Год обезьяны, или Клад купца Трофимова

– А Арбат? Я из той когорты, что трудится на улице и зарабатывает себе на хлеб насущный ежедневным трудом. Плюс корпоративные вечеринки с гонорарами, публикации в журналах, отдельные заказы. В общем, мне хватает.

– И даже остается….

– Примерно, как и у нас, – вставила Марина Эрнстовна. – С той лишь разницей, что мы живем на остатки роскоши моего деда. Да и то в преклонном возрасте нам и этого много.

– Это у вас—то преклонный возраст? – Маркер выказал искреннее удивление. – Да вы юны и цветущи, как персики в саду Шахерезады!

– Скорее как абрикосы, из которых уже получился урюк. Милый человек, мы уже не боимся называть свой возраст. А иногда даже гордимся тем, что в сумме нам 160 лет…

– Не может быть!

– Да—да, мне девятый десяток, а Клаве – за семьдесят. Причем, так мы можем сказать только сегодня. Вчера был мой день рождения, а завтра – у неё. 81 год плюс 79 лет равно 160. Вот так то.

– Милые дамы, – Маркер привстал, но в этот раз лишь символически, – я не могу удержаться, и приглашаю вас в вагон—ресторан, что бы отметить такое достойное событие!

– А мы принимаем ваше предложение. Правда, Клава?

– С таким-то кавалером…

Через несколько минут новая компания сидела в соседнем вагоне, который и был рестораном на колесах. Все весело отмечали знакомство. Солянка под водочку, рекомендованная Маркером, коньяк с лимоном и десерт прошли на ура. Соседи по купе оказались преотличными собеседницами. Рассказывали анекдоты, смеялись от души. Пили. Фотографировали друг друга. Возвращаться никому не хотелось. И даже симпатичная девушка, мечущая недвусмысленные взгляды на Маркера из—за соседнего стола не могла изменить ситуацию.

После очередного тоста за прекрасных дам, у которых все должно быть великолепным, Маркер обратил внимание на исключительно интересную огранку камня, что висел на груди Клавдии Васильевны.

– Это единственная память, оставшаяся о моей семье.

– Мне интересно. Расскажите.

– Но история давняя и воспоминания могут затянуться надолго.

– Так давайте закурим, а вы расскажете. Впереди еще не один час пути. Я же вижу сигареты в вашей приоткрытой сумочке, значит, вы курите. Да и мне хочется придавить в себе коня каплей никотина. Не откажите Клавдия Васильевна, – и Маркер приблизил к ней зажигалку, – разрешите?

– А я не курю, как Клава. Даже в юности не пробовала. Капля никотина пролетела мимо, не убив во мне вьючное животное. Мне – мороженного, пожалуйста. – Марина Эрнстовна обратилась к официанту. – С орешками. Люблю я их. И могу себе позволить. Только ничем не поливайте! Никаких сиропов и варений…

Клавдия Васильевна прикурила, глубоко затянулась и неторопливо начала свой рассказ.

– Как вы уже, наверное, сосчитали, я родилась в 1930-ые годы прошлого столетия. И первые детские воспоминания у меня связаны с голодом, непонятной суетой вокруг и парным молоком. Жили бедно, как и все, на хлеб зарабатывали своими руками. Да и то, что добывалось потом, отдавали в образующиеся колхозы. Надо сказать, что на этом фоне наша семья отличалась от соседей. Мать моя и отец были из купеческой семьи, работать могли и умели. А наличие своей коровы делало их совсем зажиточными крестьянами. Именно таких людей, как я понимаю, тогда и называли кулаками. Поэтому под коллективизацию они попали скорее, чем хотелось бы. Вы изучали советскую историю и помните, конечно, о массовых переселениях и ГУЛаге. Так вот, чтобы избежать гибели от репрессий в той деревне, куда мои родители приехали после революции из Питера, отец решил переехать на Кавказ. Там теплее, палку в землю воткнешь, она прорастает и плодоносит. Одним словом выжить легче. Мама эту затею поддерживала. Хотя, скорее это были наивные мечты юности моих родителей. Но вмешался случай. Когда отец однажды уехал в больницу, которая находилась в соседней деревне, сосед предупредил мать о готовящихся к вечеру арестах. Та быстро собрала кое—какие пожитки, и отправилась в далекий путь сама. Как и было обговорено с отцом. А он должен был её догнать в Ростове.

– Вы хотите сказать, что остались с отцом, а мать уехала одна?

– Нет. С отцом остался мой старший пятилетний брат. А мать в то время была беременна мной. На одной из станций мама натолкнулась на Марининых родителей. Они тоже пробирались к сытому, как им казалось, и теплому югу, за границу.

– Здесь я должна внести поправку, – вступила в разговор Марина Эрнстовна. – Мой дед, тот самый белый генерал, когда-то ухаживал за симпатичной купеческой дочкой с Фонтанки. Как потом мы узнали, за Клавиной бабушкой. В каждой семье есть свои тайны, которые, как банальные скелеты в шкафу, только ждут своего часа. Но та любовь умерла… Мой дед встретил новую женщину, создал семью. В гражданскую войну он погиб, а мои папа с мамой жили без детей. Бежавшую из деревни беременную маму Клавы все наше семейство приняло, как свою, родную… Скоро на свет появилась Клава, а через пару лет родилась и я. Чем не подружки с младенчества?

