Шелест ветра перемен

IV

За лесом ясное прозрачное утро, а под густыми кронами сыроватый сумрак. Новые

обитатели лесной глуши уже за работой. Вот уж собран хворост и славно потрескивает, пожираемый ненасытным пламенем, но ему не разгуляться, Благуша с Ягодкой его стерегут, вот уж варево поспевает, а Мирослава несёт в кадке парное молоко. Вот уж скотина возвращается с водопоя, подгоняемая Жданом. Сквозь ветви и листву пробиваются сияющие лучи проснувшегося солнца. Собимысл возвращается на полянку, к костру, подкрепляется вместе с семьёй. Как только стало светать, он проснулся и пошёл проверять деревья, какие на что годны. Отмечал те, что пойдут на уголь и удобрения, и те, что послужат для постройки землянки, те, что пойдут на баньку, хлев. Каждое деревце при его приближении с топором в руках от страха трепетало листочками и веточками, но мольбы и молитвы Собимысла, обращённые к духам деревьев успокаивали их, и они смирялись со своей участью пасть и спасти людей и тем самым угодить богам, ведь каждое божье создание должно помогать жить другому божьему созданию, и если понадобиться, то и ценой собственной жизни. Таков закон природы и духов её создавших.

Дымок от костра разгонял комаров, которым тоже не терпелось позавтракать. Отгоняя их, Ягодка засмотрелась на наливающееся голубизной небо.

– Дедуля, – дёргает она деда за порты, – что на небе?

– Это Макошь пряжу рассыпала, она прядёт нити судеб каждому из нас, – ответил Собимысл, глядя на волокнистые перистые облака.

Потом снова за работу. Ждан и Собимысл деревья рубят. Женщины с Ягодкой ушли на ручей, занялись стиркой, потом кормёжкой скотины и птицы. После чего принялись помогать мужьям, на поваленных деревьях ветви обрубают. Весь день в хлопотах и делах.

Полянка расширилась, деревья немного поредели, и всё же ночь пришла сюда раньше, чем на луговину. Утомлённая семья расположилась на ночлег снова под открытым небом. Ягодка обняла мать, просит рассказать ей бывальщину-небывальщину.

– Доченька, проси бабушку, она больше моего знает всякого.

Не смотря на усталость, Мирослава при случае всегда делилась тем, что знала, и она стала рассказывать древнюю легенду:

– В стародавние времена далеко на юге, куда улетают птицы, когда лист опадает, большое сильное племя обитало в степях, что подходили к Солёному Синему озеру, а называли его Скифским морем. Оно тако огромадное, что сменятся много дней и нощей, пока лодьи достигнут другого берега. Море звалось тако по имени племени, а оно получило имя в честь Скифа – отважного и мудрого вождя. Он кочевал с соплеменниками по бескрайней степи. Они не токмо деревянных, но и земляных домов не имели, потому, акы постоянно искали хороших пастбищ, для своих лошадей, а их у них уйма. Кроме табунщиков среди них были искусные золотых и прочие дел мастера.

Однажды шли они, а вокруг всё поля, да поля колосятся, а за ними селение. А скифы непроч обменять свои изделия на местные товары. Гостеприимные селяне угостили их пирогами, солёными груздями и плодами своей земли. И тако они поладили меж собой, что решили породниться. Скиф, к тому времени уж вдовец, взял в жёны Славяну, дочь местного вождя Анта. Зимой Скиф жил с молодой женой в селении, а племенем в кочевьях верховодил его сын, он тоже звался Скифом. Но, когда степь зеленела, не мог старший Скиф усидеть в хоромах. Усадив Славяну в кибитку, мчался он впереди, запах родной степи манил его в необъятные просторы.

После сбора урожая селяне-пахари с радостью встречали другов-кочевников, они для многих стали родственниками. Случалось, им вместе отражать ворогов и, когда на пахарей нападали жадные соседи и, когда скифов пытались покорить пришлые племена.

У Скифа и Славяны родились близнецы-братья, назвали их Славян и Вандал, а через несколько годков ещё сынок, наречённый Сколотом. Скиф-младший любил братиков, опекал их, учил вместе с отцом воинскому ремеслу. А кто ж позаботится о слабых и малых, коли не старший родич.

Вандал и Славян унаследовали непоседливый характер отца, да не токмо его. Ведь и Венет, брат их дедушки Анта, как только усы, да борода придали мужество недавнему отроку, так ушёл он сотоварищами в дальние земли. А теперь Славяну и Вандалу не сиделось дома и к кочевью не лежало у них сердце. Акы ни грустно расставаться матери и отцу, а пришлось. Ушёл Вандал со своими другами туда, куда солнце уходит почевать, а Славян – в ту сторону, откуда зимой ветры снег приносят. Ушли они с молодыми жёнами, и те с домашним скарбом тряслись в телегах по нехоженым дорогам.

У Славяна родились близнецы Рус и Словен и поселились они на берегу Венедского моря4. Братья любили друг друга и росли дружными, они исходили весь берег, где жили с детства и мечтали уйти осваивать другие земли, акы некогда их отец. Выросли братья и ушли со своими другами, но отец, прежде чем отпустил их взял обещание с них, что один из них, акы женится, так вернётся, иначе не будет им удачи и боги отвернутся от них. Братья бросили жребий, кому возвращаться. Выпало Русу. И тогда они отправились, Рус пошёл на север вдоль побережья, чтобы обратно с пути не сбиться, а Словен отправился в сторону восхода солнца, дошёл до Ильмень озера и там обосновался. Рус со своими другами забрёл во владения старого вождя Венета, тому понравился мужественный и отважный юноша и женил его на своей осиротевшей внучке Балтике. Рус вместе с женой возвратился в отчий дом. И было у него трое детей, двойняшки – Рус и Русса и младшенький Иллириец. Младший Рус остался в вотчине отца, а его брат с детства пытался убежать к другим племенам, и акы стала пробиваться у юноши бородка, отпустил его отец в дальнюю дорогу. Ушёл он туда, откуда дуют тёплые ветры. Сестра их Русса вышла замуж за Алана-аса5, брата Норманна, женатого на дочери Сакса. Эти братья были сынами отважного воина Одина, внука славного Роксалана.

Вот Ягодка, внученька любая, такмо все племена родственниками стали, но давно уж позабыли про то родство и враждуют друг с дружкой, каждый норовит, чтобы его верх взял.

По имени Младшего Руса племя русами стало называться, а мы пошли от Словена.

Князь и дружинники из племени русов, они хотят, чтобы люд славянский был покорен им, вот от чего и изводят волхвов и кудесников, которые им перечили, передавая волю богов. Дружина ведёт торг с греками и для обоюдной выгоды многие из них, да и купцы переняли веру грецкую, а теперь всех остальных заставляют ихнему богу поклоняться. Говорят, дана власть Богом и над смердом, и над холопом и дружиннику, и торговому человеку, и тем боле воеводе, щё пуще князю. Потому тот бог хорош им. Выходит и не важно, каков нрав у господина, работный люд должен терпеть и всё тут. Се выйдет, аще буде неправедное деяться никто не смей указать! Тогда и князь, и дружинник, и купец богатый таку волю мобудь забрать, так прижать, что жизня станет немила. Тако не долго уподобиться скотине бессловесной.

Ох, внученька настало время лютое. Ох, придётся народу тяжко. Да, а будет ли потом лучше? Навряд милая. Видно достанется тебе судьба нелёгкая, – добавляла Мирослава уже спящей Ягодке.

На следующий день разразилась сильная гроза, приостановившая рубку деревьев, но давшая неожиданный отдых. Ягодка в страхе прижалась к матери:

– Ой, мамуленька, почему тако грохочет? И откуда се огромадные сверкающие ветви падают?

– Се, Ягодка Сварог огонь для своей кузницы высекает. Слышишь, акы чиркает-громыхает! А сейчас не ветви, а искры-молнии посыпятся.

– Ой, страшно, мамуленька, – Ягодка прижалась к матери после очередного раската грома.

– Да, дитятко, грозно. Грохот этот великий пугает, да беды в нём нет. А вот завораживающих искр, молниеносно являющихся среди туч опасайся. Красота их бывает губительна. Лишь коснуться они земли, и будь тамо древо, иль дом, иль скотина, иль человек – вспыхивает огонь окаянный и всё губит.

V

Наконец землянка готова, теперь от холода и непогоды семья будет укрыта. В ней так пьяняще свежо пахнет хвоей, это земляной пол густо покрыт еловыми лапами. Скоро сюда внесут две широкие лавки и стол, которые сбивают сын с отцом. А домашнюю утварь женщины уже расположили рядом с дверью и возле глиняной печки. Как только присели к вечеру передохнуть, Ягодка уж опять пристаёт с вопросами:

– Бабуленька, скажи, почему облака в ряды выстроились?

– Да Ягодка, се Макошь пироги печёт, вишь каки пышные.

– А почему не видно ни противня, ни печи? – не унимается девочка.

– Оттого и не видно, внученька, что людям видеть не положено ак боги дела свои творят.

Как ни заняты работой от зари до зари, а тоскуют по родимой деревне, как не крепятся, а вырвется печальный вздох, как там их односельчане, не погубили ли их княжеские дружинники, что стало с их брошенным домом, если не сожгли его, так верно другие хозяева у него, но ничего, домовушку своего они с собой взяли, да и идолы их предков уже стоят в землянке на почётном месте.

Уж прошёл осенний солнцеворот, теплело только днём и то, когда солнце могло убежать от догонявших его туч. С каждыми новыми сутками ночь вырастала, отнимая время у дня. Буйная трава жухла, лишь зеленела сквозь неё молодая поросль, а вот листва даже в старости оставалась прекрасной. Сначала берёзы украсились жёлтыми прядями, а клёны зарумянились. Листва ясеней зарделась, а хвоя лиственниц порыжела. Некоторые тополя первыми сбросили быстро увядшие и засыхающие листья, другие всё ещё сохраняют их зелёными и сочными. В ясный день берёзы сверкают золотистыми листочками, которые при даже небольшом порыве ветерка осыпают близстоящие тёмно-зелёные ели и застревают меж игл сосен, но и они сбрасывают хвою с отмирающих веток.

Заморозки грянули, ручей за ночь ледком затягивает, трава по утрам белёсая и пушистая, в инеи. Скорый холод не в радость, но не страшит, ведь и банька, и хлев уже построены. Теперь можно и окрестности обозреть, да разузнать, что на земле делается. Ещё, как увидел Ждан ручей, хотелось ему вдоль русла его пройти, но срочные дела не пускали. Отец одобрил желание сына, может он к озеру выйдет или к реке, рыбы половить, а сам собрался дичи пострелять. Наделали стрел отец с сыном и отправились в путь, Ждан вдоль ручья пошёл, а Собимысл направился к опушке леса.

Ждан шёл по правому берегу ручья, обходил деревья, перепрыгивал корни, торчащие из земли. Ручей то суживался и углублялся и тогда берега возвышались над ним, как валы, то растекался по плоскому и широкому ложу из волнистого песка и движение воды становилось едва заметным, а бережки понижались, земле надоедало вздыматься, и она распластывалась перед путником. По старой слежавшейся хвое идти мягко и удобно, под ногами шуршат опавшие листья, да хрустят сбитые ветром засохшие ветки.

Местность пошла под уклон и ручей, журча громче, помчался бойчей, а за ним Ждан. Вдали между деревьями завиднелся просвет и Ждан осторожно направился туда.

Ручей с шумом вливался в лесное озеро, окаймлённое двойной охраной: бодро зеленел подлесок из молоденьких елей, жавшихся у ног берёз, разбрасывающих свои золотистые монисты вокруг и их перевёрнутого отражения в грязно-илистом зеркале, в середине которого сверкала голубизна. Озеро не казалось большим и, тем не менее, деревья на его противоположном берегу выглядели игрушечным. Похоже, оно было глубокое, только близ берега лежали на поверхности продолговатые листья кубышки и торчали ветвистые стебельки с резными листьями жерушника и длинные и тонкие трёхгранные листья сусака, собранные в розетку вокруг безлистного стебля, а между ними густо усыпано зеленело ряской и сальвинией. Ждан залюбовался, глядя на озеро. Он надеялся наловить здесь рыбы и, словно в подтверждении в разных местах озера он услышал всплески и принялся удить.

VI

Отведав горячей ухи, Ждан нанизал лещей и карпов на хворостину и отправился дальше вдоль берега. Он хотел обойти озеро и уж тогда воротиться. Берег постепенно понижался. Вскоре Ждан заметил высунувшуюся мордочку бобра, которая тут же снова скрылась под водой, а затем появилась возле нагромождения из веток и сучьев, наваленных в воду и торчавших из неё. Когда Ждан подошёл ближе, понял, что это плотина, которую соорудили бобры. Сквозь неё просачивалась вода и беззвучно уходила в заросли рогоза. Ждан попытался идти дальше, но под ногами уже хлюпало и с каждым шагом становилось глубже. Маленькими комочками разлетались в стороны лягушки и глухо шлепались, исчезая в траве. Осока, камыш, ситник и манник прикрывали грязную воду, а липкий ил обхватывал ноги. "Ешо утопнешь в болоте зазря", – подумал Ждан и скорее пошёл обратно. Сквозь хлюпанье воды и грязи он расслышал стук топора, который раздавался откуда-то из-за болота. Вскоре Ждан различил уже удары двух топоров, ему стало любопытно, есть ли поблизости селение. Но озеро не обойти, по болоту идти он не хотел. Придётся топать обратно до устья ручья и оттуда идти уже вдоль левого берега озера, может и удастся пройти дальше. Так он и сделал. Левый берег озера оказался выше и суше правого. Вскоре путь преградила река, вытекающая из озера, но она оказалась мелкая, сквозь зеленоватую воду просвечивало песчаное дно. Ждан разулся, задрал порты и перешёл речку. Обтёр мокрые ноги, обулся и отправился дальше.

Солнце уже перевалило за полдень и неумолимо скатывалось с бледно-голубого полога, раскинувшегося над зелено-золотисто-багрянным лесом. Пора уж возвращаться, если Ждан хочет угостить семью рыбкой сегодня, но любопытство толкало его вперёд. Тем более он вновь услышал стуки топоров. Ждан осторожно приближался к ним. Сквозь листву увидел: двое мужчин рубят деревья, они молодые, с разницей на вид лет шесть-семь. В стороне от них у костра сидит старик, что-то варит. "Уж не люди ли лихие?" – мелькнула мысль у Ждана, как вдруг из куста высыпала детвора, трое девочек и один мальчик, один другого меньше, и подбежали к старику, он усадил их к костру греться. Присмотрелся Ждан, вовсе это не куст, а шалаш, да и рядом второй. Дети встрепенулись, куда-то побежали. Из-за деревьев появились две молодые женщины, одна несёт что-то в подоле, а другая – за спиной какой-то узел. Дети подбежали к ним. Ждан облегчённо вздохнул, ясно не разбойники, а может такие же, как и они, хоронятся, чтобы старую веру сберечь. Но пока наверняка не известно, открываться им не следует, да и может и им самим гости сейчас не ко двору, потому, как и двора и дома у них нет. Потихоньку, стараясь не хрустеть ветками, Ждан повернул обратно, решив как-нибудь в другой раз прийти разузнать, что за люди.

Когда Ждан шёл вдоль берега ручья, Собимысл не доходя до опушки, повернул вглубь леса. На земле то там, то сям валежник, покрытый зеленым пушистым мхом. Вдруг откуда-то сверху донеслось шуршание, Собимысл присмотрелся – три белки цепляясь за стволы и ветки, бегали и прыгали с дерева на дерево. Играют или убегают? Собимысл продолжал следить за ними. И он понял, чем вызвана их резвость. За ними охотилась куница. Собимысл взял стрелу, прицелился. Но куница не сидела на месте, ловко прыгая, догоняла одну из белок. Глаза у Собимысла всё ещё зорки, а руки сильны, и куница, пронзённая стрелой пала на землю. Собимысл поднял её, положил в суму, достав из неё свёрток. Присел на поваленную ель, развернул тряпицу, разломил ломоть хлеба, откусил вареную брюкву.

