Год мертвой змеи

Он не сказал ребятам всего, как не мог сказать это до конца самому себе. У него, у закаленного и злого бойца, тряслись пальцы, когда он вспоминал некоторые детали того боя и случившегося за ним, дошедшие уже позже, потом. Гибель в этом бою однофамильца, второго Лисицына, как будто выбила из Олега кусок души. Они никогда не были особо близкими друзьями, но это неожиданно, непонятно даже для него самого воспринялось так, будто его навечно оставшийся 23-летним старший брат второй раз сгорел в своем «МиГе» – и теперь уже на его глазах. А ведь то, как сбили немногословного, вечно улыбающегося одними глазами капитана, пилота отмеченного косым белым кольцом «Яка» их 5-й эскадрильи, с нарисованной на борту карикатурной фигуркой шахматного коня, не видел тогда действительно никто.

Страшным было даже не количество опустевших к концу этого чудовищного дня мест в столовой летного состава. Самым страшным, как Олег понял позже, было то, что кто-то из них еще вполне мог быть жив, по крайней мере, несколько часов. Но разворачивать для поисков не вернувшихся считавшую к этому дню каждую тонну мазута эскадру было бы самоубийством, как самоубийством было бы выпускать в воздух уцелевшие «КОРы», хотя бы теоретически способные сесть на воду гидросамолеты «Советского Союза» и «Кронштадта». Ожидая второй волны англичан, в ангаре «Чапаева» с отчаянной скоростью перевооружали и заправляли истребители, вокруг наверняка еще шныряли последние недобитые ими одиночки, которых сторожила барражирующая на последних каплях горючего сборная восьмерка Кожедуба и Султана. Операторы последнего работоспособного радиолокатора эскадры вели одновременно десятки целей, и еще больше усложнять причудливую желто-коричневую картину их примитивных разверток означало бы поставить под удар все достигнутое. Достигнутое такой страшной ценой, что она, эта цена, не оставляла выбора.

Тех из не вернувшихся на родную палубу пилотов-истребителей «Чапаева», кому удалось сесть на воду или пережить прыжок с парашютом, не искали. Их имена навсегда остались неизвестными среди имен тех, кто умер еще в небе или при ударе о волны, спрессованные в бетон скоростью падающих машин. И каждый из уцелевших понимал, что он мог быть среди них. Каждый боевой летчик, попавший в авиагруппу первого советского авианосца, пережил за годы войны многие десятки смертей товарищей, погибавших на его глазах или просто не возвратившихся из боевых вылетов. В большинстве случаев летчики воспринимали это почти спокойно: иначе было просто не выдержать. Но смерть в бесконечном море – сначала от холода, а потом от жажды – сторожившая каждого из них за несколькими сантиметрами бортовой брони хрупкого авианосца или за выкрашенным синим и черным цветами дюралем фюзеляжа палубного «Яка», была все же другой. Такой, что не думать о ней было невозможно даже многие годы спустя. Никогда не завидуйте красивой форме военных моряков. Мало есть на свете таких страшных смертей, какие достаются им...

Утром на подполковника посматривали с разных сторон, мелкими, прячущимися взглядами. В летной столовой было по-обычному шумно, офицеры переговаривались и шутили, работая вилками и запивая завтрак или кофе или, для любителей, местным чаем. Кормили в Китае отлично, в том числе не только летчиков, но и технический персонал – для некоторых это служило достаточным основанием остаться даже на «второй срок». Олег подумал, что, судя по всему, с откровенностью он вчера все же чуть-чуть переборщил, пусть даже оставив три четверти собственных мыслей при себе. Возможно, ограничься он общими словами о том, как было зябко и тошнотно в раскачивающемся стальном ящике, наискось ползущем через океан, это их удовлетворило бы, и все остальные подробности были лишними. С другой стороны – это были его боевые товарищи, пусть и нового поколения. Вряд ли признание в том, как старшему лейтенанту Лисицыну было страшно в том походе, способно будет поколебать их уважение к нему – на этой общей для них войне оно будет формироваться совершенно другими факторами.

– Еще, пожалуйста? – спросил Олега наклонившийся над его столиком знакомый солдат. Полтора года назад, по рассказам летчиков, воевавших в Корее до них, подавальщицами в столовых (например, у авторот и прожекторных частей) работали девушки-китаянки в чистеньких бежевых фартучках, но после пары «аморалок» их, к сожалению, убрали навсегда. Байки это или нет, он не знал, но в авиачастях такого не было и не могло быть в любом случае – режим секретности всегда важнее физиологии.

