Тридцать лет среди индейцев: Рассказ о похищении и приключениях Джона Теннера

Введение д-ра Эдвина Джемса к жизнеописанию Теннера

Джону Теннеру, о жизни и приключениях которого рассказывается в этой книге, теперь около 50 лет. Он крепкого телосложения, держится прямо. В нем чувствуется большая физическая сила, выносливость, энергия, но перенесенные тяжелые испытания и лишения не прошли для него бесследно. Некогда привлекательные черты лица носят отпечаток раздумья, страстей, приближающейся старости. Живой, проницательный взгляд голубых глаз выдает суровый, непреклонный и пылкий характер, заставлявший трепетать от страха многих индейцев, когда Теннер жил среди них. Покорность и уступчивость, которые он вынужден теперь проявлять, находясь в зависимом положении среди белых людей, претят его характеру.

Воспитанный с детских лет в принципах и правилах, составляющих основу морального кодекса чуждых лицемерию и неиспорченных индейцев, Теннер своими представлениями о том, что плохо и что хорошо, что честно и что нечестно, конечно, резко отличается от белых. В обществе индейцев, признающих право на личную месть чуть ли не единственным средством зашиты личной собственности и единственным барьером, разделяющим людей, Теннер чувствовал себя одиноким, лишенным настоящей дружбы. В этих условиях его сознание, естественно, не могло формироваться в духе той терпеливой, кроткой покорности, которая культивируется в цивилизованном обществе, где строгий закон охраняет многие права человека. Поэтому тонкое чувство справедливости уживается в Теннере с неутолимой, неистовой жаждой мести, столь характерной для индейского образа мыслей. Обстоятельства, заставившие Теннера жить среди людей диких, не знающих законов, принудили его рассматривать себя судьей в любом споре и прежде всего судьей своих поступков. И если, оказавшись недавно в более организованном обществе, он в случаях тяжелого оскорбления или невыносимого угнетения считает себя вправе требовать удовлетворения или прибегать к самозащите, пользуясь привычными способами, его поведение не должно нас удивлять: такой образ действия, вошедший у него в привычку под влиянием установившихся обычаев, кажется ему единственно правильным и честным, Теннер вернулся в цивилизованный мир слишком зрелым, чтобы у него выработались навыки, более соответствующие новым условиям. Достойно сожаления, что, находясь среди нас, Теннер постоянно сталкивается с людьми, которые настолько утратили чувство элементарной честности, что сознательно используют его незнание обычаев цивилизованного общества в корыстных целях. Сам он всегда поступает справедливо и великодушно, если только несправедливость или оскорбление не пробудят в нем ненависти и жажды мести. Благодарность он проявляет так же неукоснительно и пылко, как и ненависть.

На этом мы закончим описание свойств характера Теннера, ибо его собственные рассказы о мире индейцев и пережитых там приключениях отражают их как нельзя лучше.

К повести о жизни Теннера, пожалуй, подошел бы ставший уже избитым эпиграф:

Вышеприведенные замечания, возможно, были бы упущены, если бы в месте последнего пребывания нашего рассказчика он не подвергся столь тяжким обвинениям. Проявившиеся там различия во мнениях объясняются, как мне кажется, только своеобразием индейского образа мыслей, неизгладимо запечатлевшегося в уме Теннера. Однако независимо от того неодобрения или недовольства, которые при известных обстоятельствах возбуждает у нас такой образ мыслей, нужно всегда относиться снисходительно к одинокому дикарю, вырванному из привычной обстановки и оказавшемуся в обществе цивилизованных людей с их манерным поведением и сложными общественными установлениями.

