Шорох

Сведения об авторе

Константин Толин (литературный псевдоним), 1970 года рождения. Два высших образования. Большая часть жизни была связана со сферой социальной помощи населению, где прошел путь от рядового работника до руководителя отрасли. Первый литературный опыт пришел сравнительно поздно – в 40 лет, однако, сразу же оказался успешным, позволив Константину Толину стать финалистом и лауреатом нескольких крупных всероссийских литературных конкурсов 2011–2012 годов. Имеет публикации не только в России, но и за рубежом. В творчестве отдает предпочтение мистической и современной прозе, фантастике.

Божья птаха

Ад полон добрыми намерениями и желаниями

Село, спрятавшееся среди невысоких холмов, окаймляющих прибрежную равнину, мало чем отличалось от других таких же. Уступами, словно прилепленные друг к другу, на поросших маквисами и буком склонах, теснились построенные из подручного белого известняка и покрытые светло-коричневой черепицей одноэтажные домишки.

Сельчане, подавляющее число которых, за исключением чудом выживших здесь после последней балканской войны и этнических чисток нескольких сербских семей, представляли албанцы, уже не помнили, как в их селе появился, а позднее и поселился на его окраине, примыкавшей к берегу вечно изумрудного Адриатического моря, этот человек.

Его фамилия – Ньюман, могла быть равно как немецкой, так и английской. К тому же, один сельчанин – серб, случайно подслушавший, как однажды новый сосед на повышенных тонах разговаривая с каким-то толстым незнакомцем европейской внешности, употреблял слова, явно имевшие славянские корни, предположил, что он может быть поляком, украинцем или даже русским! Устав ломать голову над его национальной принадлежностью, а также происхождением безупречного английского, на котором он объяснялся с капитаном как-то причалившей к пирсу дорогой морской яхты, народ постепенно махнул на чужака рукой, смирившись, в конце концов, с его существованием.

О том, что он доктор, сельчанам рассказал бедняга Генти, до войны бывший вполне удачливым рыбаком и главой большой, многодетной и шумной семьи. Сорвавшейся с пилонов натовского бомбардировщика ракете было всё равно до его отеческих чувств, и она, не долетев пары километров до сербского авангарда, угодила прямо в дом Генти, мгновенно отобрав у него вместе с семьёй и смысл всей его мужицкой жизни. Вот тут-то в селе и появился Ньюман, уведший за собой прямо с руин родового дома практически невменяемого от горя рыбака.

Постепенно доктор отремонтировал полуразрушенный пустующий дом, купленный им за бесценок, пристроил к нему ещё несколько чуть меньших размером строений и надстроил над старым каменным забором новый, спрятав от любопытных глаз за трёхметровой высоты глухим ограждением своё жилище.

Мирная послевоенная жизнь потихоньку входила в своё русло, и к доктору привыкли, отмечая лишь регулярно появляющиеся в селе дорогие машины или причаливавшие со стороны моря к дому затворника катера.

Сделав скальпелем последний разрез и аккуратно извлекши из распростёртого на операционном столе человеческого тела печень, доктор Ньюман осторожно, не доверяя даже надёжному Генти, сам лично уложил её в криоконтейнер. Внимательно осмотрев содержимое переносного хранилища, и оставшись довольным увиденным, он, неспеша, закрыл крышку и только после этого позволил себе сначала снять хирургическую маску, а затем и перчатки, швырнув их в мусорную корзину. «Все, хватит на сегодня», – подумал черный трансплантолог, но, что-то вспомнив, взял маленький, увесистый, чтобы при ударе не отскакивал, остеотом – острейшее хирургическое долото, и аккуратно приставив к темечку трупа, несколько раз сильно ударил по нему специальным молотком. «Тук, тук, тук», – отозвалась звонкая сталь. Не сумев пробить кость, доктор раздосадовано отбросил инструменты и вышел из операционной.

– Генти, это уберёшь, а потом… как обычно, – на диалекте, представлявшем собой странную смесь североалбанского, итальянского и греческого языков, доктор обратился к стоявшему поодаль от операционного стола небритому, мрачного вида мужчине, молча кивнувшему в ответ и тут же направившемуся в угол комнаты, где среди разного медицинского инструментария ожидала своего часа хирургическая пила.

