Кредиторы гильотины

Глава 10. Дом на улице Фридлан

На другой день, около часа ночи, перед одним из домов на улице Фридлан остановился фиакр. Этот дом казался необитаемым: окна были плотно закрыты, а между камнями около подъезда начинала расти трава.

Вход на первый и второй этажи, занимаемые раньше госпожой Мазель, был справа, а в воротах находилась маленькая дверь, которая вела на третий и четвертый этажи. Ставни окон этих этажей были открыты, и сквозь стекла были видны занавеси и обои. Эти два этажа были обитаемы, в то время как первый и второй были закрыты со времени преступления, совершенного полтора года тому назад.

Но в эту ночь сквозь ставни в окнах мелькал слабый свет. Это обстоятельство было даже замечено несколькими запоздавшими соседями, но так как был поздний час, то прохожие и не думали останавливаться.

Когда фиакр остановился перед домом, дверь сразу же отворилась.

Панафье и братья Лебрен вышли из экипажа и, отпустив кучера, вошли в дом.

Свет во втором этаже бывшей квартиры мадам Мазель был зажжен служанкой двух братьев, которую они послали заранее, и которая открыла дверь, услышав звук останавливающегося экипажа.

– Будет ли нам нужна эта женщина? – спросил Панафье сразу же, как за ними закрылась дверь.

– Нет.

– В таком случае отпустите ее.

Старая служанка с удовольствием выслушала приказание возвратиться домой и не замедлила привести его в исполнение.

Как только трое мужчин остались одни, Панафье огляделся вокруг.

Они были в большой передней, раскрашенной под дуб, пол которой был покрыт большим ковром и в которую выходили три двери.

– Посмотрим, – сказал Панафье, – дайте мне сориентироваться. Эта дверь налево позволяет пройти в жилые комнаты, не проходя через маленькую приемную гостиную. Эта, направо, ведет на маленькую лестницу, выходящую на второй этаж, в столовую. Чтобы попасть в маленькую гостиную, надо пройти через среднюю дверь.

Сказав это, он открыл среднюю дверь и вошел в сопровождении двух братьев в небольшую комнату. Это была гостиная, обитая алжирской тканью.

– Да, вот маленькая гостиная, курительная комната, окна которой выходят в сад. Здесь принимали людей незнакомых, в то время как обычные посетители прямо направлялись в столовую по маленькой лестнице и через эту столовую проходили в большую гостиную. Только Корнель Лебрен и аббат Пуляр проходили через дверь налево и маленькую переднюю, выходящую в эту комнату. Вот она. А вот и коридор, который из нее ведет… Все это так! Впрочем, эти двери скрыты под обоями, и они могли пройти, не будучи замеченными, через большую лестницу в переднюю первого этажа. Если вы согласны, мы тоже пройдем по этой дороге!

– Господин Панафье, – сказал один из братьев, – вы отлично изучили план и лучше нас знаете расположение комнат в доме.

– Конечно. Я даже сомневался, были ли вы в нем хоть один раз.

– Один раз были.

– Да, я знаю. Идемте.

И, держа в руках подсвечник, Панафье открыл дверь налево. Они очутились в широком коридоре, называемом галереей на основании того, что на сырых стенах висело нескольких плохих картин.

Пройдя этот коридор, они открыли стеклянную дверь и очутились на первых ступенях широкой лестницы, на которой был разостлан узкий алжирский ковер.

– Все это так. Вот лестница. Поднимайтесь по ней!

Придя на второй этаж, они остановились.

– Надо сориентироваться! – снова сказал Панафье. – Дверь налево в углу – это потайная дверь в спальню. Вот дверь в коридор, ведущий в людскую, через который прислуга ходила в столовую. Пройдем через него. Нам нечего делать ни в людской, ни в кухне, идемте в столовую.

Говоря это, Панафье в сопровождении братьев прошел в коридор и вошел в столовую.

Эта комната была отделана с претензией на роскошь. Стены были покрыты лепкой из папье-маше.

– Теперь пройдем через дверь на маленькую лестницу, – продолжал Панафье.

Эта дверь вела в большую гостиную и была освещена.

При виде этой комнаты Панафье невольно вскрикнул от удивления.