VII

В это время Благуша и Ягодка бродили невдалеке от землянки, собирали жёлуди для свиней, сухие шишки для растопки и орехи и рябину. Увлечённые сбором даров леса они углубились в чащу, вдруг Ягодка подбегает к матери и со страхом шепчет: «Тамо кто-то плачет». Благуша тоже сначала испугалась, прислушалась. И, правда, из-за кустов малины и густо росших маленьких ёлочек слышался не то плач, не то стон. Благуша наказала дочке стоять, а сама потихоньку пошла на тихие жалобные звуки. Но Ягодке страшно одной остаться и она крадучись прячется за спину матери, но идёт следом за ней. Звуки смолкли, но Благуша осторожненько обходит и видит большие испуганные глаза лосёнка, от страха он вжался в землю. Он попытался вскочить, но ноги подкосились, и он рухнул. На правом боку у него была сильно содрана кожа, и открытая рана уже начала гноиться.

– Ой, ты бедненький, кто ж тебя так поранил? – сочувственно покачала головой Благуша.

Она взяла лосёнка на руки, хотя он и пытался вырваться, но боль, и, видимо, голод совсем лишили его сил.

– Мал, да тяжёл, – промолвила Благуша и понесла найдёныша домой, а Ягодка за ней и всё норовила погладить жёсткую шерстку лосёнка.

Мирослава у землянки увидела их.

– Вот нашли, – радостно прокричала Ягодка.

– Мама, вы поддержите его, – попросила Благуша свекровь, – а я пойду сделаю ромашковый настой. А ты, Ягодка напои лосёнка молоком.

Мирослава с нежданной ношей присела на пенёк.

К вечеру лосёнок лежал на сене в хлеву, для него специально отгородили закуток, чтобы его никто из живности не зашиб. Раненный его бок Благуша обвязала льняной тряпицей, предварительно промыв рану ромашковым настоем и смазала целебной мазью.

Когда вернулся Собимысл часть рыбы, принесённой Жданом, уже пеклась на углях, распространяя вкусные ароматы, а остальная пошла на уху, которая булькала и от неё исходили аппетитные запахи, всего этого Полосатка не в силах вынести, ей невмоготу усидеть в уголке под лавкой, даже возле любимых своих котят, и она вышагивала вокруг, принюхивалась и так смотрела на людей, тёрлась о ноги и просяще мяукала, словно говорила, когда же вы мне дадите полакомиться рыбкой. Конечно же, её угостили хвостиками и плавниками.

Собимысл принёс кроме куницы три диких утки. Ягодка радостно его встретила. Добычу деда рассматривала с интересом и грустью, гладила их серо-коричневатые пёстрые перья, подняла печальное личико, с укоризной посмотрела на небо, где громоздились кучевые облака огромными клубами, что же, мол, не упрятали птичек?

– Дедуля, отчего же они за тучи не схоронились?

– Внученька, уткам тако высоко не подняться.

– Отчего клубятся? – недовольно кивнула Ягодка на облака.

– Тако се дым из очага Рода – родителя всего живого и сущего, а также владыке туч.

– Ак дым? Тогда почему из него бывает дождь, а из нашего дыма – никогда?

– Ягодка, родимая, что же ты сравниваешь! То дым особый, богом сотворённый, он несёт влагу, чтобы напоить Мать-сыру-землю.

Ягодка вздохнула, но, вспомнив о лосёнке, стала живо рассказывать о нём отцу и деду, а Ждан поведал об озере, о болоте и людях, что видел.

– Да, надобно разузнать. Если люди добрые, то чем смогём, тем помогём, – сказал Собимысл.

Дружная, работящая семья, ставшая изгоем на родине обживает лес. Опасности они избежали, но разве будущее их безмятежно. Удастся ли им уйти от непримиримости и гнева инакомыслящих? Для них мир перевернулся, и они попытались от него убежать. Но не соприкасаться с этим, теперь чуждым для них миром, невозможно. Видимо, огорчений и печалей им не миновать. А пока они сидят и едят печеную рыбу, хлебают уху. Ягодка ластится то к бабушке и та даёт ей кусочек рыбы, очищенный от костей, то обнимает деда и он гладит шершавой рукой её по нежные волосам, трепет ласково за ушко, то заглядывает в глаза отцу и тот говорит, чтобы она сидела на месте, а не ёрзала, не то подавится костью, то прижимается к матери и та суёт ей рыбью голову и шепчет: "Отнеси Полосатке".

Скоро они лягут спать, они устали, но сыты и довольны, что всё с ними благополучно. А завтра новый день принесёт свои хлопоты и заботы.

Часть вторая. Плата