Шевалье

Глава 1

Февральский день 1689 года выдался студеный. Землю сковало безжалостным морозом, как железной перчаткой, которая никогда не становилась мягче. В два часа пополудни свет в небе уже начинал угасать. Обед подали рано по причине зимней скудости, но служанки только что обошли дом, подкладывая везде в огонь поленья и спрессованные брикеты торфа, так что в пределах золотого мерцающего света царил уют.

Комната управляющего была довольно мала и освещалась только огнем камина, без свечей. Здесь и собралась семья и старшие слуги. Джеймсу Маттиасу, наследнику Морлэнд Плейс – имения Морлэндов, мальчику лишь пяти лет от роду, эти люди напоминали скот, сгрудившийся под деревом от холода. Ему приходилось видеть переживающий зиму скот, сбившийся в кучу и с выражением голода в глазах. Позже он мог воскресить в памяти семейное собрание с большой ясностью, хотя и не помнил многого, что на нем происходило.

Джеймс Маттиас, известный больше как маленький Матт, пробрался вперед перед другими, чтобы занять удобное место на полу перед огнем. Здесь к нему присоединились его кузен Артур, виконт Баллинкри, возраста около семи лет, который нередко задирал Матта, а также собаки: Фэнд, голубой волкодав, принадлежащий графине, и молодая Китра, хозяином которой являлся отец Матта. Собаки упорно толкали мальчиков, пробивая себе дорогу к огню, а затем свалились на бок со вздохом облегчения. Свернувшись калачиком, они стали похожи на коровью лепешку, но она не пахла, как заметил Матт. Другие дети были слишком малы, чтобы их включили в собрание. Они все не достигли еще двух лет и находились наверху в детской с кормилицей Флорой. То, что Матта не было сейчас с ними, заставило его почувствовать себя взрослым и важным.

Устроившись так, чтобы собаки отделяли его от Артура, который временами украдкой щипал его для собственного удовольствия, Матт осмотрел комнату. На черном, резном стуле у камина сидела бабушка Матта, Аннунсиата, графиня Челмсфорд, персона такого высокого положения по отношению к Матту, что даже когда мальчик был в одной комнате с ней, он едва мог поверить в ее реальность. Она была одета во все черное, вокруг шеи сверкало бриллиантовое ожерелье, подаренное ей королем Карлом И. На груди графиня носила золотой с алмазами крест, который когда-то принадлежал Перси[1] и являлся семейной реликвией Морлэндов. Алмазы переливались радужными красками в колеблющемся свете огня. Матт думал, что бабушка похожа на Снежную королеву из легенды.

Отец Матта, Мартин, хозяин Морлэнд Плейс, стоял позади нее. Его руки покоились на спинке стула и лишь едва касались плеч графини. Матт нежно любил своего отца. Его действительно все любили. Он был невысокого роста, худощавый и жилистый, темнокожий, как лесной орех, с мягкими волнистыми волосами и небольшими темно-голубыми глазами, в которых мерцали огоньки. Рот его, казалось, улыбался даже в покое, даже сейчас, когда лицо его было серьезным и печальным. Он приходился пасынком графини, так как она была замужем за отцом Мартина – Ральфом Морлэндом.

На полу у ее стула сидели два оставшихся в живых сына графини от Ральфа Морлэнда, Чарльз, граф Челмсфорд, его всегда звали Карелли, которому было восемнадцать, и Морис, годом младше. Позади этой группы расположились слуги: Клемент, управляющий, чьи предки управляли имением Морлэндов с незапамятных времен, его сын Валентин – дворецкий, капеллан – старый отец Сен-Мор с подстриженными седыми волосами и живыми темными глазами на загорелом морщинистом лице, Джейн Берч – воспитательница с угрюмым лицом, острая на язык и тяжелая на руку, служанка графини, Хлорис, красивая девушка с рыже-золотистыми кудрями и фиалковыми глазами.

