Бабочка
– Послушайте, мисс, наверное, произошла какая-то ошибка. Мне кажется, вы просто ошиблись адресом. Вы меня с кем-то путаете.
– Нет, мне нужны именно вы.
– Вы видите меня впервые в жизни, так откуда же такая уверенность?
– А может быть, я видела вашу фотографию.
– Тогда, может быть, вы знаете, как меня зовут?
– Конечно, знаю. Вас зовут Джесс Тайлер.
– ... Послушайте, я вас уже спросил, что вам здесь надо?
– А я вам уже ответила, откуда мне знать? ... Вот если бы вы пригласили меня остаться у вас, дали бы мне время оглядеться, возможно, тогда я, пожалуй, и смогла бы выбрать что-нибудь для себя.
– Знаете, я не люблю дурацкие розыгрыши.
– А с чего вы взяли, что я вас разыгрываю?
Она подошла к колонке, взяла стоявшую там кружку, и вернулась обратно, к тому месту, где я поставил молоко.
– Я вижу, по крайней мере, одну вещь из того, что мне хотелось получить прямо сейчас.
– Это молоко только что из-под коровы, оно еще не охлаждено.
– А мне и нравится такое – теплое, с пеной.
Она зачерпнула кружку молока из подойника, отпила небольшой глоток, а потом открыла рот и опрокинула в него содержимое кружки, залпом глотая молоко. Однако, тоненькая струйка его все же вытекла и побежала по подбородку.
– Если бы кое-кто вместо того, чтобы стоять, как истукан, высунул язык, то он смог бы запросто остановить этот потоп у меня на подбородке.
Я неловко вытер молочные капли тыльной стороной своей ладони, и в ее глазах появился насмешливый взгляд. Наверное, я производил впечатление неуклюжего недотепы.
– И все-таки, может быть, вы потрудитесь объяснить, какое у вас ко мне дело?
– А сами вы не догадываетесь? Кстати, сейчас уже довольно поздно, время ужинать, и я с удовольствием бы съела чего-нибудь.
– Голодным от меня еще никто не уходил.
– Об этом я уже весьма наслышана.
– От кого?
– А вы разве не знаете?
– Нет, понятия не имею.
– Ну тогда идемте ужинать.
Моя хижина сложена из бревен, но она находится в гораздо лучшем состоянии, чем все остальные, потому что она всегда принадлежала моей семье, а мы люди приличные, а не какие-то там бродяги и голодранцы, как большинство местных. Мебель, можно сказать, старинная; если верить датам, вырезанным на стульях, то им уже более сотни лет, но вот штукатурка, побелка и подводка фундамента под стены – это уже моя работа. Кое-какие вещи перекочевали ко мне в ходе ликвидации шахтерского поселка, когда люди уезжали отсюда, бросая на старом месте ставший ненужным скарб. Особенно в этом смысле меня порадовал управляющий, отдавший мне сразу четыре лоскутных коврика. В то время, пока я занимался приготовлением ужина, она расхаживала по комнате, ко всему приглядываясь и с любопытством рассматривая каждую вещь: картины, скамьи у камина, огороженный железной решеткой угол для дров, стулья, вязанные салфеточки; затем опустилась на колени и провела рукой по половице, потому что пол в моей хижине сделан из сосновых досок, к тому же каждую неделю я тщательно мою его и тру мелким речным песком, благодаря чему он остается белым, как снег и шелковисто-гладким на ощупь. Затем она вышла в дальнюю комнату, и проделала там то же самое. Зайдя в пристройку, где я стоял у плиты, незнакомка остановилась, вдыхая трепещущими ноздрями витавшие в воздухе аппетитные ароматы готовящейся еды. И глядя на ее вздернутый носик, я подумал, что знаю, кто она такая, или, по крайней мере, догадываюсь.
– Кстати, вы из семейки Морган.
– С чего вы это взяли?
– Между вами есть внешнее сходство. Они все похожи между собой, как будто вылеплены с одной формы.
– По тому, как вы это сказали, гордиться тут особенно нечем.
– Я не выражал никакого отношения. Просто констатировал факт.
– И все же, наверное, никто из мужчин не пылает любовью к родственникам жены.
– Отчего же, если он любит свою жену...
– А разве вы не любили Белл?
– Любил. Но это было очень давно.
– И что произошло потом?
– А потом она убила мою любовь.
