Мчащиеся мустанги
– Вон там, на верхушке, ворона, – показал Капра.
Поняв, чего от него хотят, Том посмотрел на птицу. Далековато. Уверенно поднял винтовку и выстрелил. Тяжело захлопав крыльями, птица с карканьем взлетела с дерева, но пара черных с прозеленью перышек, кружась, спустилась на землю.
– Когда он стрелял, ветром качнуло ветку, – заметил мальчуган.
– Люди крупнее ворон, – зевая, заметил Капра. – Так вот что, молодой человек. Я завернусь в одеяло и улягусь вон под тем деревом. Я по-настоящему не спал… наверно, год. Сегодня буду спать. А ты меня покарауль! – В его глазах стояла мучительная усталость.
– Покараулю, – заверил Том Глостер.
– Шевельнется лист, мелькнет тень, хрустнет ветка – сразу буди!
– Хорошо.
Завернувшись в одеяло, Капра улегся под деревом и мгновенно уснул. С каждым выдохом из его груди вырывался стон, будто от тела отлетала душа.
Мальчишка улегся под тем же деревом. На мгновение присел, внимательно глядя на Глостера, потом, распластавшись на земле, тоже моментально уснул.
Тому было очень странно наблюдать за ними, но теперь он понимал, почему у них такой измученный вид. Это была смертельная усталость, неодолимое желание спать.
Час тянулся за часом, тени от деревьев передвигались, спящие не шевелились, а Том сидел как изваяние. Находясь на посту, он словно читал раскрытую книгу. Отметил на молодой сосенке шрам от молнии, наблюдал, как ловко перелетают с дерева на дерево две белочки, одна из них свалилась вниз, но уцелела, распушив хвост, следил за распластавшейся на буром камне коричневой ящеркой, которая медленно, как часовая стрелка, передвигалась вслед за солнцем, слушал щебетание птиц, то слабое, отдаленное, то громкое, над самой головой. Но его ухо не уловило ни звука, который бы свидетельствовал о присутствии человека.
Понемногу сгущались сумерки, в лесу стало прохладнее. Зевнув, сел Капра. Тут же поднялся мальчишка. Затуманенными от сна глазами оба посмотрели на Глостера. Затем, не мешкая, поднялись на ноги и вскочили на коней. Глостер поймал в ладонь пятидолларовый золотой. Никогда еще он не держал в руках таких денег.
– Это тебе, а не твоим домашним, – уточнил Капра. Сверкнув глазами, мальчишка безжалостно добавил:
– Все равно не сохранишь! Отнимут! – и рассмеялся со злой издевкой в голосе.
– Ты подарил мне добрую лошадь, подарил хороший сон, – сказал Капра. – Да вознаградит тебя за это судьба!
И всадники скрылись в лесу.
Глава 4
Золотой
Торжественность, с какой были сказаны последние слова, запала в душу Глостера. Словно бы среди праздного разговора один из собеседников вдруг самым серьезным образом излил свою душу. Будто в глухом молчании леса прозвучали церковные колокола.
В голове Тома один за другим возникали важные вопросы. Кто эти двое? Из каких они стран? В какие края направляются? Глостеру казалось, что незнакомцы прибыли с другой планеты, и он никак не мог представить, куда теперь держат путь. Солнце садилось. Он не спеша побрел домой. По пути повстречал скачущего на мустанге в город старшего брата. Увидев Тома, тот осадил коня и крикнул:
– Выполнил работу?
– Да.
– Получил пять долларов?
– Да. Вот они.
– Давай-ка сюда! В городе сгодятся!
Том протянул было руку, но тут вспомнил последние слова мальчишки и положил блестящую золотую монетку обратно в карман.
– Пожалуй, оставлю себе.
– Вот это нахал! – воскликнул Джим. – Давай сюда, а то схлопочешь плетки!
