Бомба для дядюшки Джо

«Враги народа» из Харькова

Очень скоро волна репрессий докатилась и до Харьковского физтеха. Новым директором УФТИ (вместо уехавшего в Англию Лейпунского) неожиданно для всех был назначен Семён Абрамович Давидович.

Этого человека мало кто знал, научных степеней у него не было, в физических лабораториях за какими-либо исследованиями его тоже не встречали. Руководить крупнейшим физико-техническим институтом Давидовича поставила партия. О его назначении коллектив УФТИ узнал 1 декабря 1934 года – в день убийства Кирова.

Нового директора встретили настороженно и с явным неодобрением.

В начале 1935 года Народный комиссариат тяжёлой промышленности, в ведении которого находился УФТИ, решил поручить институту разработки военного характера. Под большим секретом физикам сообщили, что Красная армия нуждается в мощных генераторах коротких волн, в кислородных приборах для высотных полётов, а также в авиадвигателях, работающих на жидком водороде.

Семёну Давидовичу приказали собрать научных работников и объявить им о необходимости «… обеспечить абсолютную секретность предстоящих работ».

Во исполнение принятого решения были спешно проведены мероприятия, направленные на обеспечение «полного неразглашения»: вокруг УФТИ возвели высокий забор, выстроили проходную со строгими вахтёрами, а всем сотрудникам выдали именные пропуска. И, конечно же, был учреждён специальный режимный отдел с дверью, оббитой жестью, и с окошечком, через которое спецработники общались с теми, кто к ним обращался.

Ко всем нововведениям учёные отнеслись с присущим им юмором. Физик Ольга Трапезникова, которая ходила на работу с собакой, свой пропуск стала прикреплять к ошейнику. Фридрих Хоутерманс, только что приехавший из Англии и приступивший к работе в УФТИ, прилаживал удостоверение к спине. А Лев Ландау прицеплял пропуск чуть пониже. Проходя через проходную, оба физика поворачивались к вахтёрам спиной.

«Интеллигентские выходки» физтеховцев были расценены, как акты вопиющего противодействия постановлениям советской власти. И 14 октября 1935 года этот «актуально наболевший» вопрос был рассмотрен на заседании Харьковского обкома КП(б) Украины:

«Слушали: Об Украинском физико-техническом институте.

Отметили: Значительную засорённость УФТИ классово-враждебными и контрреволюционными элементами.

Постановили: В связи с этим считать необходимым провести чистку института, в связи с чем поставить вопрос перед ЦК КП(б)У и Наркомтяжпромом о выделении специальных представителей для участия в проведении очистки института от классово-враждебных элементов.

Секретарь обкома Мусульбас».

И «очистка института» началась.

Коллектив УФТИ, успевший к тому времени разделиться на два лагеря: тех, кто поддерживал Давидовича, и тех, кто считал себя его непримиримым противником, направил жалобу в Москву.

29 ноября 1935 года наркомтяжпром Г.К. Орджоникидзе издал приказ: С.А. Давидовича уволить, а директором Харьковского физтеха вновь назначить А.И. Лейпунского.

Однако вмешательство наркома от репрессий сотрудников УФТИ не уберегло. 28 ноября 1935 года был арестован инженер Моисей Корец. Вслед за ним за решёткой оказались ещё несколько человек.

Лев Ландау, решительно встав на защиту арестованного коллеги, написал письмо наркому внутренних дел Украины Балицкому:

«31.12.35.

Уважаемый тов. Балицкий!..

Вместе с ним [с Корецом – Э.Ф.] мы поставили себе задачу сделать всё, что в наших сила, х, для того чтобы сделать науку в нашей стране первой в мире…

Внутри института Давидовичем была создана атмосфера грязных интриг и грубой травли… Большинство основных сотрудников института считают, что Давидович разваливает институт.

В настоящее время эти возмутительные обвинения отпали со снятием Давидовича и назначением ЦК ВКП(б) на его место Лейпунского.

Научный руководитель теоретического отдела УФТИ Л.Д. Ландау».

Вскоре Кореца освободили. Но обстановка в УФТИ продолжала оставаться напряжённой.

С особой тревогой складывающуюся ситуацию воспринимали немцы-антифашисты, нашедшие приют в Харькове. Самыми заметными фигурами среди них были физики Хоутерманс, Вайсберг и Ланге.

Фридриха Хоутерманса мы упоминали уже не раз. Родился он в 1903 году в Данциге. С 1928 года – доктор философии Гёттингенского университета. С 1933 по 1934-ый работал в Англии. В 1935-ом приглашён в УФТИ, где завоевал к себе всеобщее уважение. Его называли Фридрих Оттович.