– Это как же?
– Я не хочу говорить об этом.
– Это как-то связано с другими мужчинами?
– И с ними тоже.
– И из-за этого вы ее прогнали?
– Ничего подобного. Она сама ушла от меня.
– Это произошло после того, как закрыли шахту?
– После того, как закрыли шахту, и из поселка начали уезжать. Семифутовый пласт лучшего в этом районе угля окончательно сошел на нет, превратившись в жалкую шестидюймовую прослойку, не подлежащую разработке. Целый год двадцать или тридцать человек самых настойчивых и упорных из нас продолжали долбить скалу, прокладывая штольни в надежде на то, что пласт снова начнет увеличиваться, мы даже углубили шахту, так что если бы угольный пласт вклинивался бы в породу, то мы бы это обнаружили. Мы так ничего и не нашли, а люди на протяжении всего этого времени продолжали разъезжаться, и она сказала, что вид пустых хижин действует ей на нервы. Затем сюда подогнали грузовики, погрузили на них разобранные хижины и увезли их на шахту No 5, что находится близ Карбон-Сити. Таким же манером увезли церковь, магазин, надшахтные сооружения, рельсы узкоколейки и все остальное, так что вскоре действовать на нервы было уже решительно нечему. А потом уехала и она.
– Наверное, ей просто хотелось находиться среди людей.
– Наверное, ей много чего хотелось.
– Похоже, вы очень обижены на нее?
– Я же уже сказал, что не хочу говорить об этом.
– И что, с тех пор вы так больше и не встречались?
– Нет, больше мы не виделись.
– А с детьми?
– И с детьми тоже. Ведь она забрала их с собой.
– А вам хотелось бы их увидеть?
– Иногда я думаю о них. Особенно о малышке Кейди. Джейн, она вся пошла в мою бабушку, такая же серьезная и рассудительная. Но вот Кейди – очаровательное, непоседливое существо, сама непосредственность.
– А вы знаете, где они живут?
– Да, знаю.
Мы поужинали мамалыгой с цыпленком, которого я зарезал накануне, а после того, как с едой было покончено, она помогла мне вымыть посуду, и это заняло совсем немного времени. Затем моя гостья изъявила желание поглядеть, где раньше была шахта и горняцкий поселок, так что мы совершили небольшую прогулку под луной, и я показал ей, где и что находилось. После этого мы снова вернулись ко мне, и я показал ей свои делянки, засаженные кукурузой, а также свинарник, конюшню и хлев, пояснив заодно, что так как мой участок находился вне владений компании, то, еще работая на шахте, я не только был избавлен от необходимости платить им аренду, но и имел к тому же небольшой приработок, продавая в поселке жвренную кукурузу и прочую снедь. Ведь у меня все это стоило гораздо дешевле, чем в местном магазинчике.
– И после того, как поселок разъехался, вы купили эти земли?
– Нет, ничего я не покупал.
– Но разве это не ваша кукуруза растет вон там?
– Вообще-то, моя.
– Так вы что, взяли у них поле в аренду?
– Да нет. Я просто взял и посеял на нем кукурузу.
– И хотите сказать, что им на это наплевать?
– Вообще-то, раз в год они наведываются сюда, приказывают мне убираться и грозят всяческими карами. Твердят все о каком-то законе, не помню точно, о каком. Наверное, все еще никак не могут смириться с тем, что у меня зедсь есть все права.
– И как вы поступаете тогда?
– А никак. Просто разворачиваюсь и ухожу. И больше тут не появляюсь. В течение следующего часа.
– Так они что, позволяют вам пользоваться землей за просто так?
– Ну, вообще-то, я оказываю им кое-какие услуги. Так, по мелочи. Первое время, когда они только-только начинали перебираться отсюда и еще не успели вывезти оборудование с шахты, то я приглядывал за ним. Или же в суматохе переезда подчас забывали кое-где в штольнях динамит. Если бы потом гору размыло, то все это могло бы свалиться кому-нибудь на голову, и тогда компанию затаскали бы по судам. А я находил такие места и сам их разминировал, или же сообщал им о находке. Так что они относятся ко мне довольно неплохо.
– Да уж, и в самом деле.
* * *Мы стояли под яблонями, и она коснулась моей руки своими изящными пальчиками.
– Мисс, лучше бы вам так не шутить.
– Почему же, мистер?
