Почему евреи не любят Сталина
Бурмистенко вызвал попавшего под подозрение секретаря обкома. Однако тот настойчиво доказывал, что он именно Задионченко, украинец, никакого племянника Зайончика у него в Одессе нет. Предоставим опять слово Хрущеву: «Тогда мы посчитали своим долгом выяснить, чтобы не оказаться в дураках; мы вовсе не считали, что это какая-то клевета. Ведь Зайончик гордился дядей и передавал ему привет». Для выяснения всех обстоятельств Хрущев привлек НКВД. Впрочем, чекисты еще раньше подключились, ибо обо всех событиях узнавали, как правило, первыми.
НКВД не потребовалось больших усилий, чтобы установить истину и расследовать некоторые факты из биографии первого секретаря Днепропетровского обкома партии. Вскоре нарком внутренних дел Украины Успенский представил Хрущеву детальную справку, в которой сообщалось: Задионченко родился в 1898 г. в местечке Ржищев Киевской губернии в еврейской семье. Отец его был кустарем-жестянщиком, мать работала на табачной фабрике в Кременчуге, куда семья переехала. Отец вскоре умер, через некоторое время мать заболела туберкулезом и тоже умерла. Задионченко – тогда Шимона Зайончика – приютила семья ремесленника, которая и без него бедствовала, жила в крайней нищете. Подросток был предоставлен сам себе, рос на улице, там же и воспитывался. Кормился за счет того, что находились добрые люди, которые жалели бедного сироту. В шестнадцать лет поступил работать на табачную фабрику, где когда-то трудилась его мать. Революция и Гражданская война не прошли мимо Шимона. Как-то через Кременчуг проходил кавалерийский полк Красной армии, и Шимон примкнул к этой части. Он проявил себя смелым бойцом. В полку в основном служили украинцы, и Шимон решил тоже стать украинцем. В 1919 г. он вступил в РКП(б), при этом назвался Семеном Борисовичем Задионченко. Так исчез еврей Шимон Зайончик, а взамен появился украинец, член Коммунистической партии Семен Задионченко.
После Гражданской войны Семен учился, работал, медленно, но верно продвигался по служебной лестнице. Он прошел все стадии партийной карьеры – инструктор, завотделом райкома партии. В 1936 г. стал секретарем Бауманского райкома ВКП(б) Москвы. В столице Задионченко еще в 1931 г. близко познакомился с Хрущевым, когда тот был секретарем Бауманского райкома, Задионченко там заведовал отделом. Никита Сергеевич во многом способствовал его успешной карьере.
Но вернемся опять в 1938 г. Хрущев вызвал к себе первого секретаря Днепропетровского обкома и сообщил ему:
– Товарищ Задионченко! Товарищ Бурмистенко беседовал с вами, вы все отрицали, а теперь мы сами все узнали. Помог НКВД. Зачем вы сами себе вредите? Нет никакой нужды скрывать свое прошлое.
И, по рассказу Хрущева, Задионченко просто стал рыдать. Потом он сказал:
– Да, я не имел мужества рассказать правду сразу же. А теперь не знаю, что со мной будет. Раскаиваюсь, что скрыл эти факты из своей биографии, но никакого злого умысла я, конечно, не имел. Скрыл, потому что уже много лет ношу фамилию Задионченко, и даже моя жена не знает, что я еврей.
Выслушав это объяснение, Хрущев сказал:
– Давно надо было все рассказать, а сейчас сложнее. К этому делу подключился НКВД. И именно оттуда мы получаем документы. Возвращайтесь в Днепропетровск, работайте, никому ничего не говорите, даже своей жене, а я доложу в ЦК.
Хрущев позвонил Маленкову, который ведал в ЦК кадрами и хорошо знал Задионченко, довольно часто общался с ним. Маленков сказал: «Надо доложить товарищу Сталину. Когда появишься в Москве, сам это сделай».
Однако Успенский, нарком внутренних дел Украины, успел уже сообщить Ежову о возникшем деле Задионченко во всех подробностях. Когда Хрущев приехал в Москву, Маленков ему сообщил: «Имей в виду, что Задионченко, по-твоему, еврей, а Ежов говорит, что он поляк». Тогда как раз было время охоты на поляков: в каждом из них видели агента вражеской разведки. По словам Хрущева, он на это ответил: «Ну как же можно так говорить? Я теперь точно знаю, что он еврей. Мы даже знаем синагогу, где совершался еврейский религиозный обряд после его рождения».
