Вампиры замка Карди

Подруга появилась у Лизе-Лотты, когда ей исполнилось четырнадцать лет. Именно за год до того дедушка впервые привел в дом Аарона Фишера, очень способного студента. Дед решил, что из Аарона со временем получится достойный помощник. Тогда еще не знали, что евреи – расово неполноценны… Аарон легко учился, а главное – он просто-таки преклонялся перед великим Фридрихом Гисслером, и преклонение это было совершенно искренним. Деду все это нравилось, и Аарон прижился в их доме. Правда, тогда Лизе-Лотта с ним практически не общалась. Изредка сталкивались в библиотеке, потому что все время Аарон проводил в лаборатории, и даже обедал там. В то время они с Аароном друг друга еще не интересовали. Лизе-Лотта, конечно, достигла “возраста Джульетты”, когда большинство девочек начинают остро интересоваться противоположным полом, но по сути оставалась еще совершеннейшим ребенком, к тому же была болезненно застенчива и боялась незнакомых, – поэтому Аарон не привлекал ее внимания. И, поскольку выглядела она моложе своих лет, Аарон, в свою очередь, ее просто не замечал.

У восемнадцатилетнего Аарона была сестра Эстер – всего на год старше Лизе-Лотты. Она неоднократно приходила, приносила Аарону еду. По настоянию своих родителей, неверующий Аарон вынужден был соблюдать кошрут и питаться только тем, что собственноручно приготовила его мама.

Лизе-Лотта украдкой любовалась на Эстер: она была такая красивая! Высокая, стройная, с пленительно-округой грудью и тяжелыми черными косами, Эстер шла по дорожке, через запущенный сад, шла танцующей походкой, и Лизе-Лотте казалось: Эстер так грациозна и легка, что один порыв ветра – и она взлетит… Как Психея-бабочка на радужный крыльях, возлюбленная Амура! У Эстер было тонкое, точеное личико, бело-розовое, как яблоневый цвет, а губы – алые и сочные, как зерна граната, а глаза… У Эстер были громадные черные глаза, одновременно влажные, бархатистые и горящие. На Эстер всегда были такие яркие, элегантные платья, такие красивые шляпки, а туфельки – на каблучках, как у взрослой! В общем, Эстер Фишер была самым прекрасным созданием на земле, и Лизе-Лотта влюбилась в нее задолго до их знакомства.

Возможно, знакомство никогда бы и не состоялось – Лизе-Лотта была слишком робкой, чтобы даже выйти навстречу Эстер в один из ее визитов! Но так случилось, что в феврале того года Лизе-Лотта тяжело заболела. Она вообще часто болела, и воспаления легких у нее случались едва ли не каждую зиму, но в тот раз она едва не умерла, и какой-то знаменитый специалист по легочным болезням сказал деду, что Лизе-Лотту необходимо везти на курорт. Сначала – в Ниццу, к солнцу. Потом – в Баден, на воды. Причем – немедленно, в этом же году, как только Лизе-Лотта встанет на ноги. Иначе она обречена. Следующая зима ее убьет.

Тогда дед впервые в жизни по-настоящему встревожился. Ехать с Лизе-Лоттой сам он не мог, родственников у них не было, да и вообще не было никого, кому он мог бы доверить больную четырнадцатилетнюю девочку! И тут Аарон очень робко – потому что боялся своего великого наставника – предложил, чтобы Лизе-Лотта поехала с его родителями. У его матери были больные легкие и она каждый год ездила на курорты именно по этому маршруту: Ницца – Баден. И, разумеется, они с радостью возьмут с собой внучку великого доктора Гисслера (на которого они возлагали столько надежд в отношении будущности Аарона) и оградят ее от всего, от чего доктор Гисслер повелит ее оградить!

Дед, не питавший тогда никакого предубеждения против евреев – среди своих друзей-ученых он был одним из немногих, не страдавших антисемитизмом – отпустил Лизе-Лотту с радостью и облегчением. И забыл о ней больше чем на пол года, потому что, после Ниццы и Бадена, Лизе-Лотта остановилась погостить в загородном доме Фишеров и гостила там до первых снегов. И на следующий года все повторилось, а потом они трое – Аарон, Эстер и Лизе-Лотта – сделались просто неразлучны.

