Когда придет твой черед

Звонок Нинель Васильевны застал меня на набережной. Старушка не стала тратить время на всякие ненужные «здрасте», она отрывисто произнесла: «Астраханское шоссе, девятнадцать, четыре» и нажала «отбой».

Я еще немного покружила по центру, а потом покатила в сторону, противоположную той, куда мне было нужно. Я постепенно разгоняла свою машинку. Преследователи забеспокоились и увеличили скорость. Под очередной светофор мы влетели на предельно допустимой. Под следующий – уже превысив скоростной режим. Ничего, у нас тут не Москва, камер на каждом перекрестке пока еще не наставили…

На третьем светофоре я оторвалась от преследователей, оставив их беспомощно бибикать на сплошной поток машин, идущих по главной дороге. Я свернула во двор гигантской девятиэтажки и простояла минут десять во дворе. Пусть злодеи рыскают в напрасных поисках, я просто тихо подожду.

Я вырулила со двора и спокойно покатила в сторону Астраханского шоссе.

Это был пятиэтажный дом «сталинской» постройки – с высоченными потолками и просторными коридорами. Нинель Васильевна проживала на втором этаже. В подъезде обреталась бдительная консьержка, записавшая мои данные в амбарную книгу.

Я поднялась в квартиру. Первая неожиданность – дверь мне открыла юная вдова Серебряка. Девушка мило улыбнулась и пригласила проходить.

Хозяйка ожидала меня в громадной гостиной. Усатая старушка сидела в покойном кожаном кресле итальянского производства, перед ней стоял кофейный столик, на нем три чашки и коробка шоколадных конфет.

Пожилая домработница при виде нового гостя шмыгнула на кухню, а я прошла в комнату и уселась в удобное кресло.

Нинель оглядела меня с головы до ног и покачала головой:

– Неужели правда все, что про тебя говорят? Я тут навела кое-какие справки…

Я пожала плечами и ответила:

– Все хорошее – правда. Все плохое – ложь.

Нинель широко улыбнулась фарфоровыми зубами, глаза при этом остались такими же ледяными.

– Умная ты очень, в этом твоя проблема.

– Нинель Васильевна, у нас мало времени…

– Указывать она мне будет! – Глаза старушки потеплели на полградуса. – «Хвоста» за собой не притащила, умница-разумница?

Я поняла, что Нинель относится к тому типу женщин, кому постоянно необходимо конфликтовать с окружающими – да так, чтобы искры летели. От этого они подзаряжаются, точно аккумулятор от розетки, получая необходимую для жизни энергию. Очевидно, родственники и подчиненные боялись вступать в споры со злобной старушкой, и бедная Нинель недополучала положительных эмоций. А тут я – такой подарок!

– «Хвоста» я скинула, не беспокойтесь.

– И кто это был? – заинтересовалась Нинель, склоняя голову набок, точно ученый скворец.

– Братки, кто ж еще.

– Кира, налей нам кофе! – приказала Нинель Васильевна. – А то Феня, дура деревенская, все разольет.

Силиконовая вдова легко поднялась с кресла, подошла к кофейному столику и принялась колдовать над чашками. Наконец она подала мне крохотную чашечку. Я отпила глоток и восхищенно воскликнула:

– Просто потрясающе!

Вдова зарделась, как маков цвет:

– Спасибо! Так редко слышишь что-нибудь приятное!

Нинель фыркнула в свою чашку и сообщила:

– Одна из двух вещей, которые Кирка умеет делать хорошо.

Я чуть было сдуру не спросила, какая же вторая… Но вовремя поняла – старушка только того и ждет. Мне стало жаль юную глупую девочку, случайно ставшую женой Серебряка. Да какой там женой – просто-напросто игрушкой…

– После школы я три месяца работала секретаршей! – гордо сообщила мне Кира. – А потом победила на конкурсе «Тарасовская красавица» и вышла замуж за Иннокентия Васильевича.

