Иезуитский крест Великого Петра

Иларион Абрамович – отец Евдокии Лопухиной – стал называться Федором после бракосочетания дочери с царем.

В тот торжественный для молодых людей, да и для всей России день, по случаю бракосочетания, все родственники царя были осыпаны подарками. Иные бояре да дворяне вздыхали, ибо Лопухины в одночасье возведены были в почетные звания и (как тут не завидовать?!) заняли важнейшие места при дворе государя.

«А по всей его царской радости жалует царь по царице своей отца ее, а своего тестя, и род их: с ниские степени возведет на высокую, и кто тем не достатен, сподобляет своею царскою казною, а иных розсылает для покормления по воеводствам в городы и на Москве в приказы и дает поместья и вотчины; и они теми поместьями, и вотчинами, и воеводствами, и приказным сиденьем побогатеют», – читаем далее у Котошихина.

Свадьба миновала. Началась жизнь семейная.

7 августа 1689 года Петр узнал о страшной опасности: Софьей составлен был заговор против его жизни. О том поведали прискакавшие около полуночи к нему в Преображенское двое стрельцов. Петра разбудили. Стрельцы донесли о заговоре (счастье государя – он вовремя предуведомлен). Названы ему были имена главных заговорщиков, «умышлявших смертное убийство на государя и государынюцарицу». «Внезапно пробуженный, страшно перепуганный, Петр, прямо с постели, босой, в одной сорочке, – пишет М. Семевский, – бросился в конюшню, вскочил на коня и скрылся в ближайший лес; туда принесли ему платье; он наскоро оделся и, не теряя ни минуты, с величайшею поспешностью пустился по дороге к ТроицеСергиевой лавре. В пять часов проскакал он шестьдесят верст… Столь же поспешно, в ту же ночь, отправилась из Преображенского в Троицкий монастырь царица Наталья Кирилловна с дочерью; с ними поехала супруга Петра, Авдотья Федоровна: она была беременна».

Нетрудно представить возбужденное состояние молодого царя и страх молодой царицы за любимого человека и чадо, ожидаемое ею. Дорога до Троицы дальняя, не гладкая, темная. О чем думалось Авдотье Федоровне в те, казавшиеся долгими, бесконечными, часы поездки к безопасному месту? Хотелось ей одного – чтобы Петруша ее дорогой, сердцу милый, остался жив, чтобы не осталась она вдовой, с малым ребенком на руках.

«Царевич Алексей Петрович, первенецсын, как бы до дня своего рождения уже был обречен на судьбу злополучную, – замечает Семевский. – Его отцу угрожает смерть от ножей злоумышленников, его мать в страшном испуге, в поспешном бегстве, вслед за мужем, ищет спасения…»

Андрей Артамонович Матвеев, сторонник Петра, писал о тех днях:

«Августа месяца против 8 числа, внезапу, в глубокую самую ночь из тех сонмищ стрелецких с Лыкова двора наскоро прибежали в то село Преображенское из Стремянного полка знатные четыре человека, а именно: Ипат Ульфов, Дмитрий Мелков с товарищами, и с великим поспешением донесли его высокопомянутому Величеству, что уже разных полков стрельцы, собрався в Кремль на том Лыкове дворе с ружьем, намерены за ними тотчас идти в помянутое село по совету Щекловитаго бунтом, и убить его Царя, матерь его и супругу его Царицуж, и сестру его Царевну, и всех знатных при его Величестве особ, и, чтоб ни часу не мешкав, изволили их Величества наскоро идти и спасать себя, куда заблагоразсудят.

Услышав о том стрелецком воровском умысле, они, высокоименованные Величества, в самые короткие часы, ночью собрався налегке, без ведома всех походных бояр и ближних людей и стольников бывших тогда, покинув все, с малолюдством самым наскоро в Троицкий Сергиев монастырь побежали, и туда пришли; о чем тогда никто не ведал. И многие бояре и ближние люди, уведав о том, в самой же скорости за их Величествами в тот Троицкий поход из Москвы последовали. В ту же пору из Сухарева полка стрельцы, их же Величествам верные, с поспешением великим за ними побежали, и не во многие часы в Троицкий монастырь прибыли».

«Участь Петрова была решена, – пишет М. П. Погодин, – но грозен сон, а милостив Бог: со стороны Царевны Софьи замахнулись, со стороны Петра ударили».

