Роковые иллюзии

От авторов

Авторы выражают глубокую благодарность за помощь в создании этой книги с российской стороны – бывшему начальнику разведки КГБ Леониду Владимировичу Шебаршину, руководителю архивной службы разведки Александру Петровичу и ее сотрудникам Вячеславу Петровичу Мазурову и Дмитрию Дмитриевичу Воробьеву, бывшему заместителю начальника внешней контрразведки Сергею Михайловичу Голубеву, бывшему сотруднику внешней контрразведки Михаилу Александровичу Феоктистову, оперативному фотографу разведки Михаилу Михайловичу Логинову и руководителю пресс-бюро разведки Юрию Георгиевичу Кобаладзе, а также всем тем, чьи имена, по соображениям конспирации, не могут быть названы; с американской и британской стороны – бывшему заместителю директора ЦРУ Рэю Клайну, советнику ЦРУ Уолтеру Пфорцхаймеру, сотрудникам ЦРУ Роберту Кроули и Хейдену Пику, бывшему сотруднику канадской контрразведки Дэниэлю Малвенне, ныне покойному начальнику британской контрразведки сэру Ричарду Уайту, бывшему сотруднику Форин офиса Роберту Сесилу, члену британского парламента и писателю-историку Руперту Алласону, журналистам Ричарду Нортону Тэйлору, Мартину Уокеру, Джеймсу Адамсу и Дэвиду Твистон-Дэйвису, историкам Артуру Шлезингеру, Аллену Уайнстайну, Джеймсу Баррозу, Уоррену Кимбаллу, Верну Ньютону и Тимоти Нафтали, сотруднику Национального архива США Джону Тэйлору и его коллегам, сотрудникам библиотеки ФБР, библиотеки Конгресса США и Архивного управления Великобритании.

Предисловие к русскому изданию

Июльским вечером 1990 года я совершал ежедневный ритуал опечатывания двери кабинета № 317 в здании КГБ на Лубянке. Используемое для этого архаичное приспособление состояло из деревянной бирки с комочком пластилина и пропущенным через нее суровым шпагатом. Шпагат продевался в ушки двери и косяка, вдавливался в пластилин и фиксировался личной бронзовой печатью. Чтобы пластилин не прилипал к печати, в отношении ее гравированной поверхности предпринималось такое же действие, какое совершает суеверный человек через левое плечо, когда хочет оградить себя от бесовских козней. Может быть, поэтому, а может быть, в силу простоты и надежности это устройство пережило несколько поколений обитателей Лубянки и выкрутасы научно-технического прогресса. Правда, отдельные долгожители дома 1/2 на площади Дзержинского любовно приложили руку к его увековечению путем замены фанерной бирки на пластмассовую или даже алюминиевую, однако среди разведчиков, одержимых охотой к перемене мест, производство амулетов в виде бирки-якоря на всю жизнь не привилось. Я принадлежал к последним и за свою службу сменил их штук семь или восемь.

Возня с биркой подходила к концу, и близился тот момент, когда блестящий оттиск печати на пластилине несет с собой освобождение от служебных забот и мысли переключаются на домашний ужин, как за уже запертой дверью кабинета зазвонил телефон. По его звуку я определил, что это линия оперативной связи, и решил не разочаровывать другого засидевшегося коллегу, хотя привычка перерабатывать имела часто самое простое и практическое объяснение – потратить с большей пользой время, отбираемое московским часом пик. Дверь была отперта, а трубка оказалась в руках раньше, чем на другом конце линии исчезла надежда. «Олег, как будет время, приезжай, – сказал знакомый голос, – есть кое-что интересное». Из пригородного Ясенево, где размещается штаб-квартира разведки, именуемая «Центр», звонил Александр Петрович, начальник подразделения, в ведении которого находятся ее архивы. В его интонации была та самая напускная небрежность, которая появляется в результате большого удовлетворения чем-то и желания заинтриговать этим «чем-то» своего собеседника. Следовало бы не поддаваться и не доставлять ему ожидаемого удовольствия помучить меня неизвестностью, но любопытство пересилило, и я спросил: «А что именно?» – «Ну, что мы с тобой будем по телефону говорить?! Приезжай – узнаешь».