Стремлением помочь этому несчастному человеку найти общий язык со своими соотечественниками и продиктовано решение передать историю жизни Теннера по возможности его собственными словами. Сам рассказчик отнюдь не лишен того своеобразного красноречия, которое свойственно индейцам. Но так как это красноречие проявляется скорее в жестах, интонациях и мимике, чем в словах и фразах, то стиль повествования Теннера самый безыскусный. Хотя эта простота, вероятно, не понравится поверхностному читателю, надо надеяться, что человек с пытливым философским складом ума, несомненно, заинтересуется возможностью изучить примитивную логику человека, долго испытывавшего на себе влияние типичных условий первобытной жизни. Следует особенно подчеркнуть, что вся история передана так, как она была рассказана, то есть она создавалась без наводящих вопросов, подсказываний, указаний. Единственная просьба, с которой обращались к рассказчику, это ничего не утаивать. Все замечания, касающиеся характера или поведения людей в стране индейцев или в пограничных районах, а также наблюдения над условиями жизни индейцев принадлежат исключительно Теннеру. При этом допущена лишь одна вольность: сокращены или совсем опущены некоторые подробности охотничьих приключений, воспоминаний о походах и других событиях, не имеющих существенного значения в жизни индейцев, но на которых за отсутствием другой духовной пищи они очень любят подробно останавливаться во время своих долгих бесед. Возможно, некоторым читателям рассказ показался бы еще занимательнее, если бы таких сокращений было больше. Но надо помнить о том, что жизнь дикарей, как и жизнь цивилизованных людей, складывается из ряда мелких событий; каждое из них в отдельности незначительно, но, чтобы получить полное представление о той или другой жизни, их нельзя отбрасывать.

Читатель, не знакомый с историей индейских племен и условиями их существования, может усомниться в правдивости отдельных описаний Теннера. Некоторые, вероятно, потеряют доверие к автору, прочитав о пророческих снах, о сбывшихся предчувствиях и предсказаниях, о вмешательстве в дела людей невидимых духов. Одним читателям Теннер покажется смешным и доверчивым, другим, напротив, неискусным лжецом. Но так же будет выглядеть любой из нас, если он всерьез начнет говорить о вещах, которые благодаря повышению образовательного и культурного уровня давно считаются «бабьими сказками». Для пояснения этого положения нет необходимости ссылаться на Коттона Мазера или на других его современников, не менее прославленных за их ученость, чем за их примерную набожность. История развития человеческого разума во все века и у всех народов изобилует примерами легковерия, весьма схожего с тем, которое мы склонны высмеивать или по поводу которого мы сокрушаемся, когда обнаруживаем его у дикарей. Но чтобы понять образ мыслей индейца, не надо забывать о том, что природный критический ум нашего рассказчика постоянно находился под влиянием веры в вездесущую силу провидения, которое часто вмешивается в судьбы людей. Теизм Теннера был, вероятно, чище и непоколебимее, чем у его непросвещенных товарищей, но его верования во многом совпадали с индейскими. Так, например, Теннер реже, чем другие, становился жертвой обмана постоянно появляющихся среди индейцев исступленных пророков; и все же, не доверяя полностью своему внутреннему чутью, он не всегда осмеливался относиться с презрением к их трюкам и высмеивать их предсказания.

Индейцы, как и все другие люди в минуты тяжелых лишений или непосредственно нависшей над ними грозной опасности, взывают к помощи высших существ и часто верят в то, что они милостиво снизойдут к их мольбам. Такие верования не должны удивлять набожных людей и не покажутся странными тем, кто изучает восприятие человеческим интеллектом различных превратностей жизни. Ведь не считаем же мы чем-то противоречащим истинной религии или здравому смыслу предположение, что единый для всех бог проявляет одинаковое милосердие ко всем, кто ему искренне поклоняется. Очевидно также, что свойственные человеку религиозные чувства превращаются в инструмент, при помощи которого сильные умы воздействуют на более слабые.

У индейцев, точно так же как и у других народов, со времен вождей-философов, руководивших Исходом Десяти тысяч[17], и до наших дней религия служит орудием в руках меньшинства, которое в силу своего умственного или случайного превосходства присвоило право управлять большинством.

Многие особенности рассказа Теннера, несомненно, объясняются своеобразием его мышления или превратностями его судьбы; но даже если мы сделаем на это допустимую скидку, перед нами откроется весьма мрачная картина жизни нецивилизованного человечества.