Эстер оказалась не только очень красивой, но ангельски-доброй, бесшабашно-веселой, отважной, предприимчивой… Они с Лизе-Лоттой подружились мгновенно. Наверное, потому, что были очень разные, и интересы у них были настолько разные, что им никогда не приходилось ничего делить. День за днем они открывали друг другу целые миры. Эстер для Лизе-Лотты – мир внешний, мир людей, от которого Лизе Лотта столько лет была отрезана. Лизе-Лотта для Эстер – мир книг, историю и искусство, которые всегда казались легкомысленной Эстер какими-то туманными и непонятными, а в пересказе Лизе-Лотты обрели не только ясность, но и некую привлекательность. Темы для разговоров были неисчерпаемы, и им никогда не становилось скучно друг с другом.

Фишеры были людьми богатыми. Лизе-Лотта узнала, что к воротам сада Эстер привозили на автомобиле, и, если бы не желание посмотреть на дом знаменитого доктора Гисслера, Эстер могла бы перепоручить “кормление Аарона” прислуге. Что касается “больных легких” почтенной матушки Аарона, то здесь было больше мнительности… Во всяком случае, она с удовольствием переключилась со своих мнимых хворей на настоящие хвори Лизе-Лотты. Близкие считали ее заботу чрезмерной и удушающей, но для Лизе-Лотты, никогда не знавшей ласки, эти заботы были даже важнее, чем жаркое итальянское солнце. В общем Фишеры – Мордехай и Голда – искренне полюбили Лизе-Лотту: действительно – как родную дочь! Слишком велик был запас родительской любви в их сердцах, рассчитанный на десять или пятнадцать детей, а вовсе не на двоих. Но многочисленные беременности Голды оканчивались выкидышами, а потом врачи и вовсе запретили ей дальнейшие попытки…

Иногда Лизе-Лотте приходила в голову мысль, что если бы все те дети, которых тщетно пыталась выносить Голда, появились на свет, у них с Мордехаем, возможно, не было бы времени и душевных сил на то, чтобы приютить и опекать ее, Лизе-Лотту. От этой мысли ей становилось как-то холодно, страшно и стыдно. И она мучилась угрызениями совести из-за того, что ее новообретенное счастье словно базируется на несчастье этих славных людей. Один раз она даже поделилась этой мыслью с Эстер… Но Эстер не проявила чуткости и просто покрутила пальцем у виска.

Голда и Мордехай были несколько ортодоксальны в своих взглядах, и к увлечению Аарона медициной относились с опаской, но Аарон – мальчик, ему – можно, а вот Эстер – девочка, и ей нельзя было ничего… Эстер мечтала стать балериной, но учиться ей не дали. В школу она никогда не ходила. Учителя приходили к ней на дом. Среди наук были и такие, какие никогда не пригодились бы ей в современном мире – Эстер понимала это и протестовала – но Мордехай и Голда не желали видеть, что мир изменился. И Эстер учили древнееврейскому, учили священным обрядам, учили, как правильно написать письмо жениху… Последнее больше всего раздражало и, вместе с тем, забавляло Эстер.

Родители считали, что ей уже пора замуж. И сокрушались об отсутствии серьезного жениха – и настоящих свах, как в старые времена. И говорили, что они непременно сами найдут ей достойного жениха – какого-нибудь хорошего еврейского мальчика. Голда собирала информацию о потенциальных женихах, многие из них приглашались в дом – для беседы с родителями, а некоторые даже допускались до знакомства с Эстер, проходившего, разумеется, под строгим материнским надзором, чтобы никто в будущем не осмелился усомниться в целомудрии их дочери.

Но Эстер женихов “браковала” – одного за другим. Она вообще терпеть не могла хороших еврейских мальчиков – таких, как ее брат! Ей нравились совсем другие мужчины… Старше, опытней и “во всем оригинальнее” тех, кого предлагали ей заботливые родители. И она была уже далеко не целомудренна – она утратила свое “главное сокровище” еще до знакомства с Лизе-Лоттой, еще в четырнадцать лет.

Эстер вообще все время влюблялась, бегала на свидания, хитрила… Вся ее жизнь была – сплошное приключение. Сплошной порыв страсти.

Лизе-Лотта через пару лет дружбы заметила, что жизнь Эстер протекает по одним и тем же циклам: влюбленность, переживания из-за холодности предмета чувств, торжество любви, охлаждение, разрыв, переживания из-за разрыва, новая влюбленность… Сначала Лизе-Лотта искренне сопереживала подруге, но потом начала сомневаться в серьезности этих увлечений. Пару раз она даже пыталась поговорить с Эстер о том, что саму ее искренне тревожило: дескать, та “роняет” и “растрачивает” себя в этих быстротекущих романах – и обязательно пожалеет об этом, когда придет настоящая любовь! Но Эстер только отмахивалась от “занудства” Лизе-Лотты: для нее каждая любовь была настоящей.

