Бегущий всегда одинок
И то есть, слухи о возрастающей паранойе девяностолетнего государя оборачивались правдой. Страх покушения совсем добил Пантелеймона, он презрел обычаи Дворца и заставил жить по новым правилась: все нараспашку, все насквозь! Теперь от взора преданных гвардейцев не могли укрыться даже мышь и муха. Поворачивая к коридору до покоев государя, Густав увидел людей, находящихся в одной из комнат.
У круглого стола сидели трое: пара мужчин и седая сгорбленная женщина. Старушка находилась в колдовском трансе и сидела спиной к полковнику, но на ее свисающей руке Шип разглядел серебряный браслет с запоминающимися брелоками.
«Тетушка Нина! – Полковник вспомнил старую знахарку, принимавшую посетителей в небольшом шатре у портового рынка. – Она-то здесь зачем?! Во Дворце что… своих лекарей уже не хватает?!»
Шип пораженно притормозил. По сути дела никакой знахаркой Нина не являлась. Полученный с рождения сильнейший талант диагноста забил у Нины лекарские способности: бабушка могла в точности определить причину хвори, но могла ее лечить. Среди диагностов ей, пожалуй, не было равных, но поскольку исцелять знахарка не могла, к ней приходили в исключительных случаях. Платить дважды за диагноз и лечение считалось неразумным, и народ предпочитал напрямую обращаться к лекарям, которые все ж были магами и редко ошибались называя причину хвори.
Но как чистый диагност старушка Нина не имела конкурентов. Она могла установить причину болезни, не видя пациента. Ей приносили какую-то вещь, а лучше ноготь или волос пациента, и Нина ставила верный диагноз. Тетушка просила скромную оплату за труды, за долгие годы она научилась изготавливать пилюли и притирки, сама собирала травы и готовила из них лекарственные чаи…
Но что Нина делает во Дворце, Густав понять не мог. В резиденции полно квалифицированных лекарей! А тетушка Нина… из рыночного балаганчика… «Она-то здесь зачем?!»
Шип не успел как следует разглядеть мужчин, сидящих рядом с бабушкой, – притормозить надолго не получилось. «Вернусь в город, схожу на рынок, узнаю все у Нины», – постановил полковник и заспешил вслед уходящему Саулу. Слуга уже дошел до двери в приемную правителя и предъявлял караульным раскрытую ладонь с печатью пропуска.
Густава глянул на высоких гвардейцев с церемониальными алебардами и у него появилось предположение: бывшего начальника охраны собрались пригласить в личную гвардию Пантелеймона. В штат, набираемый самим правителем.
Шип не успел решить обрадовала его эта догадка или огорчила. Три года привольной жизни полковника расслабили, чем ближе подступал срок окончания поражения в правах он все чаще задумывался: «А оно мне надо? Вставать ни свет ни заря, будить подчиненных, строить их, гонять и даже морды бить… Может, послать все к черту… взять в жены хотя бы ту же Милену… Осесть, детей растить».
Но мысли мыслями, мечты мечтами, а знать полковник – знал. Он вольный ветер, воин. Такой загнется от тоски в четырех стенах. Солдату не по чину оседлая жизнь и ласки одной единственной женщины! Шип понимал, что лишь на время сцепил зубы и принял предложенную обстоятельствами жизнь, но случись война или беспорядки в провинциях… он первым явится на призывной пункт. Война снимает с воина любое поражение в правах.
Но вот работа телохранителем правителя – не война. Пантелеймон ждет от охранников бессловесного подчинения, их подвергают унизительным проверкам на благонадежность, за личными гвардейцами правителя надзирают денно и нощно.
«Нет! – сказал себе полковник. – В тело-хранители я больше не вляпаюсь. Пусть хоть сам Пантелеймон начнет упрашивать».
…По роду прежней службы Шип знал наизусть все помещения Дворца. Проходя за обитую железом дверь редкий счастливец попадал в приемную правителя, примыкавшую к спальне-кабинету: просторной комнате в форме полуовала с выходом на великолепную террасу. Но несколько лет назад Пантелеймон приказал заложить камнями выход на балкон и теперь жил в совершеннейшем уединение, отрезанный даже от вида за окном.