Он направил коня на Тома, но тот, схватив его за уздечку, шагнул ближе и взял брата за колено. Во всей округе не было парня здоровее и задиристее Джима, но у Тома не выходили из головы слова мальчишки. Потому он с хладнокровным любопытством посмотрел брату в глаза:
– Зачем они тебе?
– Как зачем? Ну и осел! Кто о тебе заботится? Кто тебя бережет? Кто за тебя думает? Кто, кроме меня и остальных? И это благодарность за все?! Как видно, в твоей жалкой душонке нет ни капли благородства.
– Выходит, ты меня ненавидишь? – удивился Том.
– Не хватало еще ненавидеть такую букашку! Отпусти уздечку, живо!
Он дернул за узду. Это было равносильно тому, чтобы оторвать от земли железный столб, потому что Том мертвой хваткой держал кожаные поводья.
– Эти деньги заработал не ты, – произнес твердо.
– Пропади ты пропадом со своими рассуждениями! – крикнул Джим.
Том отпустил руку, и брат, пришпорив коня и изрыгая проклятия, поскакал прочь. Этот верзила и грубиян вдруг показался Тому не таким уж грозным. Чем-то вроде птички, выпущенной из его, Тома, ладоней.
Эта мысль позабавила парня и заставила задуматься. Поглощенный ею, он долго стоял на месте, ничего не замечая вокруг. Позднее в памяти остался только терпкий запах вики с ближайшего поля.
Когда Глостер-младший дошел до дому, ему показалось, что он видит его впервые. Точнее, видел, конечно, раньше, но как бы во сне, а теперь даже в сумерках картина стала реальной. Домишко был так мал, что казалось непонятным, как в нем помещаются девять человек. Раньше он никогда об этом не задумывался. По одну сторону от дома раскинулся огород, оттуда шел запах поздней капусты; по другую был клочок земли под люцерной, орошаемый с помощью скрипучего ветряка. Перед воротами стоял высокий вяз, слева от него – смоковница. Смоковница с вязом образовали на фоне неба высокую зеленую арку. Том впервые оценил их размеры.
Обойдя вокруг строения, он прошел на задворки, где высилась огромная – выше дома, выше сараев, выше деревьв – куча хвороста и корней, которые он натаскал из долины.
С погруженного в темноту заднего крыльца раздался резкий голос:
– Опять опоздал к ужину. Получил пять долларов?
– Да.
– Надо было взять с него шесть – работал допоздна.
– Не допоздна, шел домой не спеша.
– Что так?
– Думал.
– Значит, бездельничал. Давай деньги!
– По дороге встретился Джим. Хотел их взять.
– Проклятие! И что, отдал ему? По какому праву?
– Я не отдал, – признался Том.
– Не отдал? Тогда чего болтаешь? Что он сказал?
– Вырвался из моих рук.
– Что ты хочешь сказать? Как это – вырвался из твоих рук?
– Как отпущенная птица.
– Ну на тебя сегодня нашло, как еще никогда! Давай гони денежки!
– Ты только что сказал, что у Джима на эти деньги нет никаких прав.
– Ну и что?
– А какое у тебя право?
Молчание, тяжелое дыхание; грязное ругательство.
– Значит, на меня идешь, молокосос…
Спрыгнув с крыльца, отец подошел к Тому. Он был ростом выше сына. Могучая фигура, отцовский авторитет, годы – все было за него. Глава семьи опустил руку на плечо Тома, парень напряг мышцы, и отцовская рука вяло скользнула с плеча.
– Черт побери, – пробормотал мистер Глостер, – кого ты наслушался? Кто вбил такое в твою пустую башку?
– Смоковница.
– Что?
– Еще вяз.
– Такой чепухи я от тебя еще не слыхал!
– Если посмотришь на эту кучу… – начал Том.
– Будет чем заняться зимой. Порубишь на дрова. По крайней мере, будет нам какая-то помощь.
– Ага, – согласился Том.