Темное то дело давно прошедших лет. Так и просится догадка: а не спровоцировано ли было столкновение между братом и сестрой? Не с тем ли это было сделано, чтобы добиться ситуации, комуто выгодной, нужной. Комуто, тонко рассчитавшему ход событий, не терпелось видеть Петра единовластным правителем. Не будем вдаваться в злобные придворные интриги, следствием которых было бегство Петра, разрыв его со многими хорошими людьми правительства Софьи, как, например, с хорошо образованным, «думавшим даже об уничтожении крепостного права – Василием Голицыным».

Неприязнь действительно висела в воздухе. Незадолго до главных событий, приведших к бегству Петра, Софья говорила Елизарьеву и Гладкому с двумя стрельцами: «Долголь нам терпеть? уже житья нашего не стало от Бориса Голицына, да от Льва Нарышкина: Царя Петра они с ума споили, брата Иоанна ставят ни во что; комнату его дровами закидали, меня называют девкою, как будто я и не дочь царя Алексея Михайловича: князю Василью Васильевичу хотят голову отрубить, а он добра много сделал: Польский мир учинил; с Дону выдачи беглых не было, а его промыслом и с Дону выдают. Радела я о всячине, а они все из рук тащат. Можно ль на вас надеяться? Надобны ль мы вам? А буде не надобны, мы пойдем себе с братом, где кельи искать».

В стане стрельцов началось брожение. Буйные речи слышались в их кругу.

«Дело, по видимому, приближалось к развязке, – пишет М. П. Погодин («Семнадцать первых лет в жизни императора Петра Великого»). – Ясно было, что София хотела, во что бы то ни стало, удержать власть в своих руках, а Петрова сторона с такою же решимостью хотела вырвать власть из рук у нея.

Сам он, занятый своими кораблями и полками, не принимал, кажется, живаго, деятельного участия в наступавших событиях, и поступал только по внушениям родных, исполнял как будто задаваемые уроки, и думал больше всего о своих экзерцициях».

Гордон 31 августа записал в дневнике: «Пыль и раздражение увеличиваются, и кажется, что оне скоро должны разразиться вполне».

«Ни той ни другой стороне, – пишет далее М. П. Погодин, – не убежденной в успехе, долго не хотелось начинать спора. Петрова сторона опасалась стрельцов. Софьина не была уверена в их единодушии, подготовляла, подкупала. Обе кажется хотели выжидать благоприятных обстоятельств, надеялись на случай, чтоб нанесть решительный удар обороняясь, а не нападая. Им страшно было навлечь на себя тяжелое обвинение в возбуждении междоусобия; им нужно было иметь на всякий случай основание для оправдания».

«Ходят такие слухи, – заносит в дневник Гордон, – что и пересказывать их страшно».

В воздухе носились слухи о возможности убийства Петра. Именно в это время и появляются в Преображенском стрельцыперебежчики. «Они, вероятно подкупленные, – замечает М. П. Погодин, – сбирались донести Петру об умыслах на его жизнь…»

Любопытно, с чего конкретно возникала взрывоопасная ситуация. Проследим, как излагает ход событий М. П. Погодин.

Он пишет, что 7 августа, в пятницу, царевна Софья велела Шакловитому нарядить побольше стрельцов в Кремль для ее сопровождения на богомолье пешком в Донской монастырь к заутрене. «Но вскоре объявилось будто на Верху подметное письмо с известием, что ночью Царь Петр прибудет в Кремль с своими потешными убить ее с сестрами и братом, старшим Царем, и перенять власть в свои руки».

Узнав о письме, князь В. В. Голицын приказал закрыть ворота в Кремль, запереть их в Китае и Белом городе и никого туда не пускать.

«Ночью многие стрельцы зашли было в Кремль, – отмечает Гордон (он очень наблюдателен и внимателен к происходящему), – но никого туда не пустили, кроме известных лиц. Это встревожило партию младшаго Царя до того, что все, о том узнавшие, поспешили в Преображенское».

Кто подбросил подметное письмо, кто направил подкупленных стрельцов к Петру в Преображенское – о том нет известий. Любопытнее всего то, кто вскоре стал наиболее близким Петру в результате проистекших событий. В силу каких причин, о том не станем говорить. Заметим, однако, что в числе наиболее приближенных к Петру объявился и Петр (Патрик) Иванович Гордон.

