Тайна затворника Камподиоса

Ни одним из этих предметов не насытишься.

Несколько недель он перебивался с хлеба на воду, помогая рыбакам чинить сети. Потом подался дальше, на восток страны, зарабатывая на жизнь как водонос. Это была очень тяжелая работа. Его хватило на какую-то пару дней, не больше. Силы Гардинуса с каждым днем заметно убывали. Поэтому он решил податься в глубь страны, подальше от побережья. Времена были смутные, и молодой человек был бы рад найти себе одного или нескольких попутчиков, но таких что-то не находилось. Так что пришлось ему, как и прежде, полагаться только на свой посох.

Однажды утром, когда он переходил через пересохшее устье какой-то речушки, Гардинус увидел перед собой живописную долину, у края которой, там, где снова вырастали холмы, стоял древний монастырь цистерианцев[5] – Камподиос[6]. Воткнув посох в землю и тяжело дыша, молодой человек оперся на него. Он пристально вглядывался в строгие очертания храма. Длинная крестообразная базилика показалась ему знакомой, в восточной части поперечного здания он увидел целый ряд часовен. Сам храм с его простыми формами, высокими закругленными окнами и острыми седловидными крышами красного цвета произвел на него глубокое впечатление. Он словно соприкоснулся с несокрушимостью, исходившей от этих стен. Вдруг у Гардинуса появилось ощущение, будто посох хочет вырваться у него из рук, но, возможно, это ему только почудилось, потому что в тот момент он потерял сознание. Как бы то ни было, Камподиос, цистерианский монастырь, стал его судьбой, знамением всей его будущей жизни...

Резкое движение насторожило Гардинуса. Перед ним стоял отец Куллус со стаканом воды.

– Свежая, только что из колодца, преподобный отец!

– Спасибо, дорогой Куллус, – Гардинус отхлебнул глоток, мысленно возвращаясь в настоящее. Он не знал, как братья воспримут его последнюю волю, в особенности отец Томас.

Томас был высокого роста серьезным человеком аскетического вида, с юношеских лет посвятившим себя изучению хирургии и лекарственных трав. Он был автором книги «De morbis hominorum et gradibus ad sanationem», сокращенно «De morbis»[7], объемом в тысячу двести страниц и богато иллюстрированной. Он гордился своим произведением, и в некотором смысле эта книга служила ему напоминанием, что гордыня – это зло.

Руки у него были, как у хорошего хирурга, – длинными, узкими и удивительно ловкими. Сколько раз они служили ему первейшим инструментом! Как, например, несколько лет назад, когда отец Куллус затянул дело с лечением воспалившегося большого пальца. Дошло до того, что палец стал напоминать средних размеров свеклу. Ампутация оказалась неизбежной. Однако Куллусу жаловаться не приходилось: благодаря врачебному искусству отца Томаса и умелой помощи Витуса операция прошла удачно, без тяжелых последствий, хотя палец и пришлось отнять. Но в конце концов это был всего лишь большой палец левой руки. И, утратив его, Куллус не потерял ни своего веселого нрава, ни завидного аппетита.

А Гаудек, который так любит математику! Он уже много лет руководит астрологическим семинаром и пользуется заслуженным уважением у братьев-монахов. Он состоял в постоянной переписке со многими учеными людьми, в том числе с самим Тихо Браге, весьма известным, несмотря на свои молодые годы, датским астрономом[8]. «Да, Гаудек – умнейшая голова и верный друг, – подумал Гардинус. – Он с успехом заменит меня».

И наконец, есть еще Витус, его воспитанник, которого аббат любил, как родного сына. С ним Гардинус поговорит в самую последнюю очередь. Наедине.

– Томас, исполнишь ли ты мое желание?

– Сделаю все, что в моих силах, преподобный отец.

– Я желал бы, чтобы ты делился своими знаниями не только через книги, но и в личных беседах с живущими рядом – с братьями и мирянами.

– Но как, преподобный отец? – мысль отца Томаса напряженно работала в поисках ответа.