Никиту Сергеевича принял Сталин. Вождь уже был осведомлен о возникшем «деле Задионченко». Вот как Хрущев описывает реакцию Сталина: «“Дурак, – сказал Сталин, – надо было самому сообщить: ничего бы не случилось. Вы не сомневаетесь в его честности?” Отвечаю: “Конечно, не сомневаюсь. Он честный коммунист, преданный партии. Теперь пытаются сделать из него польского шпиона”. – “Пошлите их к черту, – сказал Сталин, – защищайте его”. Отвечаю: “Буду защищать с вашей помощью”».
Далее Хрущев сокрушается и пишет в своих мемуарах: «Из-за такой смены фамилии чуть не произошла беда с преданным партийцем. Не знаю, зачем он менял фамилию? Может быть, красноармейцы подшучивали над ним как еврейским мальчиком, а он хотел избавиться от этих неприятных шуток».
Как это ни странно, но «разоблачение» Задионченко осталось без последствий. Он тогда был чуть ли не единственным евреем в высшем эшелоне партийного руководства: на постах первых секретарей обкомов к концу 1937 г. практически не осталось евреев: всех уничтожили. Возможно, тогда Сталину, в душе которого всегда сидел антисемит, понравилось, что Шимон Зайончик «выписался» из евреев и «приписался» к украинцам. Задионченко остался на своем посту. Более того, на XVIII съезде партии был избран членом ЦК. В то время состав Центрального комитета был довольно ограничен, в него не вошли даже некоторые первые секретари ЦК республик.
Так что карьера Семена Задионченко успешно продолжалась. Именно он «запустил на партийную орбиту» будущего генсека Леонида Брежнева. Как-то во время посещения Днепродзержинска первый секретарь обкома заприметил молодого и энергичного заместителя председателя горсовета. Он тут же предложил Брежневу перейти на работу в обком заведующим одним из отделов. В феврале 1939 г. Брежнева по предложению Задионченко утверждают секретарем обкома по пропаганде, а затем третьим секретарем.
Когда началась Великая Отечественная война, Задионченко уходит в армию. Его назначают членом Военного совета Южного фронта. Вместе с ним Брежнев – заместитель начальника политуправления этого фронта. Однако на фронте Задионченко пробыл недолго. Сталин довольно высоко оценивал его способности организатора производства, умеющего вникать в детали и вместе с тем решать сложные хозяйственные проблемы. С декабря 1941 г. С. Задионченко – первый секретарь Башкирского обкома партии. На территории этой автономной республики размещаются многие эвакуированные с запада предприятия, в том числе авиационные заводы, предприятия по производству вооружений, строятся нефтеперерабатывающие заводы. В такой сложной обстановке в полной мере проявились организаторские качества Задионченко. Работая в Башкирии, а с января 1943 г. – первым секретарем Кемеровского обкома, он успешно выполняет многие задания Государственного комитета обороны по расширению производства военной продукции. После войны Задионченко переводят на работу в Москву инспектором ЦК ВКП(б). У него устанавливаются дружеские отношения со многими высшими партийными функционерами, ему протежирует Маленков, с которым Задионченко теперь постоянно общается. Неоднократно по конкретным вопросам он докладывает на заседаниях Политбюро и Оргбюро ЦК, а бывало – и лично Сталину.
В 1949 г. в разгар антисемитской компании, проходившей под флагом «борьбы с космополитизмом», естественно, вспомнили, что в самом ЦК сидит еврей, который пожелал числиться украинцем. Задионченко удаляют из аппарата ЦК, правда, назначают на довольно высокий пост первого заместителя министра заготовок СССР.
В 1951 г. по ходатайству Маленкова и с санкции Сталина Задионченко снова возвращают в аппарат Центрального комитета партии: помогают старые связи, высокие деловые качества, а главное – умение приспособиться к жестоким реалиям высшей партноменклатуры. Некоторых «руководящих евреев», поменявших свою национальность в документах, в этот период разгара антисемитизма подвергли жестоким наказаниям. Так, директор Московского завода малолитражных машин А. М. Баранов с позором был снят с работы. Его обвинили в том, что начиная с 1919 г. он скрывал свою национальность и «незаконно» именовал себя вместо Абрама Моисеевича Алексеем Михайловичем.