Будучи натурой богато одаренной, Эстер металась не только от одной любви к другой, но так же – от одного “смысла жизни” к другому. Вот над этим она могла с удовольствием посмеяться, и смеялась… То она хотела быть танцовщицей, то художницей, то певицей, то драматической актрисой, то модельером… И все у нее получалось – и ко всему она вскоре теряла интерес. И каждый раз Лизе-Лотта искренне сокрушалась о гибели очередной “цели жизни” – и сохраняла то, что еще можно было сохранить на случай, если Эстер вдруг одумается.

У Лизе-Лотты до сих пор хранилась коллекция платьев и аксессуаров, придуманных и сшитых Эстер, и альбом с ее акварелями.

Остальные таланты оставили след лишь в ее памяти – и вылетели в трубу крематория, в бледное польское небо, вместе с дымом от легкого тела Эстер… Или их тела не сжигали? Лизе-Лотта этого точно не знала и думать об этом не любила.

Лизе-Лотта не смогла бы точно сказать, когда Аарон присоединился к ним, вошел в их с Эстер дружбу – третьим. Это произошло как-то незаметно и очень естественно. Несмотря на разницу характеров и темпераментов, брат с сестрой были очень близки, а с Лизе-Лоттой Аарона сблизило как раз сходство характеров и темпераментов – и то, что оба они буквально боготворили взбалмошную Эстер. С Аароном Лизе-Лотте было интересно. А, поскольку Эстер она любила, как сестру, она и Аарона полюбила – тоже как брата… Только как брата. Он был слишком разумный, слишком спокойный, слишком… обычный, что ли? В общем, не мог Аарон Фишер вскружить голову наивной и романтической девушке. И первой – и единственной, впрочем, – любовью Лизе-Лоты стал иностранец, английский студент, обучавшийся в Германии.

Его звали Джеймс. Джейми. Он был не только англичанин, но – настоящий лорд! Вернее, должен был стать лордом когда-нибудь. Но при этом – он умел быть простым и милым. Почти как Аарон. Но при этом в Джеймсе не было ничего обыденного, он весь был – как из романа, как будто не человек, а книжный герой. В чем заключалась его книжность, Лизе-Лотта не могла бы сказать. Просто он казался ей совершенно необыкновенным, неотразимым, прекрасным… Любимым. Она очень, очень любила Джейми Хольмвуда. И он любил ее, во всяком случае, ей так казалось… Но кончилось все ужасно, трагически – и очень глупо. Он уехал в Англию на каникулы, по возвращению они должны были пожениться, но Джейми не вернулся и не написал, никогда, никогда больше она не получила от него ни единой весточки, а его адреса у Лизе-Лотты не было, он не хотел, чтобы она писала ему, он говорил ей, что не хочет этого, и потому она не стала искать его адрес… Хотя это было возможно… То есть, адрес был, Аарон нашел ей адрес Джейми, но поскольку он выяснил. что Джейми вовсе не умер и не прикован к постели тяжелой болезнью, а живет себе в Англии, только почему-то не пишет, – поскольку Лизе-Лотта все про Джейми узнала и могла больше не тревожиться о нем, она решила, что Джейми ее просто разлюбил (потому что он любил ее, любил, в этом она не могла ошибиться!) и сама, в свою очередь, решила его разлюбить и забыть. Конечно, ни того, ни другого не получилось. Мысль о Джейми до сих пор отзывалась в сердце сладкой болью. Он до сих пор являлся ей во сне, да так живо! Лизе-Лотта чувствовала тепло его объятий, ласку пальцев, нежность губ, шелковистость его волос, запах его кожи… Все было – как наяву. И тонкое, точеное лицо его с узким нервным ртом и странными, очень-очень светлыми глазами… Ни у кого больше не видела Лизе-Лотта таких глаз, как у Джейми Хольмвуда. И никогда больше не удалось ей испытать таких сильных чувств, как те, которые она питала к Джейми. Но Джейми бросил ее, с этим пришлось смириться. И в том же году забеременела Эстер, и Лизе-Лотте пришлось срочно выйти замуж за Аарона Фишера.

Кто был отцом ребенка Эстер, Лизе-Лотта так никогда не узнала.

