, работа горлопанистая, но почётная и непыльная. И пайка усиленная. Как-то подходит Евграфыч ко мне, счастливый такой, и говорит: «Начальник участка сейчас вызывал, сказал, что ежели ускорим проходку, то представление напишет на УДО, на меня и на тех, кого я сам назову. Так что, давай, паря, старайся!».

Юрий Иванович, прервав рассказ, вопросительно взглянул на меня и, каким-то удивительным образом, перевёл левый глаз на бутылку, стоящую на краю стола. От удивления я выронил сигарету. Сосед лукаво улыбнулся и заговорщицким шёпотом спросил:

– Ну, что, паря? Махнём по полстаканчика? Вроде «через раз» уже прошло, – не дожидаясь ответа, ловко подхватил двумя пальцами бутылку под горлышко и наполнил стаканы, – Ну, будем!

По привычке вытерев губы подолом рубашки, хитро прищурился:

– Что, чудно тебе? Это у меня после контузии. Так долбануло, что глаза могут в разные стороны смотреть. Но только по моей воле! – убедившись, что фокус произвёл на меня должное впечатление, осторожно спросил, – не надоело тебе старого хрыча слушать?

Я взглянул на часы. Похоже, время не торопилось возвращать хозяйку домой. Ободряюще кивнул Иванычу, мол, давай, продолжай свою повесть. Тот сразу приступил к делу:

– Срок-то у меня большой и только начался. Потому-то и уговаривать меня не надо было. Хоть и малая, но надежда появилась. Не каждый день, но всё же объявляли на утренних построениях, мол, такого-то, по ходатайству начальства, досрочно освобождаем за ударный труд. Попросил я Евграфыча к более серьёзной работе определить. Но он отказал. Говорит: «Ты и так половину погрузки на себя взял, работяги уже и не подходят к телегам, отдыхают, покуда ты ящики кантуешь. За периметром следи, чтобы ни одна бл…ь в рабочую зону не прошла». В артели мало кто верил в досрочку, но все работали как проклятые. Нам сначала пайку ударную стали выдавать, а через пару-тройку недель, вообще, вымпелом наградили. А вымпел этот, дорогого стоит. Почитай, что орден! Не веришь? Вот те крест, – сосед неуклюже перекрестился, – в общем, стало мне блазнится, что на свободу скоро выйду. В тот день, всё хорошо зачалось: задачу получили, взрывчатку вовремя подвезли, подрывники стали шашки в шурфы закладывать. Евграфыч мне участок определил, самый опасный, дорога там рядышком проходила. Поставил, значит меня на взгорке и говорит: «Ты, паря, внимательнее будь. Дело к концу движется, начальство сюда зачастило, каждый желает отметиться на нашей-то работе. Не дай Бог, что не так пойдёт. Основной выброс аккурат в эту сторону ляжет. Как увидишь отмашку флажкового, так и чеши в укрытие. А покуда время есть, подыщи себе ямку или щель какую». Как в воду глядел.

Юрий Иваныч вдруг замолчал и задумался. Видимо, воспоминания о тех событиях глубоко его взволновали. Я не решался прервать молчание, пусть сам решает, продолжать или нет. Наконец он пришёл в себя и заговорил, как ни в чём не бывало. Как будто и не давил его груз прожитых лет:

– Решил я лесину положить поперёк дороги, для верности. А заодно и окопчик себе присмотреть. Стал приглядываться, а тут из леса чёрные легковушки выезжают. И сразу ко мне. Ясное дело, я навстречу, руками машу, мол, стойте окаянные. Они меня объезжают и на горку, значит, прямиком. Я догнал и встал на пути. Остановились, прям подле меня. Из первой машины вылазит начальник, в кожаном пальто. Пухлый такой, гладкий, но представительный, видно, что шибко большой начальник. Из других машин тоже люди выскочили и ко мне. Руки скрутили и держат. Он давай орать, мол, ты, рвань каторжная! Как посмел меня, полномошного представителя ОГПУ останавливать? Треснул меня кулачишкой по башке и вперёд пошёл. Я вслед-то ему оглянулся, а на сопке уже флажковой отмашку даёт. Представляешь, паря? Подрыв через секунды, а начальник прямиком на смерть следует. Охрана несмотря на то, что сытая, так себе оказалась. Встряхнул я ребят с плеч, сиганул к начальству и на себя дёрнул. Повалил, значит… А сам на него сверху. Прикрыл, значит. А через секунду взрыв и каменья полетели. Я, грешным делом, уже и с жизнью распрощался. Но миловал Господь. Пронесло. Начальник вылез из-под меня, глядит ошалевшими глазами и говорит: «Эвон как машину покорёжило». Помолчал и снова, мол, получается, что ты меня от смерти спас. Поднялись с земли, они отряхиваются, а я заробел. Стою и жду, что дальше-то будет. Этот, который генерал, или как там у них, говорит помощнику, мол, запиши данные спасителя моего, и чтобы через неделю духа его здесь не было. Пущай домой едет.