Задионченко не трогают: он лично известен вождю, и Сталин его ценит. В аппарате ЦК он «единственный ответственный работник еврейского происхождения, хотя и отрекшийся от этого». И конечно, чувствует себя Задионченко не очень уютно: антисемитский шабаш набирает все новые обороты. Однако он высидел, выстоял, дождался лучших, во всяком случае более спокойных, для него времен. После смерти Сталина ситуация в стране стабилизировалась. Правда, антисемиты, которыми буквально кишел ЦК, не угомонились. Пытаются и без вождя проводить его «генеральную линию». И Задионченко часто ощущает это на себе. Однако новый первый секретарь ЦК Хрущев относится к нему благосклонно, и Семен продолжает работать в центральном партийном аппарате.
В феврале 1956 г. секретарем ЦК КПСС становится выдвиженец Задионченко Леонид Брежнев, который у Хрущева в особом фаворе. На первых порах Брежнев часто приглашает Задионченко к себе, советуется по многим вопросам. Отличительной особенностью Леонида Ильича было то, что друзей своих он всегда помнил, не оставлял без поддержки. Задионченко никогда не был его близким другом, но все же Брежнев не забывал, что именно ему он обязан успешным началом своей карьеры. В 1958 г. Семен Борисович отметил свое 60-летие. Его поздравили Хрущев и Брежнев, наградили в связи с юбилеем орденом. Однако вскоре после юбилея Задионченко покидает ЦК, переходит на работу в Совет Министров РСФСР.
В 1972 г. Семен Борисович скончался. Под опубликованным в газетах некрологом стояли подписи Брежнева и других партийных руководителей[7].
Операция «Философским пароход»
По словам главы Управления регистрации Архивного фонда ФСБ России В. Христофорова, в силу ряда обстоятельств этот исторический факт до настоящего времени остается своеобразной terra incognita в истории русской культуры XX в. Этим объясняется издание лишь в 2005 г. книги «Высылка вместо расстрела: депортация интеллигенции в документах ВЧК-ГПУ, 1921–1923», которая сопровождается соответствующими комментариями.
«К интеллигенции я симпатии не питаю»
В 1921–1922 гг. аресты, высылки и расстрелы политических противников большевиков стали обычным делом. К числу своих противников те относили не только меньшевиков, эсеров и т. п., но и многих представителей интеллигенции. Любопытно признание, сделанное Лениным в 1921 г., в беседе с художником Ю. Анненковым, работавшим над портретом вождя: «Вообще к интеллигенции, как вы, наверное, знаете, я большой симпатии не питаю, и наш лозунг “ликвидировать неграмотность” отнюдь не следует толковать как стремление к нарождению новой интеллигенции. Ликвидировать безграмотность следует лишь для того, чтобы каждый крестьянин, каждый рабочий мог самостоятельно, без чужой помощи читать наши декреты, приказы, воззвания. Цель – вполне практическая».
В мае 1921 г. в важнейших центральных учреждениях составлялись досье на каждого «антисоветского элемента» и те или иные «контрреволюционные» явления. Были созданы «бюро содействия ГПУ» (БС). Их деятельность проходила в обстановке строгой секретности, и вся информация о ней концентрировалась в спецотделе ГПУ. К августу 1922 г. БС работали в 45 учреждениях, куда были направлены специальные инструкции.
Идею высылки представителей оппозиции за границу выдвинул Ленин, ознакомившись со статьей экономиста Бруцкуса в петроградском журнале «Экономист». В ней автор предрекал крушение социалистической экономики и предлагал меры по ее преобразованию в связи с введением НЭПа. Ленин почему-то увидел в этом дельном предложении угрозу НЭПу и 19 мая 1922 г. в письме Дзержинскому назвал журнал «явным центром белогвардейцев», уточнив: «Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих военных шпионов изловить и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу». Помнится, авторы вузовских учебников истории КПСС отмечали, что после Гражданской войны началось масштабное воплощение в жизнь философских идей марксизма-ленинизма, и в качестве примера называли статью Ленина «О значении воинствующего материализма», написанную в марте 1922 г.
Но почему-то обходили молчанием тот факт, что в этой работе, по сути, была сформулирована идея «вежливенько препроводить» за рубеж кое-кого из «духовной элиты».