– Я желал бы, чтобы ты основал школу и передавал бы людям свои знания на доступном им обиходном языке. Во многих семьях существует обычай передавать домашние рецепты из поколения в поколение, так что какими-то начальными знаниями твои ученики будет располагать. Тем не менее домашняя медицина – это только опыт старины, а о современном состоянии науки простые люди представления не имеют. А они должны знать о лучших и наиболее действенных способах лечения болезней. Не каждой злой болезни суждено по воле Божьей приводить к смерти. Ты, Томас, должен стать тем, кто будет их в этом напутствовать. Чтобы они научились излечивать болезни, до сих пор считавшиеся неизлечимыми. Что ты думаешь о моем предложении?

– Что же, преподобный отец... – отец Томас попытался проникнуться мыслью Гардинуса: основать школу и преподавать в ней – разве это просто? С pueri oblati, пребывающими в монастыре, чтобы научиться чему-то дельному и обрести путь к истинной вере, все несколько проще: они уже сносно владеют латынью и достигли определенного уровня знаний. А как быть с обычными прихожанами? Ну, положим, начать можно с совсем небольшой группы. Все равно, это отнимет немало времени. Времени, которое необходимо ему для проведения собственных опытов. С другой же стороны, от замысла старца просто так не отмахнешься...

– Я согласен с вами, – признал он наконец. – Я попробую организовать преподавание по образу и подобию афинских школ, где знания передавались во время свободного диспута, в форме рассказа, диалогов, в ходе которых проверяется верность суждений. В дидактическом смысле такой путь представляется мне наиболее плодотворным. Зимой мы будем собираться для бесед в крытом помещении. А летом, при хорошей погоде, – в монастырском саду под старым платаном.

Он поймал себя на том, что мысленно уже представляет себя Сократом, которого окружают преданные ученики. Эта мысль польстила отцу Томасу.

– Прислушивайся к гласу народному и говори с людьми о том, что сам знаешь, – улыбнулся Гардинус, прерывая полет мысли ученого монаха.

– Да... в точности так, преподобный отец.

– Кстати, ты должен обучать также искусству чтения.

– Уроки чтения мог бы взять на себя я! – живо вмешался в разговор отец Куллус. – Равно как и уроки письма, поскольку и то и другое одинаково важно. Отлично помню, как минувшим августом одна пожилая крестьянка спросила у зеленщика, свежие ли у него полевые бобы. «А как же, добрая женщина, – отвечал тот и, глазом не моргнув, указал на два слова, написанные на борту его повозки. – Видите, вон там написано: „Свежие бобы“. Конечно, грамотный человек сразу уличил бы его во лжи. Потому что написано было там лишь „Хосе Гонзалес“, имя и фамилия этого ловкача.

– Благодарю за притчу, отец Куллус, – тихо молвил аббат. – Лучшего примера, подтверждающего мысль о том, как важно уметь читать, и подыскать трудно. Единственный, кого нам не хватает, – человека, способного научить простых людей устному и письменному счету, – он вопросительно взглянул на Гаудека.

– Преподобный отец, эту задачу я возьму на себя.

– Но есть тут один важный аспект, мой дорогой Гаудек, – в глазах старца мелькнула улыбка.

– Да, преподобный отец?

– Помилосердствуй на уроках. Не забывай, что многие из твоих учеников пока что умеют считать только на пальцах.

– Разумеется, преподобный отец. А как, к примеру, быть с угловыми функциями?

– Смилуйся над ними, Гаудек! Научи их простым вещам: складывать, вычитать, умножать и делить. Этого с них хватит, чтобы их не обвешивали и не обсчитывали на воскресном базаре, – дыхание Гардинуса сделалось прерывистым. – Слушай, дай мне еще попить воды.

Гаудек осторожно поднес стакан к его губам старца. Аббат пил медленно, мелкими осторожными глотками. Его лицо, черты которого еще недавно были полны силы и выражали непреклонную волю, напоминало сейчас посмертную маску. Он почти не чувствовал ног, и холод неумолимо подбирался к сердцу. Однако, пока еще он жив, то, что он собирался им сказать, он скажет.

– Выслушайте меня, братья, – проговорил он, стараясь вопреки слабости произносить слова отчетливо и членораздельно. – Мы обсудили почти все, что представлялось мне важным. Может быть, вы удивлены тем, что в свой последний час мысли мои о людях сирых и малых. Но они все, проживающие вне стен нашего монастыря, – творенья Божьи, и Творец наш любит их всех и каждого в отдельности. Бог, братья мои, велик, добр и всеведущ. Он пребывает в каждой корочке хлеба, которая насыщает нас, в каждом луче солнца, который согревает нас, в каждой улыбке, которую мы видим. Никогда не забывайте об этом. Давайте людям, которые живут вне стен монастыря нашего, побольше от этого Бога. В том числе и потому, что инквизиция, запятнавшая имя Его, в ослеплении своем столь многих успела умертвить.