Александр Вайсберг родился в 1901 году в Кракове. Получив образование, работал в европейских физических лабораториях. В 1931 году по приглашению Ивана Обреимова приехал в Харьков и стал работать в Физтехе. Коллеги звали его Александром Семёновичем.

Фридрих Ланге родился 16 декабря 1899 года в Берлине. Учился в университетах Фрейбурга и Киля. Завершил образование в Берлинском университете в 1924 году и остался там преподавать. Сразу после прихода к власти нацистов решил эмигрировать в Великобританию. И вдруг – встреча с советским физиком А.И. Лейпунским, направлявшимся на стажировку в Кембридж. Сохранилось письмо Александра Ильича, в котором говорится:

«По поручению т. Орджоникидзе я вёл в Берлине переговоры с доктором Ф. Ланге об его приглашении в наш институт (УФТИ)… С ним должен приехать Кон-Петерс, член германской компартии… Я получил от т. Орджоникидзе согласие. Ланге приедет в Лондон довольно скоро, около 20–25 IV…».

В 1935 году Фриц Ланге и его ассистент Г.Ф. Кон-Петерс прибыли в Харьков и были зачислены научными сотрудниками в Украинский физтех.

Когда начались аресты «подозрительных» иностранцев, Кон-Петерс сразу оказался за решёткой. Ланге удалось избежать этой участи.

Существует легенда, согласно которой однажды доктор Ланге всё-таки попал в руки чекистов. К счастью, у него с собой было удостоверение личности, которое в середине 30-х годов советские власти выдавали тем, кто бежал от фашистов. В документе содержалось обращение ко всем партийным и советским органам оказывать его обладателю всяческое содействие. Под обращением стояла подпись – И. Сталин. Вполне естественно, что товарища Фрица Фрицевича Ланге тотчас же отпустили, но глаз с подозрительного немца всё же старались не спускать.

Середина тридцатых годов

Как известно, после убийства Кирова во главе осиротевшей партийной организации Ленинграда Сталин поставил своего тогдашнего любимца Андрея Александровича Жданова. И новый «хозяин» города на Неве тотчас принялся собирать свою «ждановскую» команду.

В 1935 году в Ленинград приехал 32-летний экономист, окончивший Коммунистический университет имени Якова Свердлова и Экономический институт красной профессуры. В городе на Неве его вскоре заметил Жданов и назначил заместителем председателя исполкома Ленсовета. Пройдёт всего 15 лет, и удачливый экономист проклянёт тот день, когда его нога ступила на ленинградскую землю. Но это случится не скоро. К тому же у него вскоре началась поистине головокружительная карьера, и он стал соратником самого товарища Сталина.

Звали будущего советского вождя Николай Алексеевич Вознесенский.

Тогда же страна узнала ещё одного выдвиженца Сталина, вызванного вождём из Оренбурга и назначенного секретарём ЦК, куратором карательных органов страны Советов. Их возглавлял тогда Генрих Ягода. Его-то и стал контролировать секретарь ЦК Николай Иванович Ежов.

Со своим стремительно входившим в силу земляком быстро подружился другой оренбуржец, Георгий Маленков, ставший к тому времени заведующим отделом руководящих органов ЦК ВКП(б). Это был очень солидный и очень высокий пост – ведь тысячи партийных функционеров самого разного ранга находились в подчинении 33-летнего Маленкова.

А у Лаврентия Берии особых успехов в карьере пока не произошло. Он продолжал возглавлять большевиков Грузии, а с февраля 1934 года стал членом партийного ареопага страны Советов – ЦК ВКП(б). Но в 1935-ом произошло ещё более важное событие: вышла небольшая брошюра, которая называлась «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье». В ней говорилось, что партию большевиков создали два человека: Ленин в Петербурге и Сталин в Закавказье. Этот исторический труд был написан грузинскими исследователями. По заказу первого секретаря ЦК Грузии. Однако на титульном листе стояла только одна фамилия – Лаврентий Берия.

Брошюру девять раз переиздавали, а её автору (ещё до войны!) была присуждена Ленинская премия.

Зато многие другие известные всей стране деятели чувствовали себя тогда очень неважно. Вальтер Кривицкий в своей книге рассказал о неожиданной встрече, которая произошла у него в коридорах ОГПУ:

«Осенью 1935 года я увидел на Лубянке одного из самых знаменитых её узников, ближайшего соратника Ленина, первого председателя Коминтерна, который стоял одно время во главе Ленинградского комитета партии и Совета. Когда-то это был дородный мужчина. Теперь по коридору шаркающей походкой шёл измождённый человек с потухшим взглядом. Так последний раз я видел человека, бывшего когда-то Григорием Зиновьевым».