27 марта 1922 г. в политическом отчете XI съезду РКП(б) Ленин подчеркивал: «Мы год отступали. Мы должны теперь сказать от имени партии: достаточно! Та цель, которая отступлением партии преследовалась, достигнута… Теперь цель выдвигается другая – перегруппировка сил». Частью этой перегруппировки и было изгнание из страны представителей интеллигенции, не одобрявших большевистского террора. Разумеется, эти мероприятия Ленин планировал и осуществлял не один: он опирался на партийно-государственный аппарат и своих ближайших сподвижников – Зиновьева, Троцкого, Каменева, Сталина, Калинина. Особая роль отводилась ГПУ – Дзержинскому, Менжинскому, Уншлихту, Дерибасу, Манцеву, Ягоде. Сегодня по-новому воспринимаются указания Ленина о дополнениях к Уголовному кодексу и его записка, адресованная наркому юстиции Д. Курскому: «Добавить право замены расстрела высылкой за границу, по решению Президиума ВЦИКа на (срок или бессрочно)» и «Добавить: расстрел за неразрешенное возмущение из-за границы».
Спустя некоторое время Ленин направляет Железному Феликсу письмо, в котором разъясняет, какую подготовительную работу к изгнанию интеллигенции следует провести карательным органам. Помимо ряда указаний, касавшихся сотрудников ВЧК и отдельных литераторов-коммунистов, в письме содержалось требование поручить систематический сбор сведений о политической платформе и деятельности профессоров и писателей «толковому, образованному и аккуратному человеку в ГПУ».
Этим человеком – «продавцом билетов» на «философский пароход» – стал чекист Я. С. Агранов, надзиравший за искусством и назначенный начальником Особого бюро по делам административной высылки антисоветских элементов и интеллигенции. Как отмечает автор книги «Рассекреченный Ленин» А. Паташев, можно предположить, что именно вышеупомянутое ленинское письмо положило начало сбору на Лубянке досье на каждого свободомыслящего интеллигента, которого следовало рассматривать как «пособника Антанты».
Вожди дали отмашку на шельмование «кандидатов на высылку» большевистскими публицистами и прочими борзописцами, выслуживавшимися перед властью. Высланный петроградский журналист Н. Волковыский вспоминал: «Сегодня на безбожном фронте ругали философа Н. О. Лосского, завтра – на хозяйственном – Б. Д. Бруцкуса, послезавтра – на идеолого-публицистическом – А. С. Изгоева или А. Б. Петрищева… Рубилось с плеча, доносилось – от всего продажного сердца». 2 июля 1922 г. «Правда» опубликовала статью Л. Д. Троцкого под программным заголовком «Диктатура, где твой хлыст?». В ней Юлий Айхенваль, автор книги «Поэты и поэтессы», содержавшей оценки поэмы Блока «Двенадцать», стихов Анны Ахматовой и расстрелянного Николая Гумилева, назывался «подколодным эстетом». Троцкий призывал «хлыстом диктатуры заставить айхельвальдов убраться… в тот лагерь содержанства, к которому они принадлежали по праву со всей своей эстетикой и со своей религией». Это предложение вполне отвечало намерениям Ленина.
16 июля 1922 г. Ильич пишет письмо в ЦК с предложением арестовать и выслать без объяснения причин несколько сот представителей интеллигенции. На следующий день в письме Сталину Ленин упоминает А. Потресова, А. Изгоева-Ланде и всех сотрудников журнала «Экономист», В. Розанова («враг хитрый»), Н. Вигдорчика, Л. Радченко с дочерью («понаслышке злейшие враги большевизма»), Н. Рожкова («надо выслать: неисправим»), С. Франка («автор “Методологии меньшевизма”»). «Надо бы несколько сот подобных господ выслать за границу безжалостно. Очистим Россию надолго», – пишет Ленин.
Только в 1922 г. Политбюро около трех раз обсуждало вопрос об отношении к представителям непролетарских партий и колеблющейся интеллигенции и меры по их депортации. В августе были проведены аресты и обыски в Москве, Петрограде, в Казани и на Украине. Темпы высылки тормозились лишь из-за болезни Ленина. 18 августа 1922 г. в секретариат председателя Совнаркома были переданы списки, утвержденные Политбюро. А в конце августа Ленин пишет заместителю начальника ГПУ И. Уншлихту записку с просьбой вернуть ему бумаги с пометками, кто выслан, кто сидит, кто и почему избавлен от высылки. Вождь постоянно следил за ходом подготовки высылки интеллигенции. Статс-секретарь ФСБ России Владимир Шульц утверждает: «Высылка интеллигенции в 1922 г. из Советской России была не акцией Политбюро ЦК и ГПУ, а акцией Политбюро, выполненной силами ГПУ, которое было инструментом в руках партии в борьбе с теми, кого посчитали инакомыслящими».