Он принялся с любопытством разглядывать кучу хвороста и корней, которая была выше любого стога сена, вспоминая, что каждая ветка была вырвана из земли его руками, каждый корень вырублен глубоко из-под земли его топором. Некоторые корни были легкими, выдергивались будто свекла или морковка. Но другие походили на скрученные сыромятные ремни. За год, состоящий из многих месяцев, за месяцы, состоящие из многих дней, за дни, состоящие из многих часов, лившихся как дождь с небес, он проделал эту работу, и теперь ее плоды высились до самого неба, выше дома, выше деревьев.
– Когда ты посадил смоковницу и вяз? – спросил Том отца.
– К черту деревья! Давай пять долларов!
– Лет тридцать назад или больше? – предположил сын.
– Много больше. Ты что, против отца идешь, Том Глостер? Не отдаешь мне, что должен за те годы, которые я тебя растил?
– Бери. Отдаю, – буркнул парень.
– Что отдаешь?
– Вот этот хворост.
– Ты отдаешь его мне? Спрашивается, на чьей земле это выросло? А выходит, отдаешь мне?
– Я натаскал тебе хвороста и расчистил землю от кустов.
– Это-то болото! И еще ставишь себе в заслугу, так, что ли? Коль не знаешь никакой другой мужской работы…
– Посмотри! – сказал парень.
– На что смотреть?
– Видишь эту кучу хвороста? Видишь, она выше дома, выше сарая, выше вяза и смоковницы, которые росли больше тридцати лет?!
– Что за глупости ты мелешь?
– Разве это глупости?
– А разве нет?
Том Глостер вздохнул.
– В моих словах что-то есть, – терпеливо продолжал он. – Это пришло мне в голову, когда я недавно стоял перед домом. Зачем тебе деньги, которые заработал я?
– Спрашиваю: ты мне сын?
– Да.
– Кто тебя кормит и одевает?
– Ты.
– Тогда почему я не имею права на твои деньги?
– Джим тебе сын?
– Да.
– Разве его ты не кормишь и не одеваешь?
– Он одевается сам. К тому же он мужчина, а не какой-то недоумок…
– Значит, я недоумок? – задумчиво произнес Том.
– Сам довел меня своими дурацкими разговорами!
Том шагнул мимо него. Зашел на кухню, где мать, склонившись над тазом, заканчивала мыть посуду. Вода в тазу была грязной и жирной, покрасневшие руки тоже были грязными.
– Вода кончилась, – заметил Том.
– Да вот некогда было сходить на колодец принести ведерко, а тебя не было дома, – улыбнувшись через плечо, ответила она. – Слыхала, как ты хорошо объездил кобылку, сынок. Это большое дело. Все теперь станут о тебе говорить. Что такое?
Последние слова она произнесла, изумленно повернувшись к Тому. Перед его глазами мелькнул залитый водой ветхий домотканый фартук.
– На, – сказал он. И положил ей на ладонь новенькую блестящую золотую монетку.
Мать, не двигаясь, смотрела на золотой. Потом промолвила:
– Ты хочешь сказать, это мне?
– Да, тебе.
– Золотой! – воскликнула мать и замолчала.
Он понял почему – у нее дрожали губы, по щекам ручьем лились слезы.
Глава 5
Серая вернулась
Потом Том сидел в темноте на заднем крыльце и размышлял. До него начинало доходить, что живет он в нищете и лишениях, а обиды, которые достаются на долю матери и его самого, ничем не заслужены. И все это, как ему казалось, он прочитал в глазах сопровождавшего Капру мальчишки.
Когда же вернулся на кухню, мать как раз заканчивала подметать пол. Собрав сор в ведро, она медленно разогнулась.
– Давай-ка выйдем, – предложил Том.