Он снова отпил из стакана.

– Что же до нашего монастыря, то вам придется выбирать себе нового аббата. У меня и тут есть последнее желание, и я хотел бы, чтобы братья учли его, делая свой выбор.

Его голос звучал сейчас вполне официально.

– Я хотел бы, чтобы мое место перешло к отцу Гаудеку. Я отлично знаю, – быстро добавил он, – что после моей смерти настоятелем должен был бы стать отец Томас. Но душой и телом он целитель и ученый, и мы оказали бы ему плохую услугу, передав в его руки управление обителью нашей. Не так ли, братья?

Томас кивнул с очень серьезным видом. Он думал о своих опытах, о школе, которую ему предстояло основать. Эти хлопоты и впрямь не оставили бы ему ни минуты времени для обязанностей настоятеля монастыря.

– Вы правы, преподобный отец. Никто не знает меня лучше, чем вы.

– Значит, вопрос решен. Гаудек, положи мне под голову еще одну подушку.

Секретарь, которого последнее желание умирающего аббата поразило не меньше, чем остальных, растерянно взял набитую конским волосом льняную подушку.

– Да, сейчас!

– Я помогу. – Витус осторожно приподнял голову и плечи старца, чтобы отцу Гаудеку было удобно подложить подушку.

– Благодарю. А теперь, дорогие братья, я хотел бы остаться наедине с Витусом. Однако, прежде чем расстаться, скажу еще: свое последнее причастие я хочу принять из рук моего дорогого Куллуса.

– Да, конечно, преподобный отец, – смиренно опустил голову отец Куллус.

Братья оставили его келью. Гардинус чувствовал, как холод продолжает сковывать все тело. Уже и бедра, и низ живота словно онемели. Он знал: когда холод доберется до сердца, наступит конец. Но до той поры он должен крепиться.

– Витус!

– Преподобный отец?

– Поди сюда, дай мне руку!

Юноша послушно подошел и сел у края постели. Рука старца на ощупь напоминала пергамент.

– Так, хорошо... Есть несколько вещей, которые я должен сказать тебе. Они важны для твоей будущей жизни. – Старец ненадолго умолк. – До сих пор ты считал, наверное, что, подобно некоторым мальчикам из pueri oblati, оставлен у нас в Камподиосе своими родителями. Это не так... Ты не был оставлен у нас, тебя нашли... Это я тебя нашел... Ты, маленький плачущий ребенок, лежал у главных ворот обители...

– Вы... Вы нашли меня?! – Витус едва не потерял дар речи. Он знал, что подросткам иногда с умыслом не говорят о том, кто их родители, поскольку монахи из Камподиоса считали, что слишком прочные земные узы препятствуют близости к Богу. И поэтому Витус никогда не спрашивал об отце и матери. Он привык к мысли о том, что аббат – его отец, а монахи – его семья. Но все же втайне надеялся, что в один прекрасный день узнает о своем происхождении.

– Да, Витус. Это было двадцать лет назад, anno Domini 1556.

– Но почему же вы никогда об этом не говорили, преподобный отец?

– Не хотел отягощать тебя мыслями об этом. Кроме того, я всегда думал о том, что когда-нибудь ты снимешь рясу и сменишь ее на обычное платье горожанина.

– Подождите, подождите! – грудь Витуса словно металлическим обручем сжало. – Как вы нашли меня? И почему вы полагаете, что мне не суждено всю жизнь носить рясу?

– Пожалуйста, успокойся и... не слишком... торопи меня. – Старец с трудом дышал. – Чересчур... много вопросов сразу...

Он с любовью вглядывался в лицо юноши. Глубокие серые глаза сосредоточенно смотрят на него. Светлые волосы обрамляют высокий лоб, тонкий аристократический нос, выразительный рот и ямочка на подбородке, из-за которой Витус втайне переживал...

Как все мило и знакомо в этом лице!