«До 25го числа время тянулось однакож в неизвестности: из стрельцов и солдат не многие явились к Троице.

Знаменитый Лефорт, будущий друг Петров, был, кажется, из числа первых, чем и началось их сближение, которое вскоре укрепилось сходством в нравах и вкусах, в расположении к веселости, – пишет М. П. Погодин и продолжает: – «…Прибытие иностранных офицеров к Троице, – замечает с гордостью, впрочем несколько лишнею, Гордон, – положило делу конец, ибо тогда все заговорили открыто в пользу Царя».

Разные люди и по разным причинам шли к Троице: одни по зову сердца, другие – из корысти и по расчету. Кто какие помыслы преследовал, показало время.

18 февраля 1690 года родился наследник.

«Как приспеет время родится царевичю, и тогда царица бывает в мылне, а с нею бабка и иные немногие жены, а как родится, и в то время царю учинится ведомо, и посылают по духовника, чтоб дал родилнице, и младенцу, и бабке, и иные при том будучим же нам молитву и нарек тому новорожденному младенцу имя; и как духовник даст молитву, и потом в мылню входит царь смотрити новорожденного, а не дав молитвы, в мылню не входят и не выходят никто. А даетца новорожденному младенцу имя от того времени, как родится, счетчи вперед в восмой день, которого святого день, и ему тож ими и будет».

Царевич родился глубокой ночью. Имя ему было дано – Алексей.

В тот день, 18 февраля, был у государей стол, в честь рождения царевича, Петрова наследника. День этот многим запомнился разразившейся распрей и ссорами меж собравшимися. Генерал Патрик Гордон, приглашенный к торжественному столу, как пишут, должен был после жаркого спора удалиться из дворца. Удалился он по настоятельному требованию патриарха Иоакима, люто и не без причины ненавидевшего немцев. (Через месяц Иоаким умрет.) Твердость и принципиальность этого человека, любившего посвоему Россию, ее традиции, обряды, людей, сыграла свою роль в происхождении распоряжений, затрудняющих приезд иностранцев в Россию. Патриарх умолял Петра не верить «проклятым еретикам», не вверять им ни в коем случае начальства над войском. Ни один иностранец, ни один иноверец не должен занимать никаких должностей (русские ли уступают им в уме и сообразительности?), – убеждал он. В этом погибель России.

За торжественным столом Иоаким объявил решительно:

– Иноземцам при таких случаях быть неприлично.

Оскорбленный, обиженный Гордон удалился. Петр, казалось, был задет за живое.

23 февраля устроен был парад войск. Командовал Гордон. От имени всего войска он в торжественной речи поздравил Петра с рождением наследника. Петр принимал поздравления.

Первые годы супружеской жизни Евдокии Федоровны с Петром Алексеевичем прошли спокойно. Супруги жили в согласии, любили друг друга, о том можно судить по немногим сердечным письмам царицы к мужу.

«Государю моему радости, царю Петру Алексеевичу, – писано ею в 1689 году, – здравствуй, свет мой, на множество лет!

Просим милости, пожалуй, государь, буди к нам из Переславля не замешкав. А я при милости матушки жива. Женишка твоя Дунька челом бьет».

«Лапушка мой, здравствуй на множество лет! Да милости у тебя прошу, как ты позволишь ли мне к тебе быть?.. И ты пожалуй о том, лапушка мой, отпиши. За сим женка твоя челом бьет».

В 1693 году, в бытность царя на Белом море совместно с Петром (Патриком) Ивановичем Гордоном, Евдокия Федоровна продолжала писать столь же нежные письма.

«Предражайшему моему государюрадости, царю Петру Алексеевичу. Здравствуй, мой свет, на многие лета! Пожалуй, батюшка мой, не презри, свет, моего прошения: отпиши, батюшка мой, ко мне о здоровьи своем, чтоб мне, слыша о твоем здоровьи, радоваться. А сестра твоя царевна Наталья Алексеевна в добром здоровьи. А про нас изволишь милостию своею памятовать, и я с Алешенькою жива. Женка твоя Дунька».