Мать высыпала мусор в печь, прикрыла дверцу и вышла следом за сыном на крыльцо. Том направился по дощатой дорожке к ветряку. Они встали под его крыльями, слушая тихое лязганье штока поршня и рокот быстро вращающегося водяного колеса, – дул довольно свежий ветерок. С колеса падали крупные капли воды.
– Здесь удобнее поговорить, – объяснил он.
– Холодновато, – заметила мать. – Смотри не простудись до смерти, сынок, – тут свежо и сыро.
– Мне надо кое о чем тебя спросить.
– Мальчик мой, – воскликнула мать, – скажи, что с тобой стряслось – зачем ты отдал деньги мне? И не захотел дать кому полагается – Джиму, старшему брату… даже собственному отцу!
В ее голосе звучали отчаяние и страх; страх перед неизвестностью – самый ужасный страх.
– Тебе за меня стыдно, мама?
– Нет, нет! Я никогда за тебя не стыдилась! Несмотря ни…
– Погляди!
– Да, Томми? Что там?
– Погляди на эту кучу хвороста.
– Ну?
– Кто ее натаскал?
– Да ты, кто же еще?
– Верно, я расчищал низину и таскал хворост сюда. Надолго хватит топить?
– Что ты, сынок, да в нашей печке ни в жизнь не сжечь! Слава Богу, большую часть можно продать. Отец обещает купить мне из выручки пару сковородок… когда перерубишь это на дрова. Наверно, до зимы не успеешь?
– Можешь купить сковородки на эти пять долларов.
– Томми! Неужели ты думаешь, что я смогу потратить эти деньги на себя? Твоему брату Гарри позарез нужны новые башмаки. Он уже почти скопил денег, не хватает совсем немножко.
– И ты отдашь ему?
– Почему бы и не отдать?
– Потому что я не хочу.
– Томми, не знаю, что на тебя нашло, все эти разговоры о куче хвороста и остальное. Ты же знаешь, у отца и братьев есть на это право.
– Почему?
– Разве они не заботятся о тебе?
– Ни все они, вместе взятые, ни земля, из которой растут деревья, не соорудили ничего такого, что бы было выше этой кучи хвороста.
– Боже милостивый! Так вот что ты хочешь сказать! Вот что, оказывается, у тебя в голове! Томми, глупый, неужели не видишь разницы между кучей хвороста и… и, скажем, этим домом?
– Все до единой хворостинки я выдергивал из земли, вырубал с корнем. Тащил в гору и складывал здесь. Мать, сколько труда стоило построить этот маленький домишко?
– Говоришь, маленький? Верно, не очень большой. Не знаю. У меня голова идет кругом, Томми! Плохо сегодня соображаю. Но чувствую, ты ужасно не прав! Томми, дорогой, я страшно боюсь, не говори так больше!
– Мне надо сказать, – настаивал Том. – Я не боюсь и должен сказать. И только ты меня поймешь.
Схватив его за руку, она зажала ее в своих дрожащих ладонях:
– Ты не скажешь ничего дурного и необдуманного, Томми? Ты же никогда так не говорил.
– Мать, что, по-твоему, делает человека мужчиной?
– Конечно же работа, Томми!
– Нет, не только. Возьми серую кобылку. Хэнк Райли ее объезжал. Тот приезжий, Капра, тоже. И их труды оказались напрасными.
– Но ведь ты ее укротил, поработал плеткой!
– Я ее не трогал. Разве битьем чего-нибудь добьешься? Не знаю. Во всяком случае, я не представляю.
– Тогда к чему ты клонишь? Как же иначе можно чего-нибудь добиться в жизни, Томми?
– Я не счастлив ни с кем, кроме тебя, мама.
– Дорогой мой! К чему ты клонишь, сынок?
– Видишь ли, я люблю тебя и этим счастлив. А другие тебя любят?
– Кто другие?
– Отец, мои братья, сестры.
– Томми! – Задохнувшись от изумления, она прильнула к нему. – Проводи-ка меня домой. Я себя неважно чувствую, голова что-то закружилась.