Я воспользовался короткой паузой:

– Прямо как в сказке получилось. Повезло вам, Юрий Иванович.

Сосед грустно улыбнулся:

– Ага, повезло. Всё раньше закончилось. Дня через три заарестовали всю артель. Даже возчиков и тех под арест определили. На допросе следователь сказал, что Евграфыч организовал террористическую группу с целью срыва пуска канала и убийства начальников ОГПУ. А я есть её активный член. Такая вот сказка приключилась. Сколь не просил я поговорить с тем огпэушником, из начальства который, так и не срослось. Под следствием недолго был. Через неделю или чуть поболе, новый срок мне нарисовали. Семь лет. Опять же, почти на полную катушку. Тем моя перековка и закончилась.

Я не удержался от вопроса:

– Вас били на допросах?

Иваныч почесав затылок, взял бутылку и наполнил стаканы:

– Давай, паря, выпьем? – Сделав пару глотков, отставил посудину на край стола. – Изжога от этого пойла. Прав ты, надобно через раз… Нет, меня не били. Чего мне врать? Соседям по хате, тем доставалось. А меня и пальцем не тронули. Может мой крестничек подсобил? Уж и не знаю.

Под крылом пахана

Казалось, что алкоголь утратил своё коварство. По крайней мере, речь Юрия Ивановича после выпитого не потеряла связность, и лишь глаза за стёклами очков выдавали его хмельное состояние. Он вообще словно забыл про бутылки портвейна, стоящие в авоське у стола, так увлекли его воспоминания о прожитом. А я и не напоминал. Зачем? Лучше рассказы соседа слушать, чем давиться его тёмно-красным пойлом.

– Ну, так вот. Помотала меня жизнь по лагерям, как перекати-поле по степи. Куда только не заносила. Я сейчас и вспомнить все не смогу. Но врать не буду, ни до Норильска, ни до Калымы не добрался. И слава Богу! Бывалые люди говорили, что гиблые эти места. Не знаю. Может оно и так, только и те, где мне довелось побывать, курортом тоже не назовёшь. Почему так получилось досей поры понять не могу. Вроде и кузнечное дело везде годилось, да и в пилорамах я понятие имел. Только стал замечать, только-только определят на новое место, так с лагерем что-нибудь непременно, да и приключится. После канала и суда, направили, значит, на Урал. Там немало таких мест и строек было. Месяца два прошло, уж и привыкать стал, как всё начальство и заарестовали. Оставили чуток народу, а нас, новеньких по разным этапам в другие места направили. Жаловаться-то мне грех, везде нормально принимали. А вот политическим, тем лихо приходилось. Видно, урки забыть не могли, как те в конце двадцатых мазу держали и гоношились. Жировали, одним словом.

Я вмешался в монолог хозяина:

– Так ведь много чего поменялось. Я в «Огоньке» читал, что к середине тридцатых состав политических сильно изменился. Больше троцкистов стало. Вернее тех, кому эта партийная принадлежность приписывалась. Они-то, при чём?

Юрий Иваныч снял очки и, повертев, снова нацепил на нос:

– Говорю же тебе, что не шибко грамотен. А в политике и вовсе не смыслю. Может ты и прав. Только урке всё одно, что троцкист, что ещё кто. Одним словом – «враг народа» и все дела. В ту пору, то ли указ какой вышел, то ли начальство призадумалось, но стали наши вертухаи опору в зеках искать. Ну, чтобы порядок был. Опять же, чтобы за политическими пригляд изнутри был. Нигде, где мне довелось отбывать срок, я среди политических настоящих паханов не видывал. У зеков – завсегда, а у этих… Нет не встречались. Вот урки и пользовались тем, что те друг дружку сторонились.