Эстер сказала только, что он был выдающейся личностью, очень выдающейся, но обремененной семьею. Она вообще не хотела говорить ему о ребенке… Чтобы от их романа у выдающейся личность остались только самые прекрасные воспоминания.

Избавляться от беременности Эстер тоже не хотела, хотя у Аарона было достаточно знакомых в медицинской среде, занимавшихся такими операциями.

Эстер хотела родить.

Но ее почтенных родителей наверняка убило бы известие о том, что их драгоценная малютка не сберегла своего целомудрия. Среди евреев потеря девственности до свадьбы до сих пор считалась позором, несмотря на свободу нравов, бытовавшую в Германии. Родители все еще надеялись уговорить Эстер выйти замуж, хотя сама Эстер твердила, что ни за что не покинет их и не уйдет в другую семью – любовью к родителям она прикрывала свою любовь к свободе! Впрочем, другого выхода у нее просто не было, не могла она сказать им правды. Родителей надо было спасти, уберечь во что бы то ни стало от этой кошмарной правды. И Лизе-Лотта, считая, что сердце ее разбито навсегда, решила принести себя в жертву дружбе.

Они с Аароном поженились – и получилось, что свадьба их состоялась примерно в то же время, на которое они с Джейми планировали свое несостоявшееся бракосочетание…

Дед был доволен тем, что толковый помощник оказался привязан к его лаборатории еще и родственными узами – и, вместе с тем, удалось переложить заботу о Лизе-Лотте на чужие плечи.

Родители Аарона печалились о том, что Аарон женится не на еврейке и, значит, дети его не будут считаться евреями, но они любили Лизе-Лотту и понимали выгоды этого брака, и посему они печалились не долго.

Всех удивило, что Эстер отправилась вместе с новобрачными в их свадебное путешествие… Но дружба троих молодых людей была всем известна, и родители Аарона даже радовались такой редкой близости между невесткой и золовкой.

Путешествие планировалось долгое и интересное, но на самом деле закончилось оно в ближайшем горном пансионате, где Аарон снял комнаты и где Эстер и Лизе-Лотте предстояло провести больше года.

Из пансионата через два месяца – якобы на обратном пути остановившись в этом милом уголке – они отправили письма родственникам, в которых сообщали, что Лизе-Лотта беременна и плохо себя чувствует, поэтому задерживается с возвращением.

Потом Аарон покинул своих женщин и вернулся в лабораторию.

Эстер и Лизе-Лотта остались “донашивать беременность”.

Ребенок – крупный, здоровый мальчик – родился через шесть месяцев после свадьбы Аарона и Лизе-Лотты, но Аарон смог найти недобросовестного чиновника и нужную сумму денег, чтобы Моисея Фишера записали рожденным все-таки в положенный срок… То есть на три месяца позже его рождения. Тогда же сообщили родным, присовокупив, что роды были тяжелые и молодой матери требуется долгий отдых. Эстер осталась рядом с ней. Предложения Голды о том, чтобы приехать и помочь, деликатно, но твердо отклонялись, и в конце концов Голда поняла, что по какой-то причине ей действительно лучше не приезжать… О том, что Мойше на самом деле вовсе не сын Аарона и Лизе-Лотты, продажный чиновник и вовсе не знал, а родные и подавно не догадывались. Аарон все продумал и смог проделать все очень ловко… Когда новоиспеченные родители все-таки вернулись с ребенком на руках домой, то ни у кого не возникло никаких подозрений. А если даже и возникли – под сомнение ставилась добродетель Лизе-Лотты, а вовсе не Эстер.

«Моисеем» малыша назвал Аарон. Эстер придумала другое имя – «Гирш», что значит «прекраснейший». Но Аарон снова и снова вспоминал древнего пророка, рожденного еврейкой, но воспитанного египетской принцессой. У маленького Мойше – так же, как у великого пророка – родная мать была всего лишь кормилицей, и ей не суждено было когда-нибудь услышать от него слово «мама», обращенное к ней. Мойше – Лизе-Лотта звала его на немецкий манер “Михелем” – быстро стал любимцем и баловнем всей семьи, и никто даже не удивлялся, что тетя Эстер души не чает в своем племяннике, и печется о нем, как родная мать! К великому сожалению Мордехая и Ребекки, других детей у Аарона и Лизе-Лотты не было. Лизе-Лотта сокрушалась об этом не меньше, чем чадолюбивые Фишеры. Она обожала Михеля – но ей хотелось своего ребенка. Носить его под сердцем, родить, кормить грудью… Она пыталась представить, как сильно она будет любить своих детей, если Михеля – сына Эстер – любит больше жизни!