– Плевать им на тебя.
– Это мужу-то? Моим малышам? Что на тебя сегодня нашло, Том? Зачем меня мучишь, разрываешь мне сердце?
– Видела серую кобылку?
– Ту, что продал Райли?
– Ту самую.
– Как раз думаю, что с тобой стряслось, после того как ты с ней поработал. Что у тебя на уме, парень?
– Я видел фотографию ее матери. Серая похожа на нее. Думаю, ничто ниоткуда не берется.
– Пытаюсь понять тебя, Том. Ей-богу, никак не разберусь!
– Скажем, другие ну хоть капельку похожи на тебя?
Мать, тяжело дыша, молчала, руки ее тряслись еще больше.
– Если они тебя любят, то я не знаю, что это за любовь. Никогда не помогут, разве что на Рождество.
– Им приходится самим себя обшивать… девочкам, бедняжкам, надо же проводить время с молодежью. Как же девушкам без этого, Том? Станешь постарше – поймешь!
– Да они же над тобой смеются! И надо мной. Что мы для них? Просто рабы. Мы работаем. А они забирают денежки!
– Кто сказал тебе такое?
– Мальчишка в лесу, – не думая, ответил Том.
– Какой мальчишка?
– Просто так не объяснишь. У меня в голове ужасная каша: мальчишка, который надо мной смеялся; серая кобыла, которая не брыкается, если ее не мучить шпорами; Джим, который меня по-всякому поносит; а еще запах вики, куча хвороста, ты моешь посуду на кухне. Видишь, как трудно во всем этом разобраться, не то что объяснить!
Она перестала дрожать. Прислонилась к большой деревянной подпорке ветряка.
– Вот таким путем ты и додумался до всего этого, Томми?
– Ну, может быть, все это ничего не значит. Просто надо было выговориться.
– Сколько тебе лет, Томми?
– Ты же знаешь. Двадцать один.
– О, совсем молодой! Ужасно молодой, сущий ребенок!
– Думаю, так и есть.
– Думаешь? Ах, Томми, ты очень молод для того, что тебя ожидает.
– А что, мама?
– Как жить на чужбине. – А поскольку Том промолчал, спросила: – Теперь ты здесь не останешься?
– Я не думал уходить.
– Конечно, не думал, но не останешься же теперь, когда понял, что отец, братья, сестры тебя не любят.
– Да я совсем не о себе думал. Думал больше о тебе, мама.
– Что они меня не любят?
– Теперь вижу, говорить так жестоко. Но у меня до того накипело…
– Понимаю. Не удержался, захотелось выговориться. Скажу тебе еще одну вещь. Вообще-то правду стоит говорить.
– Так ты согласна, что это правда?
– Разве я все эти годы не молила, чтобы ты не узнал, по крайней мере пока не подрастешь? Пошли!
Не оправившись от потрясения, Том побрел следом за матерью. От такого открытия он не расстроился, скорее приободрился. Уж слишком неожиданным было убедиться в своей правоте.
Мать непривычно торопливо зашагала к заднему крыльцу, он еле поспевал за ней.
На крыльце теплился красный огонек. Огонек вдруг вспыхнул, высветив угрюмое лицо мистера Глостера с трубкой в зубах.
Она остановилась перед мужем со словами:
– Знаешь что?
– Ну? – пробурчал он.
– Похоже, мы потеряли парня.
– Какого парня?
– Тома.
– Не Том ли торчит рядом с тобой?
– Он.
– Что ему еще надо? Не хватает хорошей взбучки? Черт возьми, я доставлю ему такое удовольствие, пусть он и вымахал здоровее меня!
– Он хочет уйти от нас.
В ответ раздалось удивленное восклицание, затем дикий рев:
– Бросить нас? Бросить нас! Не закончив расчищать пойму?