– Нет, спасибо, – ответил Олег, закрывая чашку рукой, и парень ушел. За столиком подполковник остался один – комэски почему-то ушли, едва-едва запихав в рот утренний обильный завтрак и не оставшись на почти уже ритуальное двадцатиминутное чаепитие с разговорами. Было очень вкусно, а отсутствие аппетита из-за нервов – это личное дело каждого, и поваров волновать не должно. Предлагаемый желающим зеленый чай Олегу, в отличие от многих, нравился, и солдат это уже знал, но каким окажется сегодняшний день, было еще неизвестно, и почти наверняка ему придется провести несколько часов между штабом и комнатами предполетного инструктажа. Местный чай почему-то регулярно пробивал Олега на туалет «по-маленькому» – и будет лучше, если по крайней мере утром, в самое горячее время, его ничто не будет отвлекать.

Жалко все-таки, что здесь нет местных девушек – пусть хотя бы отдохнуть глазами. Многие из тех китаянок, которых он видел в Ляодуне и в двухнедельном отпуске в санатории «Улумбей», действительно были весьма милыми. Не очень красивыми, но вполне приятными. С другой стороны, можно было предположить, что те немногие из них, с кем он там сумел перекинуться хотя бы парой общих слов, как сравнительно неплохо понимающие русский язык имели приказ слушать все, о чем говорят советские летчики. С этим ничего не поделаешь: к такому надо относиться с пониманием, поскольку совершенно ничего страшного в этом нет. Но в отпуске на них хотя бы посмотреть можно было... Олег улыбнулся своему отражению в чашке еще раз и допил остатки уже почти остывшего чая. Теперь пора было идти.

Пройдя через столовую офицеров наземного персонала, он столкнулся взглядами с несколькими знакомыми инженерами и обменялся с ними кивками, одновременно отрицательно покачав головой на общий немой вопрос. То, будут ли сегодня боевые вылеты с фактической работой, он не знал – это зависело уже только от противника. Но напряжение висело в воздухе на протяжении всех последних дней, и этот, только что начавшийся, исключением не являлся. На часах было шесть с небольшим утра, и еще до полудня можно было ожидать чего угодно – от стандартных тычков отдельных групп штурмовиков в их растянутую до целлофановой толщины зону прикрытия до налета одной полусотни «Сверхкрепостей» и второй – «Тандерджетов» под прикрытием полутора сотен «Сейбров» на что-нибудь стратегически важное, вроде гидроэлектростанций или железнодорожных мостов через Ялуцзян.

Последний дневной вылет «В-29» в зону ответственности 64-го ИАКа состоялся немногим более года назад, но помнить о такой возможности приходилось постоянно, и сегодняшний день ничем от прочих в этом отношении не отличался. В последние недели американцы, после долгого перерыва, снова начали применять бомбардировщики днем – группами по три—шесть машин, под мощнейшим эшелонированным и прекрасно организованным прикрытием. Действовали они пока что исключительно по ближайшим к линии фронта целям, до которых, с другой стороны, вполне дотягивались менее уязвимые в воздушном бою и более скоростные маловысотные машины, вплоть до палубных «Корсаров» с авианосцев. Это было странно, как странной была и их загрузка: одиночные крупнокалиберные бомбы у одних машин и россыпь среднекалиберных, высыпаемых куда попало, у других.

Советским летчикам запрещалось пересекать линию Пхеньян—Гензан, а китайцам и корейцам перехватить звенья ударных машин в этом месяце пока не удавалось, хотя состоялось уже несколько боев с прикрывающими их истребителями. Даже просто прорваться к бомбардировщикам ни у тех, ни у других не вышло ни разу, а в чисто истребительных боях с ВВС НОАК и КНА американцы имели заметное преимущество. Все это вместе взятое у любого нормального летчика, уже успевшего проникнуться реалиями и стандартами этой войны, вызывало сложную смесь настороженности и интереса. Чего в этой смеси было больше – прямо зависело от того, приходится ли ему по долгу службы совершать боевые вылеты или сидеть за маховиками зениток.

– Ну что? Не выспался?

Командир полка распрямился от карты и улыбнулся, увидев задумчивое лицо Олега.