Стараясь не смотреть в лицо трупу, еще недавно бывшим четырнадцатилетней девчонкой, легкомысленно отправившейся в поисках приключений в один из ночных клубов Белграда, мужчина, как заправский мясник, сначала отделил от тела голову с пустыми глазницами. Окровавленные, лишенные роговиц глазные яблоки ненужными ошмётками лежали здесь же в сгустках крови и лимфы – самое ценное из них уже было заботливо упаковано для транспортировки.

Генти, так и не свыкшийся за три года со своим ремеслом и старательно заливавший алкоголем жуткие видения, посещавшие его теперь не только бессонными ночами, но и днём, знал, что дальше будет легче и, привычно отделив пилой конечности, разделал на равные части само тело. Вытерев о фартук руки, развернул заранее приготовленный непрозрачный пластиковый пакет для мусора и сложил туда часть того, что ещё несколько часов назад было человеком. Потом так же методично, как и первый, он наполнил второй мешок, а за ним и третий. «Ближайшие три дня в море точно не выйти – шторм. Жаль…», – невесело вздохнул бывший рыбак и поплёлся вниз, где в цоколе дома была устроена кочегарка, время от времени служившая крематорием для человеческих останков.

Чтобы чёрным густым дымом не привлекать ненужного внимания, он разжигал печь по ночам, а иногда выходил в море и использовал их в качестве приманки для ловли небольших местных акул – катранов, чьё мясо, умело пожаренное на сетке прямо на открытом огне, делалось чрезвычайно вкусным, а запах подгорающего на углях жира, стекающего с сочных кусков, верно заманивал нередких в этих местах туристов на главную торговую площадь села, где можно было попробовать нежнейшего козьего сыра, местной ракии и прикупить на память сувениров: декоративных тарелочек, кинжалов, поделок из мрамора и всевозможных брелков.

Пока его помощник прибирался, доктор Ньюман успел переодеться в легкий костюм и, прихватив криоконтейнер, вышел из дома. Во дворе, рядом с крыльцом его ждала машина, на которой он собирался отправиться на встречу с одним из своих многочисленных клиентов. Обычно Ньюман, дабы не рисковать самому, предлагал клиентам забирать товар самостоятельно – это было одним из главных, помимо цены, его условий, но для этого покупателя, влиятельного в определённых кругах человека, он не мог не сделать исключения. Не мог, потому что в противном случае сам рисковал бы разделить участь тех несчастных, что прошли через его безжалостные руки.

Поставив на заднее сиденье транспортировочный бокс, в котором бережно, стерильно упакованными, в специальных отсеках лежали почки, сердце, печень, поджелудочная железа и глазные роговицы только что препарированной им девушки, доктор, убедившись, что контейнер занимает устойчивое положение, удовлетворенно погладил его крышку и захлопнул дверь: «Главное сейчас не торопиться, ехать недалеко, успею», – и аккуратно вывел машину на улицу. Дальнейшая судьба этой партии товара стоимостью более полумиллиона долларов его не беспокоила, так как он точно знал, что только легальная очередь, стоящих на трансплантацию, составляет десятки тысяч человек по всему миру.

Повороты горного серпантина сменялись один за другим. Некоторые из них были довольно опасны, так как, не имея бокового ограждения, ничем не защищали водителей от риска сорваться вниз. Маршрут этой узкой горной дороги был хорошо знаком Ньюману, поэтому в светлое время суток и сухую погоду для осторожного водителя, каким, несомненно, являлся доктор, он не представлял никакой угрозы.

Светлая полоса асфальта внезапно сменилась на темную, что свидетельствовало о недавно прошедшем здесь дожде. «Странно, вроде бы никакой грозы не обещали», – успел подумать он и, нажав на педаль тормоза, не почувствовал привычной тугой упругости. Резкий тревожный звук бортового компьютера, предупреждающий о неисправности тормозной системы, усилил нарастающую панику и парализовал волю водителя, теряющего драгоценные секунды. Рывок рычага ручного тормоза запоздал лишь на какие-то мгновения, заблокировав задние колеса уже проваливающегося в бездну автомобиля. Оглушительный жесткий удар капотом о скальные породы водитель разбившейся машины уже не почувствовал. В первую же секунду после столкновения с землей его тело, не пристёгнутое ремнем безопасности, словно невесомую тряпичную куклу бросило на рулевое колесо. Осколки ребер острыми иглами пронзили легкие и сердце. Затем, уже почти бездыханное швырнуло назад, с хрустом разрывая шейные позвонки.