Не могу сказать, что не спал всю ночь, – этого Александр Петрович не добился, но на другой день я все же сидел в его кабинете. На столе передо мной высилась стопка старых дел, объединенных одним оперативным псевдонимом – «Швед». «Шведом» был Александр Михайлович Орлов, резидент советской разведки в годы гражданской войны в Испании, таинственно исчезнувший в 1938 году из Барселоны и объявившийся в США в 1953 году с публикацией своей разоблачительной книги о преступлениях Сталина. Это было, пожалуй, все, что я да и большинство сотрудников разведки знали о нем в то время. Считалось, что раз он ушел, да еще в США, к главному противнику, то вроде бы был предателем, хотя никаких официальных комментариев по этому поводу не давалось. В истории внешней разведки, предназначенной для внутреннего пользования, его имя было обойдено молчанием. «Вы предлагаете мне написать о предателе?» – спросил я с некоторым разочарованием.

«Для начала прочти вот это», – Александр Петрович раскрыл одно из дел. Это была обобщенная справка об Орлове. Я буквально съел ее глазами. Передо мной раскрылась тайна, и не одна. Изумление, видимо, отразилось на моем лице, и Александр Петрович не мог скрыть торжествующей улыбки: «Ну? Что скажешь?» Я еще не мог осмыслить все прочитанное и только ответил обычно ничего не значащим, но в данном случае отражавшим суть дела голосом: «Все это очень не просто…» Потом на ум пришло нечто профессиональное: «Ведь если его допрашивали в ФБР и ЦРУ, то надо бы получить и их материалы».

До материалов ФБР и ЦРУ дело, однако, тогда не дошло – я просто не знал, как чисто технически и процедурно подступиться к их архивам на основе действующего в США закона о свободе информации. Тем более для статьи в газете этого и не требовалось: дай Бог, хоть из того, что есть в нашем архиве, включить побольше. Материал об Орлове был опубликован в «Труде» двумя частями («кусками» – как говорят журналисты моего поколения) 20 и 21 декабря 1990 г., в дни, когда советская разведка отмечала свое 70-летие. Это было весьма примечательно. Материал, естественно, мной согласовывался с руководством разведки хотя бы потому, что он содержал пусть уже принадлежащие истории, но все же формально секретные сведения и разрешить его публикацию мог только начальник разведки – Леонид Владимирович Шебаршин. При этом была указана и намечаемая дата публикации. Я получил не только согласие, но и поддержку. Разведка была готова рассматривать свою историю не одномерно – как цепь героических свершений, а во всей сложности приближения к исторической истине. Вылепленная революцией и Гражданской войной, противоречивая фигура Орлова в такой же мере воплощала в себе сущность, образ и историю советской разведки 20–30-х годов, в какой частное отражает целое. А учитывая масштаб его личности, может быть, и более того. Это же относится и к его коллегам-современникам, чьи имена предстанут в этой книге: Теодору Малли, Арнольду Дейчу, Дмитрию Быстролетову, Дмитрию Смирнову, Леониду Эйтингону, Сергею Шпигельглассу и другим. Невольно закрадывается грешная мысль о том, что, когда разведка была малой по численности, люди в ней работали большие. Интересно, что скажут потомки о нас?

20 декабря 1990 г. я принес показать свежий номер «Труда» с «Побегом в неизвестность» Шебаршину. Он чуть оторвался от бумаг и довольно бесстрастно сказал: «Хорошо, я уже видел». Потом небрежно добавил: «Теперь надо писать книгу», – и снова вперил взгляд в документы, давая понять, что аудиенция закончена. На мое возражение, что для книги предоставленных мне материалов не хватит, он, не поднимая глаз, произнес как уже нечто решенное: «Александр Петрович об этом позаботится».

Книг я никогда не писал, хотя имел достаточный опыт журналистской работы как разведчик, действовавший под прикрытием некоторых центральных газет, включая «Правду» и «Известия». Тем не менее претендовать на написание книги я никогда бы не осмелился, и, может быть, было даже лучше, что кто-то другой решил, что надо попробовать. В это время произошли события, сколь случайные, столь и неизбежные, если рассматривать их диалектически.

Еще в мае 1990 года, опять же в «Труде», я опубликовал статью «Последний полет «Черной Берты», о том, что было известно советской разведке о сенсационном перелете заместителя Гитлера по партии, наци № 2 Рудольфа Гесса, в Великобританию в 1941 году, незадолго до нападения Германии на Советский Союз. Статья была перепечатана в лондонской «Санди таймс» и привлекла внимание британского историка Джона Костелло, работавшего в то время над книгой о тайных попытках Гитлера заключить мир с Англией в 1940–1941 годах. Он списался со мной, и в январе 1991 года мы встретились с ним в Москве для обсуждения документальных источников по делу Гесса. Узнав, что я начинаю работу над книгой об Орлове, и ознакомившись с уже опубликованной статьей о нем, Джон Костелло предложил писать ее вместе. Он был готов взять на себя архивы ФБР и ЦРУ и работать на американских и английских материалах. Я подумал и решил, что это весьма разумно по двум причинам: во-первых, снимался вопрос моего «проникновения» в ФБР и ЦРУ (хотя в читальном зале архива ФБР побывать мне все же довелось), и, во-вторых, совместный труд западного и советского авторов обещал быть более объективным, что для истории немаловажно.

Итак, я согласен, Костелло согласен. Оставался только один «пустяк» – мне, как действующему офицеру КГБ, получить разрешение на научное и литературное сотрудничество с иностранным автором. Насколько мне известно, такого прецедента еще не было. Но за окном шел 1991 год. В просвет казенных белых занавесок моего кабинета был виден не только хлопающий одной открытой дверью 40-й гастроном – опорная точка советской торговли, но и новый, нарождавшийся мир, в котором, казалось, все было возможно. Я написал рапорт на имя председателя КГБ с соответствующим обоснованием моей просьбы. Начальник разведки поставил свою визу. Через несколько дней рапорт вернулся. В левом верхнем углу Владимир Александрович Крючков написал только одно слово: «Согласен».

То, что получилось из этого согласия и совместного труда двух разноплеменных историков, вы и держите сейчас в своих руках. В силу необходимости (Джон Костелло не владеет русским языком) окончательный текст книги был подготовлен на английском языке. По этой же причине она сначала вышла в США и Англии, а тем временем переводилась на русский язык. Ни Джон, ни я не можем сказать, что это только его или только моя книга. Тем более я не могу сказать этого о ее переводе с английского на русский язык, поскольку это уже третье опосредованное изложение того, что я когда-то писал, и текст зачастую неузнаваем. Но это та сумма исторических фактов, которые мы вместе отыскали и собрали, и выводов, к которым мы вместе пришли. Если мы в чем-то не соглашались, то такие случаи особо оговорены в сносках и примечаниях.

Мы не ставили перед собой задачу осуждать или оправдывать Александра Орлова. Мы старались, насколько это позволял имеющийся материал, точно воспроизвести события и их взаимосвязь. Проще говоря, рассказать вам, как это было.

Глава 1

Незваный гость

В пятницу, 14 ноября 1969 г., человек в темно-сером пальто сошел на станции Анн-Арбор с поезда, прибывшего в 8.30 утра из Чикаго, и взял такси. Оно остановилось на перекрестке улиц Стейт и Саут Юниверсити. Пассажир вышел и присоединился к толпе студентов, которые спешили на лекции по широко раскинувшейся территории студенческого городка Мичиганского университета. Ледяной ветер, порывами наносивший снег с озера Гурон, сотрясал голые ветви деревьев перед Лорч-холлом. Сквозь вращающиеся стеклянные двери человек вошел в шестиэтажное здание экономического факультета. Никто не обратил особого внимания на коренастого мужчину в пальто модного покроя, хотя вид его не вязался ни с преподавателями факультета экономики, ни со студентами. Задержавшись перед доской объявлений, где висело расписание занятий на этот день, он пробежал глазами список и зашагал по коридору цокольного этажа здания1.

В одной из аудиторий пожилой человек читал студентам лекцию на английском языке с сильным американским акцентом. Несмотря на то, что он весьма постарел, гость без труда узнал его по фотографиям, имевшимся в личном деле тридцатилетней давности, где содержалось следующее описание: «Выше среднего роста, атлетического сложения; нос слегка перебитый; лысеющая голова, волосы сильно поседевшие. Носит короткие усы, тоже седые; очень решительные черты лица, манеры, походка и жестикуляция; отрывистая, резкая речь; серые пристальные глаза. Прекрасно владеет английским языком, говорит с американским акцентом Хорошо говорит по-немецки, более или менее свободно объясняется на французском и испанском языках»2. Усы его давным-давно были сбриты, голова почти совсем облысела, а гнусавый американский выговор стал еще заметнее. Годы сделали свое дело с атлетической фигурой, наделив ее академической сутулостью.

Однако не могло быть ни малейшего сомнения, что это был тот самый человек, который ему нужен. Убедившись в этом, гость тщательно прикрыл дверь и взглянул на часы. До конца лекции оставалось пятнадцать минут – ну а потом он представится преподавателю. Поезд из Чикаго тащился долго, в нем было холодно, и гость пошел назад по коридору в поисках туалетной комнаты.

Не прошло и десяти минут, как человек в темно-сером пальто вернулся к аудитории. К своему смятению, он обнаружил, что она пуста. Мысленно он обругал себя за то, что поставил на первое место удовлетворение естественных потребностей; это был просчет, из-за которого он упустил возможность без труда установить контакт с человеком, в поисках которого проехал пол земного шара. У него были и домашний адрес, и номер телефона преподавателя, но, как подобает осторожному и методичному исследователю, он решил проверить их в регистратуре университета. Однако он не стал делать этого на экономическом факультете, а перешел в примыкающее к нему отделение физических наук и там попросил список постоянных преподавателей и почасовиков. Он обнаружил, что имя сотрудника юридического факультета Игоря Берга было одним из немногих, которое не сопровождалось учеными званиями. Преподаватель проживал в доме 400 по Мэйнард-стрит, квартира 703, то есть всего в двух кварталах от университета.

Куранты над студенческим городком пробили полдень, когда гость шел по Стейт-стрит в направлении Уильямстрит и, повернув направо, оказался на Мэйнард-стрит, где и находился одиннадцатиэтажный многоквартирный дом. Это была примитивная бетонная коробка, квартиры в которой, рекламируемые как «спокойные и комфортабельные», служили временным прибежищем для приглашенных лекторов и студентов-выпускников.

Медленно пройдя мимо входа с навесом, ведущего в Мэйнард-хаус, он заметил, что за конторкой восседал привратник устрашающих габаритов. Посетитель не желал, чтобы о нем докладывали, опасаясь насторожить г-на Берга; поэтому он нырнул в расположенный по соседству магазин канцелярских принадлежностей.

Подглядывая из-за удобно расположенного стенда с поздравительными открытками, он имел возможность наблюдать за входом в Мэйнард-хаус, выжидая удобный момент, чтобы проникнуть туда без доклада.

Заприметив трех школьников, которые пересекали улицу в его направлении со стороны Уильям-стрит, человек не спеша вышел из магазина. Тут он увидел котенка, бродившего вдоль тротуара, и, быстро сориентировавшись, подхватил его и крикнул школьникам как раз в тот момент, когда они подходили к подъезду Мэйнард-хауса: «Это случайно не ваша кошка?» Один из мальчишек сразу же подошел, чтобы заявить свои права на котенка, и незнакомец вручил ему животное с дружеским предупреждением об опасности, которой подвергается кот, гуляющий по проезжей части дороги. Затем, когда мальчишки вежливо придержали для него открытую дверь, он перевел разговор на бейсбол. Прожив несколько лет в Соединенных Штатах, он знал, что можно завязать разговор с кем угодно, если заговорить о столь любимом американцами спортивном зрелище. Пока они шли через вестибюль к лифтам, он деловито поделился с ними своими взглядами на результаты недавних финальных игр. Привратник, решив, что мужчина идет вместе с мальчиками, не стал его окликать. Не заметил он и того, что незнакомец в темно-сером пальто внимательно читал фамилии на почтовых ящиках в вестибюле, пока вся компания ждала лифта.

Войдя в кабину, один из мальчиков нажал кнопку седьмого этажа. Мужчина выбрал восьмой этаж, чтобы поддержать впечатление, что он живет в этом доме. Когда мальчики выходили из лифта, он попрощался с ними и, поднявшись сначала на восьмой этаж, спустился затем на седьмой. В коридоре никого не было, и несколько мгновений спустя он стоял перед дверью квартиры 703, где проживал человек, называвший себя Бергом, который и был объектом его пятилетних поисков.

Посетитель легонько постучал в дверь, а затем осторожно переместился таким образом, чтобы не попадать в поле видимости дверного глазка. Предосторожность была нелишней, и он услышал лязг трех отпираемых замков. Дверь осторожно приоткрылась, оставаясь на крепкой дверной цепочке. В образовавшейся узкой щели показались слегка свернутый нос и ясные серые глаза пожилого человека, которого он видел в аудитории.

«Могу ли я поговорить с г-ном Орловым?» – вежливо спросил посетитель.

Жилец был явно испуган таким вопросом. «Кто вы такой?» – потребовал он ответа.

«Александр Михайлович, я – Феоктистов, – ответил мужчина. – Можно войти? У меня для вас письмо от старого друга».

Пожилой человек с явной неохотой снял цепочку, и незнакомец быстро шагнул через порог, заставив хозяина отступить внутрь квартиры, в гостиную комнату. Теперь, когда они оказались один на один, посетитель сказал, что он привез письмо от Николая Прокопюка, старого знакомого Орлова по Барселоне3. Он вынул конверт из кармана пальто и вручил его пожилому человеку, который занял оборонительную позицию, уверяя, что не знает никого под этим именем. Он высказал предположение, что посетитель, должно быть, ошибается, но когда он уже был готов возвратить нераспечатанное письмо, в комнату вбежала женщина. Седые волосы, собранные в плотный пучок, подчеркивали худобу и враждебное выражение ее лица.

«Кто вы?» – требовательно спросила эта похожая на птицу женщина. Когда же мужчина заявил, что он русский, привезший письмо от старого друга, она разразилась бурей протестов.

«Успокойтесь, пожалуйста», – сказал Феоктистов и сунул руку в карман пальто, чтобы вынуть паспорт, который удостоверил бы его личность.

Опасаясь, что незнакомец собирается вытащить револьвер, худенькая женщина напряглась, как испуганная кошка, а он протянул ей зеленый дипломатический паспорт с золотым серпом и молотом, удостоверяющий, что его владелец является членом советской делегации при Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке.

«Саша, это – агент КГБ, он пришел, чтобы убить нас!» – пронзительно закричала женщина по-русски; глаза ее были полны ненависти, а голос выдавал страх. С истошным криком она кинулась вон из комнаты и вернулась с пистолетом в дрожащей руке, указательный палец лежал на спусковом крючке.

«Я застрелю вас. Вы явились, чтобы убить нас! – кричала женщина, ее голос дрожал от страха и ярости. – Саша, отдай письмо назад, оно отравлено!»4.

В отчаянной попытке успокоить их посетитель выхватил письмо у пожилого человека и вскрыл конверт. Он энергично потер ладони о конверт и его содержимое, а затем лизнул обе руки. «Видите, если бы письмо было отравлено, – заявил он, – я бы так не сделал».

Двадцать лет спустя Феоктистов, к тому времени уже вышедший в отставку офицер КГБ, чуть улыбался, вспоминая эту мелодраматическую сцену, когда он стоял в квартире в Анн-Арборе, уставившись на дуло заряженного револьвера.

Он сказал, что указания по проведению операции не подготовили его к агрессивной защите, которая выработалась у Марии Орловой за тридцать лет американского изгнания. Поэтому, оказавшись лицом к лицу с вооруженной револьвером женщиной, он мог лишь безмолвствовать, когда она стала торопливо выталкивать своего сопротивлявшегося мужа из комнаты.

«Но, Мария, я хочу поговорить с ним», – протестовал Александр Орлов. «Нет, он уничтожит тебя», – возражала Мария.

Как вспоминал Феоктистов, пожилой человек повернулся к нему и повторил: «Я хочу поговорить с вами. Позвоните мне сразу же из телефонной будки на другой стороне улицы». Тут Мария приказала Феоктистову встать лицом к стене с поднятыми руками. «Она профессионально обыскала меня, как какой-нибудь полицейский», – вспоминал он с улыбкой.

«Вы прекрасно понимаете, кого вы разыскивали, – обличала его жена Орлова. – Люди, подобные нам, ненавидят КГБ, – продолжала она на грани истерики. – Мы убили бы вас, если бы смогли. Мы намерены немедленно сообщить обо всем американским властям».

«Успокойтесь, Мария Владиславовна», – без конца повторял Феоктистов обезумевшей от страха женщине. Он заверил ее, что в Советском Союзе Орловых больше не считают предателями и что ни он, ни КГБ не собираются причинять им никакого вреда. Несколько раз он принимался объяснять, что намеревался лишь доставить письмо от старого соратника ее мужа по гражданской войне в Испании. Для большей убедительности Феоктистов добавил, что у него также есть вести от ее сестер, проживающих в Москве, и спросил, не хочет ли она их услышать.

«Я ничего не желаю слышать о сестрах от вас, – резко отвечала г-жа Орлова. – Оставьте моих сестер в покое»5.

«Вам больше нет дела до своих сестер?» – упорно продолжал Феоктистов.

«Знаю я, как советские граждане сначала получают письма из-за границы, а потом обвиняются во всех смертных грехах из-за связи с заграницей», – выпалила в ответ г-жа Орлова. Однако упоминание о сестрах, с которыми она не виделась более тридцати лет, по-видимому, что-то пробудило в ней. По словам Феоктистова, она неожиданно спросила у него имя его дяди. Когда он сообщил, что звали его Дмитрий Петрович Феоктистов и что он был заместителем начальника Управления делами Совета народных комиссаров, она сказала, что знала его.

Заметив недавний номер газеты «Правда» на столе возле журнала «Коммунист» с чернильным пятном на обложке, Феоктистов воспользовался временным затишьем в приступе гнева г-жи Орловой, чтобы попытаться ее урезонить. Орловы, очевидно, проявляют большой интерес к Советскому Союзу, сказал он, указывая на журнал. Мария стала уверять, что это выражается лишь в том, что они берут газеты и журналы на дом в местной библиотеке. Затем она напустилась на советских лидеров послевоенного периода.

Она была особенно недовольна заявлением Никиты Хрущева во время его пребывания в Соединенных Штатах, когда он сказал, что хотел бы, выйдя на пенсию, жить на американской ферме, если бы это позволил Центральный комитет. Это Мария Орлова считала «крайне непатриотичным заявлением, недостойным руководителя великого народа». Феоктистов сделал вывод, что г-жа Орлова была, по всей видимости, убежденной русской патриоткой, и у него появилась надежда, что он еще сможет завоевать ее доверие. Однако это было нелегко сделать, поскольку г-жа Орлова все еще угрожающе размахивала револьвером, и он был вынужден отступить из квартиры в коридор. Феоктистов встревожился, когда в коридор неожиданно вышел один из соседей. Хотя Мария Орлова успела спрятать револьвер под передником, он боялся, что револьвер может выстрелить случайно6.

«У меня, кроме Саши, никого нет», – продолжала бушевать г-жа Орлова, рассказывая Феоктистову о том, как в 1940 году умерла их больная семнадцатилетняя дочь. Это произошло всего через четыре года после того, как они были вынуждены спасаться бегством в Соединенные Штаты от сталинских «отрядов смерти». Феоктистов узнал также, что Орловы жили без работы в течение четырнадцати лет. Мария рассказала ему, что, когда денежные сбережения подошли к концу, им пришлось питаться одними кукурузными хлопьями. Они не имели возможности нормально жить вплоть до 1953 года, когда получили гонорар за книгу Орлова «Тайная история преступлений Сталина», послужившую основанием для сенсационных заголовков в прессе после ее опубликования отдельными сериями в журнале «Лайф». Печальный рассказ о тяготах жизни Орловых не содержал важных сведений, собрать которые было поручено Феоктистову, но это были те немногие существенные подробности, о которых он мог доложить Москве после своего возвращения в Нью-Йорк. (Как ни удивительно, но в досье архивов КГБ не упоминается о том, что г-жа Орлова угрожала ему револьвером. Феоктистов объяснил, что он не упомянул об этом факте, поскольку не хотел рисковать возможностью еще раз встретиться с Орловыми7.)

«Беседа наша была напряженной, – вспоминал Феоктистов, – и временами Орлова собиралась уходить, но все-таки оставалась, как будто что-то притягивало ее ко мне». В своем официальном докладе он утверждал, что после часового противостояния лед недоверия г-жи Орловой несколько растаял. Однако ему не удалось уговорить женщину разрешить встретиться с ее супругом в тот день еще раз, и, посчитав, что сейчас он больше уже ничего не узнает, завершил встречу, передав ей привет от сестер. Он заверил Орлову, что у них все благополучно и что в Советском Союзе у них хорошая работа. Это лишь вызвало у Орловой новый прилив враждебности, и она грубо отрезала: «Это не может быть правдой».