– Черт возьми, какой шик! – проговорил он.

Это была большая гостиная, каких много в настоящее время. Белая с золотом, во вкусе Людовика XV, с плохой бронзой, с мебелью, обитой красным шелком, и большим белым ковром, посредине которого был изображен громадный букет красных цветов. Потолок представлял небо, подобного которому никто никогда не видел, – на нем росли цветы. Два громадных стола занимали середину гостиной. На этих столах еще стояли маленькие коробки, в которые кладут мелки и карты.

Осмотрев все это, Панафье сказал:

– Да, это так. Вот комната, в которой играли. Вы знаете, что, по собранным сведениям, этот дом был настоящим игорным домом. Вот в углу направо маленькая дверь, которая ведет в коридор. Вот она, войдем в нее! Так. А тут рядом дверь в уборную. Вот и она! Здесь восхитительно! – вскрикнул Панафье, войдя в уборную. – До сих пор еще пахнет духами!

Что касается братьев, то по мере того, как они приближались к месту совершения преступления, они становились молчаливее и мрачнее.

Уборная вся была обита тканью с очень красивым рисунком. В ней стояли два низких кресла, кушетка и широкий диван, обтянутые той же тканью. Зеркало занимало всю стену, а напротив стоял туалетный столик со множеством флаконов.

– Здесь, согласно тому, что говорит следствие, хозяйка часто принимала аббата Пуляра, – сказал Панафье. – Войдем в спальню!

Братья невольно придвинулись друг к другу, в то время как Панафье равнодушно открывал дверь в спальню.

Спальня была самой лучшей комнатой в доме. Постель, обитая голубым атласом, занимала всю глубину комнаты. Это была громадная постель, ширина которой равнялась длине. Чтобы лечь на нее, нужно было подняться на две ступеньки, покрытые шкурой белого медведя.

Напротив кровати были расположены два окна, выходившие на улицу Фридлан, и между этими окнами стоял маленький столик, покрытый голубой атласной салфеткой, на которой были вышиты две громадные буквы – А. и М. На этом столике находился целый арсенал туалетных принадлежностей из слоновой кости. Щетки, щеточки, гребни – все это было помечено буквами А. и М.

Вся комната была обита голубым атласом. Над столом висело громадное венецианское зеркало, а между двумя дверями – в переднюю и уборную, которые обе были скрыты под обивкой, – стоял шкаф из черного дерева. Ковер имел отвратительный вид. Он весь был покрыт пятнами крови.

В каждом углу комнаты стояло по маленькому креслу, обтянутому голубым атласом. Перед дым окном стояли этрусские вазы на античных бронзовых подставках. Они служили жардиньерками, и цветы, росшие в них в день преступления, находились там еще и теперь, но увядшие и засохшие.

Мы рассказали, что представляла из себя эта комната, и должны сказать, почему Панафье несколько минут стоял в дверях, не решаясь войти.

Чтобы изгнать запах, который мог остаться от окровавленного белья, постель была окроплена духами. Вся комната также была окурена духами, и в ней стоял сильный застоявшийся запах, дурманивший голову.

Винсент вошел вслед за Панафье и, указывая на постель, сказал:

– Видите, мы сохранили все в полном порядке.

– Да, вам пришла в голову счастливая мысль, которая в настоящее время очень нам поможет.

И держа подсвечник в руке, Панафье подошел к постели.

– Это очень странно, – говорил он вполголоса, глядя на каплю черной запекшейся крови на подушке. – То же самое!

– Что вы говорите? – спросил Винсент.

– Ничего – это просто замечание.

Он осмотрел простынь, одеяло и снова сказал:

– Ничего. Ничего…

– Что вы хотите сказать? – снова спросили оба брата.

– И вы говорите, что эта женщина получила пятьдесят ударов ножом?

– Да, доктор констатировал это.

– В таком случае, белье переменили?

– Нет.

– Но это необъяснимо.

– Если хотите, я покажу вам рапорт доктора.

– Он у вас есть?

– Да, вы хотите его прочесть?

– Конечно. Это должно быть очень интересно.

– В рапорте говорится, – сказал Винсент, – что первый удар был смертелен, что произошло внутреннее кровоизлияние и вследствие этого, из остальных ран кровь не могла идти.