Не было бы ничего удивительного в том, если бы, получив определенное представление о нашем крайне неодобрительном отношении к некоторым вещам, Теннер проявил известную сдержанность при передаче подробностей своих приключений среди людей, чьи взгляды во многих отношениях так резко расходятся с нашими. Он откровенно рассказал о некоторых мелочах, которые, с нашей точки зрения, заслуживают сурового наказания. Не исключено, что самые неприглядные проступки рассказчик скрыл. Но нельзя забывать, что действия, которые мы считаем неприглядными, более того, уголовными преступлениями, рассматриваются индейцами как проявление высокой добродетели. Ни в одном месте своего рассказа Теннер не предстает перед нами в более невыгодном свете, чем там, где он со всеми подробностями сообщает о своей жестокости по отношению к несчастной пленной девочке, из-за чьей неосторожности в середине зимы сгорела его палатка и все скромное имущество. Подобная жестокость, как и широко распространенный среди чайпеваев и других северных индейцев, а также в меньшей степени у иных племен обычай бросать на произвол судьбы больных, стариков и умирающих, напоминает нам, что мы многим обязаны цивилизации, даже когда она проявляется в как бы подсознательной и естественной учтивости. Однако поведение индейцев во всех таких случаях отнюдь не противоестественно – они просто подчиняются сильному, хотя и неосознанному инстинкту, неуклонно побуждающему их к самосохранению. Как великолепно работает тот сложный механизм, который так часто позволяет преодолевать или контролировать слепой инстинкт, принося интересы, счастье и жизнь отдельного индивидуума в жертву интересам всего общества в целом!

Описания Теннером ужасов и трудностей жизни диких людей, видимо, свободны от преувеличений или искажений. Едва ли найдется человек, который, прочитав эту книгу, не проникнется состраданием к столь обездоленной, униженной и попавшей в безысходное положение расе. Хочется верить, что рассказ Теннера привлечет внимание просвещенных и доброжелательных кругов общественности к нуждам тех, кто еще «пребывает в темноте». Тщетно пытаемся мы обмануть себя и других, утверждая, будто во всем, что «связано с моралью и перспективами на будущее, индейцы только выиграли от общения с белыми»[18]. Кто, например, всерьез поверит, будто продажа индейцам алкогольных напитков «не увеличила перечня их преступлений и не вычеркнула ни одну из их добродетелей»? Немногим из нас представляется возможность, да и мало у кого возникает желание посетить индейцев в обитаемых ими отдаленных уголках или хотя бы в пограничных поселениях. Но все, кому удалось там побывать, убеждались, что где бы и в каких бы целях индейцы ни соприкасались с белыми, от этих контактов крайне тяжело и непоправимо страдали моральные устои аборигенов. Каждый непредубежденный человек, который захочет ознакомиться с многочисленными опубликованными для сведения широкой публики сообщениями, убедится в том, что, несмотря на все доброжелательные попытки отдельных лиц или благотворительных обществ и правительственных учреждений, отношения между двумя расами за последние 200 лет всегда приводили к угнетению и разорению индейцев.

Одной из главных причин этого очевидного и прискорбного изменения в положении индейцев следует признать скупку у них пушнины, которая началась с самого раннего периода колонизации. Рассказ Теннера проливает некоторый свет на приемы, характерные для той торговли, которая некогда велась на северо-западе Америки, а теперь практикуется и на территории, принадлежащей США. Хотя Теннер не является ни государственным деятелем, ни политэкономом, все же его высказывания можно рассматривать как правдивое суждение о том влиянии, которое оказывает торговля с белыми на аборигенов. Индейцы, обитающие на обширной территории, где действовала пушная «Компания Гудзонова залива», лишь совсем недавно благодаря слиянию двух конкурировавших фирм были избавлены от бед, связанных с их конкурентной борьбой. Но заодно они лишились и некоторых выгод. Среди других преимуществ, которые ожидаются от окончания конкурентной борьбы, самое главное – это прекращение продажи индейцам спиртных напитков. Служащим и разъездным агентам факторий, расположенных в самых отдаленных глубинных районах, строго запрещено продавать индейцам даже небольшое количество водки или вина. Этот запрет принес несравненно больше пользы, чем все меры, принимавшиеся в более отдаленные и недавние времена как правительством, так и благотворительными обществами. Он продиктован трезвой предусмотрительностью и стремлением к получению барышей. Скупщики пушнины хорошо знают, как влияет виски на индейцев, и указывают на возможность пресечения этого зла.