Витус был воплощением здоровья, правильного телосложения, ладный и ловкий. Мало того, Всемогущий наградил его еще одним качеством – постоянным присутствием духа и сметливостью. Успехи, которых он добился на поприще artes liberales[9], а также в области хирургии и траволечения, были лучшим тому доказательством. Не удивительно, что они так близки с отцом Томасом.

– Постараюсь ответить на все твои вопросы, – кивнул старец, не открывая глаз. – Ты хотел бы знать, почему... я считаю, что монашество... не твой удел? Вот мой ответ: до той поры, пока ты... ощущаешь в себе столь сильную жажду обрести... знания, ты будешь не в состоянии... отдавать все свои силы вере. А Богу не служат... вполсилы. Помимо этого... я считаю, ты из тех людей, которым для всего, во что они должны верить, требуются... доказательства. А Богу нет нужды доказывать то... о чем он говорит.

– Я ежедневно возношу молитвы, чтобы вера моя укрепилась, – вздохнул Витус.

– Утешься, сын мой: есть множество выдающихся людей, испытывавших в юности сомнения... подобно тебе. Но с каждым годом, приумножая знания, они испытывали все большее благоговение по отношению к тому, чего они... не знают, – к Самому Богу.

В разговоре возникла пауза. Старик собирался с силами, чтобы продолжить беседу. Витусу же требовалось время, чтобы воспринять все, сказанное старцем. По сути дела, он совершенно прав. Не раз и не два в течение последних месяцев он задавал себе вопрос, желает ли он, чтобы вся его жизнь, день за днем и год за годом, текла по единожды принятым правилам. И все громче звучал внутри него голос: «Нет, это не по мне». Однако, если он не останется в монастыре, куда ему податься?

– Неужели вы ничего не знаете о моих родителях, преподобный отец?

– Я хочу рассказать тебе, что произошло тогда, 9 марта anno 1556.

– В день моего рождения?

– Строго говоря, ты родился не 9 марта. Просто в этот день я тебя нашел. И «назначил» его твоим днем рождения, – старец глубоко втянул воздух и продолжал почти шепотом, но без затяжных пауз: – Это было примерно за два часа до утренней молитвы, когда я вышел за главные ворота Камподиоса, чтобы отправиться в Пунта-де-ла-Крус. Там лежал при смерти крестьянин, которого я знал уже много лет, – благочестивый христианин, который, конечно, заслужил прощение всех его грехов. Я мысленно готовился произнести слова, которыми провожу его в последний путь, как вдруг услышал какие-то звуки, которые доносились от кустов шиповника, росших неподалеку от дороги. Сначала я подумал, что мне послышалось, но вот эти звуки повторились. Я осторожно подошел поближе, думая, что увижу новорожденных котят, а рядом их мать, готовую на все ради их спасения. Каково же было мое удивление, когда я увидел дитя в красной пеленке...

– И этим ребенком был я?

– Верно, сын мой. Но позволь мне продолжить... Я, значит, поднял тебя и внимательно всего оглядел. Я не слишком-то разбирался в грудных младенцах, однако сразу понял две вещи: ребенку от роду недели три, может, месяц – не больше, и дитя это больно. Лицо у тебя было иссиня-красным, а маленькие щечки – холодными, как лед, хотя само тельце горело. Приглядевшись повнимательнее, я, разумеется, понял, что держу в руках мальчика. «Сколько времени он мог пролежать вот так, на сырой земле?» – спрашивал я себя. Я сообразил, что тебе немедленно нужна помощь опытного врача! Вернувшись в монастырь, я передал тебя отцу Томасу, твердо рассчитывая, что он тебя своими заботами не оставит и жизнь твою спасет...

Вернулся я в Камподиос на другой день к вечеру, потому что крестьянин отходил долго и тяжело. Едва переступив порог монастырского лазарета, я по выражению лица братьев, обступивших твою постель, догадался, что дела неважные. Отец Томас поставил диагноз «двустороннее воспаление легких». Никто из братьев не верил, что ты выдюжишь. Тем не менее отец Томас сделал все, что мог. Чтобы понизить температуру, он впрыснул тебе горячую сыворотку бычьей крови, растирал грудь камфорным маслом, чтобы облегчить тебе дыхание, и прикладывал холодные компрессы к твоим крохотным ножкам. Воистину, он так трогательно заботился о тебе... Никогда прежде я его таким не видел.