Тут они услышали раздавшееся у ворот корраля громкое ржание, чье-то удивленное восклицание, затем голос бегущей к дому старшей сестры Тома:
– Папа! Том! Серая кобыла вернулась под пустым седлом, ломится в ворота корраля!
Глава 6
Дэвид Пэрри-младший
Все поспешили туда. Джим Глостер уже открывал ворота, чтобы впустить кобылу, но та, всхрапывая, убежала через дорогу.
– Взбесилась, – заключил Джим. – Попробуй-ка ты, Том!
Том, не переставая произносить успокаивающие слова, тихо подошел к лошади. Та, обнюхав его и несколько раз фыркнув, позволила ему сесть в седло. Из седельных сумок торчали два кольта, но длинноствольная винтовка, висевшая раньше в чехле с правой стороны, отсутствовала.
– Сбросила его. Я так и думал, – произнес отец.
– Если сбросила одного, сбросит и другого? – спросил, размышляя, Том.
– Смотрите-ка, Том снова думает! – съязвила старшая сестра. Но, чиркнув спичкой, подошла поближе к лошади и указала на поблескивающую серебром луку богато украшенного седла. – Эй! – крикнула она. – Взгляните сюда! – И показала на ярко-красное пятно, расплывшееся по холке и серебристой гриве лошади, блестевшее даже в свете спички, еще не высохшее. – Чужеземцу досталось, – без особых эмоций заключила девица. – Кто-то попал в сердце. Глядите, как хлынуло из раны, прежде чем он выскочил из стремян!
Спичка в ее руке погасла, и оживленное безжалостным любопытством лицо старшей сестры растворилось в ночной темноте.
– Слезай с лошади, веди ее в конюшню! – приказал отец. – Будет у меня, пока не объявится хозяин. Но, думаю, это вряд ли произойдет.
Том поудобнее устроился в седле, подобрал поводья. Кобылка вскинула изящную головку.
– Давай! – скомандовал отец. – Билли, открой пошире ворота. Похоже, что с Томом мне наконец немножко повезло!
Но Том, подав лошадь вперед, наклонился к матери:
– Я уезжаю, прямо сейчас.
– Похоже на судьбу… она вернулась за тобой, – согласилась мать. – Ой, Том, увидимся ли снова?
– Я вернусь, – заверил он, – когда у меня что-нибудь будет для тебя. Вернусь, когда смогу забрать тебя в свой дом.
– Тише, тише, – дрожа от страха, попросила она. – И возьми эти деньги, Том. Мне они не нужны. А теперь скорее уезжай!
Он отмахнулся от золотого, но наклонился и поцеловал мать. Затем, выбираясь из маленькой толпы, подал лошадь назад.
– О чем вы там перешептывались? – спросил отец.
– Прощался с матерью, – ответил Том. – Прощайте и все остальные!
Все с криком бросились к нему.
– Эта кобыла стоит две с половиной тысячи долларов. Хэнк Райли говорил! Том! Тебя за нее посадят! Слышишь, Том, стой, говорю!
Других слов Том на прощанье не услышал. Если и щемило сердце, то лишь о покидаемой матери. Она одна будет жалеть о чем-то большем, нежели о деньгах в облике кобылы. Он отпустил поводья, и лошадь пошла размашистым аллюром, оставляя позади огоньки родного дома.
Том Глостер скакал по дороге, пока вдруг между деревьями не замелькали огни городка. Тут он вспомнил, что в городе ему нет места. Ни работы, ни дома, ни гроша в кармане. Тогда он еще больше отпустил поводья, и кобыла сама свернула на уходившую влево и ведущую через лес тропу. Мимо, как и невеселые мысли о будущем в голове Тома, проплывали темные силуэты деревьев.