– В общем, мы считали себя сестрами… Через некоторое время моя мать скончалась от тифа. – У Клавдии Васильевны повлажнели глаза от грустных воспоминаний. – К счастью меня Маринины родители приняли меня в свою семью. О тяготах путешествий того времени мы естественно ничего не помним, а родители не рассказывали ничего. Как попали за кордон, кто помогал нам и как? Никому не известно теперь… Выплывают из памяти крыши вагонов, чайники с кипятком, люди в платках, сухие необыкновенно вкусные корки хлеба, размоченные в воде… И море, море, нескончаемое море… Но это, скорее, впечатления фильмов, чем воспоминания. Все мы чудом вышли в Турцию через горные перевалы. Потом были скитания по Африке и Европе. И только в Канаде мы нашли своё пристанище. Получили образование, работали. Вышли замуж.

– А дети?

– Господь не дал. Врачи говорили, что из-за голодного и болезненного детства.

– А вот родителей и мужей своих мы пережили, – теперь покатилась слеза и у подруги. – Всю жизнь прожили в русском квартале. Хоть и говорим на трех языках, русский считаем своим основным. За жизнь заработали кое—какие деньги. И недавно приехали в Россию. Захотелось на историческую родину. К своему погосту, так сказать.

– Значит, вы путешествуете на старости лет. Но так и не сказали мне о кулоне с камнем?

– Этот камень оставила мне перед смертью мать. Как память об отце. Именно он когда—то подарил две сережки с такими камнями маме. Со временем к одной из них я сделала вот такую оправу и ношу на груди не только как украшение, но и как талисман на счастье. А почему он вас так заинтересовал? Что в нем особенного, Олег? – обе дамы несколько напряглись и посмотрели на Маркера заинтересованно.

– В общем-то, ничего. Красивая и необычная форма. Просто взгляд художника. Иногда вытаскивается из памяти что-то, что остается с тобой надолго. Как ваши детские воспоминания с корками размоченного хлеба. Вот и я недавно видел девушку, у которой был кулон с камнем, напоминающим ваш. Только на серебряной цепочке. Я смотрел тогда на камень в оправе, и представлял себе великолепные серьги. А сегодня вижу ваш камень и сравниваю с тем. Только цепи разнятся. Мне кажется, что они идеально подошли бы друг к другу. Такой необычной огранки парные камни должны были бы представлять собой серьги, а не два кулона…

Дамы переглянулись. За столом неожиданно нависла тишина. И даже стук колес за окном и звон посуды за соседними столами пролетали мимо ушей, как будто бы в вагоне-ресторане они оставались совсем одни.

Первая спохватилась Марина Эрнстовна.

– Вы не могли бы рассчитаться за обед, а мы пока попудрим носик одни в купе, Олег? Нам с Клавдией надо поговорить, так сказать тет—а—тет. Обед прошел замечательно. Мы вам очень признательны за компанию. – Она достала портмоне, отсчитала деньги и положила на столик. Маркер извлек свои сбережения, попросил счет и остался ждать официанта, чтобы расплатиться.

Когда он вернулся в свой вагон и открыл дверь купе, то увидел посерьезневших спутниц. Как будто и не существовало былого веселья.

– Что случилось? Я чем-то провинился или сделал что-то не так? Дико извиняюсь за любой свой проступок. Кстати, вот сдача. – Он протянул руку в кармашек шорт. – Вы слишком много оставили.

– Ой, возьмите себе, милый человек. Если не отдали все в буфете на чаевые. Никто ни на кого не обижается.

– Тогда в чем дело, откуда такая серьезность. Или это напускное? – Олег сел на свободное место.

Клавдия Васильевна положила ему руку на колено и внимательно посмотрела в глаза. Даже сквозь очки было видно, что они еще не потускнели и искрятся, как у молодой проницательной женщины. Вот же глаза! И кого они ему напоминают?…

– Расскажите нам подробнее о той девушке с кулоном. Кто она? Откуда? Как вы познакомились? Когда?

– Обычная история. Я встретил ее на своем рабочем месте за этюдником. Совсем недавно. Мне очень понравились ее глаза, и я не мог удержаться, чтобы их не нарисовать. Этих глаз недоставало портрету, над которым я работал долгие годы.

– А откуда она родом, не помните? Как ее зовут? Её фамилия?

– Не знаю. На ее визитке что—то было написано… Какая—то достаточно популярная русская фамилия. Не помню. Думаю, что она не столичная девушка. Но не уверен.

– А что потом? – Обе женщины подались вперед и стали сыпать вопросами. – Вы встречались с ней еще? Знаете, где она сейчас? Кто ее родители?

– Послушайте, любезные дамы. Это что? Допрос? Попытка влезть в мои интимные дела? – Маркер стал закипать. Нервы частенько у него сдавали по пустякам. Вот и сейчас, похоже, он готовился лезть на рожон. – Когда мы начинали знакомиться, то ваши дедуктивные методы я воспринимал, как должное. А сейчас в чем дело?

– Ответьте нам только на один вопрос. Вы знаете, где она сейчас?

Маркер опустил глаза и тихо вымолвил:

– Нет. Но женщину с такими глазами я искал всю жизнь.

Клавдия Васильевна сняла очки и внимательно посмотрела ему в лицо:

– Очень похоже на то, что мы с Вами ищем одного и того же человека…

– Не понял…

– Я вам не все рассказала о своей семье… Помните, у меня оставались отец и брат, которые нас с матерью так и не догнали. Или не стали догонять. Или не смогли. Лихое было время, и не мне о том судить, почему они нас не нашли. В память о семье осталась одна лишь сережка, которая стала кулоном. – Она крепко прижала его к груди. – И вот этот листочек.

Женщина аккуратно достала маленький футляр, похожий на визитницу. Медленно, как великое сокровище, открыла его. Внутри лежал потемневший от времени обрывок того, что когда-то называлось метрикой, а в последние десятилетия свидетельством о рождении.

Маркер с трудом смог прочитать расплывшуюся запись: «гражданин Трофимов Николай Васильевич, родился 24 августа 1928 года. Место рождения: РСФСР,…»

А дальше, наискосок – обрыв. Полностью отсутствует тот лист, где указаны родители, национальность, точное место регистрации и дата выдачи документа. И кусочек первой страницы. Самый нижний, с местом рождения. На взгляд: оторвано две трети документа.

– Вам понятно? – спросила она.

– Что?

– Это метрики моего брата. Вернее их обрывок, в который был завернут камень. Как вы понимаете, я не могу найти даже свою родную деревню. Узнать, где похоронен отец, как сложилась судьба его и брата. Есть ли у меня близкие и родные мне люди. Или я закончу свой век ничего не узнав об отце?

– Я то здесь с какого боку?

– Вы видели девушку, которая может быть знает о судьбе моего отца и брата. А может быть она – моя внучатая племянница. Мать говорила Марининым родителям, а те впоследствии – мне, что одна сережка остались в нашем доме, а вторую мама взяла себе. Эти сережки не простые. Сложить камни в оправу можно было и тогда, и сегодня. – Она щелкнула чем-то на кулоне, и камень выпал прямо ей в ладошку. – Сделать серьги можно только имея одинаковые камни. Но если найти второй камень и сложить их вместе, можно убедиться, что они одно целое – кулон небывалой красоты. В те времена в российской глубинке такие вещи все равно носить было нельзя на людях. Это штучная вещь и очень (поверьте мне, очень) дорогая. Родители специально разделили драгоценность на две части, зная, что их разлука неминуема… Свой камень я ношу на груди не снимая всю жизнь. Значит, кто-то носит его половинку… Кто? Вывод мы можете сделать сами…

– Так вы носите фамилию Трофимова? – спросил через некоторое время Олег.

– Да. Все эти годы.

Дамы, растревоженные воспоминаниями, примолкли. Клавдия Васильевна складывала кулон, Марина Эрнстовна смотрела в окно и вытирала платком глаза. Маркер тоже задумался.

Все верно. Возможно, что он видел их юную родственницу. Примерная география рождения и жительства одинакова. Даже возраст. Такая девушка вполне могла быть внучатой племянницей Клавдии Васильевны. А главное, это два одинаковых кулона, которые когда—то были серьгами. Парой. Единой и неповторимой парой. Разъединившей людей во времени, но существующей реально. Именно эти кулоны и должны их объединить. В итоге появится один большой кулон. Да… Вот его величество случай. Обычная встреча пассажиров в поезде. И не обычная в то же время.

– Подъезжаем к Ростову—на—Дону! – в дверь купе заглянула проводница. – Пассажиры готовимся к выходу!

– Кажется, мы приехали. Вот что, милый человек, где вы обитаете свободный художник? Олежек, у вас есть какие—то координаты, что бы мы могли вас найти?

Маркер протянул визитку.

– Мы еще должны здесь на юге навестить кое—кого из знакомых. Найти могилу матери. Навести справки. Мы составили план поиска, и пока не готовы сломать его из—за нашей случайной дорожной встречи. А вы найдите ту девушку. И не только для себя, но теперь и для нас. Вот. Возьмите наш номер мобильного. Звоните, как только, что-нибудь узнаете… – Марина Эрнстовна говорила и одновременно собирала свои вещи.

– И вы позвоните мне обязательно в любое время! – Олег записал номер телефона в смартфон.

– Мы будем ждать ваш звонок! Умоляем вас!!! Вы та ниточка, за которую можно вытянуть нужную нам информацию. – Клавдия Васильевна поцеловала его в щеку, и пошла на выход.

– Давайте я вам помогу с вещами! – Маркер кинулся за дамами, и, подхватив невесомые сумки, помог спуститься на платформу. Толпа встречающих и провожающих разъединила их, и лишь нежный шлейф дорогих духов, покинувших его дам, пьянил на привокзальной площади.