Вместе с письмами Натальи Кирилловны Евдокия Федоровна неоднократно посылала письма к Петру от их сына. Растила она его в любви к отцу. Да и не о том ли, как оба – мать и сын – смотрели на отца, можно судить по письму царевича: «Государю моему батюшке, Царю Петру Алексеевичю сынишка твой Алешка, благословения прося, и челом бьет. Прошу у тебя Государя батюшка милости: пожалуй, Государь батюшка, отпиши ко мне пра свое многолетьно здоровье, чтобы мне, Государь батюшка, слыша про твое многолетное здоровье, радоваться. Изволишь, Государь батюшка, милостию своею напаметовать, и тетушка и матушка в добром здоровью, и я молитвами твоими при милости их жив. С. т. А. б. п. ч.» (то есть: сын твой Алексей бьет покорно челом. – Л. А.).

Не явно ли слышен здесь голос Евдокии Федоровны?

Писем Петра к жене не найдено. Они нигде не опубликованы. Во всяком случае, в поле нашего зрения они не попали. Нет ничего, что относилось бы к Евдокии Федоровне, и в письмах его к матери. Тем не менее смело можно сказать, заметил еще М. Семевский, что до смерти царицы Натальи, наступившей 25 января 1694 года, отношения Петра с женой были самые дружественные и что жили они в любви и согласии.

Евдокия Федоровна виделась или, скажем, представлялась некоторым русским историкам идеалом так называемых допетровских женщин, образцом цариц московских XVII века.

В самом деле, «робкая, неподвижная воспитанница монастырского терема, которой и глаза поднять к верху было больно», набожная весьма, она, как пишут, обвыклась с теремным заточением; она нянчится с малютками (через полтора года после Алексея у супругов родился второй сын – Александр), читает книги церковные, беседует с толпой служанок, с боярынями и боярышнями, вышивает и шьет. (В 1727 году, по воцарении Петра II, издан был манифест. В нем уже обвиняли Эммануила Девиера – зятя А. Д. Меншикова, Писарева и прочих в посягательстве на священную особу императора, в злых отзывах о царицебабке. Толстой, Писарев и др. в пытках показали: «Мы де особенно страшились, чтобы в воцарение Петра Алексеевича не получила бы силы его бабка; потому что она старого обычая человек, может все переменить по старому; и понежеде она нраву гневного, жестокосердого, то захочет отомстить нам за сына».)

Царица Наталья Кирилловна без памяти любила внука, благоволила снохе. Петра же, находившегося в Архангельске с Гордоном, именем Олешеньки звала в Москву, домой.

Шести лет царевич стал учиться грамоте. Определили к нему учителем Никифора Вяземского, человека слабого и бездарного. Доносил он витиеватым письмом Петру Алексеевичу в Азов, что царевич начал учить часослов.

Поразному смотрели на роль Евдокии Лопухиной русские историки. Так, Н. Г. Устрялов считал, что главным несчастием маленького царевича было то, что до девяти лет находился он под влиянием и надзором матери, «косневшей в предрассудках старины и ненавидевшей все, что нравилось Петру». Он же считал, что и все родственники ее, без сомнения, оставили самое невыгодное впечатление в уме слабого отрока. И потому именно стрельцы при розыске 1698 года говорили, что он немцев не любит, а враги Петра I смотрели на царевича как на свою будущую надежду.

А вот что писал М. П. Погодин: «Царевич родился, когда отцу и матери его было с небольшим по 16 лет. Отец и мать сами были почти детьми, и, по законам физиологии, едва ли могли питать в полной силе родительские чувствования, точно так не могли в подобной молодости соединиться между собой тесными сердечными узами: это была почти случайная встреча. А когда мы вспомним, что деятельность Петра давно уже получила особое направление, и что он пристрастился к военным упражнениям на воде и суше, занялся с горячностью кораблестроением, примерными и потом настоящими походами, а с другой стороны, что Петр познакомился рано, в Преображенском, с разгульною жизнью и всеми ее удовольствиями, в кругу молодых, веселых товарищей и буйных иностранных выходцев, то и поймем, что между молодыми супругами не могло образоваться никакой прочной связи, даже привычки; так как и отеческое чувство не могло пустить глубокого корня. Безпрестанно в разъездах, в Переславле, Воронеже, Архангельске, под Азовом, находя себе развлечения без разбору на всяком ночлеге, Петр, с пылким темпераментом, постепенно отвыкал от жены, которая своей законной ревностью, взыскательностью и может быть старинной чопорностью, несогласною с новыми его обычаями, сама увеличивала отвращение в продолжение кратких свиданий».