Сознание доктора на миг озарилось ослепительной вспышкой, сменившейся холодом и темнотой, из которой начали медленно проступать контуры какой-то комнаты с большими окнами. В каждом из них была одна и та же картина: парящая в ночной темноте фигура молодой женщины, закутанной с головой в плотную чёрную ткань. Открытыми оставались только холодные, безжалостные глаза и руки, сжимавшие автомат. Ньюман кинулся к стоящему рядом письменному столу и, выдвинув ящик, трясущимися от ужаса и страха – не успеть – руками схватил револьвер и начал стрелять по женским силуэтам. К своему удивлению, разрядив обойму, он не услышал звука выстрелов и не увидел сколь-нибудь нанесённого вреда противнику, который всё ближе приближался к окнам. В панике доктор выскочил из комнаты и по деревянной скрипучей лестнице взбежал наверх, где, словно одежда на вешалках, висели автоматы. Схватив один из них, он остановился, решая, где можно вырваться из ловушки, но в этот самый миг со всех сторон: из окон, дверей, из коридора начали появляться безмолвные черные фигуры, направляющие в него автоматные стволы. Ледяной холод парализовал его волю. Он видел перед собой только безразличное к нему женское лицо, безжалостные чёрные глаза которого смотрели на него со сверлящим укором. В тот же миг доктор содрогнулся от ощущения словно тысяч впившихся в него одновременно острых льдинок и понял, что в него начали стрелять. Ньюман стал медленно проваливаться сквозь деревянный коричневый пол в какую-то темноту, откуда веяло смертельным холодом и ужасом безысходности, но, внезапно, сила, влекущая его, ослабила хватку, и он снова оказался в знакомом помещении, но уже свободном от черных женских фигур. Оглядевшись, доктор осторожно спустился на первый этаж и, увидев льющийся из окон дневной свет, потянул на себя входную дверь.

Проводив доктора на встречу с очередным клиентом, Генти, закрыв ворота и собрав свой нехитрый скарб, поплелся на сельский рынок, где хорошо приготовленному им шашлыку из акульего мяса всегда были рады не только туристы, но и местные. На рынок бывшего рыбака вела отнюдь не жажда наживы – хозяин хорошо платил своему подручному, просто ему хотелось затеряться среди людей, неважно каких: уставших от ежедневной борьбы за выживание угрюмых односельчан или праздношатающихся, сытых и лощеных туристов, лишь бы не оставаться одному в этом доме, страшном подвале, наедине с собой и своими мыслями.

Разведя в мангале огонь, Генти, приветливо здороваясь с прохожими, открыл крышку бидона и вдохнул аромат маринада – теперь оставалось дождаться, когда прогорят дрова, и можно будет выкладывать на сетку нежные куски акульего мяса.

В эти минуты он забывал о своей ненависти: к этому миру, отнявшему у него самое ценное – семью, к доктору Ньюману, давшему ему эту чудовищную работу и научившему быть безжалостным, к самому себе, боявшемуся признаться, что из доброго весёлого рыбака он превращается в угрюмого жестокого зверя. Но больше всего он ненавидел себя за свою трусость. Генти уже сотни раз давал себе обещание выдать ненавистного черного трансплантолога полиции и освободить свою душу от ежедневных кошмаров, но каждый раз его что-то останавливало, в последний миг лишая решительности и парализуя волю. От этого Генти страдал еще сильнее и, не видя в себе мужества разорвать круг безысходности, впадал в депрессию и многодневное алкогольное забытьё. Возвращаясь к реальности и обнаруживая, что еще жив, он, проклиная всё на свете, снова спускался в подвал, где брал в руки хирургическую пилу и непрозрачные пакеты для мусора, и в который раз давал себе обещание рассказать всё капралу Бориславу.

– Генти, здорово будешь! – услышал он чье-то приветствие. Увлекшись приготовлением шашлыка и погрузившись в свои невесёлые думы, бывший рыбак не заметил, как к нему подошёл тот самый полицейский, о котором он только что подумал.

– Здравствуй, Борислав! Как служба? Шашлыка? – стараясь быть приветливым, бодро предложил он.

– Да, одну порцию. На всём побережье не сыскать такого вкусного барбекю, как у тебя, Генти!