Панафье пожал плечами.

– А что вы думаете об этом? – спросил Шарль, заметивший это движение.

– Я, господа, еще ничего не могу вам сказать. Дайте мне подумать. Я выскажу вам свою мысль позднее. Вы сказали мне, что укажете положение тела.

– Да.

– Где оно лежало?

– Тут, на этой шкуре.

– А-а! Она упала с постели?

– Иди, лучше сказать, ее стащили с постели.

– Как это?

– Тело мадам Мазель лежало на ступени. Вот здесь. Голова была наклонена на правую руку, на которой ее длинные волосы лежали, как на подушке. Она была совершенно голая. Левая рука закостенела, сжимая атласное одеяло. Вы видите, кусочек его вынуждены были даже обрезать.

Ее ноги остались на постели: одна из них запуталась в простыне, что помешало телу свалиться на пол. Так как мадам Мазель спала обычно на другой стороне постели, то ее должны были вытащить оттуда, чтобы бросить на пол.

– Да, вероятно, это было так. И вы говорите, что ее ноги были запутаны в простыне?

– Да, одна нога была почти завернута.

– Да, она, по всей вероятности, не специально завернулась, чтобы дать себя убить. Это странно! – проговорил Панафье, задумчиво покручивая усы.

Шарль что-то тихо сказал Винсенту.

– Ты прав! – вслух ответил тот.

– О чем вы говорите? – спросил Панафье.

– Дело в том, – ответил Винсент, – что я совсем забыл, но у меня есть фотография жертвы в том положении, в каком она была найдена.

Говоря это, он вынул из бумажника маленькую фотографию.

Это была отлично сделанная фотография, как и все, что делает фотограф Карже.

Мадам Мазель была очень хороша собой и великолепно сложена, а странное положение, в котором она находилась, еще больше подчеркивало ее красоту. Глядя на нее, можно было подумать, что это, скорее, фривольная фотография, а не картина ужасного преступления. Кроме того, выражение ее лица было скорее выражением лица спящей женщины, чем окровавленной жертвы, которая вскакивает с постели для борьбы с убийцей.

– А она недурна собой! – невольно проговорил Панафье.

– Прошу вас, господин Панафье, – с волнением перебил Винсент. – Поторопитесь, нам хотелось бы скорее уйти отсюда.

– Извините, но нам придется пробыть еще долго. Садитесь и выслушайте меня.

Говоря это, он указал на кресла и, поставив подсвечник на стол, с фотографией в руке прошелся несколько раз по комнате.

– Выслушайте меня, – сказал он опять, – я постараюсь восстановить картину преступления по тому, что я прочел, что я видел и что узнал. Прежде всего, очевидно, что многочисленные удары ножом не вызвали смерть, а следовали за нею. Здесь нет ни следов борьбы, ни следов крови.

Винсент указал на ковер.

– Ковер… Но это не кровь из ран. Труп пролежал здесь день и ночь, и пятна являются результатом этого пребывания, а иначе были бы запачканы кровью простынь и одеяло.

В эту ночь в гостиной играли, – продолжал он. – Около двух часов утра мадам Мазель, видя, что игра затягивается, ушла к себе, ссылаясь на сильную мигрень. Ваш отец был среди игроков, и некоторые из них даже слышали, как он сказал вполголоса мадам Мазель: «По окончании игры я уйду домой и увижусь с тобой только завтра». Затем мадам Мазель ушла к себе в спальню: она ждала мнимого аббата Пуляра.

– А может быть, он уже был там, – сказал Винсент.

– Нет. Я в этом уверен. Я убежден, что когда Пуляр вошел в дом, мадам Мазель спала.

– Почему вы так думаете?

– Очень просто! Посмотрите сюда на постель. По всей вероятности, он вставал на нее, чтобы завязать шнурок звонка на несколько узлов. Если бы мадам Мазель не спала, она, без сомнения, удивилась бы подобным действиям. Следовательно, она спала, когда тот, которого она ждала, вошел к ней. Он лег в постель, и если смерть является результатом того удара, который я предполагаю, то он должен был разбудить ее. Обманывая своими ласками и поцелуями, аббат схватил ее за голову и убил.