Поговаривали, что в опочивальне правителя есть потайная дверь, открывавшаяся в выдолбленный в скалах коридор, ведущий за внешний периметр Дворца. И Шип был склонен верить этим слухам, поскольку иначе спальня-кабинет превращалась в мышеловку. И то есть – ход имелся. Но знал о потаённом только сам правитель.
Саул приказал трансформерам остаться в коридоре. Густав вслед за ним прошел в приемную и удивленно поднял брови. По правде говоря, он ожидал увидеть здесь старинного приятеля – начальника личной охраны Пантелеймона полковника Захра. Но за рабочим столом на фоне полукруглой стены, густо расписанной свежими охранными символами, увидел только моложавого личного секретаря Пантелеймона и незнакомого майора с вислыми усами и весьма смущенным видом.
Приветствуя входящих канцелярист Велух подскочил.
– Крайне рад вас видеть, уважаемый Шип! – Секретарь протянул полковнику руку и, не отпуская его ладони, потянул к стулу возле письменного стола. – Садитесь, господин Густав. Пожалуйста, познакомьтесь с заместителем уважаемого Захра майором Синькой.
Синька кисло улыбнулся. Секретарь был дружелюбен, но обеспокоен и не собирался этого скрывать. Как только Шип расположился на жестком стуле (исключительно неудобном ради сокращения визитов), Велух сел напротив через стол. Поглядел в упор на Густава и убрал с лица приветливость. Стал сух и даже мрачен.
– Не буду скрывать от вас, полковник, что вызвали мы вас по неотложному и секретному делу. Вы – посвященный. Вы здесь служили… – Синька тихо кашлянул, и канцелярист прервал необязательное вступительное многословие. – Мы всерьез обеспокоены, господин полковник. Правитель Пантелеймон уже три дня не покидает своей комнаты…
Густав изобразил лицом легкое недоумение, но продолжил слушал. Как знал полковник, государь и прежде не появлялся на людях по нескольку дней. С годами Пантелеймон превратился в чистейшего затворника, в его опочивальню-кабинет имел свободный доступ единственный приближенный – маг-звездочет Дум. Для всех прочих дверь в спальню магически закрыта, снаружи она отпиралась только по приказу государя или Дума, являвшегося не только астрологом, но и преданным старинным другом Пантелеймона.
А следуя рассказу Велуха доверенный астролог государя – пропал. Его не могут разыскать уже два дня, дверь в покои правителя запечатана наглухо и вскрывать ее никто не решается. Что тоже было Густаву понятно: проникнуть без позволения в опочивальню сдвинутого на безопасности Пантелеймона мог лишь самоубийца! Правитель отдаст приказ растерзать ослушника, едва его увидит.
Велух расстроенно развел руками:
– Как видите, полковник, положение сложилось – хуже некуда. Войти мы не имеем права, а Дум пропал. И мы обеспокоены… – Чиновник покосился на молчаливого усатого майора. – Правитель наш, увы, не молод… С ним могло что-то случиться…
Густав мгновенно сложил два и два. Тетушка Нина вписалась в реконструкцию: ее могли пригласить для установления причины пропажи Дума. Проверить, жив астролог или мертв? Поскольку магически проверить самого Пантелеймона невозможно. Астрологи не знают точной даты его рождения – она известна только преданному Думу. Все личные вещи Пантелеймона защищены от всяческой (даже диагностической) магии, а ни один колдун под страхом смерти не решится делать прогнозов относительно правителя на «пустой воде».
То есть… придворные разыскивают Дума и стараются понять – что делать?!
Ведь если Пантелеймон сейчас лежит разбитый параличом, то помочь ему – необходимо. Но если все не так, то любопытным нагорит по первое число. Никто не решается взять на себя смелость: вызвать десяток магов, стереть сильнейший защитный код с двери, проникнуть в спальню и проверить, не случилось ли с Пантелеймон дурного?
И получается: правитель попал в ловушку собственной паранойи. Он запретил входить, надеялся на еще довольно крепкого Дума. Но если нужна помощь… никто не отваживается ее оказать. Все сидят в мокрых штанах, надеются друг друга и ждут пока все утрясется либо разрулится: правитель выйдет из опочивальни и поблагодарит народ за послушание. А вместе с ним покажется и хитровыделанный Дум.
Пантелеймон уже устраивал подобные встряски ради проверки придворных на лояльность.