В старое время, когда весь северо-запад Американского континента был ареной ожесточенной конкурентной борьбы между враждовавшими скупщиками пушнины, все преимущества и недостатки той системы, которая по сей день существует в США, ощущались в самых отдаленных и труднодоступных уголках этих глухих районов. Индеец, вероятно, всегда мог получить за свои меха более высокую цену, чем в настоящее время. Он всегда имел также возможность отравлять себя и свою семью по более или менее сходной цене. То, что индеец добывал на охоте, он распределял и продавал с таким расчетом, чтобы получить как можно больше смертоносного зелья. Вот почему во время ожесточенной конкурентной борьбы между торговыми компаниями было обнаружено, что она приводит к одинаково быстрому вымиранию и охотников и пушного зверя.

Зависимость между торговой конкуренцией и запасами пушнины, ради которой скупщики посещали эти отдаленные районы, стала особенно бросаться в глаза, как это всегда бывает в районах, слишком удаленных для того, чтобы на них распространялась юрисдикция правительства цивилизованного государства. Да и как могли отдельные лица или даже группа людей ограничивать бессмысленное истребление зверей, а тем более прекратить его, в условиях хищнического, нерегулируемого отстрела животных кочующими индейцами. Кроме того, всегда нашелся бы скупщик, который, стремясь к наживе, свел бы на нет любое разумное мероприятие по ограничению охоты. Так случилось, что районы, изобиловавшие дичью, за несколько лет были полностью истощены, а их население могло спастись от голодной смерти, только перебравшись в другие, менее опустошенные области. Но куда бы ни уходил индеец, за ним шел торговец, подобно тому как волки и канюки постоянно следуют за стадом бизонов.

В настоящее время дело изображается так, будто переходы индейцев из одного охотничьего угодья в другое полностью контролируются скупщиками пушнины. Самые доходные районы территории, находящейся в ведении «Компании Гудзонова залива», расположены в лесах. С индейцами прерий, живущими почти исключительно охотой на бизонов, скупщики этой компании вступают в сношения только в редких случаях: при посещении охотниками факторий, где белые скупают у них за наличные деньги различную пушнину. У жителей прерий почти нет другого имущества, кроме лошадей, луков, стрел и одежды из шкур. Эти индейцы настолько независимы, а добываемая ими дичь имеет в глазах скупщиков такую незначительную ценность, что компании обычно не мешают им заниматься чем они хотят, но никогда не выдают им кредитов. Иначе обстоит дело с индейцами, обитающими в лесах. Эти индейцы остро ощущают потребность в боеприпасах, ружьях, капканах, топорах, шерстяных одеялах и других изделиях, ввозимых торговцами извне; если лишить их всех товаров, пользоваться которыми они давно привыкли, то с наступлением зимы охотники попадут в безвыходное положение. Даже в период конкурентной борьбы пушных компаний, а в еще большей степени в настоящее время индейцы так хорошо осознали свою зависимость от скупщиков, что всегда честно и в срок расплачиваются за отпущенный им кредит. Купцы теперь выработали своеобразную тактику: как только запасы дичи на какой-нибудь территории начинают истощаться, они просто оттуда уезжают и основывают факторию в другом районе; индейцам ничего не остается, как следовать за ними. Через несколько лет в таких обезлюдевших районах количество пушных зверей почти восстанавливается. Этому способствуют также и два других запрета. Служащим и агентам торговых компаний не разрешается покупать шкурки некоторых животных, убитых до того, как они достигли определенных размеров; запрещается также применять капканы, в которые могут попадаться как взрослые животные, так и молодняк.

Такие строгие законы, которые монопольная торговая компания в своих же интересах будет насаждать и поддерживать, несомненно, должны несколько улучшить нравы северных охотников. Но смогут ли эти преимущества компенсировать связанное с ними жестокое вымогательство мехов у индейцев, покажет будущее. Совершенно ясно, что все меры, принятые и осуществляемые правительством для поддержания пушной торговли, направлены на то, чтобы индейцы оставались по-прежнему искусными охотниками. Вот почему они в конечном счете противостоят попыткам приблизить индейцев к нашей цивилизации, прививая им навыки оседлой жизни, привязанность к земле и любовь к ремеслу. Правда, климат и почвы на большей части территорий к северу от Великих озер едва ли пригодны для иных поселенцев, кроме закаленного охотничьего народа, а ему, видимо, не приходится рассчитывать на более мягкое управление, чем тот деспотизм, который насаждают торговые компании.