– За голову? О каком ударе вы говорите?

– Вот в двух словах, что я думаю: я думаю, что убийца мадам Мазель – человек, известный полиции. Он уже убил одну женщину этим же способом.

– Этим же способом? – спросил Шарль.

– Да, воткнув ей иголку в то место, где соединяется шея с затылком, и смерть была почти мгновенной.

– Но удары ножом?..

– По всей вероятности, убийца хотел придать смерти совсем другой вид, чтобы обмануть правосудие. Что ему и удалось.

– Но доктора?..

– Что касается докторов, то я предпочитаю сохранить про себя то, что я о них думаю. Удивительно то, что простыня не запачкана кровью и на подушке только это маленькое пятно.

– Это правда! – согласились братья.

– Какое ужасное преступление, приготовлением к которому служат ласки! – проговорил Винсент.

– Я сужу об этом по выражению лица жертвы.

И, говоря это, Панафье показал фотографию.

– Вы видите, смерть была мгновенной, как я вам и сказал. Лицо еще сохранило улыбку, глаза полуоткрыты. Видно, что последним вздохом было слово любви.

Несколько минут прошли в молчании, затем Панафье продолжал:

– Вот как было дело: аббат – молодой человек. Мадам Мазель любила его. Корнель Лебрен был уже пожилым человеком, и благодаря ему в доме царил тот достаток, который мы видим. В тот вечер убийца очень ловко воспользовался ситуацией. В эту ночь играли, поэтому деньги лежали в шкафу, и он потребовал, чтобы мадам Мазель приняла его обязательно в эту ночь. Она приняла его, и боясь, чтобы не пришел Корнель Лебрен, заперла все двери. Убийца знает все это и во время сна несчастной он все подготавливает, затем будит ее, уверяет в своей любви и убивает, держа в объятиях. Несчастная делает только одно конвульсивное движение, во время которого поворачивается, отчего ее ноги заворачиваются в простыню. Она оказывается на краю постели, и голова перетягивает ее вниз – она падает. Она умирает, улыбаясь, и ее рука в предсмертной судороге сжимает одеяло, кусок которого пришлось отрезать. Посмотрев на нее, убийца побоялся, что она не умерла, и нанес ножом удар, который доктора объявили смертельным, а так как на лице осталась странная улыбка, то он нанес несчастной еще несколько ударов. Затем он сказал себе, что его видели входящим, что о его присутствии знали. И стал придумывать средство, чтобы отвести от себя всякое подозрение. Прежде всего, он снял с себя рясу и надел платье, принесенное с собой. Затем он разрезал свою рубашку и рясу ударами ножа и, так как у несчастной, упавшей головой вниз, пошла изо рта кровь, вытер эту кровь своей рубашкой и рясой. Лебрен не мог войти в комнату прислуги, так как он никогда не проходил через людскую и кухню, тогда как это была обычная дорога, по которой аббат приходил ночью к Адели Мазель. Очевидно, что аббат спрятал свою окровавленную одежду в подвале, оставив дверь открытой, чтобы привлечь людей, которые будут проводить следствие. Все, что он предвидел и на что надеялся, исполнилось по его желанию. Лебрен, окончив играть, совершенно проигрался и спросил у горничной, не приказывала ли госпожа что-нибудь передать ему? Ему ответили отрицательно. И так как была еще ночь, то он сошел на нижний этаж в маленькую гостиную, чтобы подождать там рассвета, когда легко будет найти экипаж. Что касается игроков, то они ушли из столовой через лестницу. Ваш отец остался один, раздосадованный тем, что проиграл, и отправился домой, как только рассвело. Аббат же взял в шкафу все деньги, драгоценности, которые там были, и вышел в ворота, пройдя через людскую. Этого аббата необходимо найти.

– Но, – спросил Винсент, – этот преступник, удар которого вы узнали, что он сделал еще?

– Вы хотите узнать? Впрочем, я глупо поступал, не говоря вам, почему я с таким жаром принялся за ваше дело. Человек, которого я искал когда-то и из-за которого я стал добровольным полицейским, – это тот, который убил мадам Мазель, как я теперь в этом убежден, и он…