Когда около полуночи отец Томас заснул от усталости, за тобой стал ухаживать я, но под утро и меня сморил сон. Проснулся я, когда за окном давно уже стоял светлый день. Весь распорядок моей монашеской жизни был нарушен. Первым делом я подумал о заутрене, которую пропустил, а тем самым упустил возможность помолиться за тебя. В ответ на свои невеселые мысли я услышал требовательные крики из другого угла комнаты.

«Слава Иисусу Христу!» – воскликнул я, не веря ушам своим... Это впрямь произошло: ты пережил эту ночь, и кризис миновал. Всевышний вторично даровал тебе жизнь... – Жизнь по-латыни vita, а в мужском роде – vitus. Так пусть это и станет твоим именем, решил я.

Губы Витуса безмолвно повторили это имя, неожиданно по-новому зазвучавшее для него.

– Витус... И что, нет никаких сведений о том, кто я и откуда взялся?

– Сведений? Н-ну... – едва слышно прошептал старец, – есть, пожалуй, один знак. Но я не хотел бы, чтобы у тебя возникли напрасные надежды. Может быть, это ничего и не значит.

– Знак? Какой знак?

– Не торопи меня, мне совсем трудно дышать. – Гардинус попытался глубоко вдохнуть, чувствуя, что силы его на исходе. Он заморгал глазами, потому что свет дня начал меркнуть для него, но все-таки еще раз приподнялся на подушке: – Когда я нашел тебя, я кое на что обратил внимание: пеленкой тебе служил платок из тяжелой камчатой ткани.

– Из камчатой ткани? – удивился Витус. – Какой необычный материал для детской пеленки!

– Правильно. Но что меня особенно удивило, так это вытканный на платке герб. – Старец указал глазами на дальний угол комнаты:

– Видишь мой дубовый сундук?

– Да, преподобный отец.

– В нем он и лежит.

Несколько шагов, и Витус оказался перед сундуком, достал из него платок. Это была тяжелая ткань, в два раза больше, чем обычная пеленка. За долгие годы пребывания в сундуке платок слежался, но был в полной целости и сохранности.

– Дай мне пощупать его рукой... Да, это он, тот самый, никаких сомнений... – узловатые пальцы прощупывали золотистые нити, которыми в верхнем углу платка был вышит рычащий лев. Подобно змее, тело льва обвивалось вокруг какого-то круглого объекта.

– Взгляни-ка, это округлое нечто напоминает земной шар, или, вернее, глобус. – Его пальцы продолжали ощупывать платок. – На первый взгляд, мы видим в самом центре стилизованный корабль, но при ближайшем рассмотрении ты заметишь, что оба паруса у него не только треугольные, но и являются как бы зеркальным отражением один другого.

– Вижу, вижу! – кивнул Витус. – А что вы скажете о льве?

– Лев как геральдический элемент мало о чем говорит. Он встречается на гербах дворян всего мира. А вот двойные паруса могут оказаться символом, единственным в своем роде, тем более, что каждый из них несет свой знак.

Ладони старца разгладили платок, чтобы Витус мог разглядеть каждую мелочь. Тот пристально разглядывал и сравнивал оба паруса.

– На левом мы видим крест, а на правом – меч!

– Все так и есть. А теперь приглядись к корпусу корабля. Киль полукруглый и проходит тем самым строго параллельно экватору, отчего возникает впечатление, будто судно находится в кругосветном плавании.

– И что бы это могло означать? – вопросительно взглянул на него Витус.

– Я долго размышлял над этим. Предположим, округлый предмет действительно символизирует шарообразную форму Земли (тебе известно, что этот тезис церковью отрицается и что немало его сторонников приняли смерть на костре). Да, если допустить это, можно предположить, что носители этого герба были мореплавателями.

Старец умолк, с трудом переводя дух. Затем продолжил:

– Куда определеннее представляются мне символы меча и креста. То и другое служит доказательством религиозности и воинственности носителей герба.

– Преподобный отец, вы считаете, что это герб моей семьи?

– Ах, Витус... Камчатый платок сам по себе мало что значит. Откуда нам известно, кому он принадлежал? Кто-то завернул тебя в него и положил перед воротами нашей обители. Одно я знаю точно: ни одному из испанских родов этот герб не принадлежит. – Он слабо улыбнулся. – Если это твой герб, выходит, по происхождению ты не испанец. Что меня вовсе не удивляет, ибо горячности, свойственной иберийцам, я в тебе никогда не замечал...