– Спасибо, господин капрал.

– Генти, что-то ты какой-то вялый. Случилось что? – полицейский внимательно взглянул в его лицо, стараясь понять, что могло обеспокоить этого грубого сельского мужика.

– Да нет, Борислав, всё нормально… – пряча глаза, ответил тот.

– Точно? А где доктор Ньюман? Или уехал куда по делам? – детектив упорно продолжал пытать вопросами едва сдерживающегося от признания односельчанина.

«Надо ему всё рассказать! Не трусь! Он тебе поможет!», – набрался было решимости Генти.

«Меня посадят до конца моих дней, и я сгнию в тюрьме! Я что, враг себе? Лучше потрачу свои деньги на девочек и вино! Моя работа такая же, как и любая другая, со своими «плюсами» и «минусами»! Чем лучше ремесло солдата, который убивает людей, которых даже не знает?», – резонно, как ему показалось, возразил он сам себе.

«Покайся за грехи свои! Отбудешь свой срок и выйдешь на свободу честным человеком! Твои ночные кошмары прекратятся, ты перестанешь уничтожать себя алкоголем! Ты положишь конец преступлениям этого мерзавца Ньюмана! Ты сохранишь свой рассудок и доброе имя. Капрал сумеет тебя защитить, откройся ему сейчас же! Ну, решись, наконец!», – звучал в его голове голос ангела – хранителя, который ласково гладил Генти по плечам своими белыми крыльями, стараясь успокоить и придать ему мужества.

«Даже если не подохнешь в тюрьме, то кому ты будешь нужен – больной, разбитый доходяга, когда выйдешь на волю? Да тебя дружки Ньюмана пришьют раньше, чем ты успеешь рот открыть и начать давать против него показания! Ты же знаешь, сколько у него деньжищ – откупится! Да ещё и всю вину на тебя свалит! Да и потом, сдать ты его всегда успеешь. Поднакопи улик против него, выжди удобного момента – тогда и действуй! Давай, Генти, не раскисай. Зачем пилить сук, на котором сидишь?», – отвечал ему другой голос, принадлежащий выглядывающему из-за его левого плеча демону-искусителю, который, набрав в легкие побольше воздуха, выпустил струи чёрного дыма, тотчас же окутавшие бывшего рыбака с головы до ног.

Генти почувствовал, как его сердце сжали тиски страха, как на душе стало тревожно, и, тоскливо озираясь вокруг, в тщетной надеже зацепиться взглядом за что-то спасительное, он наконец-то хриплым голосом выдавил из себя:

– Ньюман уехал по делам, скоро вернётся. Господин капрал, вам с соусом или зеленью?

В этот момент с безупречно чистого ярко-синего небосклона раздался глухой раскат грома, от которого оба – и Генти и Борислав – вздрогнули и задрали головы вверх.

– Странно… Ни облачка на небе. Что за гром? – удивился полицейский.

– Может, где-то гроза идёт? – вторил ему не на шутку испугавшийся бывший рыбак.

– Может, и гроза… а, может, грешника какого-то Господь покарал… Генти, не боишься? Мне кажется, что ты что-то скрываешь. Если ты участвуешь в чём-то плохом, то твой долг христианина – прекратить богопротивное дело, – глядя ему прямо в глаза, отчётливо проговаривал каждое слово капрал, который, почему-то, уже был одет в длинную черную сутану со стоячим воротником и держал в правой руке Евангелие. – Если ты собираешься совершить богоугодный поступок, то делай это, не раздумывая и не откладывая на потом – иначе может быть поздно, можешь не успеть! Намерения, даже самые благие, но не ставшие поступками, приведут тебя в ад, ибо на Страшном Суде судить тебя будут по делам твоим!

Бедняга вытаращил глаза, не понимая, откуда здесь взялся священник, но потом, тряхнув головой и с трудом отогнав видение, суеверно перекрестился и нашел в себе силы ответить полицейскому:

– Я не понимаю, о чём вы говорите, господин полицейский…

– Эх, Генти, Генти! Плохо ты кончишь! – сокрушенно прекратил свои расспросы капрал и, рассчитавшись за покупку, пошёл по своим делам.

Придя домой, Генти с удивлением обнаружил, что хозяин ещё не вернулся и решил, что тот по каким-то причинам задержался в городе и объявится не раньше завтра.