– Как по-вашему, сколько мне лет?
– Я знаю, сколько вам лет. Вам сорок два года.
– Что ж, возможно, в вашем представлении сорокадвухлетний мужчина – это уже глубокий старик, но лично я себя таковым не считаю. Так что, если вы не будете вести себя более осмотрительно, то последствия могут оказаться самыми плачевными.
– Если я сама не захочу, ничего такого не случится.
– Если ваша фамилия «Морган», то вы захотите.
– Даже с вами?
– А что? С родственником даже еще лучше. Все-таки не чужой человек...
– А если ваша фамилия «Тайлер», то вы обязательно затаитесь в лощине, дождетесь пока кое-кто пройдет мимо вас, а затем выстрелите ему в спину.
– Я никогда ни в кого не стрелял.
– Но ведь мы просто разговариваем про фамилии, не так ли? Некоторым людям имя дано для одного, другим – для другого.
– Я имел в виду лишь то, что склонность к некоторым поступкам бывает заложена у человека в крови.
– Вот и я говорю, что дело только в крови, в ней одной.
– И если это так, то вам лучше постараться перебороть это в себе?
– Чего ради?
– Если вы сама не можете этого понять, то уже никто вам объяснить не сможет.
– А может быть я уже пробовала бороться. И ничего этим не добилась. Может быть, я уже устала от борьбы. Может быть, мне просто хочется вырваться. Может быть, я хочу просто быть плохой.
– Ну, это уже не разговор...
– Да, не разговор. А единственный выход.
* * *По возвращении в хижину, я сказал, что ей лучше уехать. Велел собрать вещи и пообещал отвезти ее туда, куда скажет, на своем стареньком грузовичке, на котором обычно перевожу грузы. Она вышла в дальнюю комнату, где стоял ее чемодан, и какое-то время не появлялась оттуда. Когда же моя гостью наконец вышла обратно в гостиную, то оказалось, что она успела переодеться, сняв платье и нарядившись в ночную рубашку, халат и тапочки. Я хотел было возразить, но так и не смог проронить ни звука. Она опустилась на скамейку рядом со мной и положила голову мне на плечо.
– Не прогоняй меня.
– Ты должна уехать.
– Я не переживу этого.
И внезапно она рассплакалась, обняла меня руками за шею и принялась рассказывать о том, что ей пришлось пережить, и что я должен, просто обязан ей помочь. Затем, немного успокоившись, спросила:
– Неужели ты так и не узнал меня?
– Нет, я же уже три раза сказал тебе, что я тебя не знаю.
– Я – Кейди.
– ... Кто?
– Твоя малышка Кейди. Та, которую ты так любишь.
Если бы я только мог написать, как я заключил ее в свои обьятия и сказал, что она теперь обязательно должна остаться со мной, потому что она моя дочь, и что я готов на все ради того, чтобы помочь ей и сделать ее счастливой, то я бы так и сделал, ибо последующие события могли бы поставить под сомнение чистоту моих первоначальных намерений, как если бы я совершенно не отдавал себе отчета в своих действиях. Но только все это было не так. Я обнял ее, сказал, чтобы она оставалась, уступил ей дальнюю комнату, а сам забрал свои одеяла и ушел спать а сарай, где у меня стояла еще одна койка. Но все это время сердце бешенно колотилось у меня груди, и все это время я понимал, что она знает, какие чувства я испытываю к ней, и ей нет до этого ровным счетом никакого дела.
Глава 2
– И все-таки, что с тобой случилось?
– В каком смысле?
– Это все за-за мужчины, да?
– Если его можно назвать мужчиной.
– Но что он тебе сделал?
– Он бросил меня.
– А еще что?
– Больше ничего.
Это было погожее воскресное утро, она сидела на крылечке, греясь на солнышке, и на ней было все то же розовое льняное платьице, которое она надела специально для того, чтобы помочь мне покормить скотину. Я пробормотал что-то насчет того, что мне очень жаль, и поспешил перевести разговор на другую тему, заведя речь о том, чего нового в Блаунте, где Белл была хозяйкой пансиона, в котором жили рабочие с шахты Льюэлин No 3. Но затем она вдруг передумала и пожелала продолжить прервавшуюся было беседу.