Вдова улыбнулась мне и замолчала. Все. Она только что рассказала мне историю своей жизни. Я поставила пустую чашку на столик и приготовилась к разговору.

– Ловко ты меня за яйца взяла, – вздохнула Нинель. – Сразу вычислила, что я в курсе Кешиных дел…

– Вы же самый близкий человек Иннокентию Васильевичу! – слегка польстила я. Вчера, во время оглашения завещания, я поняла, что вопрос, кто же именно был ближе, так сказать, к телу, когда тело было еще живо, являлся самым больным вопросом в этой семейке и темой для бесконечных конфликтов.

Лесть подействовала – Серебрякова приосанилась и погладила свою сумочку, лежащую на коленях, как будто это была кошка.

– Да, я всю жизнь Кеше помогала, – признала сестра покойного, – он одну меня слушал. Все хорошее, что он в жизни сделал, было сделано по моему совету.

– Правда? – Я подалась вперед. Интересно, что же имеет в виду Нинель под «хорошим»? Пожертвования на сирот, что ли?

– Разумеется! Например, когда он в восемьдесят восьмом году освободился, именно я обратила его внимание на нарождающиеся кооперативы. Я же посоветовала брату занять то здание, где находится этот злосчастный ресторан, место его смерти…

Нинель горько вздохнула.

– Скажите, а от чего умер Иннокентий Васильевич? – поинтересовалась я. – Он что, болел?

– Сердечный приступ, – отчеканила Нинель. – Мой брат был самым здоровым человеком, которого я знала. В юности у него был туберкулез, но он давно вылечился. Раз двадцать Кеша подхватывал триппер, но это мелочи, для мужчины это нормально…

Я вытаращила глаза и с трудом подавила невольный смешок. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы сестра Серебряка утратила ко мне доверие. Так что сиди и слушай, Охотникова! И сделай вежливое лицо, пожалуйста. Ржать будешь на улице…

– Скажите, а в его смерти не было… никакого криминала? – поинтересовалась я.

Нинель подозрительно уставилась на меня холодными голубыми глазами – такими выцветшими, что они казались почти белыми.

– Ты почему такие странные вещи спрашиваешь, умница-разумница? Кто-то посмел языком трепать? Да как ты посмела такое спросить-то? Как у тебя язык не отсох?!

– Нет, что вы! – Я немедленно пошла на попятный. Уф, беседовать с этой старушкой – все равно что бегать по минному полю… Типично уголовное поведение – чуть что, рвать на себе майку и орать: «Ну, все! Ты попал! Ты на кого хвост пружишь, фраерок?! Ты теперь должник мой!»

– Просто, когда умирает такое значительное лицо, как ваш брат, – я решила, что лести много не бывает, – люди начинают волноваться. Во-первых, вы же сами сказали, что Иннокентий Васильевич ничем не болел, умер внезапно. А во-вторых, произошло это при странных обстоятельствах – ресторан, множество свидетелей…

Вчера я облазила весь Интернет в поисках подробностей смерти Серебрякова, так что неплохо представляла себе, как все случилось.

– Кеша ушел чисто, – отчеканила сестра покойного. – Неужели ты думаешь, мы не проверяли? Что, умнее всех, да?

Я вздохнула.

– Нинель Васильевна, не подумайте, что я лезу куда не звали. Я вовсе не собираюсь разбираться в обстоятельствах смерти вашего брата.

– Да никто тебе и не позволит, – вставила реплику Нинель.

– Просто, если это был не просто сердечный приступ, а, к примеру, покушение, то это может отразиться на моем задании. Ну представьте… просто представьте на минуту, что кто-то имел злой умысел на вашего брата. И этот кто-то рассчитывал на солидную часть наследства. А теперь вдруг появляется эта самая Маша Сидорова и забирает самые вкусные активы.

– Ты на кого намекаешь-то? – хмыкнула Нинель.

– Ни на кого не намекаю, – вздохнула я, – говорю… гипотетически.