Прервем здесь чтение строк труда М. П. Погодина, чтобы напомнить, как много позже, в 1729 году, дюк Лирийский и Бервикский, во время пребывания его при российском дворе в звании посла короля испанского, собирая сведения о членах семьи императорской фамилии, записал и такую информацию: «Царица, бабка Царская, происходит из дома Лопухиных, одного из древнейших в России. Петр I женился на ней в 1689 году, и она родила ему Царевича Алексея, умершего в 1718 году и оставившего после себя сына, ныне владеющего Государя. Они жили очень согласно между собою до тех пор, пока ненависть Царицы к иноземцам и ко всем обычаям Европейским, кои Царь очень любил, не произвела между ими охлаждения, так что Петр наконец удалил ее в монастырь…»

Решение о разводе с Евдокией было принято во время пребывания Петра за границей (он выехал в чужие края вместе с Лефортом в марте 1697 года). Напомним, перед самым его отъездом открыт был заговор Соковнина, Циклера и Пушкина, которые хотели убить царя. Был розыск, заговорщики казнены. В опале оказались братья и отец царицы, возможно заподозренные в связях с казненными государственными преступниками. Недавние родственники Петра были разосланы в заточение по разным городам. Изза границы молодой царь настоятельно требовал от своих наперсников уговорить Евдокию постричься в монахини. Царица воспротивилась. Протест был резкий и категорический. Вернувшись в Россию в 1698 году, Петр сломил ее сопротивление, насильно сломил, можно сказать, преступно, в результате чего Евдокия была отправлена в суздальский Покровский монастырь. Там она была пострижена. «За что? – пишет М. П. Погодин. – Нет никаких известий. Если бы Евдокия была действительно в чемнибудь виновата, то, без сомнения, вины ее были бы вспомянуты в знаменитом осуждении 1718 года, где не оказано ни малейшей пощады никакому чувству. Там приписано только рукою самого царя, что она была удалена «для некоторых ее противностей и подозрения».

Что сказать о таком поступке? Он говорит за себя сам. Заточив в монастырь молодую двадцатидвухтрехлетнюю женщину, через пятьшесть лет брачной жизни, мать двоих сыновей, без вины или почти без вины, в угоду своим прихотям или другим склонностям, – это жестоко, бесчеловечно и в высшей степени самоуправно…

Царевич взят от матери осьми лет и семи месяцев к царевне Наталии Алексеевне.

«Главным несчастием было то, – говорит г. Устрялов, – что до девяти лет царевич находился под надзором матери, косневшей в предрассудках старины, и ненавидевшей все, что нравилось Петру».

Едва ли! О каких девяти годах идет здесь речь? От 1690 до 1698го. Да, Петр в эти годы не делал еще никаких особенных нововведений: он ходил в походы, строил суда, водился с иностранцами, вот и все. Притом мать сама еще была очень молода… и едва ли могла оказывать предпочтение старине пред новизною, еще очень ограниченною, и даже понимать их различие: она могла жаловаться на частые отлучки мужа, могла ревновать его, – и только; но все это не могло иметь влияния на воспитание царевича, который воспитывался по общему обычаю: так – читаем мы донесения Петру его учителя, Вяземского, о том, что царевич по 7 году начал учиться грамоте и потом посажен за часовник». М. Семевский:

«Родственники ея еще пользовались расположением и вниманием царя. Так в 1697 году в числе знатнейших молодых вельмож того времени, государь послал за границу родного брата своей жены, Абрама Федоровича Лопухина. В числе тридцати девяти стольников Лопухин отправлен был в Италию; к нему приставили солдата Черевина. Солдаты были представлены как для изучения морского дела, так и для надзора за прилежанием баричей, которым объявлено, чтоб они не думали возвращаться в Россию без письменного свидетельства заморских капитанов в основательном изучении кораблестроения и мореплавания, под страхом потери всего имущества. Из числа этих денщиковшпионов Григорий СкорняковПисарев впоследствии играл важную роль в судьбе царицы Авдотьи Федоровны».