Такой была в ту пору жизнь в Советском Союзе.

За его рубежами тоже было очень неспокойно.

В 1935 году Бенито Муссолини напал на Эфиопию. Лига Наций отреагировала мгновенно, введя против фашистской Италии экономические санкции.

Но в лаборатории Энрико Ферми на все политические акции, которые потрясали Европу, внимания не обращали. Учёные продолжали исследовать казавшийся более привлекательным микромир. Итальянских физиков и в самом деле ждали удивительные открытия. Так, например, они обнаружили, что, если нейтроны замедлять, пропуская через парафин и воду, то ядерные реакции начинают проходить гораздо эффективнее.

Это открытие очень заинтересовало научный мир.

В Ленинградском физтехе тоже встрепенулись. Особенно – Игорь Курчатов. Вот что рассказывал об этом Исай Гуревич:

«Он не мог остаться в стороне, когда на его глазах, начиная с 1931 года, происходила великая революция в ядерной физике – её второе рождение. Вот одни только даты: гипотеза нейтрино – 31-й год, открытие нейтрона Чедвиком и расщепление ядра ускоренными протонами – 32-й, открытие позитронов, первых античастиц – 33-й, и, наконец, открытие супругами Жолио-Кюри искусственной радиоактивности, вызываемой нейтронами, и начало работ Ферми и его Римской школы по взаимодействию нейтронов с ядрами – 34-й. За короткие четыре года произошло такое сгущение времени и сгущение открытий, что родилась та современная физика, которая, как правильно говорят, сделала возможной атомную бомбу, а правильно – истинное познание микромира и атомную энергетику».

Открытия физиков Римской школы во главе с Энрико Ферми рождало желание, очень распространённое тогда в Советском Союзе: догнать и перегнать! И лаборатория Курчатова с энтузиазмом углубилось в исследования атомных ядер.

Из воспоминаний Исая Гуревича:

«Тогда, начиная с 1935 года, у нас изучалось замедление нейтронов в различных сферах и взаимодействие их с ядрами различных элементов. Удивительно детские с виду эксперименты…

На лестничной площадке стоял бак с парафином, и в нём – источник нейтронов. Экспериментатор вставлял в бак «мишень» – листик индия или серебра. Потом выхватывал мишень и бежал что есть силы по коридору – за угол: там стоял счётчик. Ставили его за углом, чтобы на него не попадало излучение источника. Бежать надо было со всех ног, потому что время жизни наведённой радиоактивности очень коротко – около 20 секунд. Бегали все. Игорь Васильевич тоже охотно бегал, хоть и не очень ловко».

Другой участник тех далёких событий, Венедикт Джелепов, нарисовал похожую картину:

«Нейтронная физика благодаря знаменитым работаем школы Ферми по замедлению и захвату нейтронов проходила стадию своего первого расцвета И Курчатов со свойственной ему увлечённостью и энергией занимался со своими сотрудниками разнообразными исследованиями с нейтронами. Часто его можно было видеть мчащимися по коридору с мишенью, облучённой нейтронами, в руках».

К тому времени Курчатов написал книгу об атомах и их ядрах. Николай Власов, тогда ещё студент, вспоминал:

«По его книге «Расщепление атомного ядра», изданной в 1935 году, мы начинали изучение ядерной физики».

С выходом этой монографии связано забавное событие, о котором рассказал Исаак Кикоин:

«В начале 30-х годов мне понадобилось облучать альфа-частицами алюминиевый порошок, который служил источником позитронов (это было вскоре после открытия Жолио-Кюри искусственной радиоактивности). Для этой цели я использовал ампулу с радоном, которая была закрыта тонким слюдяным окошком, На слюде помещался облучаемый образец. Чтобы избежать опасности утечки радона, ампула помещалась в другой комнате, которая неизменно запиралась.

Одна. жды по какой-то случайности комнату не закрыли, и кто-то вошёл в неё. В результате слюдяное окошко ампулы было порвано. Сразу же защёлкали счётчики во всех лабораториях института. Поднялась паника. Немедленно были приняты меры: открыли все окна, включили всю наличную вентиляцию. Через несколько часов "авария" была ликвидирована и счётчики пришли в норму».