«Безымянная» элита
Чтобы принизить авторитет высылаемых и умалить значимость совершенной акции, в «Правде» было сообщено о том, что среди высылаемых наиболее активных контрреволюционных элементов – профессуры, врачей, агрономов, литераторов – почти нет крупных научных имен. Это было ложью.
В. Костиков, автор книги «Не будем проклинать изгнание», отмечает характерную деталь в судьбе изгнанников: «В отличие от писателей, известность которых фактически не выходила за круг эмиграции, работы русских философов получили в Западной Европе широкое распространение. Их знали не только в русских кварталах Берлина и Парижа – они сделались величинами мирового масштаба, а русская философская мысль благодаря их трудам стала частью культуры человечества».
Только на пароходе «Oberbürgermeister Haken», отплывшем 29 сентября из Петрограда, среди пассажиров были философы Н. Бердяев, В. Франк, И. Ильин, С. Трубецкой, Б. Вышеславцев, А. Кизеветтер, М. Ильин (Осоргин), А. Угримов, В. Зворыкин. 19 сентября 1922 г. на пароходе из Одессы в Константинополь отправились представители украинской интеллигенции историк А. В. Флоровский и физиолог Б. П. Бабкин. 16 ноября 1922 г. из Петрограда отплыл пароход «Preussen», на котором в изгнание отправились Н. Лосский, Л. Карсавин, И. Лапшин, академик Н. Котляревский, профессора Ф. Левинсон-Лессинг и М. Кирпичев, математик Д. Селиванов. 3 декабря 1922 г. в Берлин прибыли 60 человек, депортированных из Грузии. Высылки проводились также пароходами из Одессы и Севастополя и поездами из Москвы – в Латвию и Германию. М. Г. Главацкий, автор книги «“Философский пароход”: год 1922-й», отвергает утверждение о том, что большинство высланных «на Западе принципиально нового не создали». На примере Н. Бердяева он доказывает обратное. Работы Бердяева были переведены на двадцать языков, а их общий список насчитывал пятьсот названий.
Значительны результаты научной работы почти всех пассажиров «философского парохода». Обруганный Троцким Юлий Айхенвальд, оказавшись в Берлине, читал лекции в Русском научном институте и вскоре был избран профессором этого института. Его приглашали периодические издания в качестве постоянного обозревателя литературного отдела. Узнав о безвременной смерти Юлия Айхенвальда (1928), Бунин в некрологе писал: «Вот и последний… Для кого теперь писать? Младое незнакомое племя… Что мне с ним? Есть какие-то спутники в жизни – он был таким».
Среди высланных в 1922 г. был Борис Осипович Харитон, отец одного из будущих создателей советской атомной и водородной бомбы Юлия Харитона. Сперва он редактировал в Берлине популярный журнал «Сполохи», с 1924 г. был в Риге редактором еврейской русскоязычной газеты «Народная мысль», затем до 1940 г. редактировал крупнейшую в Прибалтике вечернюю газету «Сегодня». Б. О. Харитон был редактором вышедших в Риге собраний сочинений Лермонтова, Толстого, Тургенева, Пушкина. В ноябре 1936 г. русская эмиграция отметила его 60-летие, а в 1940 г. Б. О. Харитон был арестован в Латвии органами НКВД СССР и осужден на семь лет лагерей. Знаменитый советский физик так и не узнал о судьбе своего отца.
Еще в 1921 г. президент Академии наук А. Карпинский предупреждал Ленина о пагубных последствиях для развития науки в России расправ с талантливыми учеными.
Максим Горький писал о последствиях высылки 1922 г.: «Страна, лишившись своей интеллигенции, двигается вспять».