– Хотя нет, это не все. Далеко не все. Ведь мне нечего было тебе возразить, когда ты говорил о Морганах, не так ли? Это потому что я все знаю. Мне было двенадцать, когда я словно прозрела, и тогда же до меня дошла суть происходящего вокруг. Джейн осознала это еще раньше меня, и мы с ней много обсуждали это, уверяя друг друга в том, что уж с нами-то ничего подобного вовек не случится. А еще мы решили, что виной всему простое человеческое невежество и необразованность. Ведь Белл, к примеру, даже читать не умела. И затем мы решили, что обязательно закончим среднюю школу, даже если ради этого нам и пришлось бы каждый день добираться туда и обратно на автобусе. А потом заболела Белл.
– Ясно, допилась-таки.
– Это была болезнь легких.
– Хочешь сказать, что у нее и в самом деле были больные легкие?
– Доктор сказал, что это не опасно, но впредь ей нужно быть осторожней и ни в коем случае не переутомляться – так что одна из нас должна была взять на себя работу по дому. Джейн сама вызвалась помогать ей.
– Очень мило с ее стороны.
– Да, она просто чудо.
– А меня она еще не забыла?
– Нет, не забыла. Мы с ней часто вспоминали тебя, и, вообще-то, в школу мы решили пойти отчасти и из-за тебя тоже, потому что знали, что ты умеешь читать, писать и еще ходишь в церковь. И вот я пошла в школу, а она занималась дома по моим учебникам. Учиться я закончила «на отлично», а в прошлом году мне предложили работу в Блаунте. Место учительницы в начальной школе. Это вызвало много разговоров. Еще бы, дочь углекопа учит детей в школе. Об этом даже в газете написали.
– Что ж, я очень горжусь тобой.
– Я тогда тоже очень собой гордилась.
Она замолчала, задумчиво глядя на ручей, и я тоже ничего не сказал, ибо если она не желала рассказывать мне об этом, неволить ее я не хотел. Но затем она все же продолжила прерванный рассказ.
– А потом в моей жизни появился он.
– Кто «он»?
– Уош Блаунт.
– Он имеет какое-то отношение к этой угольной династии?
– Его отец – хозяин Льюэлина. И именно потому что старик сам когда-то был углекопом, он считает, что дочь шахтера не пара его мальчику, и хочет, чтобы Уош непременно женился на девушке из богатой семьи, последовав премеру его старшей дочери, что теперь живет в Филадельфии. Старик постоянно твердил Уошу об этом. И вот на Пасху он бросил меня.
Я сказал что-то в том роде, что все пройдет, что она еще найдет своей счастье и еще что-то в том же духе, но вдруг ее лицо исказила страдальческая гримаса, из глаз хлынули слезы, и сквозь душившие ее рыдания она поведала мне окончание своего рассказал.
– Но это еще не все. В мае меня заставили уволиться из школы. Потому что уже всем вокруг было заметно то, о чем я даже не догадывалась, и чему ни за что не хотела верить даже когда мне об этом сказали. Потому что я никогда не была шлюхой из семейки Морган, я просто любила его трепетной, чистой любовью. А оказалось, что между первым и вторым нет никакой разницы. Месяц назад, в июле, меня отправили в больницу, и там у меня родился ребенок – мальчик.
– Разве это не сделало тебя счастливой?
– Я его ненавижу.
Я задал еще несколько вопросов, и она поведала мне, как старый Блаунт сам оплатил больничные счета, а также ежемесячно выплачивал Белл небольшую сумму на содержание ребенка. И затем она не выдержала:
– К черту, будь все проклято! Все, что ты мне говорил о том, что нужно быть хорошей и совершать хорошие поступки – все это ложь! Я вела себя хорошо, и погляди, что теперь со мною стало.
– Нет, ты согрешила.
– Я не грешила. Я любила его.
– А если бы он тебя любил, то женился бы на тебе.
– Да кто ты такой, чтобы читать мне наставления? Вот ты жил по совести, как праведник, а сам от жизни ничего хорошего не видел. Неужели ты не знал, что Белл обманывает тебя? Неужто не догадывался, что она изменяет тебе с Моуком?
– Он все еще жив?
– Жив, а чего ему сделается? И банджо его тоже цело.