Однако Абрам Фёдорович Иоффе, у которого, по словам Кикоина, «была сильно развита боязнь радиоактивных излучений», создал специальную комиссию во главе с Курчатовым «для выяснения причин и определения последствий». Комиссия установила, что ничего особо страшного не произошло:

«Подсчёт показал, что даже если бы продукты распада всего радона ампулы (с периодом распада 29 лет) осели на поверхности здания института, то радиоактивность оказалась бы на порядок меньше естественного фона, Комиссия составила соответствующий акт и доложила А.Ф. Иоффе, который после этого успокоился. Однако в течение нескольких месяцев об этом событии не раз вспоминали. Это было отражено в одном из очередных капустников в институте».

А Курчатов подарил виновнику переполоха Кикоину свою только что вышедшую книгу о ядерной физике:

«На подаренной мне монографии Игорь Васильевич сделал следующую надпись: "Дорогому Исааку на добрую память. В книге много недостатков. Ты их сам заметишь; укажу только на один, который может от тебя ускользнуть: ничего не написано об ампулах для α-частиц и их коварных свойствах. 20.IV.1935 г. И.В. Курчатов"».

Наступил год 1936-ой. В Европе громыхнул очередной громовой раскат: 19 июля 1936 года в радиоэфире прозвучала фраза: «Над всей Испанией безоблачное небо». Это был условный сигнал к началу мятежа генерала Баамонде Франсиско Франко. В Испании началась гражданская война.

В Советском Союзе в это время шли повальные аресты. Людей сажали уже сотнями и повсеместно.

В августе 1936 года начался первый публичный процесс по делу врагов народа Каменева, Зиновьева и их приспешников. Накануне открытия суда был обнародован декрет, который восстанавливал право главы Советского государства на помилование.

Утром 24 августа все 16 человек подсудимых были приговорены к расстрелу. А уже вечером было объявлено, что Советское правительство «отклонило апелляцию о помиловании со стороны, осуждённых», и что «приговор приведён в исполнение».

Вскоре произошли изменения и в Наркомате внутренних дел – Генриха Ягоду сменил Николай Ежов.

Репрессивный каток прошёлся и по рядам учёных. Научная общественность страны Советов была ошеломлена арестом директора института Физики МГУ Бориса Михайловича Гессена. Учёного взяли 22 августа. Через четыре месяца (20 декабря) – «за участие в контрреволюционной террористической организации и подготовку теракта» – его расстреляли.

На фоне этого трагического события нелицеприятная критика, которой подвергся Ленинградский физико-технический институт, воспринималась как небольшая житейская неприятность. Из-за которой, как говорил потом Анатолий Александров, учёным-ядерщикам стало всего лишь «очень сложно» работать:

«Очень сложно было в то время развивать в Физтехе работы по ядерной физике. В 1936 году была собрана специальная сессия Академии наук, где наш институт критиковали за то, что в нём ведутся "не имеющие практической перспективы" работы по ядерной физике».

Обвинение было серьёзное. Работать, не имея «перспективы», – это же явное вредительство. Академик Иоффе с трудом отбивался от наседавших на него физиков-ортодоксов, защищая право лабораторий ЛФТИ (в том числе и ядерных) работать по-прежнему – так, как работали раньше.

И физтеховцы продолжали трудиться.

Летом 1936 года на дипломную практику к профессору Алиханову пришёл студент Ленинградского политехнического института. Это был Венедикт Джелепов:

«Алиханов представил меня Игорю Васильевичу…

Особое впечатление тогда на меня произвели большие тёмно-каштановые, очень лучистые глаза Курчатова и очаровательная, немного лукавая улыбка. Позднее мне пришло на память образное высказывание М. Горького о глазах А. Белого, что "о них можно было зажигать спички". Свет глаз Курчатова обладал именно такой силой. Роста он был высокого, плечист, общим сложением чем-то напоминал Маяковского».

Как уже говорилось, у Алиханова и Курчатова в ЛФТИ были свои лаборатории. Каждый руководитель славился своими методами подбора сотрудников. О том, по какому принципу подбирал людей Игорь Васильевич, рассказал Анатолий Александров:

«Он всегда считал, что нужно всякое творчество втягивать в сферу своей деятельности… Способность эта была у него всегда, причём ещё в Физтехе эта черта у него проявилась очень сильно. Ведь в составе его лаборатории были люди, много было таких людей, которых никто бы из нас – ни я, ни Пал Палыч Кобеко – не взяли бы к себе в лабораторию. А они у него работали».

На эту черту характера Курчатова обращали внимание даже те, кто работал под его началом. Александров свидетельствовал:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.