– Да нет, ничего такого. Просто сердце давит. Наверняка что-то сегодня до нас долетит... Новости есть какие? Разведка, то-се?

– Э-э... Да нет, в общем-то. Ребята интересную вырезку принесли, из газеты. Там наши соседи упоминаются: я бы решил, что это 14-я ИАД китайцев, хотя кто его знает, что там на самом деле... Вон, взгляни.

– Ну... – пожал плечами Олег. Это было именно то, о чем он думал с утра – но в том, что вырезка из какой-то советской газеты может заменить отсутствующие как понятие отчеты о боевой работе «соседей», он весьма сильно сомневался. Все же, взяв из рук командира полка блеклую бумажку, подполковник присел в углу штабной комнаты и включил настольную лампу, надеясь получить от чтения хоть какую-то пользу. Отчеты о том, насколько успешно действуют «соседи», то есть китайские и корейские авиадивизии, в полках получали только при осуществлении совместных боевых вылетов. Например, когда советские истребители обеспечивали прикрытие китайцев, пытающихся действовать по американским бомбардировщикам, либо когда бои велись в общих боевых порядках. А такого не случалось уже весьма давно. «Братская», являвшаяся их прямым соседом 14-я авиадивизия китайцев до сих пор воевала частью своих сил на устаревших за последние годы «МиГ-15», и у любого нормального военного вызывала своей деятельностью искреннее уважение. В отличие от большинства других, эта дивизия воевала активно, и даже, по мере сил, агрессивно, что в истребителях всегда высоко ценили. Учитывая значительную разницу в количестве самолетов, которые участвующие в конфликте стороны могли поднять в небо, это было бы здорово, – если бы заявленное ее летчиками число побед вызывало чуть меньше сомнений.

Судя по газетной статье, которая даже не давала никакой конкретной даты, некая авиадивизия ВВС КНДР (между строчек читалось – НОАК) время от времени все же проводила воздушные бои. В статье таких было описано аж два, и оба звеньями. Пропуская мимо глаз художественные красивости, Олег быстро дошел до сути, то есть до того, что один из них закончился безрезультатно, а во втором был потерян один истребитель и один пилот. Тело заместителя командира звена летчика-истребителя Джа-И Ксиао, погибшего смертью храбрых в боях с интервентами, было обнаружено местными жителями в районе деревни Пу, в ста метрах от останков разбившегося самолета – судя по всему, не хватило высоты на полное раскрытие купола парашютной системы. Ну и всякие стандартные уже формулировки о личных клятвах мести врагу, которую дали летчики его звена, о вечной памяти в сердцах братьев по оружию, и так далее, – в это можно было уже не вчитываться.

В том же бою китайцы заявили уничтоженным один «Тандерджет», но Олег только покачал головой: судя по тому, что в бесполезной статье не нашлось никаких сведений о прочих находках местных жителей, подбитый американец (если летчику Ксиао и его друзьям действительно удалось в кого-то попасть) сумел уйти домой. Дочитав, Олег мысленно сплюнул и отложил бумажку в сторону – может, кого-то другого развлечет...

Все утро не происходило совершенно ничего. Штабисты полка, читающие содержимое спущенных из штаба дивизии многочисленных папок с разведсводками и инструкциями, прислушивались к радио и к самим себе несколько часов подряд. Ничего. Это становилось просто опасным.

– Иван, Юра, Олег!..

Командир полка положил трубку аппарата спецсвязи, в которую он последние несколько минут односложно бурчал, и оглядел поднявших на него глаза товарищей.

– В дивизии сказали, что радиообмен «наших» станций американцев упал втрое.

Ни одному из бывших в комнате, вплоть до исполняющего обязанности адъютанта полка старшего лейтенанта, даже не пришло в голову сказать что-нибудь вроде «К чему бы это?» – слишком уже хорошо все они знали этот признак. Затишье перед бурей. Предстоит что-то тяжелое.

– Пойду поднимать ребят, – негромко произнес командир находящейся в «готовности №3» эскадрильи и вышел за дверь. Его проводили помрачневшими взглядами и задвигались сами, наконец-то найдя себе занятия. Олег не был исключением и почти с облегчением сосредоточился на проработке метеосхем в применении к тем направлениям, на которых полку могла предстоять сегодня работа. В феврале погода на севере Корейского полуострова была, мягко говоря, «интересной», а сложный холмисто-гористый рельеф, обилие весьма полноводных рек с прилагающимися долинами вкупе с близостью моря приводили иногда к таким причудливым извращениям погоды, что работы по ее прогнозированию приходилось проводить чуть ли не по отдельности для каждого квадрата среднемасштабной карты. Должности «летающего метеоролога» в дивизии пока не ввели, поэтому уточнение спускаемых сверху прогнозов погоды по собственным данным было в интересах каждого воюющего полка.