Думаю, с моей стороны не будет сильным преувеличением сказать, что Моук доставил мне больше неприятностей, чем все прочие люди вместе взятые, и даже теперь я не могу спокойно слышать о нем. Это был маленький, тщедушный человечек из местечка Тьюлип – вот именно, это был даже не городишко, а так, несколько хижин, выстроенных в лощине неподалеку от церкви. Жил он в деревянной хибарке, стены которой были обмазаны глиной, и никогда не утруждал себя работой. Но зато у него было банджо. И по субботам, когда день уже начинал клониться к вечеру, он играл на нем в поселковом магазинчике, а затем пускал шляпу по кругу; все остальное время он ошивался неподалеку от моей хижины и бренчал на своем дурацком банджо. Белл говорила, что под такую музыку и лимонад пьется веселее; мне же отчаянно хотелось огреть его со всего маху этим самым банджо по пустой башке и затем послушать, что издаст более звонкий звук – его голова или же все-таки банджо. Я до умопомрачения ненавидел их обоих. И однажды понял, что происходит. А на следующий день она уехала и увезла детей. Наверное, по моему выражению лица Кейди догадалась, какого рода мысли одолевали меня в тот момент, потому что она сказала:
– Просто потрясающе, как они обошлись с нами: с тобою и со мной.
– Это все в прошлом.
– Я хочу быть плохой.
– Давай лучше сходим в церковь.
Однако во время проповеди она задумчиво глядела в окно, из которого открывался вид на горные склоны, и не думаю, чтобы она услышала хотя бы слово из всего, что было сказано священником. А после службы, когда мы обменивались рукопожатиями с мистером Риверзом и прочими обитателями Тьюлипа, она пыталась быть милой и обходительной со всеми, но как ни старалась, так и смогла вспомнить никого из старых знакомых, даже после того, как я представил ей их по именам. И кое-кто из них явно это заметил. Я видел, как Эд Блу глядел на нее своими поросячьими глазками. На самого Эда Блу мне было наплевать, меня никогда не интересовало его мнение, и все же мне не хотелось, чтобы он стал распускать по округе сплетни. Некоторые из этих людей помнили ее еще маленькой девочкой и были не прочь установить добрососедские отношения, а всякого рода пересуды и досужие домыслы вряд ли могли тому поспособствовать.
* * *Убирать яблоки, чистить кукурузу и резать кабанчиков мне всегда помогали двое парней, что жили выше по течению ручья, и тогда она готовила обед для нас троих и выполняла множество других полезных поручений, например, отправлялась на грузовичке в Карбон-Сити, чтобы доставить что-либо из срочно понадобившихся нам вещей, или же не ложилась спать до самого рассвета, всю ночь помогая мне готовить «скрэпл» – кушанье из кукурузы со свининой и кореньями. Когда же наступали холода, работы становилось меньше, а Джек с Мелли возвращались домой, она порой целыми днями просиживала в хижине, тупо уставившись в пол и не произнося ни слова. И затем как-то вечером, после того, как я весь день только и занимался тем, что лущил кукурузу, она вдруг поинтересовалась, а что, собственно, я обычно со всем этим делаю.
– Ну, большая часть идет на корм скоту.
– Два мула, шесть свиней, две коровы и несколько кур сожрут такую прорву зерна? Бог ты мой, и прожорливые же твари. Вот уж никогда бы не подумала, чтобы животные так много ели.
– Ну а что-то продаю...
– За сколько?
– За сколько предложат. В этом году за доллар десять центов.
– За такие-то гроши?
– По товару и цена. Теперь за это можно хотя бы получить живые деньги. А то бывали времена и похуже, когда зерно никто и даром брать не хотел, а десять долларов и вовсе считались настоящим богатством.
– Бушель зерна стоит дороже.
– Но кто даст тебе больше?
– Ну, может быть, кафе.
– Кейди, к чему ты клонишь?
– Тебе нужно лишь растолочь, размять его а затем один раз процедить. За это можно получить по пяти долларов за галлон. Если же запастись терпением, то можно получить и больше. Просто выдержать все это хозяйство в бочках месяца два, и тогда тебе заплатят и все десять.
– Когда вышел сухой закон, люди перестали заниматься такими вещами.
– Но теперь, когда выпивку достать не так-то просто, снова потихоньку начинают. Так что приготовленная в горах выпивка разливается в городские бутылки, и на этом можно очень даже неплохо заработать.
– Откуда ты всего этого набралась?