Несмотря на отсутствие детей, их с Аароном брак был очень счастливым. Физически мужем и женой они стали только после рождения Михеля. Лизе-Лотта не получила тех наслаждений, которые неоднократно – и очень красочно – живописала ей Эстер, но для Аарона телесное было важно и радостно, и Лизе-Лотта научилась получать удовольствие от его радости. А в духовном плане их супружество было – само совершенство, потому что Лизе-Лотта по-прежнему любила Аарона, как брата, а он любил и понимал ее, как никто на всем белом свете – даже больше, чем Эстер, ее подруга! Дружба Лизе-Лотты и Эстер пережила период испытаний, когда Эстер вдруг взялась ревновать Лизе-Лотту к своему ребенку. Она видела, как Лизе-Лотта обожает малыша, и постепенно чувство благодарности к подруге, спасшей ее честь, полностью исчезло из сердца Эстер, и ей уже казалось, что это Лизе-Лотта обязана ей, а не она – Лизе-Лотте. И Аарону пришлось расставить все по местам, отвесив сестре мощную оплеуху и обозвав ее весьма нехорошим словом на идиш… Лизе-Лотта не знала значения этого слова, но догадалась по реакции Эстер: она побледнела, покраснела, разрыдалась, попыталась ударить брата, а когда это не удалось – Аарон уворачивался от пощечин с ловкостью, отработанной годами, – Эстер, разобидевшись, убежала. Вернувшись через час, Эстер попросила прощения у Лизе-Лотты и впредь была мила и смиренна. И больше они не ссорились. Никогда.

Несмотря на то, что Михель был таким чудесным ребенком – здоровым, живым, непоседливым и разговорчивым настолько, что один он утомлял окружающих больше, чем их могли бы утомить десять обычных детей! – в общем, несмотря на все очевидные достоинства этого замечательного ребенка, Лизе-Лотта не переставала печалиться о том, что у нее нет своих детей. Она очень любила детей. Всегда. И ей хотелось самой познать это ощущение – когда внутри тебя зарождается и растет новая жизнь. Чтобы малыш брыкался ножками в ее животе, чтобы их сердца стучали совсем рядом… Эстер пыталась утешить ее, утверждая, что беременность – это боль и тошнота, а затем следуют роды – еще худшая боль, а затем кормление, что тоже не очень-то приятно. Но Лизе-Лотта не утешалась. Ради собственного ребенка она готова была пережить любую боль… Михель звал ее мамой, но все-таки он не был собственным. И, несмотря на то, что он один утомлял ее больше, чем могли бы утомить десять детей – во всяком случае, так говорила его бабушка Голда – Лизе-Лотта все равно чувствовала какую-то пустоту в сердце. И пыталась заполнить ее, возясь со всеми знакомыми малышами.

Так она и познакомилась с Куртом… Ей было двадцать два. Ему – двенадцать. Он был родным племянником профессора Отто Хофера и полковника Августа Хофера. Несмотря на то, что Отто Хофер был не медиком, а этнографом, у него с доктором Гисслером оказались какие-то общие научные интересы. И полковник Хофер их в этом поддерживал. Поэтому в дом Гисслера они приезжали вдвоем – профессор и полковник. А летом – втроем, с белокурым худеньким мальчиком Куртом, который весь год учился в закрытой военной школе для мальчиков, а летом оставить его было совершенно не с кем… Конечно, в доме профессора была прислуга. Но полковник был против того, чтобы оставлять мальчика с прислугой. Говорил, будто горничная и кухарка непременно «развратят его». Когда Аарон выразил сомнение, заметив, что мальчик еще слишком мал для разврата, полковник Хофер долго смеялся и объяснил, что он имел в виду не сексуальный разврат, а то, что добродушные женщины будут излишне ласковы с мальчиком, позволят ему нарушать дисциплину, тогда как сам полковник был сторонником воспитания детей в старой прусской традиции, подразумевавшей самую жесткую дисциплину! Профессор Хофер поддерживал полковника Хофера во всем, что касалось воспитания племянника. Отто Хофер был помешан на древних германцах. Особенно на величии германцев во времена Зигфрида, которые – времена, а не германцев, хотя и германцев во главе с Зигфридом тоже! – все прочие люди считали почему-то «мифическими». Но для профессора Отто Хофера оные времена были самым что ни на есть реальным, причем – недавним прошлым. И из племянника он мечтал вырастить «нового Зигфрида». Полковник Хофер к Зигфриду относился равнодушно, потому фантазии профессора относительно возрождения древней расы считал блажью. Но, поскольку, в результате, взгляды на методы воспитания мальчика у них совпадали, они не особенно спорили, кем же должен стать Курт: прусским солдатом прошлого века или древним германским воином.