Телефоны в штабной комнате звонили все чаще и чаще, и минут через тридцать Олег, захватив несколько бумаг, предпочел уйти в соседнюю комнату. В коридоре штабного домика стояли, покуривая, несколько пилотов «Поповской», то есть 2-й, эскадрильи их полка.

– Товарищ подполковник, – обратился к нему один из командиров звеньев, фамилия которого на какое-то мгновение позорно вылетела у Олега из головы, оставив только позывной: «92». – Я понимаю, что вы нам все равно ничего не расскажете, но намекните хотя бы, пожалуйста – что, будет что-то?

Два других летчика уставились на штурмана полка буквально с собачьим выражением в глазах. Собаки тоже бывают весьма разные, но эти ребята смотрели так, как смотрит перед дракой хорошо натренированная овчарка. Вторая эскадрилья стояла в самом хвосте сегодняшнего списка очередности готовностей, и хотя для них ее уже вот-вот должны были поднять по крайней мере на одну ступень, ребята явно ничего не боялись. Максимум – проявляли разумный уровень предбоевого мандража, способный только помочь, до предела обострив реакцию и заранее «прокачав» по сухожилиям мышечные рефлексы.

– Черт его знает, ребята, – честно ответил Олег, наконец-то вспомнивший вылетевшую из головы фамилию: Шляпин. – Ничего конкретного пока нет, но такое ощущение, что скоро будет.

Летчики этого звена были одеты точно так же, как и большинство пилотов корпуса: в штаны и меховые либо кожаные куртки, одеваемые зимой на свитера, а летом прямо на футболки. Некоторые покупали кожанки (за собственные, между прочим, деньги), но сейчас для них был не сезон. В полку, откуда Олег пришел, зимой в полет надевали добротные меховые комбинезоны монгольской выделки поверх двухслойного шерстяного белья, но в Китае были свои правила.

– Настроение как? – спросил Олег, продолжая разглядывать ребят.

– Нормальное, товарищ подполковник, – твердо ответил командир звена, поддержанный спокойными и уверенными кивками подчиненных: своего ведомого Сотина, одного из двух лейтенантов полка, и Емельяна Карчевского, ведущего второй пары. Интересно, где их четвертый?

– Это хорошо, что нормальное. Карты обновили?

– Так точно.

– Тогда за мной. Вам, я гляжу, делать нечего, так я вас сейчас погоняю.

Олег все-таки не выдержал и улыбнулся, пусть и отвернувшись уже, и прислушиваясь, как ребята топают за ним по узкому коридору. Попавшийся навстречу капитан из БАТО[11] посторонился и дал им пройти, снова зашагав по своим неотложным делам куда-то в сторону штабистов.

Выделенный под управление их полка дом был некрупным, и до нужной комнаты они дошли за какие-то два десятка шагов, она была на том же втором этаже. В этот момент за спиной свистнули, и обернувшийся Олег увидел, как Шляпин, который «92», машет рукой еще одному парню, пускающему клубы папиросного дыма в форточку. Парень улыбнулся извиняющейся улыбкой, посерьезнел и щелчком выкинул окурок за окно. Это Олегу не понравилось, но он смолчал, – делов-то... По крайней мере, это звено собралось целиком.

В учебной комнате уже было человек пять или шесть, при звуке открывающейся двери они дружно подняли глаза на штурмана полка и остальных вошедших. Большинство занималось не подготовкой к возможному вылету, а своими собственными делами. В частности, сидевший спиной к двери капитан Марков из той же 3-й эскадрильи наливал себе в чашку чай из украшенного ярко-синими цветочками пузатого фарфорового чайника. Обернулся он уже после того, как все вскочили, при этом продолжал держать чашку и чайник в руках.

– Вольно, – скомандовал Олег и повторил свой последний вопрос: – Как настроение?