Но Дум, как ни лояльничай, пропал впервые. И это напрягало умы и личную охрану. С майора Синьки, как заметил Густав, за семь минут семь потов стекло.
В обеспокоенной речи Велуха возникла короткая пауза – секретарь поперхнулся и потянулся за стаканом с водой. Полковник позволил себе вопрос:
– А зачем, собственно, вам я понадобился? – Шип недоуменно развел руками. – В охране Дворца достаточно видящих второй степени, способных сделать то же, что и я.
Велух снова покосился на майора и, тиская руки, вкрадчиво проговорил:
– Понимаете ли в чем дело, уважаемый Шип… На данный момент во Дворце нет ни одного видящего вашего ранга. Высокочтимый Синька, увы, ничем не может нам помочь…
При этих словах секретаря майор машинально потер кожу за ухом, где стояла печать «абсолютного подчинения», обязательная для начальника личной гвардии правителя. Магическое тавро по сути дела. Оно не позволяло Синьке хоть в чем-то нарушить приказ Пантелеймона.
– Наш уважаемый майор связан обязательствами, – продолжал Велух.
– И? – Шип удивленно поднял брови. – Говорите конкретно, что вам нужно? Я не понимаю.
Велух сделал паузу, а после, решившись, твердо произнес:
– Нам нужно, чтобы вы осмотрели сквозь стену кабинета нашего правителя. Нам нужно знать, что с ним? Здоров ли государь или ему требуется помощь.
Густав пораженно подался назад. Просьба высшего чиновника обескураживала, попахивала чуть ли не предательством. «Подглядывать» за государем – немыслимо, преступно! Но прежде всего, это невозможно выполнить. Стены полупустых личных покоев правителя давно не расписывались (Пантелеймон не имел семьи и большинство этих комнат пустовали), но защиту его кабинета недавно обновили, стена сверкала свежайшей вязью магического рисунка.
Шип поглядел на Синьку, тот кисло поморщился. Велух продолжал:
– Мы не имеем права умолять майора нарушить присягу, приказ на устранение печати обета может отдать только правитель. Майор – невольник долга. Но согласился с тем, что нужно что-то делать и потому мы вызвали вас…
– Подождите, – перебил Густав. – А кроме полковника Захра и майора во Дворце больше нет видящих второй степени? Я не могу поверить в это.
Велух развел руками.
– Как ни прискорбно, но это так. Стечение обстоятельств, уважаемый полковник. На сегодня во Дворце нет ни одного видящего вашего ранга.
– И что? – полковник выразительно поглядел на полукруглую стену. – Сквозь эту роспись я тоже не смогу пробиться.
Шип пока не хотел говорить, что он в принципе не собирается этого делать. Окажись сегодняшняя ситуация очередной проверкой на лояльность, то в первую очередь пострадает тот, кто нарушил запрет. Тот, кто стал практически предателем. И пока Густав наделялся, что из затеи царедворцев ничего не выгорит по причине неосуществимости – сквозь сильнейшую магическую роспись не проникнет ни один взгляд.
– Это не так, – раздался в приемной величественный густой бас. Из-за округлого поворота стены к столу выходил высокий крючконосый мужчина в долгополой черной мантии.
Полковник видел его впервые. Но даже если бы лицо незнакомца с опознавательными символами касты Магов полностью закрыл шелковистый капюшон, то по величественной походке и надменной посадке головы Шип сразу понял бы кто перед ним: к столу неторопливо шествовал представитель Верховных Магов. Такие попросту ходить не могут, они себя – несут.
Приблизившись к столу и встав за спиной Велуха маг сбросил с головы капюшон и предстал во всей красе – татуировки на скулах выдавали в нем величайшую врожденную силу, знаки на висках показывали, что колдун относится к клану Черного Братства. Наиболее сильного и уважаемого на материке. Карие глаза волшебника неотрывно буравили полковника.
Но Шип, хоть и несколько отвыкший от общества сильнейших магов, робеть не собирался. Выдержав пронизывающий взгляд колдуна, полковник с намеренной невозмутимостью и задумчивостью побарабанил пальцами по столешнице и изобразил лицом: «Ну? И что дальше?» В том, что запретительные символы невозможно удалить со стены, Шип не сомневался. Как бы ни был самоуверен черный маг, но тут-то он обломится. Густаву было б даже интересно понаблюдать за его безуспешными потугами.
– Господин полковник, – привставая со стула, подобострастно залепетал секретарь, – позвольте представить вам главного астролога Дворца уважаемого Медиуса.
– Ах астролога, – пряча усмешку, пробормотал Густав. Наглухо застегнутая мантия колдуна была изнутри расписана знаками непроницаемости, и Шип не разглядел рисунок из звезд на ключицах Медиуса. Но сильно Шип не удивился: того, что всю эту изменническую возню инициирует придворный астролог, можно было ожидать. Все звездочеты подыхали от зависти к Думу. Любой астролог с удовольствием бы доказал Пантелеймону, что надеяться на одного прорицателя недальновидно и опасно.
Но самонадеянность дворцового звездочета показалась Густаву довольно странной: где астрология, а где защитная «рисовательная» магия? Как составитель гороскопов собирается укрощать неродственное ему колдовство?
Маг надменно вскинул подбородок, но пророкотал вполне доброжелательно:
– Рад нашему знакомству, полковник Шип. Я много о вас слышал.
«Интересно – что? – подумал Густав. – Навряд ли придворные могли сказать хоть что-нибудь приятное». Шип с трудом выносил раболепных шаркунов и не имел средь них друзей.
– Я знаю – вы один из сильнейших видящих, – продолжал Медиус. – И для нас большая удача, что вы оказались в городе и откликнулись на наше приглашение.
Густав не стал упоминать о том, что приглашение зачем-то оформили двумя трансформерами. Кивнув колдуну и показав, что принимает комплименты, полковник поинтересовался:
– Вы в самом деле намерены «подглядеть» за правителем? – Шип все еще не верил, что этакая мысль могла возникнуть у этих перетрушенных господ.
– А разве вы сами не признаете необходимость данного поступка?
– Нет, – честно ответил Густав. – По правде говоря, я не хочу принимать участия в этом… заговоре. Поскольку подозреваю, что в крайнем случае вы сделаете меня крайним. Так?
Колдун поднял вверх раскрытую ладонь:
– Клянусь, что вы не услышите ни одного слова обвинения, полковник Шип. Мы сделаем все возможное, чтобы ваше участие осталось тайной.
– А невозможное? – усмехнулся Густав.
– Саул, – маг выразительно поглядел на слугу, старавшегося быть незаметным, – ты уже сделал, что тебе приказано?
Бритый череп слуги склонился.
– Да, мой господин. У уважаемого Велуха на столе лежит бумага из канцелярии, где расписано приглашение для полковника Шипа. Уважаемого Густава приглашают в личную гвардию правителя Пантелеймона.
– То есть… – Шип задумчиво поглядел на астролога, – сейчас я вроде бы на собеседовании? – Медиус кивнул и только тогда опустил руку, все еще поднятую в клятвенном жесте. – Но приглашение в личную охрану я могу не принимать, так ведь?
– Все верно, Густав. Нам нужна помощь, после ее оказания вы вольны принять любое решение: перейти в телохранители правителя в прежнем чине или отказаться и уйти.
– А зачем мне в принципе вам помогать? Я не хочу ввязываться…
– Полковник! – перебил астролог. – Возможно, что сейчас, пока мы с вами разговариваем, правитель Материка нуждается в помощи! Вы – солдат, Шип! Вы давали присягу защищать свою страну и государя! Неужели вы – трусите?!
Маг наседал на Густава, давил на чувство долга. Шип бросил взгляд на майора, тот густо покраснев, отвел глаза. «Не исключено, что прежде на него давили точно так же», – подумал полковник.
Но майора защищало тавро привязанности к Пантелеймону и он смог отбрехаться.
Теперь же, выбрав крайнего – полковника, отвергнутого кастой, – придворные (а может быть, и заговорщики) наседали на бывшего начальника охраны.
Шип суматошно размышлял. Подвох был налицо, чтоб там не обещал астролог. Но девяностолетнему правителю и в самом деле могла потребоваться помощь. Пантелеймона, предположим, грохнул паралич и он сейчас лежит неподвижный и беспомощный, а его немолодой приближенный Дум вполне способен оказаться в той же комнате. Увидев парализованного правителя звездочет и сам мог окочуриться от разрыва сердца.
«Что делать?.. Соглашаться или…»
Или. Послать всех к чертовой матери. Причем, немедленно. Выйти из Дворца и напиться вместе с циркачами. Забыть.
«Забыть?.. А если потом окажется, что моя трусость погубила государя? Если в этой комнате собрались не заговорщики, а искренне обеспокоенные люди? Кем я тогда останусь для потомков… трусливым наблюдателем за цирковыми представлениями, горе-воякой, овеянным позором?..»
Сказать по-совести, Густав, как и большинство сограждан, считал Пантелеймона величайшим из государей. Шип родился и прожил до сорока двух лет во времена его правления, но будучи образованным человеком отлично знал, как было прежде. Он изрядно ознакомился с исторической литературой и почитал Пантелеймона знаковой фигурой. Колоссом, реформатором. Хотя когда-то тот был государственным преступником.
Но даже государственных преступников закон допускал на Испытания Троном. Раз в пять лет Трон, восемь веков назад созданный великими волшебниками, служил индикатором способностей потенциальных правителей. Каждый из испытуемых, усаживаясь на кресло, вытесанное из скальных пород Дворца, мгновенно получал оценку. Трон менял окраску и показывал, насколько человек пригоден для высшей должности. Проверку могли проходить не только представители знатнейших фамилий и могущественных каст, но и простолюдины.
Пантелеймон же был не только простолюдином, он был – бунтарем. Незаконнорожденным мятежником, сыном слуги и знахарки, чей брак тогда не признавал закон.
Пятьдесят лет тому назад разыскиваемый крамольник заявился на Испытание в окружении своих приспешников. Огромная природная пещера, издревле считавшаяся главным церемониальным залом государства, была заполнена нарядно одетой взбудораженной толпой. Колдуны и видящие, телепаты и простолюдины-слуги, что не имели никаких магических способностей, один за другим садились на Трон. И могущественный фетиш, чаще оставаясь равнодушно-серым, изредка окрашивался в слабые цвета, отвергая притязания или даря надежду испытуемым.
Обнадеженных было уже четверо. Все они получили от Трона одинаково комплементарную оценку в виде слабого оранжевого свечения. Но безусловного победителя пока не наблюдалось. На человека с исключительными способностями к управлению Трон реагировал стремительно и однозначно: каменное кресло как будто раскалялось и приобретало пурпурные царственные цвета – от фиолетово-красного до темно-бордового. И тут надо сказать: глубокого, истинного пурпурного цвета Трон не выдавал уже почти два столетия. Он словно намекал: перевелись неординарные правители… или попросту не доходили до Дворца.
Оставаясь под седалищем очередного претендента хладно серым, Трон обрекал самонадеянного человека на вечные насмешки. Поскольку, избавляя церемонию от тысяч бестолковых соискателей, давным-давно возник обычай – «серых» подвергали осмеянию, дабы уменьшить бесполезное число явившихся за секундным вниманием толпы.
Но как бы там ни было, четверка относительно приемлемых правителей уже топталась по правую сторону от тронного возвышения, когда в зал, рассекая богато разодетую толпу, вошел Пантелеймон и двадцать его последователей.
Густав читал историческую справку, повествующую о событии, там летописец сообщал: «…Шумный зал затих мгновенно. Пантелеймон, держа голову высоко поднятой, шагал к величественному Трону. Знать провожала его недоуменными и злобными взглядами. Кое-кто начал злорадно шушукаться, предрекать скорую смерть мятежному простолюдину…»
Пантелеймон и вправду рисковал головой, придя на Испытание. За ним уже давно велась охота, глашатаи объявили баснословную награду за его поимку. Но чернь своих не выдала, Пантелеймона укрывали в тавернах и лачугах, в портовых доках и пастушьих шалашах…
Но запретить Пантелеймону участвовать в Испытании никто не мог, хотя позже, если Трон его отвергнет, мятежник попадал в руки закона. Из зала охрана его уже не выпустила бы. Пантелеймон поставил на карту не честь, а жизнь.
Под все возрастающий злорадный гул мятежник сел на Трон.