– В Карбон-Сити. А что если я ездила туда не только за ящиками для твоих яблок, но еще и завела полезные знакотства? Вот они и просветили меня насчет того, как можно быстро и без особых хлопот заработать много денег.
– А они, случайно, не говорили тебе о том, что это противозаконно?
– Ну и что. Сейчас много чего против закона.
– И я этим не занимаюсь.
– Мне нужны деньги.
– Для чего?
– Чтобы купить одежду.
– А твои платья тебе уже что, разонравились?
– Конечно, в деревенской церкви они смотрятся вполне сносно, но вот в Карбон-Сити в таком старье не появишься. Я же уже говорила тебе, что я и так уже слишком долго была неудачницей по жизни, но зато теперь я твердо намерена вырваться из этого порочного круга.
– Тогда почаще ходи в церковь и поменьше бывай в городе.
– Ну... так с ума от скуки сйодешь.
Я продолжал лущить зерно, но не молоть, ни мять его не стал. И вот как-то раз она ушла из дома с утра, сразу после завтрака, и возвратилась лишь в начале одиннадцатого вечера.
– Где ты была?
– Я себе работу нашла.
– И что же это за работа?
– Напитки буду подавать.
– Где?
– В кафе.
– Послушай, это не самая подходящая работа для порядочной девушки. Тем более для девушки с образованием, которая может преподавать в школе.
– Зато там платят больше, чем в школе. И вообще, там лучше.
– С чего ты это взяла?
– Потому что если мне вдруг захочется завести себе ребенка или еще что-нибудь, то меня не вышвырнут оттуда, как собаку, а потом позволят снова вернуться на то же место, и будут хорошо относиться и к моему ребенку, и ко мне.
– Что это еще за новости насчет того, что «вдруг захочется завести ребенка»?
– Ну, если встретится хороший человек, то почему бы и нет?
– Прекрати кощунствовать!
Она стащила с головы шляпу, тряхнула головой, отчего ее волосы рассыпались по плечами, и отправилась спать. Подобная сцена повторялась изо дня в день на протяжении довольно долгого времени, наверное, месяцев двух-трех. Она пропадала где-то целыми днями, возвращалась затемно, в десять, одиннадцать часов, а порой и в полночь, мы постоянно ругались, я бесился и выходил из себя, особенно когда она начала приносить домой одежду, купленную, если верить ее рассказам, на чаевые. Но тогда это должны были бы быть очень щедрые чаевые. И вот однажды она не вернулась домой; я же в ту ночь так и не сомкнул глаз. Я спустился вниз на шоссе, чтобы встретить последний автобус, а когда оказалось, что она так и не приехала, то сам отправился в Карбон-Сити на своем грузовичке и разыскивал ее повсюду. Но ее нигде не было. Несолоно хлебавши я возвратился домой, повалялся без сна на койке, принялся делать что-то по хозяйству, и вдруг меня осенило. Все сомнения были отброшены прочь, я знал, что мне делать и как поступить.
Ближе к вечеру того же дня я оседлал мула и отправился по тропе, что вела вверх по склону горы, к хижине, что была выстроена там бывшим управляющим, который в молодости был большим любителем сходить на охоту. Конечно, в ней уже давно никто не бывал, так что мебели там не было, а на полу и стенах лежал толстый слой пыли, но зато в пристройке я все же нашел то, что искал. Это был старый водонагреватель, представлявший собой водруженный на платформу большой бак объемом в сотню галлонов со спиралью внутри. Прежний хозяин установил здесь этот агрегат на тот случай, чтобы он сам и его друзья могли бы при желании в любое время принять ванну.
* * *– Боже мой, как хорошо, что ты вернулась.
– Это еще вопрос, кто из нас более слабонервный.
– Я боялся, что ты уже никогда больше не придешь.
– Нам нужно было распаковать товар и открыть много ящиков. Мы заработались допоздна, и я опоздала на последний автобус. Я переночевала у одной девушки, которая работает вместе со мной.
Я не выпускал ее из своих объятий, и мы продолжали держаться за руки даже когда она села ужинать. Я же был так счастлив, что у меня кусок в горло не лез. А затем, когда мы с ней сидели у горящего камина, я сказал:
– Помнишь ты мне тут как-то подкинула одну идею?
– Насчет зерна-то?
– Если я соглашусь, то ты бросишь свою теперешнюю работу, чтобы помогать мне управляться здесь?
Вы ознакомились с фрагментом книги.