Из книги В.В. Зеньковского «История русской философии» читатель узнает: «Когда власть в 1922 г. изгнала из России виднейших представителей религиозной и философской мысли (С. Булгаков, Н. Бердяев, Б. Вышеславцев, И. Ильин, С. Франк, Л. Карсавин, Н. Лосский), их философское творчество, затихшее в России, расцвело как раз в эмиграции, дав целый ряд замечательных трудов… Философы, оставшиеся в России (Лопатин, скончавшийся от голода, Флоренский, сосланный в Сибирь, Шпет, отправленный в ссылку, замолчавший Лосев, судьба которого осталась неизвестной), сошли со сцены…»
Советская власть сочла необходимым подчеркнуть, что высылка интеллигенции является первым предупреждением инакомыслящим: большевики будут ценить лояльных представителей старой интеллигенции, но будут на корню пресекать любую попытку открытой или тайной борьбы с рабоче-крестьянской властью. Параллельно с арестами и высылкой интеллигенции внимание властей было направлено и на студентов вузов: были приняты новые правила приема в высшие учебные заведения, ужесточены требования к социальному происхождению абитуриентов. Аресты не миновали и студенческую среду.
Подготовка к высылке проводилась в условиях строгой секретности. Только в конце августа 1922 г. завеса была приоткрыта. В интервью, данном американской журналистке Луизе Брайант, вдове автора известной книги «10 дней, которые потрясли мир» Джона Рида, Лев Троцкий объяснил: «Те элементы, которые мы высылаем и будем высылать, сами по себе политически ничтожны. Но они – потенциальное оружие в руках наших возможных врагов. В случае новых военных осложнений – а они, несмотря на все наше миролюбие, не исключены – все эти наши непримиримые и неисправимые элементы окажутся военно-политической агентурой врага, и мы будем вынуждены расстреливать их по законам войны. Вот почему мы предпочли сами в спокойный период выслать их заблаговременно, и я выражаю надежду, что вы не откажетесь признать нашу предусмотрительную гуманность и возьмете на себя ее защиту перед общественным мнением». Говоря это, «демон революции» вряд ли мог предвидеть, что в 1929 г. его также вышлют из страны.
Н. О. Лосский, автор «Истории русской философии», вспоминал: «На пароходе с нами находился отряд чекистов. Поэтому все чувствовали себя скованно и не выражали своих чувств и мыслей. Только после Кронштадта, когда пароход остановили и чекисты на лодках покинули корабль, уезжающие почувствовали себя более свободными. Однако угнетение от пятилетней жизни под бесчеловечным режимом большевиков было так велико, что месяца два, живя за границей, мы все еще рассказывали об этом режиме и выражали свои чувства, оглядываясь по сторонам, как будто чего-то опасались».
Уходящему – Синай, остающимся – Голгофа…
Ленинскую линию в отношении интеллигенции усвоил и по-своему углубил Сталин, физически уничтожая цвет отечественной науки и культуры. Чего стоил один лишь его постулат об обострении классовой борьбы при продвижении к социализму.
Показательно, что В. Христофоров, задаваясь вопросом о том, была бы доля изгнанников лучше, останься они на родине, однозначно отвечает: «Уверен, что нет». Жизненный путь многих оставшихся в СССР ученых, философов, литераторов закончился в тюрьмах и лагерях. А. Флоренский и Г. Шпет были расстреляны в 1937 г., А. Слесарев и Л. Карсавин скончались в лагерях. Н. Кондратьев, один из тех, кто должен был уехать, но остался, был арестован, подвергнут жестоким пыткам и расстрелян 17 сентября 1938 г. Этот скорбный список можно продолжить…
Показательна в этом плане судьба профессора Московского университета и Института народного хозяйства им. К. Маркса Михаила Соломоновича Фельдштейна (1884–1938). Первый раз правовед М. Фельдштейн был арестован в феврале 1920 г. по делу «Всероссийского национального центра». В августе военный трибунал признал его «виновным в сотрудничестве с контрреволюционной организацией в целях свержения советской власти путем вооруженного восстания» и приговорил к расстрелу, замененному позже пожизненным заключением. Вскоре Фельдштейна, однако, освободили. Но 16 августа 1922 г. он был арестован вновь. Его обвинили в том, что он «с Октябрьской революции до настоящего времени не примирился с существующей в России рабоче-крестьянской властью, а, наоборот, занимался антисоветской деятельностью». Постановлением Коллегии ГПУ от 21 августа 1922 г. Фельдштейн был приговорен к высылке за границу, которая, однако, была отменена по его просьбе.