Теперь Матт перевел взгляд в другую сторону – к мужчине, чей неожиданный приезд сегодня утром и явился причиной настоящего собрания. Это был дядя Кловис, единокровный брат Ральфа Моргана, но намного младше его. Матт никогда не видел его раньше, хотя знал о нем достаточно много, так как Кловис жил главным образом в Лондоне, где представлял интересы семьи в шерстяном и платяном деле, а также имел какое-то положение при дворе.

Когда все устроились, графиня сказала:

– Мы готовы выслушать твою новость. Ты можешь говорить свободно. Мы здесь в совершенной безопасности. В доме нет никого, кому бы я не верила.

Кловис кивнул головой и вытащил из-за пазухи сильно измятое и испачканное письмо.

– Это, – начал он, – от моего брата Эдмунда из Сент-Омера. Нет нужды, я думаю, вдаваться в детали того, как оно попало ко мне.

– Лучше не говорить об этих вещах, – быстро вставил Мартин, – то, что не сказано, нельзя повторить. Ты прочтешь его нам?

Кловис держал письмо в руке, но не смотрел на него. Он обращался ко всему собранию, но глаза его были устремлены только на графиню.

– Оно написано кодом, который я и Эдмунд используем время от времени, но я могу передать вам его суть. В нем говорится, что король Джеймс благополучно достиг Франции и присоединился к королеве и принцессе Уэльской. Король Франции Людовик предоставил им для проживания дворец Сен-Жермен под Парижем. Он был весьма великодушен к ним, снабдив их деньгами, обставив дворец и переделав детские для принцессы Уэльской. Он обращается с королем Джеймсом как подобает королевскому положению, и они часто проводят время вместе. Известие о том, что Парламент отдал корону принцессе Марии и принцу Вильгельму Оранскому застало обоих королей за беседой. Это было шестнадцатого.

– Быстрый путь даже для плохой новости, – мрачно заметил Мартин. – Они получают новости почти так же быстро, как мы.

Маленький Матт помнил день, когда пришло это известие: вначале потрясение, а затем ярость. Парламент решил, что король, покинув страну, сложил свои полномочия. Принц Вильгельм, голландец, муж старшей дочери короля Марии, оккупировал Лондон. Парламент предложил трон принцессе Марии, но Вильгельм разгневанно отказался быть «господином-швейцаром» своей жены и заставил парламентариев вручить корону им совместно. Парламент пошел на это при условии, что будет гарантирован в интересах протестантской церкви такой порядок престолонаследия, чтобы ни один католик не мог впредь снова сесть на трон Англии. Это означало, что после смерти Вильгельма корона перейдет к принцессе Анне, сестре принцессы Марии.

Матт запомнил ярость графини.

– Итак, Парламент осмеливается передавать корону Англии из рук в руки как тюк чая! – бушевала она. – Голландец ставит короля! Принц Уэльский лишен права престолонаследия! Как будто у них есть право! Будто они полномочны!

– Но по крайней мере не должно быть никаких репрессий, – заметил Мартин, пытаясь успокоить ее, – никаких действий не будет предпринято против тех, кто сопротивлялся ему.

– Он хочет, чтобы все выглядело так, будто он получил трон по всеобщему требованию, а не силой оружия, – с горечью произнесла Аннунсиата. – Он оставит нас в покое, пока многие верят лжи, что король сам сложил с себя полномочия, а затем...

Морлэнд Плейсу был нанесен сильный ущерб во время осады, последовавшей за вторжением Вильгельма Оранского. Матт пытался не воскрешать в памяти те ужасные дни. Повреждения дома были пока только слегка устранены, и Матт не мог не заметить страха Аннунсиаты и Мартина, хотя вслух ничего не было произнесено.

Кловис кинул взгляд на письмо Эдмунда и продолжил дальше:

– Король был, конечно, сильно потрясен, особенно бессердечным поведением его дочерей, но он и король Людовик начали сразу же строить планы...

Матт почувствовал по голосу Кловиса, что тот подходит к важной части письма.

– Король Людовик должен дать королю Джеймсу денег и людей для снаряжения полноценной экспедиции.

Графиня покраснела почти до пят.