Витус в глубокой задумчивости поглаживал платок. Он не знал, кто его родители, но всегда считал себя испанцем. А теперь он неизвестно кто. У него ни родителей, ни родины, ни будущего, и даже именем своим он обязан перенесенной в младенчестве хвори.

Ощущение полнейшего одиночества охватило его.

Юноша отвернулся, чтобы скрыть свою слабость, но рука старца потянула его к себе.

– Будь мужественным, сын мой, – прошептал Гардинус, и Витус к своему удивлению заметил, что старец вот-вот прослезится. – Начни новую жизнь, иди в мир, борись, сражайся. С какой радостью я был бы рядом с тобой... – Он легонько похлопал Витуса по спине. – Прошу тебя, открой сундук еще раз. На самом дне ты найдешь кошель.

Витус перебрал содержимое сундука. В основном там были сложены старинные фолианты.

– Вот он, преподобный отец!

– Выложи все, что внутри него, на табурет.

Крупные золотые монеты со звоном упали на табурет. Они блестели даже в полутьме кельи.

– Это пять двойных золотых эскудо, – прошептал Гардинус. – Теперь они твои.

– Мне не нужны деньги, преподобный отче.

– Возьми, я настаиваю на этом. В миру ты без денег не обойдешься.

Витус подчинился воле умирающего и положил деньги обратно в кошель. Он очень мало знал о мире и не представлял, куда направит свои стопы. Но тем не менее испытывал желание познать мир.

Гардинус, угадавший его мысли, прошептал:

– Я был уверен, что тебе захочется открыть эту тайну. Но нужно хорошо обдумать, в какую сторону идти искать.

– Да, преподобный отец. У меня такое чувство, словно предстоит отыскать иголку в стоге сена.

– Точно. Поэтому нужно сделать этот стог по возможности поменьше.

– О чем это вы?

– Сузить пределы поиска, приняв как наиболее вероятные два-три обстоятельства. Во-первых, мы сочтем, что этот герб – твой фамильный герб. Это исключает твое испанское происхождение. Во-вторых обратим внимание на твою внешность: она служит доказательством, что ты, скорее всего, родом с севера Европы.

– Да, но и север Европы велик, – в голосе Витуса сквозило сомнение.

Аббат Гардинус покачал головой, собирая все свои оставшиеся силы. Холод уже коснулся его сердца, смерть не медлила. Что ж, ему требуется немного времени. Старец заговорил вновь:

– Я говорю об Английском королевстве. Отправляйся в Англию. Лондон – узловой пункт, где сходятся морские пути из самых разных стран. Там, возможно, ты встретишь кого-нибудь...

Утомленный, он умолк.

– Англия, – повторил Витус.

Старец сделал выбор за него. И все выглядело как будто совершенно логично, естественно. Неужели Англия и есть тот самый стог сена?

Витус почти ничего не знал об этой стране. Там, по слухам, живут предприимчивые торговые люди и отчаянно смелые мореходы. Однако их суда считались смехотворно малыми и, по мнению испанцев, ни в какое сравнение не шли с галеонами его величества Филиппа II. Попасть в Англию отсюда можно только морем.

– На судне... в Англию... – едва слышно прошептал Гардинус. Черты лица его застыли. Он понимал, что сил для принятия последнего причастия не достанет. Но все в Божьей воле. Господь уже предупредил его и позвал к Себе. Значит, все в порядке.

Медленно, очень медленно аббат Гардинус поднял руку в последний раз, чтобы перекреститься.

– Подай мне... распятие...

Мысли Витуса смешались, когда он, встав на табурет, снимал распятие со стены. Посмотрел вниз. И увидел маленького старого человека, душа которого расставалась с телом. Витус положил распятие на его впалую грудь и сплел руки старца поверх него.

– Преподобный отец! – услышал он свой голос. – Прошу вас, отче, умоляю! Ну не умирайте!

Слезы неудержимо покатились из его глаз. Плечи дрогнули, и впервые за всю сознательную жизнь юноша зарыдал от отчаяния. И тут он в последний раз услышал голос, доносившийся, казалось, из потустороннего мира:

– Кто с Богом... жил, тот и умрет... с Богом...