Тут я спохватилась, что моя собеседница может неправильно понять последнее слово и уже открыла рот, чтобы объяснить, как вдруг Нинель Васильевна усмехнулась:

– Не трудись, детка. Я сорок лет проработала на филологическом факультете нашего университета. Так что ты имела в виду?

– Я хочу сказать, что теперь начнется охота на девушку. Наследница разрушила планы множества людей. Какой крик стоял вчера в кабинете нотариуса, до сих пор в ушах звенит…

– Да, это Серебряковы! – с гордостью проговорила Нинель. – Из-за пятака глотку друг другу перегрызть готовы. Причем никто так и не научился зарабатывать денежки сам.

– Кстати, а кто тот красивый молодой человек, что сидел вчера рядом со мной? – не сдержала я любопытства.

– Вовка? Что, зацепил? – усмехнулась Нинель. – Он такой, змей. На бабах паразитирует. Умеет к ним подход найти…

– А ваш брат… как к нему относился?

– Ищешь кандидата на роль убийцы? – приподняла брови Серебрякова. – Брось это дело, поняла? Прямо сейчас. Брат мой своей смертью помер. И вообще – тебя наняли для вполне конкретного дела. Вот его и делай, а в семью нашу не лезь. Давай спрашивай, чего хотела.

Нинель Васильевна взяла со столика портсигар, украшенный какими-то камнями, достала сигариллу и щелкнула зажигалкой. Прикурить даме удалось с третьей попытки. По комнате немедленно поплыл сладкий восточный аромат, и юная вдова, сидевшая напротив, отчаянно закашлялась. Мне показалось, что девушку тошнит, но та стойко не подавала виду. Серебрякова выпустила струю дыма в мою сторону и взглянула мне прямо в глаза.

– Скажите мне, где искать Марию Сидорову. Вы ведь знаете, верно?

– Знаю, – Нинель прикрыла глаза. – В деревне Волчьи Ямы.

– Это где?

– Тарасовская область, Каменевский район. На том берегу Волги. Захочешь – найдешь.

– А почему она Владимировна, а не Иннокентьевна, эта самая Маша? – поинтересовалась я.

– Разберешься, – все так же равнодушно, не открывая глаз, ответила Нинель. – Кстати, она теперь не Сидорова. Она Тараканова. Кирюха, принеси!

Вдова поспешно вскочила и принесла из другой комнаты конверт – простой белый конверт без штампов и надписей – и протянула его мне. Я открыла конверт, и оттуда мне на колени посыпались листочки из тетради в клеточку, заполненные неровным дерганым почерком.

– Почитай на досуге, и все сообразишь, – сказала Серебрякова и наконец-то открыла глаза. Взгляд старой женщины был усталым и отсутствующим – похоже, она уже утратила интерес к нашей беседе и теперь думала о чем-то другом.

Кира смотрела на меня и доброжелательно улыбалась. Беседовать с ней было все равно что разговаривать с рыбкой гуппи, поэтому я улыбнулась в ответ и встала:

– Спасибо за помощь, Нинель Васильевна… а можно еще вопрос? Только один.

– На-а-глая! – с нескрываемым удовольствием протянула Серебрякова. – Ну, давай спрашивай.

– Зачем это вам? – спросила я в лоб, не тратя время на всякие экивоки.

– В смысле?

– Ну, если наследницу не найдут, вы получаете основную часть наследства вашего брата. Вы и еще Кира. – Девушка все так же мило улыбалась. – Никто не знал, где искать эту Машу, кроме вас. Вы могли бы промолчать… и поиски заняли бы долгие годы. А вы мне помогаете. Почему?

Кира вопросительно взглянула на Нинель Васильевну и сморщила лобик. Похоже, она тоже не знала ответа на этот вопрос.

– Потому что воля моего брата для меня – закон, – отчеканила Серебрякова. – Иннокентий хотел, чтобы девчонка получила все. Значит, так и будет.