Дважды парень останавливал серую, искушаемый желанием вернуться домой к ожидавшим его насмешкам. Жалкий домишко, где он не видел ничего, кроме тяжелого труда да насмешек, теперь казался ему уютным пристанищем. Думалось, что в мире нет ничего прекраснее, чем вырисовывающиеся на фоне неба знакомые очертания крыши с трубой или высокого темного купола вяза. И пойма, где Том вложил столько труда, и таскавшие плуг старый мул и терпеливый, выносливый бычок тоже вроде глядели ему вслед, ожидая, когда он вернется. Кто же теперь закончит его работу? Наверное, никто, и все останется как есть, как открытый всем дождям недостроенный дом без крыши.
Однако стыд и обида были сильнее этих кратковременных искушений, и он продолжал путь, отдавшись на волю лошади. Та несла его, словно уже здесь бывала, не задерживаясь на развилках, уверенно выбирая тропу. Может, это какой-нибудь кружной путь к конюшне Хэнка Райли? Том Глостер над этим не задумывался – в голове и без того была полная неразбериха.
Сквозь деревья, постепенно светлея, стал просвечивать золотистый туман. Затем, в следующей прогалине, Том увидел низко висевшую на востоке полную луну. Казалось, продираясь сквозь верхушки деревьев, она стремительно мчится к земле. Глядя на нее, парень печально вздохнул – как равнодушна и как далека она от человека и его невзгод!
Лес редел, только в болотистых низинах оставались густые островки ивы. Залитый лунным светом, он походил на этюд художника, пораженного контрастом глубоких теней и ярких серебристых красок. Тропа перешла в слегка извилистую дорогу, поднимающуюся к видневшемуся в паре сотен ярдов мосту. Серую остановили неожиданно раздавшиеся оглушительные выстрелы. Затем донеслись громкие крики. На мосту появился всадник, коротко простучали конские копыта.
Кобыла шарахнулась в кустарник. Том Глостер понял, что всадник уходит от погони, ибо вскоре по мосту прогрохотали копыта мчавшихся следом еще трех коней. Преследователи, стреляя на ходу, неслись во всю мочь. Беглец казался слишком ничтожным для такого яростного преследования. Судя по силуэту – мальчишка или женщина. Когда всадник приблизился, Том в щедром свете луны разглядел маленького спутника Капры.
Глостер испуганно вздрогнул, и тут же им овладела злость – ибо не требовалось большого ума, чтобы связать воедино страх, заставивший Капру искать охрану на время сна, красное пятно на примчавшейся под пустым седлом лошади и эту погоню за мальчиком. За странной парой охотились по крайней мере эти трое, и когда мальчик, ловко, словно жокей, сидя в седле, промчался мимо, Том достал револьвер и выстрелил в направлении троих преследователей. Промахнуться было просто невозможно. Средняя лошадь, всхрапнув, рухнула на землю, седок пролетел далеко вперед. Оставшиеся двое, осадив коней, скрылись в зарослях, а Глостер, удивляясь, зачем он, рискуя собственной шкурой, влез в это дело, выехал на дорогу и поскакал вдогонку за мальчишкой.
На следующем повороте, глянув влево, он различил сквозь редкие деревья мелькающую вдали фигуру. Звуков погони позади не было слышно, и Том, продравшись сквозь заросли на опушку, отчетливо увидел скачущего вдали наездника.
Судя по посадке и росту, это был мальчишка. Том отпустил поводья, и кобылка стремительно рванула вперед. Гонка была что надо, но в отношении победителя сомнений не оставалось – кобылка быстро нагоняла соперника. На вершине холма беглец вдруг остановился и развернул скакуна. Серая без команды встала рядом.
Мальчишка заговорил на безупречном английском языке:
– Я догадывался, что серая, возможно, доставит именно тебя!
Молодого Глостера удивили в сказанном три вещи. Во-первых, язык; во-вторых, спокойный голос; в-третьих, утверждение, что не сам он прискакал, а его доставила кобыла.
– Позади пара парней, – напомнил Том, – которые, весьма вероятно, сегодня снова попытаются тебя достать. Куда собираешься ехать и что у них против тебя?