Но в пределах США много нецивилизованных племен рассеяно не только по бескрайним лесам, но и по приветливым плодородным равнинам, где можно с успехом насаждать ремесло и цивилизацию.

Здесь у торговых компаний мало шансов превратиться в охраняемые законом привилегированные монополии. Но и в таком виде, в каком они все еще существуют и будут существовать, эти компании представляются неисчерпаемым источником бедствий для индейцев. Вот почему позволительно надеяться, что в будущем остаткам индейских племен удастся вырваться из оков пушной торговли, став независимыми от нее как от единственного источника средств к существованию.

Отношения между вторгшимися на американскую землю европейцами и их соседями-варварами за истекшие два столетия заметно изменились. Они как бы поменялись местами. Те, кто сейчас стал всесильным, были некогда совсем слабыми. Те, кто теперь предлагает свое покровительство, раньше дрожали от страха перед превосходящей их по силе расой, которая так скоро начала гибнуть под натиском пришельцев. В ранние периоды истории колонизации ни религиозный пыл миссионеров, стремившихся обратить индейцев в другую веру, ни более разумное проявление истинного человеколюбия не могли преодолеть сильной ненависти к дикой расе. Ненависть эта объяснялась слабостью и зависимым положением колоний, а также нуждой, заставлявшей наших предков вторгаться в законные владения индейцев. В трудах наших первых историков, особенно пуританских проповедников из Новой Англии, индейцы обычно изображались как жестокая, одержимая бесом раса, их называли дикими зверями, кровавыми собаками, дьяволами-язычниками; ни один эпитет не считался слишком оскорбительным, ни одно проклятие не было слишком чудовищным, когда ими осыпали индейцев[19]. Вероятно, по мере того как индейцы теряли былое устрашающее могущество, ненависть к ним белых начала притупляться. Постепенно проявление дружелюбия и сострадания к этой расе, родившейся под несчастной звездой, стало даже считаться признаком хорошего тона. И действительно, были сделаны некоторые усилия (больше, конечно, на словах!) приблизить их к цивилизации и обратить в истинную веру. Изредка среди наших государственных деятелей появлялся человек типа Пенна или среди духовных лиц – типа Эллиота или Брэнера. Некоторыми из них руководили бескорыстная доброжелательность и любовь к естественной справедливости, когда они упорно и самоотверженно стремились облегчить положение индейцев и принести им пользу. Если наивно верить всем утверждениям многих наших современников, говорящих и пишущих на эту тему, то в отношениях к нашим индейским соседям мы руководствуемся лишь горячим желанием делать все что только возможно в их интересах. Но если подлинные чувства широких кругов проверить более надежным эталоном – государственными мероприятиями, – то придется признать, что и современное поколение с не меньшим рвением и упорством, чем наши предки, способствует полному истреблению этих «кровожадных язычников-ханаанеян». Откровенно говоря, как в прошлом, так и теперь весьма удобно считать индейцев одержимой бесом расой, которой неисповедимыми путями провидения было предначертано внезапное и полное уничтожение. Такой взгляд хорошо согласуется с удобной догмой философов-моралистов, согласно которой тот, кто лучше других умеет пользоваться землей, должен согнать с нее и лишить собственности владельцев, которые из-за невежества или лени оставили ее необработанной. Едва ли здесь нужно доказывать несправедливость такой точки зрения. Как видно, закон vis major [высшей силы. – Ред.] одинаково обязателен для обеих сторон; поэтому в настоящее время мы не можем прекратить вытеснение индейцев, так же как индейцы не в силах препятствовать такому вытеснению. Улучшение положения индейцев, эта столь длительно обсуждавшаяся тема, ставит перед нами теперь два чрезвычайно важных вопроса: 1) сможем ли мы добиться своим вмешательством каких-либо результатов; 2) есть ли у нас, как у народа в целом, намерение предотвратить гибель индейцев.