У меня на языке вертелась еще дюжина вопросов, но Нинель явно не расположена была на них отвечать. Я не стала искушать судьбу и покинула квартиру.

Кира накинула шубку и вышла вместе со мной. Ее зимние сапоги имели такие же двенадцатисантиметровые каблуки, как давешние туфли. Коротенькая юбочка открывала стройные ножки. На груди позвякивала целая связка золотых цепочек. Вероятно, в ее кругу женщины одевались именно так. Скорее всего, это был идеал женской красоты в представлении Иннокентия Серебрякова. Хоть бы кто посоветовал бедняжке, что можно выглядеть и по-другому. С ее-то деньгами… насколько я помню, вдова получила ювелирный магазинчик, не считая квартиры и машины.

Машина как раз стояла во дворе – снежно-белая «Мазда».

Кира помахала мне рукой:

– До свидания, Евгения Максимовна! Рада была познакомиться.

Я бросила на девочку оценивающий взгляд. Словно вчерашняя школьница.

– Можете называть меня просто Женя, – разрешила я.

– Желаю вам удачи! – вполне искренне проговорила Кира. – Ну, в смысле, в поисках дочки Иннокентия Васильевича. Подумать только, ведь я ей буду мачеха!

И вдова звонко рассмеялась.

– Скажите, Кира… Нинель Васильевна объяснила мне причину, по которой мне помогает… а вам это зачем?

Кира нахмурила бровки:

– Как это?

– Ну, доля вашего наследства была бы существенно больше, если бы Маша осталась в этой своей деревне…

Кира помотала головой, от чего платиновые пряди заколыхались в воздухе:

– Не-ет, я так не могу. Это же последняя воля усопшего! Разве можно ее нарушать?! А вдруг он начнет мне являться?

– Что, простите? – не поняла я.

– По ночам являться! Я смотрела передачу, так вот там говорилось, что неупокоенные призраки…

– До встречи, Кира!

Юная вдова ничуть не обиделась. Она дружелюбно помахала мне ладошкой и забралась в свою тачку. Повозилась на сиденье, устраиваясь поудобнее, зачем-то посигналила и отъехала, едва не протаранив мусорный бак. Я решила подождать, пока девушка не отъедет подальше, и только потом села за руль. Я слишком люблю свой «Фольксваген», чтобы ставить его на пути таких вот красавиц за рулем…

Я ехала по Астраханскому шоссе в сторону своего дома и посматривала по сторонам – не мелькнет ли где вишневая «девятка». Несмотря на атмосферу конспирации, Нинель Серебрякова пригласила меня к себе домой, а ее адрес – ни для кого не секрет. Затрезвонил мой телефон. Я бросила взгляд на экран. Там высвечивался номер Алеши. Я нацепила гарнитуру и включила громкую связь.

– Привет, Алексей. Что-то случилось?

Долгая тишина была мне ответом. Я даже забеспокоилась и переспросила:

– Алло! Алеша, ты где?

– Я дома, – ответил Алексей Львович. – Чай пью и вспоминаю о тебе. А ты где?

– Ездила по делам. Мой рабочий день в самом разгаре. Так что у тебя случилось?

– Ничего, – немного обиженно проговорил Алеша. – Неужели я могу позвонить тебе, только если что-то произошло? А не просто потому, что мне захотелось услышать твой голос?

Вишневая «девятка» вынырнула из потока машин и пристроилась мне в хвост. Ну наконец-то, а я уже волноваться начала… намного приятнее иметь этих ребят поблизости, а не где-то глубоко в тылу.

– Слушай, извини, я немного занята. Что ты хотел?

– Приглашаю тебя пообедать! У тебя же будет обеденный перерыв? Давай встретимся в «Слоне» и закажем пасту. Как ты на это смотришь?

Я вздохнула.

– Положительно смотрю. Проблема в том, что у меня не будет обеденного перерыва. Меня вообще через два часа не будет в городе. Я уезжаю по делам. Так что извини, увидимся, когда я вернусь… Тогда и сходим в «Слона», ладно?