– Ну что, тем хуже для тебя – у меня будет время подготовиться! Сам бог отдает тебя в мои руки! Завтра я прикончу тебя, ублюдок! – не боясь быть услышанным посторонними, Генти вслух разговаривал сам с собой, направляясь к небольшому сараю с задней стороны дома. Там, под ветошью, в земле был закопан цинк из-под патронов, с замотанным в полиэтилен пистолетом. Во время войны оружие, от самого современного до образцов еще с первой мировой, практически свободно гуляло по рукам мирных селян, и обзавестись почти задаром полицейским «вальтером» не составило для Генти особого труда. Раскопав землю, он достал цинк и вытряхнул его содержимое. Потом, стряхнув землю, сунул свёрток в карман и вышел из сарая, направляясь к дому.

Войдя внутрь, он остановился, размышляя: сразу спуститься в кочегарку или сначала выпить стаканчик ракии. Голова болела, язык распух, руки плохо слушались – сказывалось похмелье после вчерашнего обильного возлияния. Он представил, как всего спустя несколько минут, выпив янтарной терпкой жидкости почувствует облегчение: голова прояснится, мысли обретут стройность, окружающий мир из темно-серо-коричневого превратится в яркий и красочный. Генти уже было взялся за ручку двери, ведущую в гостиную, и даже приоткрыл дверь, как снова остановился. Причиной его задержки стал возникший образ капрала Борислава, который теперь опять предстал в виде святого отца, немым укором взирающего за его внутренней борьбой.

– Да иду, я иду… Уйди! – разговаривая с наваждением и одновременно стараясь отогнать его, Генти всё же отложил выпивку и, кряхтя, стал спускаться в кочегарку.

Оказавшись в глухом без окон, и оттого звуконепроницаемом помещении с земляным полом, он достал из кармана штанов свёрток, развернул его и взял пистолет. Генти не умел обращаться с оружием, только видел, как это делали другие, поэтому, неловко передернув затвором и оценивая вес «вальтера», постарался прицелиться в невидимую точку. Потренировавшись, бывший рыбак извлёк из свёртка коробку патронов и медленно, неловко перебирая грубыми пальцами, зарядил обойму. Потом, наведя ствол пистолета в смятую пачку из под сигарет, валявшуюся в углу кочегарки, медленно нажал на курок. «Вальтер» дернулся в его руке, но не так сильно, как он ожидал, и, вообще, всё оказалось не так страшно как ему представлялось. Поэтому следующие несколько выстрелов он сделал совершенно спокойно, осмысленно стараясь поразить цель. С третьего раза ему это удалось, потом ещё и ещё. Расстреляв две обоймы, довольный собой бывший рыбак в конце своего упражнения насчитал четыре большие дыры в пачке теперь уже больше похожей на кусок рваного картона.

– Ну что же, теперь я готов! Держись, кровопийца! – погрозил Генти кулаком невидимому Ньюману, в деталях представляя, как завтра убьет своего хозяина и наконец разорвет путы страха, накрепко привязавшего его к кровавому доктору.

Однако, поднявшись из подвала наверх, почувствовал, как решимость снова покидает его, но на этот раз не из-за страха перед всесильным и безжалостным хозяином или неверия в правосудие, а по причине, имевшей совсем иную природу. Дело в том, что Генти и ранее с должным трепетом относившийся к Церкви, после несчастья, происшедшего с его семьей, совсем превратился в ревностного христианина. С одной стороны, вера не позволяла ему окончательно сойти с ума, с другой – он всё сильнее чувствовал отвращение к себе и тому образу жизни, который вёл. Сейчас же, вдыхая ароматный, поднимающийся от прогретой за день земли воздух, он осознал, что убить даже такое чудовище, каким, по его мнению, был доктор Ньюман, он не сможет, и нужно искать другой выход.