– В Англию! – воскликнула она с жаром. Кловис отрицательно потряс головой.

– Вначале не в Англию. В Ирландию. Там католики поднимутся в поддержку короля, а когда он захватит Ирландию, это даст надежную опору для продвижения в Англию.

– Кто будет командовать? – спросила Аннунсиата. Вопрос был написан на каждом лице, но казалось естественным, что именно она должна была произнести его вслух.

– Граф де Луазан будет главнокомандующим, но король выступит сам, конечно с герцогом Бервиком.

– Бервик хороший воин, – сказала Аннунсиата одобрительно. – Мой сын Хьюго сражался вместе с ним против турок и знал его в Монмаусской кампании. Он высоко отзывался о нем. Кажется, король более счастлив в своем внебрачном сыне, чем в законнорожденных дочерях, – добавила она резко.

Теперь впервые заговорил Карелли:

– Матушка, – начал он, – не является ли милорд Бервик сыном короля от Арабеллы Черчиль? И не бросил ли ее брат, Джон Черчиль, своего короля ради принца Оранского? Я удивляюсь, что король доверяет ему.

– Бервик надежен, – оборвала сына Аннунсиата. – Джон Черчиль думает только о своей собственной карьере. Им верховодит его жена, которая крепко держит принцессу у себя в кармане. И поэтому они думают, что протестантское престолонаследие даст им наилучшие возможности преуспеть и разбогатеть. Если только принцесса Анна когда-нибудь станет королевой, они надеются занять наивысшее положение в обществе. Запомните, что это, – горячо добавила она своим детям, – и есть дело протестантизма. Он заменяет честность, долг, верность и повиновение эгоистическим интересом. Вы видели, как принцесса Анна предала родного отца...

Руки Мартина, как бы обуздывая себя, опустились со спинки стула на ее плечи.

Карелли, повернувшись лицом прямо к графине, мягко произнес:

– Все хорошо, матушка. У нас с Морисом есть более достойные образцы для подражания.

– Когда должна состояться экспедиция? – спросил Мартин Кловиса, который терпеливо ждал возвращения к обсуждаемому вопросу.

– Очень скоро. Они надеются высадиться в Ирландии через две недели.

Наступила тишина. Морис смотрел на Кловиса невидящим взглядом. Карелли повернулся в сторону матери, вопросительно вглядываясь в нее.

Графиня тряхнула головой, точно отвечая ему, и перевела взгляд на Мартина. Мартин, следя за ее лицом, наконец произнес:

– Мы должны решить, что делать.

Графиня положила руки на руки Мартина, которые покоились на ее плечах. Матт заметил, какими белыми и длинными были руки графини, и какими квадратными и темными были руки его отца. Более того, он обратил внимание, какая странная тишина стояла вокруг них, как будто они были совсем одни на белом свете. Их глаза и руки каким-то образом обменивались посланиями, словно они читали мысли друг друга.

Наконец графиня заговорила, словно продолжила длинный разговор, который они вели между собой и который никто кроме них не слышал:

– Нет. Ты должен решить, что делать. Ты хозяин Морлэнда. Это тебе решать.

После этого разговор продолжался еще долго. Матт, чувствуя растущую усталость, сидел в полудреме, позволяя потоку слов проходить через него, как вода сквозь песок, впитывая их звучание и не вслушиваясь в смысл. Наконец, он и в самом деле заснул, и пробудился от прикосновения рук Берч, поднимавшей его на ноги. Все расходились. Кловис провожал их спокойно. Матт, удивленно оглянувшись вокруг, увидел графиню и отца около окна, очевидно ожидавших, когда их оставят одних. Берч тянула Матта за руку, и он, спотыкаясь, ковылял за ней. Он услышал, как дверь в комнату управляющего защелкнулась прямо за ними, оставив две неподвижные фигуры наедине с собаками и светом пламени.

Холод снаружи в большом зале, из которого наверх вела лестница, разбудил Матта и пробрал его до костей. Он засеменил быстрее, спеша за Берч и Артуром добраться до верха к другому огню. Берч отпустила руку Артура, чтобы поднять подол юбки, мешавший подниматься, и Артур захныкал:

– Я хочу есть. Я проголодался, Берч.

