Сказки для Евы

– Ба, ты здесь?!

Песенка смолкла.

А в люке тут же показалась голова Берты:

– Доброе утро! А ты что тут делаешь?

– Тебя ищу, – ответила Ева.

– Лучше бы стол накрыла. Или забыла, что сегодня «чёрствые именины»? Иди, мэйдэлэ, готовь угощенья. У нас дорогой гость.

Из-под её подмышки показалось лицо крошечного старичка: уши врастопырку, белая бородой, глаза, как два василька.

– Привет, кэцэлэ! – (что значило: «кошечка») – сказал ей человечек с грустными глазами и всегда виноватой улыбкой на сморщенном лице.

…Когда Анна появилась в больнице, от окошка регистратуры отошёл молодой мужчина в чёрном блестящем плаще и тёмно-синей шляпе и направился прямиком к ней.

– Анна Павловна Шварц? – спросил он официальным тоном.

Анна сразу всё поняла по испуганным глазам регистраторши Нины Васильевны и гардеробщицы Люси, и её ноги тут же похолодели.

«Проклятая привычка! – подумала она. – И ведь никак от неё не избавиться!.. Это уже, наверное, в крови. Века унижений, смертей и скитаний… Впрочем, избавление, вот оно, совсем рядом! Прощай, Хана! Тебе хана…».

Эти слова сказал ей когда-то Лёня, когда делал предложение:

– Теперь моему сердцу хана, Хана!.. – пошутил он десять лет тому назад.

Тогда в городе стоял такой же июнь, только 1931-го года.

«А теперь хана мне… – горько усмехнулась про себя доктор Шварц. – Сейчас он достанет шапку-невидимку – и…».

Она стала мысленно прощаться с родными. Но вдруг вспомнила, что в этом тайном ритуале всегда присутствуют двое. Один зачитывает приговор, другой надевает на очередную жертву таинственный головной убор.

Анна посмотрела по сторонам – «второго в чёрном плаще» в вестибюле не было. Лишь несколько посетителей да трое больных в полосатых пижамах. А ещё бледные напряжённые лица Нины Васильевны и Люси.

«А может быть, он пришёл по другому поводу, – мелькнул спасительный вопрос. – Проконсультироваться о болезни, например… Тоже ведь люди…».

Ей очень захотелось в это поверить. И по поводу консультации, и в то, что он «тоже человек».

Между тем, незнакомец улыбнулся, приветственно кивнул и заговорил довольно приятным баритоном:

– Доброе утро, Анна Павловна. Я следователь морга судебно-медицинской экспертизы. Товкач моя фамилия. Борис Фёдорович. Нам нужно побеседовать…

– Что-нибудь экстраординарное? – спросила Анна, стараясь не терять самообладания, но уже понимая о чём с ней хотят поговорить.

Следователь это заметил и улыбнулся ободряюще:

– Хочу ознакомить вас с Актом вскрытия. – Он оглянулся. – Лучше всего это сделать в вашем кабинете. – И, не пряча улыбки, добавил: – Всё-таки здесь не Анатомический театр!

Анне Павловне ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ:

– Поднимемся ко мне. Мой кабинет на третьем этаже.

– Знаю… – кивнул следователь, снимая плащ и шляпу, чтобы сдать их в гардероб.

– Можете раздеться у меня… – предложила Анна. – Там есть вешалка…

– Вот и славно! – ответил он, перебросив плащ через руку. – Тогда, пойдёмте…

И пока они поднимались по лестнице, Анна спиной чувствовала опасливые взгляды регистраторши и гардеробщицы.

…В это время, в центре города, двое – папа и Лёвка – подходили к большому продуктовому магазину. Это был кооперативный гастроном, в котором работал директором дедушка Павел.

Большие витрины напоминали натюрморты в стиле старых голландских мастеров, или же – картины советского художника Ильи Машкова. Витрин было семь – как семь чудес света.

В первой высились «рыбные башни», сложенные, будто детские пирамиды, из консервных банок. Башни из шпрот, сардин, килек и тюлек, башни из корюшки, кусочков сома в томате и масле, из печени трески, башни из тунца в собственном соку, пикши в желе, и много-много других башен и башенок. Прямо Консервоград какой-то!

Вторая витрина была фруктовой. Из хрустальных ваз свисали кисти винограда всех сортов и оттенков – от белого и жёлтого до иссиня-чёрного под названием «дамские пальчики». Рядом с вазами лежали жёлтые дыни, круглые и продолговатые. Словно заколдованные тигры, дремали здесь огромные астраханские арбузы. Большие корзины были полны абрикосов, слив, гранатов, персиков, цитрусовых. И над всем этим висели на «лианах» гроздья бананов.

В витрине с речной рыбой стояли фарфоровые лотки, где возлежали царские осетры, королевские карпы, княжеские щуки – все с выпученными глазами, чтобы получше рассмотреть глядящих на них прохожих. На огромных блюдах – горы вареных красных раков. В углах витрины громоздились большие круглые коробки с чёрной паюсной и красной зернистой икрой, а также с розовой – сига и ряпушки, с жёлтой – щуки, судака, сазана, и даже с белой – виноградной улитки.

В колбасной витрине выстроились поленницами толстые батоны ветчины и буженины, «качалки» сервелата, овальные круги «краковской» и «домашней» с чесноком и салом, охапками вперемешку висели копчёные сардельки и сосиски. А ещё белые и розовые куски свиного сала с мясными прожилками, обсыпанные чёрным и красным перцем.

В мясной витрине, на филейных частях парной говядины, лежали, выщипанные, без перьев, тушки кур, уток и гусей и, конечно же, для гурманов – тетерева и куропатки.

В овощной витрине стояли плетёные корзины с бордовыми помидорами, с зелёными, в пупырышках, огурцами, с жёлтыми и фиолетовыми маковками лука и свеклы. Несколько небольших мешков с цветными нарочитыми заплатками полны были молодой розовой картошки, а вокруг лежали капустные кочаны. По стеклу витрины и с боков – свисал сплетённый в косы чеснок, словно охраняя урожай от злых духов.

И наконец, последняя, седьмая витрина была уставлена бутылками различной формы и содержания: шампанское, вина, коньяки, ликеры и многое другое.

…Пока читатель знакомился с ассортиментом довоенного гастронома, отец и сын Шварцы уже вошли в магазин.

То, что сегодня утром Лёвка самоотверженно поднялся раньше Евы, причём, без капризов и без «не хочу», следует отнести к единственной причине, которая была своеобразной приманкой, а именно, к тому, что с утра нужно было идти в «дедушкин магазин». И папа этим иногда пользовался. Лёвка хорошо знал «дедушкин» гастроном с раннего детства, и очень любил туда ходить, словно маленький ревизор, конечно же, не один, а с кем-нибудь из взрослых. Никогда не было случая, чтобы он отказался.

В торговом зале было на что посмотреть, особенно в кондитерском отделе, где стояли шоколадные звери, птицы и рыбы. Но не это было главное, что влекло его сюда, а сознание того, что он здесь – дедушкин внук! И не просто дедушкин, а директорский. Как только Лёвка появлялся в Центральном торговом зале, для него тут же со всех сторон вспыхивали ярко напомаженные улыбки кассирш и продавщиц в белых выглаженных халатах и колпаках, и каждая норовила сделать маленькому гостю какой-нибудь вкусный подарок. Такое внимание ему нравилось. Но, к чести Лёвки, он никогда не пользовался привилегией барчука, а просто делал всё, что душе угодно, зная, что никто его за это не одёрнет и не отругает. Он мог спокойно прогуливаться по всем торговым залам и даже заходить без спросу в служебные помещения, где пахло селёдкой, колбасой и пивом. Он мог бродить по этим мрачным прохладным коридорам, в которых тускло горели под потолком висящие на проводах лампочки, упрятанные в маленькие решётки, чтобы не пораниться осколками, в случае, если они вдруг лопнут. Лёвка представлял себе, что все эти бесконечные переходы и лестницы из волшебного замка. В них было прохладнее, чем в торговых залах, но настоящий холод поджидал Лёвку в складских помещениях, где от пола до потолка стояли коробки с консервами, бидоны со сметаной и молоком, и, завёрнутые в мокрую марлю, лежали огромные блоки сливочного масла и круги творога, похожие на мельничные жернова.

А однажды Лёвка очутился и в самом настоящем леднике. Но об этом никто так и не узнал, а если бы узнали, выпороли, это точно! В леднике жила настоящая зима. Впервые, когда он туда попал, то подумал, что очутился на Северном полюсе, как Папанин – так здесь было морозно. Все, кто заходил сюда, надевали перед дверью стёганые телогрейки. В основном, здесь хранили мясо. С потолка свисали освежеванные туши – говяжьи, свиные, бараньи; в деревянных лотках лежали горы «синей птицы», вернее, посиневшей от холода, а вдоль стен стояли цилиндрические баки с мороженым.

Именно из-за него Лёвка туда и попал. Он мог запросто попросить его у деда, но решил проверить сам – много ли пломбира в магазине и надолго ли его всем хватит. Из-за его любопытства и заботы о людях, Лёвка уже к вечеру заболел. Он так хрипел и кашлял, что мама подумала, а не воспаление ли это лёгких, и не пора ли везти сына в больницу. В больницу сын ехать отказался, но несколько дней уколов всё же заработал. И ещё долго домашние ломали голову, где это их ребёнок мог так простудиться жарким летом! И ни у кого, конечно же, не возникло подозрений, что Лёвка всего лишь на несколько минут заглянул на «Северный полюс».

Итак, наши герои вошли в гастроном.

В то утро дедушка Павел должен был передать папе продукты в Лесной посёлок. В основном, разные консервы и ещё свежие цитрусовые для бабушки Нины – она очень любила мандарины и апельсины, ну, и лимоны к чаю. Чтобы унести всё это за один приём, папа и воспользовался помощью маленького мужчины Лёвки. Он прямо так сыну и сказал. И тот, к его удивлению, не отказался, не закапризничал, а мужественно поднялся и тихо оделся, чтобы не разбудить Еву. Быстро позавтракав, они поспешили в гастроном.

Кроме продуктов, нужно было ещё договориться с новым шофёром – Степаном, который завтра утром, по просьбе Павла Марковича, должен был отвезти их за город.

Когда Лёвка с папой появились в торговом зале, все кассиры с продавщицами привычно и приветственно загудели:

– Кто к нам пожа-а-аловал!

– Здра-а-авствуйте, Леонид Матвеевич!

– Привет, Лёвочка!

– Давно тебя не видели!

– Как ты вы-ы-ырос!

Слушать эти возгласы Лёвке было приятно, он всем улыбался в ответ. А улыбка у Лёвка была настолько обаятельной, что пчёлы с поселковой пасеки садились на его лицо, думая, что это расцвёл посреди лета какой-то весёлый цветок.

Одна из кассирш, тётя Гета, вручила ему плитку шоколада «Дирижабль», зная, что Лёвке нравится не сам шоколад, а его обёртка с девизом: «Летать выше всех, скорее всех и дальше всех!». А продавщица Вера Никифоровна подарила ему круглую металлическую коробочку с монпансье.

– Пал Маркович ждёт вас в кабинете, – с вежливой улыбкой сказала она папе и погладила Лёвку по макушке.

Кабинет дедушки находился в подвале. Они спустились по крутой и прохладной лестнице, прошли несколько полутёмных коридоров, пока, наконец, впереди не показалась полоска света из настежь раскрытой двери.

До них донесся непривычно строгий голос дедушки Павла, который кому-то учинил разнос. Подойдя к двери, Лёвка увидел, что в небольшом кабинете перед письменным столом, за которым сидел дедушка, стоял, опустив повинную голову, один из грузчиков магазина. Всем своим видом он показывал, что полностью согласен с обвинениями в свой адрес. Дедушка был в белом выглаженном халате и походил на врача маминой больницы. Позже Лёвка узнал, что грузчик Пётр купил на завтрак небольшой колбасный круг, французскую булку и «чекушку» водки. А дедушка Павел сам не пил, и, тем более, терпеть не мог выпивох на работе.

Лёвка впервые увидел деда таким суровым, ну прямо, как дрессировщица Ирина Бугримова с одним из своих леопардов. И это после того доброго и милого деда, который во всём старался угодить своим домашним!

Увидев зятя и внука, дедушка Павел слегка смутился и уже другим тоном сказал грузчику:

– Иди, Петро! Потом договорим!..

– Да о чём ещё говорить, Маркович! – с мукой в голосе воскликнул тот. – Виноват я! На все сто виноват!

– Не на «сто», Петро, а на «двести пятьдесят», – строго уточнил дедушка. – И чекушку не забудь поставить на место!.. Деньги тебе вернут в кассе. Скажешь, я разрешил.

Грузчик кивнул, бочком-бочком проскользнул в дверях мимо вошедших.

Дедушка Павел достал из кармана халата платок и вытер им лоб, затем поднялся из-за стола, подошёл к Лёвке и звонко расцеловал.

– Привет, мои дорогие! – сказал он и, словно оправдываясь, добавил с досадой: – Так и норовят с утра испортить настроение!

Лёвка вновь услышал в голосе деда тёплые домашние нотки.

– Мы пришли за продуктами, – напомнил ему папа.

– Да-да, всё уже собрано… – Дед ласково глянул на Лёвку и улыбнулся: – Это хорошо, Лёнечка, что вы с Лёвочкой пришли. Одному тебе всё это не унести.

Лёвка понимал, что дед шутит, но всё равно было приятно чувствовать себя, пусть маленьким, но мужчиной.

– Пойдёмте, – сказал Пэпка. – Я распоряжусь выдать вам продукты. А пока познакомлю с шофёром Стёпой. Он уже в курсе.

Они поднялись из подвала, но не свернули в торговый зал, а вышли в другую дверь и оказались на заднем дворе магазина. Там стояло несколько грузовиков ГАЗ-55. Возле одного из них вертелся кучерявый весёлый парень лет двадцати пяти. Дедушка представил ему папу с Лёвкой, а сам вернулся в магазин. Папа протянул Стёпе руку, на что тот ответил вялым рукопожатием, чего папа терпеь не мог. Мужчины, говорил он Лёвке, должны крепко пожимать руки друг другу, а не здороваться абы как! А то чувствуешь в ладони какую-то квашню! Лёвке Стёпа протянул руку сам, как бы шутя. Так и познакомились. Потом папа договорился со Стёпой, в котором часу он за ними приедет, и о том, что надо помочь всё погрузить, а за городом выгрузить, затем папа назвал цену за переезд, чем приятно удивил Степана.

Пока папа договаривался с шофёром, Лёвка влез на подножку грузовика и через открытое окно дверцы стал разглядывать всё, что находилось внутри – руль, педали, переключение скоростей, спидометр. Даже часы здесь были! Он протянул руку к рулю и попробовал его немного покрутить. Но руль оказался тугим и не никак поддавался его усилиям. Тогда Лёвка бибикнул – резко и трубно, голосом слона из московского зоопарка, в котором он был прошлым летом.

– Лёва, не балуйся! – крикнул ему папа.

– Да ничего, пусть посигналит, – разрешил Стёпа и улыбнулся «директорскому внуку».

– Хочешь порулить? – подошёл к Лёвке другой шофёр, пожилой дядька с усами.

– Хочу, – ответил Лёвка.

– Тогда расти быстрее, – дал ему совет дядька и громко рассмеялся, довольный своей шуткой.

«Без вас знаю», – подумал Лёвка, спрыгивая с подножки. Но вслух «усатому» ничего не ответил – он не любил, когда с ним разговаривают, как с малолетним дурачком.

…Спустя четверть часа, они с папой уже шли по жарким летним улицам Зуева домой, неся в руках, перевязанные грубым шпагатом картонные коробки – у папы были большие и тяжёлые, у Лёвки маленькие и полегче. Ну, не совсем маленькие, но поменьше…

– Как устанешь, передохнём, – по-взрослому напомнил Лёвка папе.

Папа улыбнулся в ответ:

– Ты тоже, если утомишься, скажи…

Идти было недалеко, всего несколько кварталов. По пути они зашли на почту и отправили бабушке Нине телеграмму, в которой говорилось, чтобы завтра утром она их встречала.

…Берта, кряхтя, вылезла из погреба по деревянной лестнице. Домовой Гершель помог ей поднять наверх полную кастрюлю с соленьями, а потом выбрался сам.

Ева с любопытством окинула его взглядом от шляпы до туфель и еле удержалась от смеха. Янкель, когда сравнивал его рост с петухом, наверное, имел в виду петуха-цыплёнка. Гершель был в два раза меньше самого маленького лилипута на свете.

Поставив кастрюлю соленьями в тёмную комнату, бабушка с внучкой принялись готовить угощение Гершелю. Пока на кухне на скорую руку сервировался стол, домовой присел на корточки рядом с Айкой и стал её гладить. Та легла на спину и, довольная, заурчала.

– Скоро родит, – сказала Гершелю бабушка. – В тот раз четырёх принесла. Интересно, сколько сейчас? Слава богу, мне не придётся их топить. Они завтра забирают её с собой к Нине. Пусть она теперь ломает голову.

– Баба Нина их не утопит, – встала на защиту котят Ева, – а раздаст соседям.

– Ах, какая для всех «радость»!.. – прокомментировала бабушка. – Аз ох ун вэй! («Увы и ах!»).

– Три мальчика и две девочки, – прошамкал домовой.

– Что? – не поняла бабушка Берта. – Что ты сказал?

– Я сказал, – повторил Гершель, – что Айка родит трёх мальчиков и двух девочек. А два котёнка будут самыми удивительными существами на свете!

– И что в них будет такого удивительного? – язвительно спросила бабушка Берта. – Они будут петь песни из репертуара Руслановой?

– Сами увидите!.. – таинственно улыбнулся домовой.

Ева не отрывала от него изумлённого взгляда:

– А откуда вы знаете?!

Гершель громко рассмеялся:

– Откуда я знаю! Слышишь, Берта? Твоя внучка у меня спрашивает, откуда я это знаю! Вот, глупенькая! Знаю и всё! Домовые всё знают! Принеси мне подушку, кэцэлэ, а лучше две, и положи их на этот стул… Гершель желает возвыситься над буднями!..

Ева не совсем поняла его последнюю фразу, зато знала, что «кэцэлэ», на идиш, означает «котёнок», и побежала в комнату. Надо же! Она забыла, что домовой волшебник. Нужно будет однажды воспользоваться его чудесным даром и узнать то, чего не знают другие, а потом выиграть на спор.

Ева принесла из гостиной маленькие диванные подушечки, которые бабушка Берта называла «думочками». На них были вышиты крестиком сельские домики с петухами – работа бабушки Нины – и одну на другую положила на стул.

В это время Берта уже закончила сервировать небольшой стол, и теперь сообщала Гершелю, что после завтрака они с Евой поедут на рынок. Так что долго рассиживаться «над буднями» они не будут.

– Ура! – обрадовалась Ева. – Купишь мне крыжовник! Я его год не ела!

– У бабы Нины наешься.

– Сегодня хочу!

– У неё его семь кустов! Хотя мама говорит, что зелёный тебе есть нельзя.

– Это ещё почему?! – возмутилась Ева.

– У тебя повышенная кислотность.

Пока они пререкались, домовой Гершель ловко вскарабкался на стул и взял в руки нож и вилку.

– Угощайте! – разрешил он двум хозяйкам. – Я ужасно проголодался. – И тут же громко чихнул.

– Зай гизунт! – пожелала ему бабушка здоровья.

– Сомневаюсь в этом, – ответил Гершель. – Подвал не самое лучшее место для домового… Насморк ещё, куда ни шло, но когда ломота в пояснице – это уже не жизнь!..

– Ты сам не захотел жить в тёмной комнате, – обиделась бабушка.

– Какая там жизнь, если все постоянно лезут в холодильники! Словно голодающие с Поволжья!

– На чердаке жить ты тоже отказался…

– Потому что я люблю темноту, тишину и уединение… Чтобы подумать, помечтать!.. А там постоянно крутятся – то птицы, то чужие кошки… Как будто своей нет в доме!

– Может, выпьешь рюмку водки и закусишь яблочком? Поясница и отпустит.

– Ага! На все четыре стороны! Нет уж, спасибо!

Ева собралась было сбегать в тёмную комнату за яблоками, но Гершель остановил её за руку:

– Не надо! Сиди! Во-первых, – объяснил он, – я ими уже объелся за зиму, во-вторых, водка тут не поможет.

– А что вам поможет? – спросила Ева.

– От такой сырости, кэцэлэ, можно вылечиться только одним способом – полностью спиться!.. Чтобы уже ничего не чувствовать. А кто-нибудь видел еврея-шикера? Да ещё домового, при этом! То есть, пьяницу, при исполнении служебных обязанностей! Лично я – нет! Лучше налей мне томатного соку.

И все трое принялись отмечать «чёрствые именины».

…Следователь и Анна шли по коридору третьего этажа. С ней здоровались больные и сотрудники.

– Знаете, что такое бэкроним? – внезапно спросил Борис Фёдорович Товкач.

– Что? – не поняла Анна.

– Бэкроним, – повторил следователь.

Анна нахмурилась, пытаясь вспомнить, но всё же сдалась.

– Нет, не знаю… Это что? Лекарство? Болезнь? Или чья-то фамилия…

Следователь тактично рассмеялся, не желая её обидеть.

– Литературный термин… – сказал он. – От английского back «обратно» плюс акроним, он же аббревиатура. Но если акроним – искусственно созданное слово, например, МХАТ, или ВЧК, то бэкроним изначально не имел расшифровки. Например, слово «морг».

Анна невольно повернула к нему голову.

– Что, морг? – спросила она, толком не понимая, о чём он ей говорит.

На лице Бориса Товкача всё ещё сияла улыбка.

– Бэкроним переводит это скорбное слово, как Место Окончательной Регистрации Граждан. – И громко рассмеялся. – Шутка, конечно… Или слово «муж»…

– А оно как переводится?..

– Мужчина, Угнетаемый Женой… – он продолжал весело смеяться.

Анна вежливо улыбнулась.

– А вы оттуда это знаете? – спросила она его.

– Я много чего знаю, – скромно заверил её Товкач, убрав улыбку с лица. – Сначала учился в ИФЛИ, потом… Кстати, ИФЛИ тоже акроним – Институт философии, литературы и истории.

– Так вы ещё и философ, – нервно прокомментировала Анна.

– Громко сказано! – усмехнулся следователь. – Я ведь проучился там всего год.

– Отчислили?

– Что вы! Пригласили в другой профсоюз…

Анна кивнула – она поняла, в какой именно.

Открыв ключом дверь кабинета, доктор Шварц пригласила следователя войти.

Пока тот вешал свой плащ и шляпу на стоящую у двери деревянную вешалку с гнутыми рожками, Анна распахнула окно в больничный сад – в кабинете было душно от утреннего солнца и, резко пахло лекарствами.

– Дверь запереть?.. – неловко спросила она у следователя.