– Но ты ведь скоро вернешься? – забеспокоился Алеша. – Ты далеко уезжаешь?

Поглядывая на «девятку», я перестроилась в правый ряд и притормозила на светофоре, давая браткам возможность не отстать. Не хочу их нервировать – мне лишние неприятности ни к чему…

– В деревню, – честно ответила я, входя в поворот.

– В какую еще деревню?! – изумился Алексей. – Зачем?

– В деревню Волчьи Ямы.

– Какие ямы?..

– Волчьи, волчьи… деревня такая на левом берегу Волги. Все, мне пора, извини. Приеду – позвоню.

И я поспешно отключила связь. Мне нравится Алексей Львович – он красивый мужик, отличный партнер в постели, с ним приятно выйти куда-нибудь «в свет»… но с тех пор, как я с ним познакомилась, у меня порой возникает ощущение, будто у меня теперь две тетушки… «Куда уезжаешь?», «Когда вернешься?», «А там не опасно?», «Только не забывай повязывать шарфик и води осторожно…»

Да, блин, там опасно. Там, может быть, даже немножко стреляют… Но это – моя работа. И если ты меня любишь, как иногда говоришь, то тебе придется с этим мириться…

Я оставила машину во дворе своего дома и поднялась в квартиру. Тетушки не было – она оставила мне записку, что ушла в гости с ночевкой к Элизе Францевне. Это была старая подруга Милы – такая же театральная маньячка, как и тетя. Проживала она аккурат через дорогу от оперного театра. Вот и хорошо – значит, тетя не будет скучать в мое отсутствие.

Я сварила себе кофе, сделала пару бутербродов и уселась за кухонный стол. Включила настольную лампу, взяла лупу, разложила на чистой поверхности стола письма, которые дала мне Серебрякова, и погрузилась в их изучение.

Минут через пятнадцать я откинулась на спинку стула. Кажется, я начинаю разбираться в этой загадочной истории…

Передо мной лежали десять писем. Девять были написаны косым дерганым почерком, с жуткими орфографическими ошибками, под ними стояла подпись «Жанна». Одно письмо, адресованное этой самой Жанне, написала сама Нинель Васильевна Серебрякова. Вся переписка была давней – велась она лет пятнадцать-двадцать назад.

Я разложила бумаги в хронологическом порядке.

Самое старое письмо – двадцатилетней давности, судя по дате, – было адресовано Иннокентию Серебрякову.

«Любимый, – писала неизвестная мне Жанна, – эту маляву тебе отнесет мой адвокат. Он продажный и на все согласен ради бабла. Он мне советует во всем сознаваться, каяться и валить на тяжелое детство. Мол, я сирота и вообще целка-пионерка, а кислотой в эту мокрощелку плеснула, потому как на меня затмение нашло. Не верю я ему – сознаешься, и закатают по полной. Не мог бы ты найти мне нормального законника вместо этого фуфела?

Ты ведь знаешь, любимый мой, – я облила эту тварь кислотой не потому, что затмение нашло, а потому, что я тебя больше жизни любила и сейчас люблю.

Как красиво мы с тобой жили! Рестораны, бары, курорты – все было. Помнишь в городе Сочи темные ночи? Я каждую ночь вспоминаю. Особенно тут, в заплеванной камере. Красиво жили – но недолго. Променял ты меня на дуру крашеную. Ты ж ей победу в конкурсе красоты сам оплатил, это всем известно. Так что ничего красивого в ней нету – так, кости одни. И если бы мне судьба-судьбинушка дала второй шанс, я бы еще разик в ее морду кислотой плесканула. Ни о чем я не жалею, любимый мой. Ни о молодости шальной моей. Ни о тюрьме, где сейчас тебя вспоминаю.

Помоги мне, Серебряк. Вытащи меня отсюда. Целую тебя, как ты любишь. Твоя Стюардесса по имени Жанна».