– Ты всегда голоден, – машинально упрекнула мальчика Берч.

– Но я вправду голоден. Я почти ничего не ел на ужин.

Они достигли поворота ступенек, и Матт, глянув вниз помимо своей воли, увидел квадраты плиток пола зала и вспомнил, как они были забрызганы кровью и на них тут и там лежали трупы. Это случилось когда мятежники ворвались к ним в конце осады. Он никогда не хотел вспоминать это, но видения то и дело всплывали в его памяти, вызываемые некоторыми, всегда одними и теми же вещами, которых почему-то никак невозможно было избежать. Матт перекрестился. Берч, краем глаза заметив этот жест, неожиданно смягчилась.

– Ну ладно, может быть я смогу раздобыть вам что-нибудь. Бедные дети! Бог его знает, что выйдет из всего этого. Бедняжки. А теперь марш в детскую, и я увижу, что можно сделать.

– А малышей разбудят? – спросил Матт, просияв. Он нежно любил малышей, как можно любить щенят. В детской спали брат Артура Джон, маленькая Мария Селия Эйлсбери, оставшаяся сиротой дочь сестры Мартина, прозванная Кловер[2], потому что она была кругленькая и милая, а также новая малышка графини, Альена. Матт знал, что какая-то тайна окружала Альену, связанная с ее жизнью, так как замечал, как слуги шептались о чем-то и замолкали, как только Матт подходил ближе, а Берч всегда печально качала головой над Альеной, хотя та была крепким ребенком, смуглой, маленькой, но сильной. У Матта хватило ума не задавать лишних вопросов, ведь он видел, что слуги никогда не осмеливались спрашивать графиню об Альене и не говорили о ней в его присутствии даже самым тихим шепотом.

– Если малыши проснутся, могу ли я поиграть с ними? – продолжил Матт.

Берч сжала его руку с мягким укором.

– Ну да, поиграть! Они же не игрушки, ты знаешь.

И затем, взглянув в лицо Матта, она вдруг по-доброму добавила:

– Ты можешь дать Кловер ее кашку, если хочешь. Если ты будешь осторожен.

Матт был доволен. Но он предчувствовал, что доброта Берч с неизбежностью предвещала какое-то несчастье…

Дверь захлопнулась с мягким щелчком, оставив их одних среди мечущихся теней.

– Не послать ли за свечами? – спросил Мартин, глянув в окно. – На дворе уже ночь.

– Я вижу хорошо, – ответила Аннунсиата, поворачиваясь к нему. Когда Мартин сказал ей в тот ужасный день, что король покинул страну, она уже знала, что это был ее конец, и она захотела умереть и молилась об этом. Но каким-то чудом им было даровано место под солнцем. Принц Вильгельм не послал солдат, чтобы снести Морлэнд и бросить ее и Мартина в Тауэр. Общественное мнение не разлучило ее и Мартина, дети не узнали правду об Альене. Аннунсиата воспряла духом, в ней возродилась надежда, а с надеждой – неистовое желание жить.

И теперь, когда она пережила эти несколько быстро протекших недель, она не захотела все снова бросить. Когда Мартин приехал и спас ее от рук черни их священников-убийц, она подумала, что сложность их отношений не позволит им оставаться вместе. Но сейчас, глядя на дорогое ей лицо, она чувствовала, что те же самые сложности, заросли трудностей сделали невозможным расставание. Ее любовь к нему била в ней ключом, сильная и полная счастьем, вырывалась наружу, как источник могучей реки. Она сжала руки и крепко прижала их к себе, будто боялась, что ребра выскочат из груди под давлением этого половодья.

Мартин смотрел на нее и видел ее пылающее лицо и сверкающие какой-то странной и живой радостью глаза, и он подумал: «Боже мой! Никто не может сравниться с ней!» Два месяца назад он видел ее в отчаянии, согнутой, разбитой. Тогда ему казалось, что она умрет. Хуже того, он считал, что она уйдет от него. Но теперь – посмотрите! Откуда явилась эта жизненная сила, этот дух, которому он удивлялся? Он улыбнулся ей, и она протянула к нему руки, а когда он взял их, она рассмеялась.

