Люди и ложи. Русские масоны XX столетия

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мой интерес к русскому масонству начался в тот день, когда началось мое личное знакомство с русскими масонами, не потому что это были исключительные люди, а потому что они были люди исключительного времени и играли в нем исключительную роль.

Книга эта написана не только для специалистов, но и для рядового интеллигентного читателя, знающего, что такое Февральская революция, кто такие – «союзники», и кто заключил сепаратный мир с Германией со стороны России, закончив таким образом Первую мировую войну. Имена масонов откомментированы в Биографическом словаре; о не-масонах сведения даны либо в самом тексте, либо в примечаниях. Действующие лица принадлежали к поколению моих родителей, т.е. родились между 1860 и 1880 гг. Личного знакомства до отъезда из России у меня с ними не было, и быть не могло, но имена их звучали для меня привычно еще в ранние годы. Я далека от намерения сравнивать собственное детство с детством Набокова, который, через своего отца, знал тех, кто так или иначе имел касательство к Государственной Думе или кадетской партии. М.М. Винавер и И.В. Гессен звали его Володей, и он буквально вырос на коленях у Родичева и Петрункевича. У нас в доме бывал один-единственный член Думы и ЦК кадетской партии, М.С. Аджемов, товарищ моего отца по Лазаревскому институту Восточных языков (за час до его прихода меня предусмотрительно гнали спать). После этих званых вечеров, раза два в год, утром еще пахло аджемовской сигарой, когда я уходила в гимназию. А также иногда в неурочный час, около десяти вечера, заходил ночной гость – известный кооператор со странным именем Вахан Фомич Тотомианц, с торчащими из ноздрей и ушей золотистыми пучками вьющихся волос.

С материнской стороны были менее почтенные экземпляры прошлого, вернее, позапрошлого поколения, троюродные братья бабушки: В.Н. Коковцев и зловещей памяти министр внутренних дел П.Н. Дурново. Тяжелое было наследие! Я понимала, что гордиться мне ими не приходится, особенно вторым. Я их никогда не видела, потому что они не бывали не только, разумеется, у нас, но и у бабушки: дедушка Караулов был тверской земец, и водился с непочтенными тверскими либералами. Его друзья не встречались с ее родственниками, о которых никогда в доме не упоминалось, когда собирались «тверские вольнодумцы» – Корсаков, Колюбакин и другие. Недавно, работая в одном архиве в США, я наткнулась на пачку бумаг дочери Родичева, Анны Федоровны, умершей в 1930-х гг. в эмиграции, в Швейцарии, – большую часть своей жизни она прожила в доме дочери Герцена, Наталии. В одной из папок оказались записки ее матери, жены Федора Измаиловича, и в них было рассказано, как глубокой ночью 1 марта 1881 г. к ним на тройке со станции в метель прибыл петербургским поездом И.Д. Караулов с ужасным известием «о злодейском убийстве государя». Этим вестником был мой дед.

Мои личные знакомства с масонами начались уже в Париже, в середине 1920-х гг. Мы шли гурьбой с какого-то литературного собрания, и М.А. Осоргин, отстав от других, признался мне, что в Париже недавно восстановлена московская масонская ложа, и он не помнит себя от радости. Почему? Да потому что он – неверующий человек – ужасно любит всякие ритуалы и считает, что каждому человеку они необходимы: они дают чувствовать общность, соборность, в них играют роль всякие священные предметы, в них красота и иерархия.

Таков был мой первый контакт с русским масоном.

Постепенно я стала привыкать к тому, что после позднего сидения в каком-нибудь парижском кафе, когда все расходились по домам, Бунин говорил: «Обедать? В четверг? Но Алданов никогда не может в четверг. Давайте лучше в пятницу. По четвергам он лежит в гробу, на rue Cadet, и вокруг него происходит какой-то таинственный обряд, вы же знаете!» Или мой дядя, бывший директор Учетно-ссудного банка в Ростове-на-Дону, спрашивал меня, знакома ли я с Маклаковым: «Я имел удовольствие (или он сказал «честь»?) познакомиться с ним недавно в одном месте, за ужином. Высокого ума человек!»

Очень скоро, однако, я поняла, что кроме четвергов, есть еще вторники, уже не на улице Кадэ, а на rue de l'Yvette. Ходасевич посмеивался: Ишь ты! Два вечера имеют свободными в неделю, отдых от семейного счастья. Каждому лестно!