И тот – расцвел. Монолитный каменный Трон, словно причудливый гриб вырастающий из пола пещеры, не просто превратился в сгусток глубочайшего пурпура, он испустил лучи, окрашенные на концах в золотистые оттенки. Цвет золота набирал яркость, становился нестерпимым и слепящим…
Подобную окраску Трон приобретал лишь однажды семьсот лет назад, когда на него взошел величайший из правителей – Валентин Великолепный. Те времена считались благословенным веком, при Валентине расцвели ремесла и искусства, смирились войны и не возникали эпидемии. Валентин остался в памяти народа мудрейшим из мудрейших, справедливейшим из справедливейших.
Но Валентин принадлежал к могущественному клану Белых Магов. А пять десятилетий назад на Троне восседал бастард, преступник. Летописец сообщал: «Лица многих покрыло негодование, кого-то обуяла злоба, четверо претендентов замерли, а вскоре их руки потянулись к эфесам.
Но Трон – сиял! И это было столь безусловно и ярко, столь бесспорно в доказательствах избранности сидящего на нем, что недовольство быстро потонуло в выкриках восторженности!
Народ приветствовал нового правителя. Оспорить право Пантелеймона на Трон никто не мог, и руки претендентов выпустили эфесы, их головы склонились…»
Взойдя на престол Пантелеймон сразу взялся за реформы. Прежде всего он устранил запрет на межкастовые браки и сделал их законными – бастарды ликовали! Потом упразднил клановую иерархию, деление каст на привилегированные и малозначительные. Чуть позже занялся объединением земель под единое начало. Это дело оказалось чрезвычайно сложным и заняло почти четверть века, поскольку многочисленные князьки, графы и бароны совсем не собирались уходить под чью-то власть. С государствами, где короны передавались по наследству, а правителя раз в пять лет Трон не проверял на способность к руководству, договориться оказалось трудно. В особенности принцев крови раздражал момент выбора названия для объединенного государства. Никто не хотел примыкать к иной державе и лишаться собственного имени, это стало камнем преткновения.
Пантелеймон предложил принцам крови компромисс. Все государства находились на одном огромном материке, имеющем в соседстве несколько больших островов. Пантелеймон внес предложение объединить все земли в единую державу, именуемую географически и обезличено – Материк. А так же изъял из употребления название главного города, предложив именовать Соренсу попросту «столицей».
Удивительно, но почему-то это предложение пришлось по нраву гордым принцам: Материк подразумевал необъятную величину. И страсти постепенно улеглись, тех кто не захотел утихнуть по-доброму, усмирили силой. Через двадцать пять лет после восшествия на Трон Пантелеймона под его правлением оказалось государство Материк. С единой валютой, торговыми законами и некоторыми правовыми различиями в зависимости от традиций провинций.
За это время Пантелеймон еще четырежды проходил Испытания Троном и каждый раз каменное кресло – расцветало. Претенденты, конечно же, являлись в Тронный Зал. Усаживались на холодный камень. Но за все эти годы никто не смог соперничать с Пантелеймоном.
И в какой-то мере, эта ситуация была понятной. Занимаясь законотворчеством и улещая новых вассалов, Пантелеймон попутно взялся за строительство. В течении всех этих лет он много сил и средств отдал строительству канала, проводя водный путь из Срединного моря к океану. Объединил в единую цепь несколько судоходных рек, что упростило купечеству путешествия, а это повлекло за собой развитие промышленности и дважды спасало от голода пострадавшие от засухи провинции Материка.
Трон всячески благоволил Пантелеймону и альтернативы правителю не выдавал. Более сорока лет его окраска оставалась пурпурной, и хотя в последние пятнадцать лет золотистые лучи уже померкли, никто не мог соперничать с правителем.
Но все-таки Пантелеймон – старел. Два последних Испытания прошли уже не так бравурно, без восторженных «ура!» толпы. Могущественные кланы, казалось, разгадали причину столь долгой успешности дряхлеющего правителя: Пантелеймон, по их мнению, загодя составлял мысленный список предстоящих реформ и усаживался на каменное кресло, доподлинно зная ситуацию в стране, зная ее слабые места. То есть, он заранее до тонкостей определял, что может предложить волшебному артефакту и всегда придерживал в рукаве некий козырь, способный убедить магическое кресло в том, что он лучший, как и прежде. Мол, он еще не все успел сделать для страны, он – объединитель и заступник, за ним сила и поддержка не только простонародья, но и здравомыслящего купечества, промышленников. За Пантелеймоном стояла армия, претерпевшая ряд успешных реформаций.