Настроение у летчиков было боевое и ожидающее. Это хорошо, но пока остальные их товарищи мерзли в худосочной китайской «фанзе» непосредственно у взлетно-посадочной полосы, находясь, как и положено, «у машин», эта эскадрилья могла так и «перегореть» в невысокой готовности. Чтобы не допустить подобного сбоя (который, как Олег прекрасно знал, всерьез грозит стоить эскадрилье нескольких жизней), подполковник Лисицын принял командный вид и рассадил всех, кто попался ему под руку, по стульям. Рассудив, что это полезно в любом случае, он устроил импровизированный, пусть и неформальный зачет по последним изменениям в расположении зенитных средств в районе их аэродрома, а также на всю глубину зоны ответственности корпуса. Это помогло – уже через считанные минуты летчики думали не о тех «Сейбрах», с которым им, возможно, предстояло схватиться через несколько часов, а о том, что ответить подполковнику на его очередные вопросы, чтобы он не изменил своего мнения об уровне штурманской и тактической подготовки эскадрильи.

– По сообщению разведотдела со ссылкой на ОВА[12], – громко сказал Олег, оглядывая лица пилотов, – результативность зенитных артиллерийских засад за последние две-три недели значительно снизилась.

Китайские товарищи, как вы знаете, в основном несут потери от реактивных штурмовиков, которые активно работают по наземным целям, а южнее – и от «Мустангов». С точки зрения зенитчиков «Тандерджеты» – это цели высокоскоростные, маневренные и обладающие на редкость высокой боевой мощью. Что такое зенитная засада – вы знаете. Но мне хотелось бы уяснить, насколько вы способны под такие засады не подставиться сами, если нервный наводчик примет вас за американцев. Старший лейтенант Карчевский?

–Я.

– Укажите на большой карте расположение среднекалиберных зенитных батарей в районе к югу от Аньдуна по состоянию на прошлую неделю.

Старший лейтенант, напомнивший Олегу лицом и фигурой снова помолодевшего Николая Шутта, а характером – его собственного когда-то старшего, а теперь уже навсегда младшего брата, начал толково показывать, сопровождая ответ комментариями о том, насколько, по его мнению, та или иная позиция опасна с точки зрения летчика, по самолету которого способна вести огонь.

Сейчас в состав корпуса входила 35-я зенитная артиллерийская дивизия, только с месяц назад сменившая 28-ю, и ее командиры устраивались на новом месте, налаживая взаимодействие с «соседями» – китайцами и корейцами, тоже регулярно меняющими расположение своих батарей. Это было и хорошо и плохо одновременно. Хорошо – потому что офицеры дивизии проявляли заметную агрессивность, стремясь заработать себе все то, что начальство разных рангов будет всю их оставшуюся жизнь связывать с количеством сбитых вражеских самолетов, записанных на их батареи и дивизионы: звездочки на грудь, звездочки на погоны, шанс на Академию и так далее. Не последнюю роль играл и собственно боевой азарт – как и в других подразделениях корпуса, большинство офицеров из старшего командного состава 35-й были фронтовиками, и многие из них имели, за что поквитаться с американцами и англичанами после почти девятилетнего перерыва, потраченного на освоение новой техники.

Самолеты у врагов тоже, впрочем, были новые – и вот это было плохо. Война в Корее уже не первый год шла самая настоящая, воевали в ней профессионалы, и советские зенитчики гибли под ударами «Тандерджетов», «Сейбров», «Шутинг Старов» и «Метеоров», точно так же, как гибли зенитчики-корейцы и китайские добровольцы. Гибли солдаты-срочники из поколения, на шесть-семь лет опоздавшего на войну, выкосившую их отцов, дядек и старших братьев, – шоферы, прожектористы, техники и просто рядовые стрелки, призванные обеспечивать работу корпуса, целиком живущего для одной цели: хоть чуть-чуть заслонить собой кусочек корейского неба. Тремя дивизиями и одним не имеющей собственной техники полком днем, и еще одним полком – ночью.

Кивая старшему лейтенанту в такт его словам и своим мыслям, Олег не сразу осознал, что тот закончил показ. Он позволил парню сесть на свое место и поставил ему лучшую оценку, которую подполковник Лисицын мог себе позволить, учитывая собственные педагогические принципы, то есть «Толково». Наверняка мама в своей школе сейчас икнула, прикрыв рот рукой и вспомнив своего единственного теперь, так и не ставшего учителем сына. «Не все еще потеряно, мама, – сказал он себе. – Крупнокалиберная пуля в любую из конечностей – и на работу мы каждый день будем ходить вместе. Или ты будешь меня возить...»