Второе письмо было написано через месяц после первого. Тон его разительно изменился – теперь Жанна ни в чем не упрекала бывшего возлюбленного, а только просила, чтобы он нашел ей хорошего адвоката и помог скостить срок. Я так поняла, что женщина нервничала в ожидании суда. Из письма становилось ясно, что короткий роман с Серебряком – лучшее, что было в жизни Жанны. Фамилию ее я так и не выяснила, зато сделала вывод, что девушка родом из деревни Грачи Тарасовской области. Похоже, Жанна приехала в областной центр поступать в техникум, но проучилась совсем недолго – огни большого города сбили деревенскую дуреху с пути и толкнули в объятия местного авторитета. На момент переписки Жанне было лет восемнадцать-девятнадцать, не больше. Девушка боялась зоны и старалась вызвать в бывшем возлюбленном хотя бы тень былой привязанности. Судя по всему, безрезультатно.

Несмотря на юный возраст, Жанна не показалась мне невинной овечкой. Скорее Стюардесса была этакой криминальной красоткой девяностых – настоящей подругой бандита. Она осторожно намекала на какие-то известные Серебряку обстоятельства – я думаю, их связывали и общие дела, в которых девушка принимала участие. Жанна считала себя частью криминальной элиты Тарасова и просто не могла поверить, что любимый сбросил ее со счетов.

Третье письмо было важным – уже на зоне Стюардесса обнаружила, что беременна. Причем даже не сама поняла, а выяснилось это случайно – во время медосмотра. Несмотря на всю свою лихость и криминальные замашки, Жанна была просто юной дурехой и проморгала такое важное обстоятельство.

Поскольку Стюардессе уже исполнилось восемнадцать, ее отправили на взрослую зону. Почти сразу же ее изнасиловали бывалые зэчки, а потом одна из «королев» взяла Жанну под свое покровительство. Девушка жаловалась, что кормят очень плохо – «жрать нечего, все крадут», работа тяжелая и непривычная – они там шили солдатскую форму. Да уж, зоны девяностых – это отдельная тема…

Настроение девушки поминутно менялось – от слезливых просьб Стюардесса переходила к угрозам «все рассказать», упрекала «любимого», что он бросил их – свою «жену» и свою «кровиночку». Фантазировала, каким красавцем вырастет их сыночек и как сильно будет похож на отца…

В следующем письме никаких закидонов и просьб не было – ровным холодным тоном Жанна извещала Серебряка, что у них родилась дочь. Девочку назвали Машей.

Беременность здорово помогла Жанне – ее положили в больничку, а после родов молодую мать перевели на «легкий труд». Стюардесса подала прошение о помиловании, а вскоре попала под амнистию. За ворота зоны она вышла с двухлетней дочкой на руках.

Следующее письмо было адресовано самой Жанне и написано ровным каллиграфическим почерком Нинель Васильевны. Листок был измят и даже порван на сгибе – как будто его комкали и много раз перечитывали.

«Здравствуй, Жанна. Пишу тебе «здравствуй», потому что я вежливый и воспитанный человек. На самом деле я хочу, чтобы ты исчезла с лица земли и больше не тревожила моего брата. Зачем ты переслала мое письмо Иннокентию? Ты что, не понимаешь, что я веду с тобой переписку от его имени? До тебя еще не дошло, что Кеша не хочет тебя видеть – ни тебя, ни твое отродье? Я прекрасно знаю, какой образ жизни ты вела, когда познакомилась с моим братом. Не надо лгать, будто ребенок от него! Ты неизвестно от кого нагуляла, а теперь требуешь денег? Удивительная наглость!

Но мой брат – добрый человек. Ты получишь деньги, но при одном условии. Ты уедешь из Тарасова и больше никогда не будешь путаться у нас под ногами. В противном случае мой брат устроит тебе такие неприятности, что по сравнению с ними зона покажется тебе раем. Деньги тебе передам я лично. Позвони мне завтра в полдень, я скажу, где мы встретимся. Не вздумай приходить к нам домой!