– Карелли пойдет, – сказала она. – Как он рвется в бой!

– А Морис?

– Я надеюсь, что не Морис, – ответила она. – У Карелли это в крови и в сердце. Он будет прекрасным воином. Может быть, это все, что мы сделаем. Но Морис – у Мориса что-то еще есть в душе, более важное, чем смена династий.

– Моя госпожа, – произнес Мартин с притворным упреком, – что может быть более важным, чем смена династий?

Все живое, что исходило от нее, он ощущал руками. Словно сила ее энергии текла в него через них.

– Ты должна ехать за границу.

– Что, сейчас? – удивилась она. Аннунсиата решила, что он шутит. – Как я могу бросить сейчас свою страну? Мне нужно быть здесь, чтобы встретить короля, когда он прибудет.

– Послушай, сердце мое, – сказал Мартин твердо, – кампания не будет длиться дни или недели. Она займет месяцы. Это не такое уж легкое дело – выгнать голландца. Он – старый волк, и у него хорошее войско. И он захочет обезопасить свой тыл, когда пойдет в Ирландию, чтобы отразить нападение.

– До сих пор он не трогал нас, – заметила Аннунсиата.

– Но так не будет продолжаться вечно, если король высадится в Ирландии. Ты слишком хорошо осведомлена. Ты привлечешь внимание к Морлэнду. Должен тебе заметить, моя дорогая, это совсем небезопасно. Бог меня простит, но я вынужден прервать твое благополучное пребывание, твою скромную жизнь. Здесь ты стоишь на тропе своих врагов.

Это была только наполовину шутка. Она никогда не забудет ужас тех бесконечных мгновений, когда она удерживала лестницу против черни, в то время как они убивали и уродовали ее священника.

– Без тебя, я думаю, голландец оставит Морлэнд в покое. Ты должна подумать о семье.

– Ты хочешь, чтобы я отправилась в изгнание? – спросила Аннунсиата. От самого этого слова повеяло ужасом.

– Ненадолго. Пока кампания не будет выиграна и король не возвратится.

– А ты? Ты останешься здесь, я полагаю?

Ее голос был напряженным. Она могла вынести что угодно, но не разлуку с ним.

– Ты забываешь, – беспечно отвечал Мартин, – что я уже изгнанник.

Она не приняла легкости его тона и отвернулась с болью в глазах.

– Король изгнал тебя. Узурпатор тебя простит. Вот так это бывает.

– Не простит, если я буду бороться против него.

Аннунсиата вновь повернулась к нему. Глаза ее осветились улыбкой.

– Ты? Ах, Мартин, Мартин! – и она прильнула к нему. Она смеялась, но ее щека, касавшаяся его щеки, была влажной.

Мартин обхватил ее, обнял крепко-крепко, вдыхая сладкий запах ее кожи и ощущая жесткость ее черных волос, чувствуя на своей спине ее руки, решительно прижимавшие его к себе. В прикосновении к этой женщине заключалась для него жизнь, быть разлученным с ней – равносильно смерти.

– Необходимо сделать все, чтобы обеспечить скорую победу, – произнес Мартин, дотрагиваясь губами до ее волос. – Я уже выдержал одно изгнание. Быстрый, уверенный удар – и конец всему этому. Это наша единственная надежда.

Некоторое время они стояли, прижавшись друг к другу собираясь с духом, а затем Аннунсиата мягко освободилась из его объятий и выпрямилась, посмотрев ему прямо в глаза, как воин.

– У нас мало времени, – сказала она, – мы должны составить план.