Александр Иванович Коновалов был председателем правления газеты «Последние новости», где я 16 лет работала: печатала рассказы и даже стихи, кинокритику, хронику советской литературы, иногда – репортаж, а летом заменяла уехавшую в отпуск машинистку. Когда с НВМ, моим вторым мужем, мы купили перед войной маленький деревенский дом под Парижем, Коновалов приезжал к нам по воскресеньям с Анной Фердинандовной, своей второй женой; я однажды спросила его, когда мы были одни, как он чувствует себя, когда надевает свой передник и стучит молотком три раза по «алтарю»? В это время я уже понимала, что девять из десяти образованных, интеллигентных (преимущественно – столичных) людей, среди которых мы жили, – масоны. Но А.И. в ответ на мой вопрос сделал каменное лицо (ему это было легко, оно у него было малоподвижно), и не произнес ни одного слова.

В начале 1930-х гг. я была приглашена в «Аврору» – смешанную ложу, где были и женщины, и мужчины, и позволялось приводить гостей. Женщины играли в «Авроре» первенствующую роль. Строгостей там было меньше, чем в ложах других «Послушаний». Я знала двух «сестер» – приезжавшую из Лондона к сыну в Париж А.В. Тыркову, члена к.-д. партии, когда-то писавшую в «Речи», и Евдокию Нагродскую, автора популярного и «рискованного» (как тогда говорили) романа «Гнев Диониса»; она, между прочим, была дочерью Авдотьи Панаевой (гражданской жены Некрасова) и в Петербурге дружила с поэтом М.А. Кузминым. Нагродская приняла меня очень тепло. Она после этого еще два-три раза приглашала меня, но скоро увидела, что в ложу входить я не собираюсь. Ни она, ни Тыркова не изменили ко мне своего доброго отношения.

В это же время, или несколько позже, некоторые из моих сверстников, поэтов и прозаиков, были посвящены в русские ложи. Но серьезный интерес во мне не просыпался. Я в те годы работала над биографиями П.И. Чайковского и А.П. Бородина, писала рассказы. Началась война. Меньше чем через десять месяцев Париж был взят немцами, и от прежней жизни остались одни клочья, которых не только нельзя было собрать и привести в порядок, но и не хотелось этого делать.

Здание на улице Кадэ было внутри частично разрушено, священные предметы затоптаны сапогами, библиотека частью сожжена, частью вывезена, и имена «братьев» распубликованы в печати. В списках было приблизительно (на глаз) 9.000 имен французских масонов, и так же на глаз можно было определить один процент имен русских, польских, литовских, еврейских, грузинских и армянских. Большинство этих людей было уже вне Парижа, в «свободной зоне». Эта зона перестала существовать в 1942 году.

Русские масоны были арестованы в июне 1941 г., когда Германия начала войну с Россией. Средний возраст их теперь был 65-70 лет. Оккупанты выловили их с помощью русских нацистов, работавших с немцами. Их продержали несколько месяцев и постепенно выпустили. Многие позже были арестованы вторично и депортированы как «социалисты» и «евреи».

Через неделю после прихода союзников, в начале сентября 1944 г., я вошла в открытые двери здания «Великого Востока» на Кадэ. Всякий мог теперь войти и взглянуть на то, что было сделано с этим центром французского масонства. Потом начался ремонт. И я стала думать о том, что, может быть, мне суждено… не написать книгу, я тогда не думала о книге – но составить каталог имен. И в 1950 г., приехав в США, я начала медленно, не рассчитывая когда-нибудь довести дело до конца, заносить на карточки «каталога» в алфавитном порядке имена. В конце 1950-х гг. я встретила Г.Я. Аронсона, меньшевика младшего поколения, сотрудника «Социалистического вестника». У меня в это время было около ста имен. Ни структура организации, ни ее история, ни ее Мировые Конвенты и чины (или степени) меня тогда не интересовали. Я искала имена, я искала людей. Мне нужны были три русских поколения.

Первое поколение – средний возраст 80 лет – я знала. Это были участники Февраля. Их осталось очень мало. Второе поколение (в возрасте 50-60 лет) было хорошо знакомо мне, я сама приближалась к нему. У братьев третьего поколения, видимо, не игравших никакой роли в восстановлении «Послушаний», и крайне малочисленных, к масонству не было особого интереса. У меня в каталоге было теперь около двухсот имен, из них около ста были мне лично знакомы.