Убирайся в глушь, откуда ты вылезла, и живи там долго и счастливо. Кеша скоро женится на хорошей девочке, и она родит ему настоящих наследников. А ты живи как знаешь. Денег тебе дадим достаточно. Хватит, чтобы купить дом в деревне. Если дать слишком много, ты никогда не уберешься отсюда. Все, поговорили. Жди звонка».

Судя по тому, что в письмах образовался немалый перерыв, Жанна послушалась и уехала из города. Следующее письмо пришло из деревни Грачи.

«Здравствуйте, Иннокентий Васильевич, – писала Жанна. – Сообщаю вам про изменения в моей жизни и вашей дочки тоже. Машенька здорова и чувствует себя хорошо. Она очень умненькая и уже разговаривает. Любит мультфильм «Ну, погоди». Показывает на волка пальчиком и говорит: «Папка!» Другого папки у нее нету. Но скоро будет. Я выхожу замуж, вот так вот!

Я еще молодая и красивая. Ко мне посватался Вовчик Сидоров, мы с ним вместе в школе учились, только он старше. Вовчик хочет удочерить Машеньку – говорит, у девчонки должен быть отец. Так что она станет не Серебрякова, и не Иннокентьевна, а Мария Владимировна Сидорова. Это я пишу на случай, вдруг ты передумаешь и захочешь ее найти. Жить мы будем в Грачах. На те деньги, что сестра твоя дала, я купила дом – хороший, просторный, не то что развалюха моих родителей. Так что жить мы будем очень хорошо, чего и тебе желаю. Когда-то твоя, а теперь чужая Стюардесса».

У меня создалось впечатление, что Жанна слегка не в себе. Она и в юности-то была неуравновешенной – чего стоит только история с кислотой! А с годами, учитывая пережитые девушкой испытания, психопатические черты ее личности расцвели пышным цветом. Но последнее письмо мне понравилось – оно было написано здравомыслящим человеком и содержало трезвое намерение порвать с прошлым и строить новую жизнь.

Было еще несколько писем – в одном говорилось, что Маша тяжело болеет желтухой, и ей нужны дорогие лекарства. Денег Жанне прислали, она благодарила Нинель. В другом письме сообщалось, что девочка хочет бросить школу и уехать в Тарасов – мать с трудом уговорила своевольную Машу не делать этого. Это письмо – про школу – было написано года три назад. Последние письма были адресованы Нинель Васильевне – судя по всему, Стюардесса потеряла надежду привлечь внимание Иннокентия и ему самому не писала. Эти письма были отправлены из Тарасова. Странно… если Жанна с дочерью в городе, для чего мне тащиться в эти самые Волчьи Ямы? Вот названьице!..

Я заварила чаю, включила ноутбук и принялась выяснять, где эти самые Ямы находятся.

Так, вот Тарасовская область, вот Каменевский район… Деревня Грачи, откуда родом Стюардесса, располагалась на правом берегу Волги – там же, где и областной центр Тарасов. А вот Волчьи Ямы – крохотная деревенька, просто точка на карте – помещались на левом, и ехать туда нужно было по мосту. Похоже, моему автомобилю сегодня придется побегать…

Я быстренько собрала сумку, заперла квартиру и сбежала по лестнице.

Вишневая «девятка» высовывала свой любопытный нос в форме зубила из арки. Так, мне надоело, что эти типы таскаются за мной, как утята за мамой-уткой. Крутя на пальце ключи от машины, я направилась к «девятке». Сидевший за рулем парень забеспокоился. Он завел мотор и даже немного сдал назад. Я едва не расхохоталась, представив, как он улепетывает от меня задним ходом по улице. К счастью, у второго братка, сидевшего на пассажирском сиденье, хватило ума пихнуть своего напарника в бок и заставить дождаться меня.