Кловис должен был оставаться в Морлэнде как его попечитель и попечитель детей, которые были надеждой на будущее. Для него это явилось тяжким бременем, но другого выбора не было. Единственные взрослые члены семьи Морлэндов, оставшиеся сейчас – бездетная сестра Мартина Сабина, которая, недавно овдовев, управляла тремя поместьями в Нортумберленде, одно из которых принадлежало семье, а два других были ее собственностью, и единокровная сестра Кловиса Кэти, бывшая замужем за кузеном Китом Морлэндом, живущим в Шотландии, где у них было поместье и один болезненный сын.

– Ты справишься, я знаю, – заверила его Аннунсиата, – я сожалею, что возлагаю на тебя такую тяжелую ношу, но у тебя хватит сил. Надеюсь, ты простишь меня.

– Я всем обязан тебе, – ответил Кловис серьезно. – И это не продлится долго.

– Ты напишешь и дашь знать Кэти и Сабине? – спросила Аннунсиата. – Будет лучше, если это сделаешь ты.

– Осмелюсь сказать, что у них возникнут свои трудности. Наверняка в Шотландии будет восстание.

– Мы все должны помогать друг другу. Она закусила губу:

– Я чувствую, что мне не следует уезжать. Он взял ее руку и сжал ее.

– Мы уже проходили через все это. Ты знаешь, что так лучше.

Его рука была теплой и твердой и успокоила ее. Он обладал какой-то силой, источник которой она никогда не могла обнаружить, никогда не связывала: ее с собой. Даже сам Кловис не знал точно, что это было и что он чувствовал по отношению к Аннунсиате. Он только был уверен, что вся его жизнь, его сердце находились, как во сне, в ее тени, и хотя он много раз мог жениться, и жениться удачно и выгодно, в его жизни не могло быть места ни для какой другой женщины, пока он служил ей.

Тяжело было расставаться с отцом Сен-Мором, который всем сердцем желал следовать за своей госпожой, но чья плоть была слаба.

– Дети нуждаются в вас, – сказала Аннунсиата. – Кому еще я могу доверить их образование и их души?

Нелегким оказалось и расставание со слугами, которые были такими преданными, сражались бок о бок с ней, заботились о ней, и о которых она заботилась в течение стольких лет. А как проститься с Джоейн Берч, которая не разлучалась с ней с того времени, как Аннунсиата впервые приехала в Лондон почти тридцать лет назад, и была свидетельницей всех успехов и огорчений своей хозяйки. Но из-за лихорадки, что пронеслась по Морлэнду зимой, Берч стала болезненной, и морское путешествие в самом начале марта плохо сказалось бы на ее здоровье. Она без возражений, покорно приняла необходимость остаться, но когда настал момент отъезда, ее неглубокие от наступающей слепоты глаза наполнились слезами.

– Ты нужна здесь, – повторила Аннунсиата. – Разлука будет недолгой.

– Да, моя госпожа, – промолвила Берч, крепясь. Аннунсиата захотела поцеловать ее, но она знала, что Берч это не вынесет, что ей будет стыдно плакать на виду у других слуг. Поэтому Аннунсиата лишь попросила:

– Помогай Кловису. Заботься о детях. Я скоро вернусь.

– Да, моя госпожа, – отвечала Берч, но ее глаза говорили совсем иное.

Тяжело было расставаться с Карелли, который уезжал на следующий день с Мартином и, некоторыми другими мужчинами в Ирландию. Ее высокий мальчик с легкой, чуть ленивой грацией, ростом, цветом волос и чертами Ральфа, ничего не унаследовал от Аннунсиаты, кроме темных стюартовских глаз. Она отозвала его в сторону прошлой ночью и с большой для себя болью рассказала ему тайну его родословной. Принц Руперт, которого Аннунсиата любила, и любовницей которого едва не стала, был в действительности ее отцом. Только вмешательство в последний момент Эдуарда предотвратило этот ужасный грех, поскольку мать Аннунсиаты никогда не открывала ей, кто был ее отцом. Вмешательство произошло вовремя, чтобы предотвратить деяние, но слишком поздно, чтобы оборвать любовь, которая жила в ее сердце, которую надо было навсегда отрезать, спрятать, от которой надо было отречься. Карелли следовало накануне такой важной кампании знать, что за кровь течет в его венах.