Г.Я. Аронсон, как и Н.В. Вольский (никогда не бывший масоном), сыграли некоторую роль в моей работе. У меня в архиве около ста писем Вольского, и в его архиве, вероятно, моих несколько меньше. Я виделась с Л.О. Дан, с А.В. Тырковой (в Париже и Нью-Йорке). Я замечала, что тайн становится с каждым годом все меньше; на французском, английском и немецком языках теперь начали выходить книги – молчание было нарушено, и обратного хода этому процессу не было. В специальных энциклопедиях, выпущенных в 1960-1970 гг., каждый может прочесть теперь и узнать все, что ему надо: обряды, специальный масонский словарь терминов, роль масонства в наше время, и имена… Это означает только одно: масонство, каким оно было в течение 900 лет, было убито. Но, разумеется, о русском масонстве и о его роли в последние шестьдесят лет ничего написано не было. И на русский, из иностранных статей и книг, ничего не переводилось.

В 1966 г. в одной из периодических публикаций я нашла первую статью о русском масонстве нашего столетия, написанную бывшим масоном: Борис Элькин, в лондонском «Славоник Ревью» (июль 1966, № 34, с. 454-472), видимо, подчиняясь новым веяниям, дал сведения о тайном обществе в спокойном и беспристрастном изложении. Вскоре за этим в американском «Славик Ревью» (декабрь 1968, № 27) появилась статья «Роль русского масонства в Февральской революции», за подписью Натана Смита, профессора новейшей европейской и русской истории (Вашингтон-Колледж, Честертаун, штат Мэриленд). Я написала ему письмо, мы встретились, и после того, как мы увидели, что мы оба заняты одной и той же темой, но с разных сторон подходи к ней, мы стали осведомлять друг друга о наших открытиях. А их в это время было немало.

Наконец, по его инициативе было написано письмо, которое мы размножили и послали в крупные книгохранилища Европы (включая Германию). Ответ через шесть месяцев пришел из Парижа. Нам сообщалось, что русский масонский архив, с 1922 по 1970 год, цел, и доступ к нему будет нам предоставлен, если мы хотим заняться им. Мы выехали в Париж, и когда я вернулась домой, у меня было уже не 220 карточек, а 660.

С этого времени я начала работать над книгой, которую теперь предлагаю читателям. Материал четырех тяжелых ящиков мы с проф. Смитом разложили в 17 нормальных коробок и сделали каталог всех фондов на двух языках, разложив в алфавитном порядке личные бумаги в тридцать папок. Этот архив, как нам сказали, был вывезен накануне падения Парижа сыном известного хирурга, русского эмигранта. Он вернул его не так давно. Никто никогда не вскрывал ящиков, – в этом мы были убеждены, так как пыль на них была в два пальца. Больше я ничего не могу сказать о чудесной судьбе этого архива.

Зимой 1983 г., после того как мною было прочитано около 300 книг, список которых приложен в Библиографии, был готов Биографический словарь, основа книги. Я уехала в Калифорнию и там, в архиве Герберта Гувера, в Станфорде, работала над коллекцией Б.И. Николаевского (более 250 фондов), в бумагах каталогизированных и, особенно ценных, некаталогизированных, поступивших только за год до этого, после смерти AM. Бургиной, многолетней сотрудницы Бориса Ивановича. Из 35 ящиков 18 относятся к архиву В.А. Маклакова и 10 – к архиву Н.В. Вольского. Из 27 корреспондентов Маклакова две трети принадлежали к масонским ложам, – о них читатель прочтет в разделе «Архивные материалы», в конце этой книги.

Постепенно читателю станет ясно, что масонство нашего столетия объединяло великих князей Романовых и социал-демократов, генералов царской Ставки и членов Государственной Думы «прогрессивного блока», людей, известных в свое время всей России, и людей, имена и отчества которых (но не фамилии) остались никому неведомы, и ни в «бархатных книгах» русского дворянства, ни в старых телефонных справочниках Москвы и Петербурга найти их мне не удалось.

Несколько слов о том, как выглядят рукописные материалы в архивах Гувера. За малыми исключениями, люди, родившиеся в прошлом веке, писали исключительно неразборчиво: были адресаты Маклакова, которые отсылали ему его письма, чтобы он им их переписал, были другие, которые сообщали ему, что ни строки не поняли в его письме и привезут ему это письмо на будущей неделе, чтобы он им его прочел. Дневник Маклакова, который он вел с лета 1917 г. до 1924 г., неразборчив на 80%, иногда непонятно даже, на каком языке написаны отдельные страницы – на русском или французском. Керенский, из-за близорукости, писал на машинке почти так же неразборчиво, как и рукой. Записка Кандаурова, видимо, не была перечтена им, и вместо запятых всюду поставлен какой-то загадочный знак – таково было свойство его Ундервуда. Дат на письмах нет, и только по содержанию можно догадаться, в каком году писалось данное письмо. Подстрочное примечание в письме отсылает нас к крестику, но крестика в тексте нет, так что фраза примечания «он вошел в ложу в таком-то году», несет в себе загадку: о ком идет речь? Что касается собственно содержания, то очень часто оно просто неверно: парижский издатель Поволоцкий присутствовал на похоронах собрата по ложе через год после того, как был похоронен сам. Что касается писем масонов друг к другу, то среди них имеются бесспорно очень важные и интересные, но попадаются и совсем бессмысленные, напоминающие письмо Ваньки из чеховского рассказа: «на деревню дедушке».

Прежде чем закончить это предисловие, я хочу назвать дополнительную причину написания и издания этой книги: она касается зловещих и, по существу, лживых данных о масонстве, которые до сих пор распространяются об этом тайном обществе, и измышлений, которые могли возникнуть только в мозгу слабоумного кретина.

Первые идут из крайне-правых кругов эмиграции. Третье поколение, которых враги называют «православные неофашисты», повторяют старые бредни о «жидо-масонстве», во главе которого стояли Троцкий и Ленин. Это «тайное общество» погубило Русь и убило царя (кстати, в 1981 г. церковь этой группировки канонизировала Николая и его родственников).

Вторые (на территории Советского Союза) сводятся к тому, что масоны – это нацисты, Кайзер Вильгельм II, Гитлер и царские генералы, и все они хотели погубить «российский пролетариат». В газете «Голос Родины», № 32, 1981 г., напечатан отрывок из романа «Негромкий выстрел» некоего Иванова. Достаточно сказать, что герой его «высокой степени масон», – а именно третьей (высокая степень – 33-я), и что он «входит в небольшой флигелек, поднимается на второй этаж и попадает в просторный зал, где сидят 25 масонов». Вся эта галиматья подается, как шедевр, и тут же объявляется о выходе в свет другого масонского романа, «Ложи лжи», в издательстве «Молодая гвардия».

Обе эти позиции по отношению к масонству напоминают мемуары Симоны де Бовуар, которая писала о себе и Сартре: «Да, мы слышали, что Сталин не совсем то, чем он воображался нам в 1940-х гг., – не величайший человек XX века. Но сейчас нам уже поздно пересматривать свои суждения»… Ходасевич когда-то писал: «Счастливы те, у которых враги, которых они могут уважать!»

Я выражаю мою глубокую благодарность Парижскому архиву русского масонства в лице Андре Дорэ и Флоранс де Люси, давших мне возможность найти все, что мне было нужно, в недрах отдела рукописей и сделать нужные мне фотокопии.

Я выражаю такую же благодарность архиву Герберта Гувера и помогшим мне Чарлзу Пальму и Рональду Булатову, а также Елене Даниэльсон и всему штату архива, где для меня не оказалось ничего запретного, и где я узнала вещи, которых нигде в другом месте не могла бы узнать.

Третье место, где мне было оказано теплое гостеприимство, был Центр Вудро Вильсона в Вашингтоне, где я встретила специалистов по истории России 1905-1920 гг. Идеальные условия работы мне всегда кажутся щедрым даром судьбы, а встречи и разговоры с людьми, которые всю свою жизнь посвятили своему предмету, как проф. Джеймс Биллингтон, Питер Реддауэй, Герберт Эллисон, дали мне возможность кое-что уточнить и кое-что переоценить. Барбара Даш помогла мне с моим докладом.

Чувство благодарности я сохраняю к «первому масонологу», проф. Натану Смиту, с которым мы вместе делали открытие за открытием в Париже, радовались находкам, страдали от неразборчивости почерков, ища ответы на вопросы и находя их.

Материалы архива А.Ф. Керенского оказались доступны для меня и проф. Натана Смита благодаря любезности Исследовательского Центра Гуманитарных наук Техасского университета в Остине.

Упомяну, что проф. Ричард Уортман (Принстонский университет) прочел некоторые части этой книги в рукописи и дал мне несколько советов, которым я последовала, признательная за его дружеское внимание, и что проф. Александр Рабинович (Индиана) оказал мне незаметную, но для меня чрезвычайно важную услугу, которая никогда не уйдет из моей памяти.

Что касается до главного редактора издательства «Руссика», А. Сумеркина, то работая вместе с ним над окончательной редакцией текста, я оценила тщательность его работы и тонкость его замечаний, и я рада, что судьба свела меня с таким внимательным, чутким и знающим человеком.

Внимание тех читателей, которые найдут, что мною сказанного недостаточно, и которым хотелось бы знать больше, я хочу направить на недавно вышедший справочник русских архивов в американских книгохранилищах и частных коллекциях. Стоит заглянуть в эту огромной ценности и интереса книгу (Guide: Russian Empire and Soviet Union. Ed. by J. Brown and S. Grant. Hall, 1981). Благодаря тому, что в архивах США ежегодно «раскрепощаются» старые документы, в свое время закрытые на 20, 30, 50 лет, эта книга отвечает на многие вопросы истории. Запреты снимаются тем больше, чем ближе подходит 21 век.

В то же время необходимо помнить, что сами масоны, в их устной передаче прошлого, в их переписке с «профанами» и – особенно – в их редких и не внушающих полного доверия «мемуарах», написанных небрежно и спустя много лет после случившихся событий, слишком часто пользуются своим тайным правом в исключительных случаях прибегать ко «лжи во спасение», к тому «освобождению от обетов» (dispensation), которое дается каждому масону, начиная с 3-го градуса, как особая привилегия: его священное право отрицания реального факта. Но здесь мы приходим к естественному и бесспорному выводу: косвенное показание, а еще лучше, когда их два или три, дают историку больше, чем показания самих братьев тайного общества, с его индульгенцией – неотъемлемым правом делать бывшее небывшим, то есть правом узаконенной лжи.

Глава первая

МАСОНЫ В РОССИИ

В подзаголовке этой книги – «Русские масоны XX столетия» – полностью отражено ее содержание: оно говорит о том, что речь пойдет не о мировом масонстве, ведущем свою родословную от св. Тибальда (1017-1066) к розенкрейцерам, тамплиерам и иллюминатам, и не о масонстве Пьера Безухова: в 1822 году Александр I приказал закрыть тайные общества, а через три года, после Декабрьского восстания, масонство было запрещено. 80 лет, которые прошли с тех пор, прежде чем в России возродились масоны, требуют отдельного комментария, и это – дело историка. Эта книга написана не историком, но современником русского масонства XX века, когда оно возникло среди цензового городского населения России, в начальный период индустриально-технической эпохи европейского континента. Мощный рост буржуазии, появление новых производственных отношений, явления, обусловленные механизированным прогрессом, новые изобретения, изменившие мир – электричество, фотография, телеграф, телефон, автомобиль, пулемет и аэроплан – между 1880 и 1914 гг. с гигантской силой и неслыханными темпами меняли мир, в котором до того жили наши предки.

Сначала все эти явления почувствовались в двух столицах, затем – в провинциальных городах. Возрождение масонства в России было вызвано тремя важными событиями: поражением России в японской войне, революцией 1905 г. (и открытием русского парламента) и буйным ростом интеллигенции, вопреки всем запретам и препонам. Этот рост шел рука об руку не только с ростом буржуазии крупной, но и мелкой, которая, как и интеллигенция, «нажимала» на все стороны русской жизни: на запреты царя, помазанника Божия, на закрытие университетов, на торможение сессий Думы, на удушение мысли, на опоздание во всем, что касалось материального и умственного прогресса населения и равенства его перед законом. Я говорю здесь не о революционерах, бросавших бомбы в министров, но о тех, кто был решительно против революции и только хотел перемен. Желания их были очень скромны, и сейчас нам, их потомкам, они кажутся минимальными: допущение общественных деятелей, центристов Думы (их тогда называли «общественниками») к управлению страной, земельная реформа, работа Думы в законом установленных рамках, рабочее законодательство, распространение грамотности. В огромном большинстве люди между 1906 и 1916 гг. вовсе не искали коренных перемен, они искали мирного обновления страны, а когда видели, что дела на верхах идут как раз в обратную сторону, они уезжали на время в свои поместья, отдохнуть и осмотреться, а некоторые – «к себе, в Париж», или на Ривьеру, лечить нервы. Именно так чуть раньше и поступил профессор Максим Максимович Ковалевский, которого враги называли «генералом на купеческих свадьбах». Судя по его фотографиям, они были недалеки от истины. Царское правительство в лице министра внутренних дел его обидело, запретив ему читать лекции в петербургских и московских высших учебных заведениях. В Париже он принадлежал к кругам, где ценилось его красноречие, – он, как многие люди его круга, был двуязычным. В 1901 г. он там открыл, с помощью своих друзей, «Русскую школу общественных наук» и читал в ней лекции. Его специальностью было конституционное право, и среди его студентов был, между прочим, молодой Луначарский, которого проф. Ковалевский отличал и считал «поборником свободы и демократии». Кроме всего, Ковалевский был масоном, «братом» французского «Великого Востока».