Но вскоре Петр заметно охладел к своей супруге и уже неохотно с нею переписывался. Авдотья Федоровна пеняла ему с огорчением, как видно из следующего письма:

«Предражайшему моему государю, свету радости, Царю Петру Алексеевичу. Здравствуй, мой батюшка, на множество лет! Прошу у тебя, свет мой, милости, обрадуй меня, батюшка, отпиши, свет мой, о здоровьи своем, чтобы мне бедной в печалях своих порадоваться. Как ты, свет мой, изволил пойтить, и ко мне не пожаловал, не отписал о здоровьи ни единой строчки. Только я, бедная, на свете безчастная, что не пожалуешь, не пишешь о здоровьи своем. Не презри, свет мой, моего прошения. А сестра твоя царевна Наталья Алексеевна в добром здоровьи. Отпиши, радость моя, ко мне… и я с Алешенькою жива».

Из этого письма, говорит г. Устрялов, очевидно, что и по смерти царицы Натальи Кирилловны, поддерживавшей согласие между сыном и невесткою, Авдотья Федоровна не теряла надежды на любовь мужа. Решительный разрыв последовал, кажется, перед отъездом царя за границу, по открытии заговора Соковнина.

Около того времени, в марте 1697 года, страшная опала поразила отца и дядей царицы. Бояре Федор Абрамович и братья его, Василий и Сергей, были сосланы на вечное житье в Тотьму, Саранск и Вязьму. Чем прогневали они государя – неизвестно. О причине их ссылки не мог ничего узнать и г. Устрялов, имевший в своих руках все достовернейшие документы того времени.

Тогда же решено было удалить Авдотью Федоровну в монастырь: по крайней мере, из Лондона царь прислал повеление боярам Л. К. Нарышкину и Т. Н. Стрешневу, также духовнику царицы, склонить ее к добровольному пострижению.

«О чем изволил ты писать к духовнику и ко Льву Кирилловичу, и ко мне, – отвечал Стрешнев 19 апреля 1698 года, и мы о том говорили прилежно, чтобы учинить во свободе, и она упрямится. Только надобно еще отписать к духовнику, и сами станем и еще говорить почасту. А духовник человек малословный: а что ему письмом подновить, то он больше станет прилежать в том деле».

Петр подтвердил свою волю по возвращении из Лондона в Амстердам, повелев и князю Ромодановскому, 9 мая 1698 года, содействовать Стрешневу:

«Пожалуй сделай то, о чем тебе станет говорить Тихон Никитич, для Бога…»

«18 июля 1698 года, в Вене, был дан в честь русского посольства великолепный обед. Явился заздравный кубок, наполненный мозельвейном; все гости встали и пили здоровье императора, провозглашая его по очереди друг другу, пока кубок не обошел всего стола. Во все это время гости стояли. Перед обедом условились было, чтобы Лефорт провозгласил таким образом здоровье императрицы и потом короля Римского, барон же Кенигсакер здоровье царицы Московской: но ни то, ни другое пито не было, потому ли, что обряд был слишком продолжительным, или, вероятнее, потому, что царь уже сомневался, не была ли его жена в сговоре с Софией…» (Не внушена ли была эта мысль Лефортом или же кемто, стоящим за ним? – Л. А.)

Иному читателю покажется, что много, мол, в работе приводится выдержек и цитат из трудов ученых прошлого, но я и не ставил своей задачей делать какието новые исторические открытия, а только попытался, по мере своих сил и возможностей, извлечь из забвения несправедливо забытые материалы и дать возможность ознакомиться с ними современному читателю и вместе поразмышлять над тем или иным фактом. Думаю, читатель извинит за это необходимое для меня отступление. Но вернемся ко временам от нас далеким.

Весть о стрелецком восстании 1698 года достигла Петра за границей. У него была давняя неприязнь к этим поборникам русской старины. Помнил он о казни стрельцами боярина Матвеева – сторонника матери и ближайшего друга отца. Не забывал, как люто ненавидели они немцев, как ратовали за Софью. Помнил он с детства, как ловили стрельцы в Немецкой слободе чужестранцев – двух докторов – Даниила фон Гадена да Ивана Гутменша, обвиняемых в отравлении царя Феодора Алексеевича (о том все в Москве слышали). И вот теперь, подстрекаемые ярыми противниками чужестранцев, двинулись к Москве белокаменной полки великолуцких стрельцов. Задумали они вызволить из неволи Софью и ей поручить правление государством, а ежели откажется – передать власть сыну Петрову – маленькому царевичу Алексею. Желали они с установлением нового правительства отменить все нововведения. Но близ столицы войска восставших были разбиты, а точнее сказать, расстреляны пушками Петра (Патрика) Ивановича Гордона и боярина Шеина.