Со злостью невидимо сплюнув на уколовшую его дурацкую, непонятно откуда пришедшую мысль, Олег продолжил занятие. Опросив еще пару человек, он перевел его в русло общего обсуждения той же самой темы: как не попасть под удар родных зенитчиков, учитывая, что об очередном изменении позиций батарей кто-то всегда может забыть сообщить.

– Вторая эскадрилья! – неожиданно рявкнул динамик в углу под потолком. Все остановились на полуслове, и только что всеобщий гомон оборвался разом. – Принять «готовность номер два»!

Летчики повскакивали, на ходу заправляя свитера, застегивая куртки и складывая листы проработанных с подполковником карт. Поднялся и сам Олег. Он пропустил летчиков в дверь перед собой, а затем свернул в другую сторону коридора – обратно к штабным комнатам. Уже перед самой нужной ему дверью он задержался у подоконника и посмотрел вниз. До противоположного конца ВПП вполне можно было за несколько минут добежать и на своих двоих, но машина с работающим мотором уже ожидала под дверью штаба, и Олег увидел, как стоящий у ее кузова молодой шофер откозырял выскочившим из дверей истребителям – явно излишне в данной ситуации, но искренне и чуть ли не трепетно.

– Товарищ подполковник, «этот самый» в эфир вышел! – сообщил ему капитан, сидящий у занимавшей половину стола рации, которую обслуживал ушастый сержант. – Все уже на КП, и товарищ комполка просил вас сразу туда идти, как вернетесь.

– «Соседи» уже взлетели? – спросил Олег капитана. Он поймал себя на том, что неосознанно начал делать те же самые движения, которые несколько минут назад подметил у спешащих на аэродром летчиков, и заставил кисти своих рук успокоиться. В отличие от них, на Олеге был обычный китайский, горчичного цвета френч, и оглаживать его каждые двадцать секунд было глупо.

– Взлетают, товарищ подполковник. Мне кажется, что в любую минуту может начаться.

Это был уже прямой намек, и Олег, поблагодарив офицера кивком, торопливо пошел к лестнице, ведущей в бункер.

Под многозначительным словосочетанием «этот самый», употребленным связистом в присутствии своего ушастого солдата, понимался совершенно уникальный участник этой войны, лица которого до сих пор не видел ни один человек из знающих его как «Первого четырехпалого». «Первый четырехпалый» – это было устоявшееся за последние два года в узком кругу старших офицеров корпуса прозвище неизвестного американского радиста. Он работал в каком-то из штабов и почти наверняка имел отношение к авиации. Американские военные радиокоды уровней выше батальонного расколоть за последние десять лет не удалось ни разу, и то, что могли означать двух-трехминутные передачи этого радиста, морзянкой улетающие в эфир один или два раза в неделю, не знал никто. Конечно, это могло быть нечто совершенно неважное – но как раз те самые два года назад кто-то догадливый в корпусном разведотделе сумел соотнести нерегулярные передачи одной из сотен работающих в глубине вражеской территории раций с тем, что через час или полтора 5-я и 20-я воздушные армии США проводили совместные боевые операции как минимум среднего по объему задействованных сил и средств масштаба. Исключений из этого правила почти не отмечалось: если операции были чисто тактическими, то есть проводились авиацией флота или морской пехоты США, армейскими легкомоторными разведчиками или геликоптерами, либо же не превосходили по своим масштабам каждодневной боевой работы – рация «четырехпалого» обычно молчала.

Морзянка постепенно отходила в прошлое, а в условиях позиционной войны пользоваться эфиром для общения между штабами и, скажем, аэродромами вообще было несколько странно. К тому же в случаях, когда район работы таинственной рации удавалось вычислить качественно проведенной пеленгацией, она каждый раз давала разные результаты: передатчик, судя по всему, был кочующим. Все это было до такой степени странно, что давало основания предположить, будто таким образом дает о себе знать какой-то весьма осведомленный и невероятно везучий разведчик-инициативник. Понятно, что на самом деле такого не бывает – но, тем не менее, появления в эфире неизвестного американца, южно-корейца или представителя какой-то из иных армий, с достойным лучшего применения энтузиазмом убивающих друг друга в районе многострадальной 38-й параллели, продолжались более или менее регулярно.