Он обедал и ужинал среди других блестящих говорунов, тоже людей из общества, превыше всего ценивших заветы французской революции: свободу, равенство и братство. Во Франции они боролись, главным образом, речами и статьями, против угнетения страны католической церковью и жадными потомственными грансеньерами, у которых на семь человек семьи часто бывало около 90 человек прислуги (включая, конечно, конюхов и садовников). Они боролись и за другие, весьма достойные идеалы, дорогие сердцу Ковалевского и его друзей.

В самом начале 20 века во Франции церковь наконец отделили от государства, и монастырские земли были отобраны. Это был праздник для либералов. Так что «свобода» в какой-то мере прогрессировала, «братство» тоже процветало: оно давалось им в ложах тайных обществ, где каждый назывался «братом», или «досточтимым братом», а иногда даже «дорогим» и «премудрым». О равенстве хлопотали меньше: равенства в широком смысле, конечно, не было и быть не могло, но равенство в узком смысле (перед законом), как оно понималось во Франции, на 50 процентов существовало, – если исключить из состава населения нищих, бродяг, безграмотных и женщин. Это показывало русским гедонистам-либералам, что в какой-то мере равенство в современном государстве возможно.

Ковалевский был введен в масонскую ложу в Париже, видимо, еще в конце прошлого века. Париж, после крушения Второй Империи, кишел тайными обществами. Русские нередко принадлежали к ним, начиная еще, впрочем, с 1860-х гг., когда И.С. Тургенев вступил в одно из них. Об этом факте мне удалось узнать случайно, он неизвестен литературоведам, биографам и комментаторам Тургенева, – во всяком случае, был неизвестен им, когда в 1960-х гг. в Москве вышло полное собрание писем Тургенева. Я узнала о нем из переписки вел. кн. Николая Михайловича (дяди царя) [1] с его парижским другом, историком Фредериком Массоном, где я нашла название тайного общества, в котором оба друга были членами. В этом обществе за все время его существования (оно закрылось в 1920-х гг.) состояли только двое русских: Тургенев (до самой своей смерти в 1883 г.) и Николай Михайлович, вступивший в него в начале 1890-х гг. Оно называлось «Биксио», и в примечаниях к письмам Тургенева советские литературоведы признавались, что им «не удалось расшифровать, кто это». Я послала в музей Тургенева в Орле ксерокопии этой переписки.

К началу 20 века французское масонство состояло из 4-х отдельных Послушаний. Это слово иногда в русских масонских документах переводится, как Устав, или не переводится вовсе. Так, в переписке М.А. Алданова с В.А Маклаковым Алданов пользуется французским словом obedience, которое не переводит. Послушания были: «левое», «правое», «среднее» и «крайне правое». Это последнее, так называемая «Великая Французская Национальная Ложа», нас не касается: иностранцы туда не принимались. До 1912 г. оно существовало в мирном сожительстве с другими тремя, когда в Париже, где заседал Масонский Верховный Совет, начались осложнения. Судя по тому, что пишет историограф Национальной Ложи А. Меллор, все острые конфликты происходили на почве отношения масонства к религии. В храме, на столе («алтаре») Великого Мастера Национальной ложи, председателя и «Держателя Первого Молотка», лежала Библия, открытая на первой странице Откровения Иоанна Богослова. В трех других послушаниях этого не было.