В любой день, включая праздники, Курт вставал в шесть утра, с солдатской быстротой умывался холодной водой, одевался и застилал кровать. Полковник Хофер сам приходил проверять и, если Курт чего-то не успевал или же делал недостаточно аккуратно, полковник назначал ему наказание: от лишения пищи до порки. Затем следовала гимнастика, пробежка, холодный душ, переодевание и завтрак. После – уроки с дядюшкой-профессором: даже на каникулах не следовало отлынивать от занятий. Обед. Час на отдых. Снова гимнастика и пробежка, или катание верхом. Физическому развитию ребенка уделялось внимания куда больше, чем интеллектуальному. Учили его больше всего тому, что могло пригодиться будущему офицеру. Если за день Курту в числе наказаний назначалось лишение еды, то лишался он ужина: полковник считал, что завтракать и обедать солдату необходимо, а ужин – это уже роскошь. Если в числе наказаний назначалась порка, она проводилась перед сном, чтобы не нарушать привычный распорядок дня. Полковник Хофер составил целый регистрик, за какие проступки какое полагается наказание: сколько ударов, по голой заднице или поверх штанов, и каким предметом – тростью, ремнем, охотничьим хлыстом или – в случаях вопиющих – проволочной плеткой, которую сам же Август и сплел. Проволочная плетка символизировала собой шпицрутены, применявшиеся в качестве наказания в прусской армии.

Когда Лизе-Лотта узнала обо всем этом, она была потрясена до глубины души. Она даже спать не смогла и встала среди ночи, чтобы пойти к мальчику, хотя прекрасно знала, что дед не одобрил бы ее вмешательства в чужие дела, а это было именно вмешательством… Но в тех случаях, когда дело касалось обиженных детей, Лизе-Лотте было совершенно безразлично, что скажет об этом кто бы то ни было, включая даже дедушку. Так же было и летом 1942 года, во время празднования свадьбы Гогенцоллернов, когда она помогла этой девочке, сиротке Анхелике, воспитаннице Хельмута фон Далау… Она не могла видеть, как страдает малышка. И вмешалась. Хотя сама к тому времени была в положении наихудшем из возможных. А страдания пятнадцатилетней Анхелики из-за испорченного костюма никак не могла сравниться со страданиями регулярно истязаемого двенадцатилетнего мальчика!

Лето 1932 года Лизе-Лотта, Аарон и Михель провели в доме Фридриха Гисслера. Аарон и доктор Гисслер ставили какие-то важные эксперименты, что-то связанное с кровью… Аарон должен был находиться в лаборатории неотлучно на протяжении нескольких месяцев, а Лизе-Лотта и малыш соскучились и приехали к нему. Почти одновременно с ними в доме Гисслера появились и братья Хофер с племянником. Мальчик показался Лизе-Лотте миленьким и благовоспитанным, только слишком уж замкнутым… Но она даже заподозрить не могла, что веселый и галантный полковник Август Хофер так измывается над своим двенадцатилетним племянником! А утонченный и нервный профессор Отто Хофер полностью его в этом поддерживает.

Дня через три после их приезда, как-то вечером Аарон поднялся в их комнаты на третьем этаже очень расстроенный. Он ничего не говорил – а Лизе-Лотта не спрашивала, уверенная, что плохое настроение мужа связано с какой-то неудачей в ходе эксперимента. Единственное, что удивило ее: Аарон всегда был очень нежен с Михелем, но в этот вечер превзошел самого себя – он буквально ни на миг не спускал мальчика с рук, с того самого момента, как шагнул через порог и подхватил в объятия хохочущего сына! Аарон так и ходил по комнате с Михелем на руках, шептался с ним, хихикал, беспрерывно целовал в шейку и затылок, заставляя мальчишку ежиться от щекотки. Потом пошел купать его, потом укладывал – тоже дольше обычного, что-то читал ему вслух, и даже когда Михель заснул – продолжал сидеть рядом с кроваткой, глядя на спящего мальчика. А потом, уже в постели, Аарон сказал Лизе-Лотте: