По ту сторону
Очень хотелось зареветь, однако я поднялась и, как смогла, привела себя в порядок.
Только теперь я обрела способность рассуждать. Думать свою горестную думу. Положение было отчаянным, и это мягко сказано. Здесь, в чужом суровом и беспощадном мире, мне ни за что не выжить. Единственная надежда на спасение – найти способ вернуться. Ведь каким-то путём я попала сюда, так? Значит, можно пройти им в обратную сторону? Только как отыскать этот путь, вот вопрос.
Кот мой сидел у двери, мяукал – просился в туалет. Молодец, приучен к порядку. Выпустила его и опять затворила дверь.
За оконцем, затянутым желтовато-белой промасленной ветошью, явственно светлело. Начинался новый день, и значит, хочешь, не хочешь, надо позаботиться о хлебе, так сказать, насущном. Как минимум.
О том, чтобы выйти на улицу, я и думать боялась – поджилки тряслись при мысли о том, какие опасности могут там меня подстерегать. Конечно, торчать в таверне всё время – тоже не выход. Рано или поздно, мне придётся покинуть это ненадёжное убежище. Но… лучше позже, когда пообвыкнусь, осмыслю всё, намечу план действий… А пока нужно узнать у хозяйки, как тут насчёт завтрака.
Я осторожно открыла дверь, выглянула в узкий коридорчик – никого. Прошла к лестнице, ведущей на первый этаж, позвала:
– Фрау Эльза!
В ответ снизу донёсся… отборный русский мат.
Не иначе – мои вчерашние собутыльники заявились. С утра пораньше… Хотя нет, не с руки им после случившегося накануне соваться сюда.
Я спустилась по лестнице и увидела старуху-оборванку, в дупель пьяную, растянувшуюся на полу и силящуюся подняться. Она-то и оказалась соотечественницей, выражающей свои чувства посредством русской ненормативной лексики.
За столом сидели, орудуя ложками, несколько мужчин, одетых без щегольства, но опрятно. Сынишка хозяйки находился тут же – подбрасывал дрова в очаг.
Фрау Эльзы не было видно. На нищенку никто не обращал ни малейшего внимания. Я тоже собиралась её проигнорировать: на что мне эта пьянь, пусть и соотечественница! Но что-то ёкнуло внутри. Какая, в общем-то, разница, русская она или немка, скажем – передо мной старый немощный человек.
Я подошла к женщине и протянула руку:
– Давай, помогу! – Не удержалась, добавила: – Кулёма!
Старуха подняла голову и сфокусировала на мне взгляд выцветших водянистых глаз.
– Ты кто?
– Джек Воробей.
Мне, по большому счету, без разницы, как назваться. С такой же лёгкостью могла объявить себя Шреком или Человеком-пауком. Здесь, в шестнадцатом веке, эти персонажи присутствовали лишь в моем сознании, а для всех прочих их упоминание не несло дополнительной смысловой нагрузки – просто чудные имена или клички, каких в любом столетии предостаточно. Однако, на мою старуху упоминание голливудского героя, похоже, произвело впечатление. Она даже протрезвела, как будто. Во всяком случае, взгляд нищенки сделался осмысленным, а на лице – изумление, смешанное с… радостью? Хотя… какие у неё могли быть причины для радости при встрече с пиратом Карибского моря? К тому же вымышленным. Да и в этом качестве Джек Воробей ещё только должен появиться через четыреста с лишним лет.
– Как ты сказал? Воробей? – прошамкала беззубым ртом старуха, состроив при этом безобразную гримасу, которая могла принадлежать какому-нибудь душегубу-маньяку. – А я знаю тебя, Джек Воробей! Ха-ха-ха!
Её идиотический смех гулко прозвучал в полупустом помещении. Из всех присутствующих только малец обернулся в нашу сторону и крикнул что-то озорное, вызвав смешки завтракающих мужчин. В ответ нищенка запустила по-русски выражение, от которого покраснел бы и портовый грузчик. Я же готова была сквозь землю провалиться от стыда перед иностранцами. Впрочем, они-то не отреагировали – откуда им, сердечным, знать смысл не подлежащих переводу буйных красот русской матерщины.
Я хотела повернуться и уйти, оставив языкастую старуху на полу – пусть сама, как хочет, так и встаёт, но та, изобразив на лице смирение, проворковала:
– Касатик, пособи старой женщине, сделай милость. – Я помогла ей подняться. – Сокол ты мой ясный, храни тя Христос и Пресвятая Богородица.
Лисила старуха, медовые речи вместо пьяной ругани пустила в ход. И голос-то у бабки сделался певучим. А что самое поразительное: мне он показался хорошо знакомым, этот ласковый говорок.
Да нет же, показалось – мало ли голосов похожих на свете встречается!
Старая карга выглядела настоящей ведьмой. Вернее, нет, ведьмы, те молодые, с распущенными волосами, а эта – Баба-Яга из всем нам с детства памятного фильма «Морозко»: маленькие злые глазки, рот, в котором сохранилась лишь пара кривых зубов, один сверху, другой снизу, на башке безобразный серый платок с торчащими из-под него седыми лохмами. Несколько диссонировал с обликом сказочного персонажа сильнейший запах алкоголя, коим насквозь, должно быть, пропиталась «Яга».
– Я тебе пригожусь, мил человек, – продолжала разливать елей бабка. – Сам-то откуда будешь, такой молоденький да ладненький?
– Из России, – ответила я, не подумав. Отечество-то наше в ту пору именовалось иначе.
– Россия… – задумчиво произнесла старуха. – Понимаю, с русской стороны… А здесь-то какими судьбами? Беглый, что ль?
Я замешкалась с ответом. Старуха поняла по-своему.
– Не желаешь открыться? И то верно – длинный-то язык с головой вместе отымут. Царь-то Иоанн Василич строг, языкастые при ём долго не живут. Он, сказывают, опричнину ввёл супротив бояр. А ты, красавец, поди, боярский сынок-то?.. Ладно, коли не хочешь, не отвечай.
Вот так. Старуха всё за меня сказала. Боярский, мол, отпрыск, бежал от царского гнева за границу. Почему бы нет? Пусть считает меня политэмигрантом.
Любопытная старуха задала очередной вопрос:
– Давно ли у нас?
– Второй день, – честно ответила я.
– И знакомств нету, поди? И без языка?
Я кивнула.
– Ой, лихо! – воскликнула бабка, жалеючи меня, приложила ладонь к щеке и покачала головой. – И что ж теперича тебе, горемыке, делать?
Если б я знала, что мне делать! Вот, карга старая, пригожусь, мол, обещала! Языком-то все горазды. А жалость её мне без надобности – «нас не надо жалеть, ведь и мы никого б не жалели…»
– Я цирюльником могу, – сказала я неуверенно. Вроде бы здесь обязанности младшего медперсонала возложены на мастеров, которых в наше время называют парикмахерами. – Кровь отворять умею. Вывих могу вправить, роды принять при случае… Только у меня нет… – Я подумала, как сказать старухе, чего у меня нет, и нашла подходящее слово. – Нет нужной бумаги.
– Не беда. Если уж индульгенцию от папы купить можно… Были б деньги.
Бабка вопросительно глянула на меня.
– Нет у меня денег, – ответила я на её немой вопрос. – То есть, мало. Совсем мало.
Я не знала толком, насколько велик мой капитал – деньги, что дала мне фрау Эльза. На всякий случай решила поприбедняться.
Старуха хмыкнула неопределённо, но расспрашивать больше не стала.
– Ты голодный, поди. Давай перекусим да и пойдём, отведу тебя к своим.
К каким таким своим?! Она что, собралась меня на какую-нибудь «малину» затащить, или как тут называется место, где бродяги собираются?
Словно в ответ на мои мысли, старуха пояснила:
– Комедианты мы, лицедеи. Я при бродячем цирке состою.
Во как! Артистка, значит. И не заливает, похоже. Наверное, артисты здешние – голимая пьянь да нищета. Что же она в цирке-то делает, уж, наверняка, не под куполом на трапеции крутится! Может, на кассе сидит, билетами торгует? Хотя вряд ли – здесь, поди, с шапкой по кругу медяки от благодарных зрителей собирают.
Старуха ухватила меня за рукав и подвела к столу: садись. Тут, как раз, хозяйка появилась.
Заказывала, конечно, бабка. По-немецки. Я лишь слово «бир» уловила. У старой карги – продолжение банкета, а платить, видимо, мне придётся.
Фрау Эльза приняла заказ с приветливой улыбкой на устах. Ей, разумеется, только в радость, что гости утро с пива начинают, значит, есть надежда, что и продолжение последует. Но мне-то с утра напиваться, какой резон?
– Найн! – воскликнула я. – Мне не надо пива! Найн бир! Битте, млеко, брод…
Хозяйка кивнула понимающе. А бабка захихикала противным дребезжащим смешком, но комментировать мой выбор не стала. К пиву ей подали вяленую рыбину – классический набор, я же довольствовалась кружкой молока и ломтём свежего хлеба. Тут, вместе с очередным посетителем с улицы в корчму заскочил мой котик, и – ко мне на колени.
– Кыш! – заорала на кота старуха. – Сатанинское отродье.
– Не надо его гнать. Он мой! Блэк его зовут.
Я уже и имя коту придумала. Никому его в обиду не дам! Единственная родная душа. Попросила у хозяйки жестами посудину для кота, отлила ему молока и хлеба покрошила.
– Твоя животина? – усмехнувшись, процедила карга. – Тады пусть.
За завтраком мы продолжили церемонию знакомства. Старуха звалась Варварой, а по-европейски Барбарой. «Меня наши так кличут, и ты Барбарой зови». Кроме имени, старуха не стала ничего открывать: ни откуда родом, ни как оказалась здесь, «на неметчине».
– А я Джек. По-русски Яков, Яша.
Это я Джека Восьмерика вспомнила, американца, героя когда-то читанной книги, он ведь, на самом деле, звался Яшей.
Старуха допила пиво, недоеденный кусок рыбы сунула в котомку и… расплатилась с хозяйкой. Своими деньгами! Только за себя, разумеется, но и этим удивила меня безмерно. Я-то была уверена: все расходы на меня лягут.
Я тоже заплатила – за ночлег и еду.
– Пойдём, что ль? – спросила старуха. – Готов, аль нет?
Нищему собраться – только подпоясаться. Я кивнула. Взяла на руки Блэка.
Старуха усмехнулась.
– На руках понесёшь? Добро такое… Ха!
Мы вышли на улицу.
2
В действительности все оказалось не столь ужасным, как мне представлялось.
Мощёная серым камнем улица, по обеим сторонам – оштукатуренные и побеленные с выпирающими наружу коричневыми деревянными балками двух– и трёхэтажные строения под медно-красными черепичными крышами – такие я и раньше видела в исторических кварталах Таллина и Риги. Ни души: сонное царство, только далеко впереди громыхала телега, гружёная дровами.
Порывами налетал ветер, норовил сорвать с меня треуголку, и мне приходилось её придерживать. Свежий ветер, с моря: оно где-то рядом, я чувствовала. Блэка я держала одной рукой. Кот возился, пытался сунуть голову под куртку – пугался непривычной обстановки.
А мне почему-то совсем не страшно, я с любопытством смотрела по сторонам. Где же мы находились? И какое, интересно, здесь время года? Зима? Нет, теплынь стояла – скорее осень, или даже конец лета. Встреться хоть одно дерево – можно по листьям определить, так нет, кругом голый камень. Впрочем, чего я гадаю…
– Барбара, а какой теперь месяц? – поинтересовалась я, глядя старухе в спину.
– Август, милок, а по-нашему серпень, – ответила карга, не обернувшись. Она, похоже, совсем не удивилась моему вопросу.
Барбара семенила шаркающей старческой походкой. Сутулилась и в такт шагам руками двигала – раз-два. Умора! Интересно, как мы со стороны смотримся? Баба-Яга и карикатурный пират – не иначе, оба из дурдома сбежали. Так, наверное, решили бы в нашем времени, а здесь…
Здесь мы также не были обделены вниманием. Навстречу попадались горожане, преимущественно женщины разных возрастов: все, как одна, в чепчиках и длинных до земли платьях унылых серых и коричневых тонов. И все не с пустыми руками: с корзинками, котомками, металлическими посудинами какими-то, вроде чайников с длинными носиками. Простолюдинки, наверное, на рынок отправились. А знатным дамам рано на свет божий – те, должно быть, дома, слугами командуют.
Одеты женщины опрятно, хоть и бедно, а вот состояние улицы оставляет желать лучшего: повсюду валяются отходы, и воняет тухлятиной. Где же, черт побери, пресловутая немецкая аккуратность?!
Встречаясь со мной взглядом, горожанки, особенно молодые, скромно опускали глаза, но всегда – я «чувствовала спиной» – оборачивались вслед.
Пусть, решила я. Но всё-таки надо бы сменить костюмчик, уж больно приметный. Не стоит лишний раз привлекать к себе внимание.
Тут ещё собака увязалась, мелкая и злая: лаяла на Блэка, а заодно и меня норовила ухватить за сапог. Барбара, видя такое дело, наклонилась за увесистым булыжником. Шавка моментально ретировалась. С собаками здесь, похоже, не церемонились. Старуха швырнула камнем вдогонку, и приправила бросок крепким выражением. По-русски.
Улица привела нас к реке, прямиком к деревянному мосту. И речка и мост вызвали у меня смутные воспоминания – где-то я их видела…
Сзади загрохотало, я оглянулась, еле успела отпрянуть в сторону и старуху оттащить – из-за поворота выехала карета, запряжённая парой резвых коней, и с ходу промчалась по узкому мосту. Кучер на дрожках пролаял что-то в нашу с Барбарой сторону. Старуха опять матерно выругалась и погрозила кулаком.
– У-у, злыдни! Того гляди, потопчут, как есть потопчут лошадьми. Хорошо, не на мосту были – пришлось бы в Преголю сигать…
– Что?! – вскричала я. – Это Преголя?
Ну, вот, всё и встало на свои места: я в родном городе! Не думаю, что есть ещё где-то река Преголя. А Региомонтум – я вспомнила, – так наш город именовался в шестнадцатом веке. Уже потом его стали Кенигсбергом называть.
Но легче от этого открытия мне не стало. Родной Калининград дальше, чем если б на Марсе находился. Только «расстояние» не в километрах и не в милях измеряется – в веках!
Всё вокруг чужое, незнакомое. Оно и понятно: за четыреста-то лет строили и разрушали, опять строили и перестраивали не один раз. Кажется, наш Кафедральный собор – единственное, что сохранилось с этого времени.
Я бросила взгляд на реку: чуть поодаль, прямо над водой, возвышались башенки. Так и есть – собор, где ему и надлежит быть, на острове Канта. Хотя сейчас островок иначе называется, потому как знаменитый философ родится лет через двести.
Сразу за мостом шла крепостная стена, напоминающая Великую Китайскую, только в миниатюре – сооружение высотой с трёхэтажный дом. Стена тянулась в обе стороны, закрывая обзор, лишь через распахнутые массивные ворота, окованные железом, просматривалось поле или луг с яркой радующей глаз зеленью.
Похоже, выход из города. И здесь стража должна находиться – что-нибудь типа таможенного поста. Не потребуют ли с нас пропуск, охранную грамоту, или что у них вместо загранпаспорта?
Обошлось. Охраны я не заметила. Мы беспрепятственно прошли ворота и оказались в городском предместье. Тут дома стояли только с одной стороны дороги, с другой – пашня и луга. Сам просёлок представлял собой две параллельные колеи по колено глубиной, выбитые в земле. Колёсами повозок, судя по всему.
А я и не рассчитывала асфальт здесь увидеть.
Барбара не пошла по дороге, а свернула на боковую тропинку, и привела меня прямо к… цыганскому табору – с фургонами, костром, и с песнями под гитару.
Впрочем, относительно гитары я ошиблась: музыкальный инструмент, под который пел похожий на цыгана мужик, был скорее мандолиной. Или лютней – кто их разберёт. Пел мужчина красиво, и не по-немецки, а на итальянском. Жгучий брюнет, с кудлатой головой и такой же бородой, только с проседью, с серьгой в ухе – колоритная личность, вылитый Будулай. Мужчина сидел на поставленном стоймя полене возле фургона.
Повозки с крышами из парусины располагались полукругом, ограждая с трёх сторон утоптанную площадку. Между ними натянуты верёвки с развешанным шмотьём, У дальнего от нас фургона горел костёр, там явно обед готовили: на треноге висел котелок, из которого густо валил пар. Людей, кроме певца-«цыгана», не видно, только непонятные животные, лошади – не лошади, или ослы такие здоровенные, стояли привязанными к кольям.
– Пришли, – объявила Барбара.
– А где же цирк? – удивилась я. Думала, будет шатёр – что-нибудь вроде шапито, но никак не табор.
Старуха рассмеялась противным дребезжащим смешком.
– А сё и есть наш цирк. Сейчас не время ещё. Как солнце на закат пойдёт, народ соберётся, тогда и зачнётся действо.
«Цыган» продолжал петь, поглядывая на нас с ухмылкой. Барбара стояла, картинно подбоченись, я робко жалась позади.
– Он кто? – негромко спросила я старуху.
– Этот-то? Зуко – хозяин. Ты не робей, милок, ён не шибко важный… А вона и жонка его, Мадлен.
Из фургона выглянула миловидная женщина средних лет, сказала что-то мужу, и скрылась.
Зуко допел, отложил инструмент, поднялся, и… оказался из тех, о которых говорят: «когда сидит, он выше, чем когда стоит». Массивное туловище мужчины покоилось на коротких кривых ногах. Длинный камзол из красного сукна усиливал комический эффект. Это, скорее всего, клоун, решила я.
А Барбара ухватила меня за рукав и подвела к «хозяину».
Они перебросились несколькими фразами на немецком. Речь, как я поняла, шла о моей скромной персоне. Зуко разглядывал меня, но заговорить не пытался. Придётся, видно, срочно учить немецкий, подумала я с тоской. Не то, чтобы этот язык не нравился, просто на родном изъясняться сподручнее.
– Зуко пытает, чего, мол, умеешь-то: петь, плясать? – перевела Барбара.
Я замотала головой. Какая из меня артистка!
Но «хозяин» продолжал гнуть своё.
– Давай, мил дружок, спой. А уж Зуко решит, могёшь, али нет, – опять перевела старуха.
Зуко улыбнулся ободряюще и указал на свою «балалайку».
– Нет, нет! Я не умею… Ладно, коли он так хочет, попробую спеть. Хоть и не Пугачёва…
Тут я осеклась и кинула взгляд на Барбару. Старуха, похоже, не заметила моего «прокола». Аккуратнее надо.
Что же им исполнить?
Вообще-то петь я люблю. Не на публике, конечно – дома, или в кругу друзей. Голос у меня низкий, совсем не женский. Это когда разговариваю. Потому и сошла за мужчину. А если пытаюсь петь, отчего-то ближе к тенору звучит, даже к контратенору, который ещё «мужским сопрано» называют.
Чистой воды самодеятельность, само собою… А, ладно, черт с вами, слушайте: «… я расскажу вам о любви, любви шута и королевы».
«Шута и королеву» мы часто пели на два голоса с Алексом. Он мой бойфренд, теперь уже бывший… но это неважно. Тогда у нас неплохо получалось под гитару (играл Алекс). Теперь же я пела одна и акапельно.
Незатейливая история о том, как шут поплатился головой за любовь, своеобразная стилизация под баллады средневековых менестрелей. Что мне и требовалось. Одна беда – оценить некому. Зуко не понимал по-русски, да и Барбаре язык, на котором мы говорим в двадцать первом столетии, непривычен. Старуха ничего не сказала, хмыкнула неопределённо – и всё. «Хозяин» снисходительно похлопал меня по плечу и бросил пару фраз. Барбара перевела:
– Зуко позволяет тебе остаться, обучим тебя лицедейству. А пока за харчи станешь нам пособлять…
Моего согласия старая карга не спросила.
Вот так стала я учеником, подмастерьем, или, правильнее, мальчиком на побегушках.
V. Самое важное
1
Жила на свете маленькая девочка. Любила сказки. Сначала слушать – папа читал ей на ночь (мама в это время возилась на кухне с посудой). Потом научилась читать сама. Читала много, взахлёб: любимые сказки, затем фантастику, приключенческие и исторические романы: Булычева и Беляева, Стивенсона и Сабатини, Дюма и Дрюона. Мечтала о волшебных королевствах и замках, о каретах и чистокровных скакунах, о придворных балах и рыцарских турнирах, о морях и тропических островах. Думала: вот бы очутиться там, в далёком прошлом, где обитают короли, мушкетёры и пираты с разбойниками: уж я бы там, уж я бы тогда…
Святая наивность! Ведь на самом деле там – суровый и беспощадный мир, где опасности подстерегают чужака на каждом шагу. И вовсе не обязательно угроза будет исходить от неких злодеев. Смерть может таиться в куске плохо прожаренного мяса, в кожуре невымытого, как следует, яблока, даже в глотке обычной воды. С изнеженным, приученным к антибиотикам организмом пришельца из двадцать первого века здешние микробы и вирусы способны расправиться столь же легко и быстро, как с уэллсовскими марсианами.
Где-то я читала о проводившемся опросе. Спрашивали: «Какую вещь вы считаете самой необходимой для современного человека?». В ответах, как и следовало ожидать, в основном фигурировали технические штучки-дрючки. Называли сотовый телефон, компьютер, даже микроволновку. Глупцы! Уж я-то теперь точно знаю, без чего они все не смогли бы обойтись – без зубной щётки!
Не может человек из третьего тысячелетия нормально существовать там, где нет не только интернета и сотовой связи, но даже банального сортира. Это я прочувствовала на собственной шкуре.
Первые дни пребывания на чужбине (чтобы окончательно не рехнуться, я внушала себе, что нахожусь не в прошлом, а в другой стране) оказались сущим кошмаром. У меня даже сменного белья не было!
Что я имела? Маскарадный костюм, абсолютно непригодный для повседневной носки, а под ним маечку, колготки и трусики – всё по одному экземпляру. В карманах куртки я обнаружила доставшиеся от Ларисы три вещи: упаковку таблеток от головной боли, мобильник, и коробку с призом, который подруга выиграла на конкурсе песен-караоке.
Любопытной оказалась коробочка, там находилось походное зарядное устройство для сотовых телефонов. Сначала я «не врубилась», и только просмотрев инструкцию, поняла, как эта штука работает. Оказалось – ручная динамка, вроде фонарика-«жучка». Подключаешь её к мобиле (имелись несколько разъёмов, подходящих, как указывалось в инструкции «для всех популярных марок телефонов») и жмёшь на ручку; минут пять «пожужжишь» – телефон «оживает».
Вот это да! Теперь я могла подзаряжать мобильник и звонить… Увы, увы! Телефон, даже в рабочем состоянии, оставался просто игрушкой. Самым ценным приобретением я посчитала лекарство – спасибо тебе, Ларочка!
Как жаль, что подруга не обеспечила меня зубной пастой, мылом, шампунем, кремом для рук, лосьоном… Бог ты мой – перечислять можно долго. И самое ужасное – ничего этого здесь днём с огнём не сыщешь.
С верхней одеждой вопрос решился: за семь монет Барбара снабдила не новыми, но крепкими камзолом и штанами до колен, а также гольфами и башмаками. Она хотела всучить ещё полосатый колпак, но я решительно отказалась: пусть сами носят этот шутовской атрибут, а мне и бандана сойдёт (местной моде такой головной убор не противоречил). Рубаху тоже свою оставила: хоть и не практичная, да ладно, на первое время сгодится.
Разглядывая «обновы», подумала: может, стоит открыться, сказать, что я женщина? Уж слишком грубыми смотрелись мужские шмотки, непонятно из чего сшитые – не иначе, как из дерюги; а башмаки и вовсе деревянные. Но инстинкт самосохранения подсказывал: «Нельзя!». Во всяком случае, не сейчас.
То, что придётся носить «вериги» – полбеды, по-настоящему печалило отсутствие нижнего белья, о котором тут, похоже, и не слышали. Местные умельцы могли предложить разве что пресловутый «пояс верности». Я попыталась полунамёками выведать у Барбары, можно ли достать то, «что надевают под штаны». Не объяснять же, мол, позарез нужны женские трусики. Старуха скорбно качала головой, наверное, видя во мне дурачка – не всё, видать, с головой в порядке у парнишки, лепечет непонятно чего. Но потом сообразила, что мне требуется, и поразилась:
– Вона как! Барчук-то наш, никак царских кровей – исподнее требует! – и расхохоталась – Calecons французский ему подавай. Ровно мамзель какая.
Почему «мамзель»? Ах, да! Вот незадача: у них кальсоны женщины носят, причём исключительно аристократки – я же читала. Мне-то как раз и надо такие, да разве Барбаре растолкуешь. И денег у меня… Что называется: дыра в кармане и вошь на аркане.
Барбара помогла решить деликатную проблему, снабдив – за плату, разумеется – отрезом бязи. «Добрая бязь, хивинская», – сказала бабка, передавая кусок изжелта-белой ткани, похожей на мешковину. В моем положении привередничать не приходилось; я позаимствовала у Барбары иголку с ниткой и ножницы, чтобы соорудить какое-нибудь подобие трусиков.
Сложнее обстояло дело с жильём. «Артисты» ютились в фургонах, и свободных мест не было. «Жилищную проблему» мне помогла решить та же Барбара. Она тут, оказывается, на привилегированном положении – имела «отдельную квартиру». А я-то её за нищенку приняла!
Старуха подрабатывала гаданием и всякого рода магией: снятием порчи и сглаза, приворотами и тому подобной чепуховиной, т. е. тем, чем успешно промышляют «маги» и «экстрасенсы» в двадцать первом веке. Ничего в «оккультном мире» не изменилось за четыреста лет! Бабка звалась «прорицательницей Лари» и принимала клиентов в некоем подобии индейского вигвама, но не из бизоньих шкур, а из парусины. Там же и жила. Мне соорудили такой же – пришлось опять раскошелиться, – и я поселилась со всем моим «имуществом», включая Блэка. Зуко выдал во временное пользование тюфяк, набитый сеном – он стал постелью, а Барбара презентовала заношенный зипун – вместо одеяла.