Вернувшись в дом и войдя в свою комнату, бывший рыбак направился в угол помещения, где, потоптавшись на месте, ловко извлёк из пола скрипучую половицу и, пошарив рукой, достал из темноты подполья деревянную коробку. Это был своеобразный сейф, где Генти хранил свои сбережения, документы и самое ценное – старое, доставшееся ему от покойного батюшки растрескавшееся распятие. Прятать его подальше от глаз людских несчастного рыбака вынудили колкие насмешки доктора, который не раз и не два заставал своего подручного склонившимся над распятием и открыто надсмехался над религиозными чувствами бедняги:

– Где он был, твой бог, когда ракета попала в ваш дом?! А, Генти?! Ну что ему стоило направить её на несколько метров чуть левее или правее?! Он же всемогущ! Что молчишь, а?! Тебе нечего сказать? На вот лучше, в этого бога я верю и тебе советую, – и швырял рыбаку несколько стодолларовых купюр.

Отогнав неприятные воспоминания, Генти помолился и, устроившись за столом, принялся писать заявление в полицию. Эта работа заняла у него больше часа и отняла массу сил: ему даже приходилось молитвой подкреплять свою решимость довести начатое до конца. Наконец, сложенные вчетверо несколько листов бумаги, исписанных неровными строчками и со следами исправлений, оказались у него в кармане штормовки. Оставалось последнее – отправить письмо по нужному адресу, и он был преисполнен решимости сделать это во чтобы то ни стало.

Не дождавшись хозяина ни в этот вечер, ни на утро, Генти, не находя отсутствию обычно пунктуального Ньюмана каких-либо разумных объяснений, тем не менее решил не тратить времени в пустом ожидании, а вышел на своей лодке в море наловить свежих катранов.

На море стоял полный штиль, что вполне утраивало рыбака. Нанизав куски человечины, оставшейся от последнего донора, на многометровую с крупными крючьями снасть, он опустил её в воду и, закрепив руль, стал терпеливо ждать клёва.

Неожиданно метрах в ста от лодки прозрачная изумрудная гладь воды потемнела и покрылась рябью. Вмиг на доселе спокойной воде образовалась многометровая волна, которая со страшной силой обрушилась на утлую рыбацкую лодку, в мгновение ока разлетевшуюся под её ударом в щепки. Рыбака закружило в водовороте, швыряя из стороны в сторону, оглушая и увлекая в бездонную морскую пучину.

Не в силах сдерживать дыхание Генти сделал вдох, и солёная вода, пронзив грудь острой болью, мгновенно наполнила его лёгкие, вытесняя из них воздух хороводом пузырьков, устремившихся вверх. Медленно опускающееся на дно в толще воды тело сразу привлекло внимание стаи маленьких разноцветных рыбок, весело кинувшихся обследовать невесть откуда взявшегося чужака.

Сделав вдох, Генти открыл глаза и, не понимая, почему он опускается все ниже и не делает попыток всплыть, яростно заработал руками и ногами, устремляясь к поверхности. Неожиданно для себя осознав, что может беспрепятственно дышать под водой, он резко затормозил своё движение и огляделся вокруг. Внизу, в темнеющей глубине, он краем глаза заметил что-то очень хорошо знакомое ему – какой-то большой предмет, медленно опускающийся в разноцветном хороводе рыбок на дно. Рыбак интуитивно осознал, что упускает что-то очень важное, что может объяснить всё с ним происходящее, и, развернувшись, ловкими сильными гребками направился вслед за интересующим его объектом.

За эти несколько минут, что он находился в воде, Генти уже свыкся со своими новыми способностями дышать под водой и даже радовался столь чудесно открывшимся у него талантом, фантазируя, какие возможности перед ним – рыбаком, теперь открываются. Методично сокращая расстояние до цели, он всё больше и больше ощущал растущую внутри него тревогу и страх перед тем, что ему, возможно, предстоит увидеть – слишком знакомым ему казался приближающийся силуэт. В это время над морем из облаков вновь появилось солнце и своими яркими лучами осветило морские толщи, выхватив из темноты погружающегося на дно. В этот миг Генти, находящийся в каком-то метре от цели, отчетливо разглядел, что гнался… за самим собой же! Вернее за своим телом, которое словно неживая кукла продолжало медленное погружение. Генти сначала оторопел от увиденного, но, прогнав ненужные в эту минуту вопросы о причинах и природе происходящего, принялся, словно стараясь разбудить, тормошить его. Убедившись в тщетности своих усилий – его руки проходили насквозь и не оказывали никакого воздействия на тело, он, не понимая, что же происходит на самом деле: почему он раздвоился, почему видит себя со стороны, почему большая рыбина проплыла сквозь его голову, почему морские обитатели не замечают его присутствия… испытал великую грусть и тоску.