Святы и прокляты

Глава 8. Соколиный король

– Кто изображен на этом гобелене? – точно завороженная Анна впилась глазами в красивую даму в красно-золотых одеждах с темным соколом на толстой, подбитой мехом перчатке.

– Кабы знал я такую красавицу… – мечтательно протянул оруженосец.

Девочка снова была в своей одежде, которая не шла ни в какое сравнение с нарядами изображенных на картинах дам. Она с сожалением посмотрела на обтрепанный подол своего платья, но неожиданно показала рукой на птицу.

– А! Это чеглока – любимый сокол королевы Элеоноры Английской, матери короля Ричарда Львиное Сердце, – с готовностью пояснил Вольфганг Франц. – Видите, какой он крохотный, хотя для дамских ручек и такой малыш сущая тяжесть. Рыцари предпочитают крупных соколов: сапсан, кречет, балобан весят, как грудной младенец или курица. А держать их следует вот как эта дама, на слегка отведенной и согнутой в локте руке, на специальной перчатке или рукавице. Уверен, будь у нас тут некрупный сокол, такой как чеглока или дербник, уж вы бы тогда показали всем, как следует охотиться благородным людям!

Услышав похвалу, девочка зарделась, и это приободрило Вольфганга.

– Во время состязаний особенно ценятся те соколы, которые ловят добычу в воздухе, нападая на жертву стремительным броском, «ставкой».

– Ставкой, – повторила Анна, радуясь, что на нее наконец обратили внимание.

– Вот именно! – повеселел старый оруженосец. – Сапсан, кречет, балобан сначала догоняют свою жертву, а потом идут резко вверх, – он поднял свою руку над головой девочки, – складывают крылья, вытягивают лапы и падают резко вниз на добычу!

Анна взвизгнула, когда Вольфганг Франц схватил ее за шиворот. Попыталась вырваться, но тот вдруг оторвал ее от пола и, подхватив другой рукой за талию, закружил по залу, пока оба они не шлепнулись на мозаичный пол, весело хохоча.

– Если «ставка» удалась, сокол настигает жертву, не давая ей коснуться земли. Такие соколы называются благородными. Но самый благородный из всех соколов, – оруженосец поднялся и, подав руку, помог девочке встать, а затем повел ее к другому гобелену, – носит имя кречет. Вот он – белый, точно снег. Лучший из лучших, подлинный король соколов! Когда кречет живет на природе, то любой птице позволительно вить гнезда и выращивать птенцов подле Его Птичьего Величества, потому что тот при случае и защитит, даст отпор даже лисе или кунице!

Фридрих с детства мечтал о белом кречете. Да что там мечтал! Бредил! Когда ему эта птица являлась во снах, целый день проходил очень хорошо. Но вот купить белого кречета король не мог, хотя много раз просил своих наставников и сенешаля послать гонца во Фландрию, где выращивали самых сильных и красивых особей.

Фридрих пересказывал мне написанную одним арабом книгу о пользе птиц. Не знаю, сам ли он читал ее, или кто-то поведал юному королю ее содержание, но Фридрих мечтал когда-нибудь устроить соколиную охоту на уток при свете полной луны, как это делали в землях неверных.

Когда же ему действительно подарили первого сокола, в мире трудно было бы отыскать более счастливого мальчика! Крохотного дербника Фридрих расхваливал так, словно на его руке сидела сама оперенная удача!

Поначалу, когда приехавший в Апулию канцлер Вальтер фон Пальяра извлек из специальной походной клетки свой подарок и торжественно посадил птицу на руку тринадцатилетнему королю, Фридрих очумел так, что даже не поблагодарил Его милость, о чем не раз сожалел позже и каялся.

Он не только не сказал доброго слова дарителю, но и не заметил, что ему позабыли подать специальную рукавицу. Посланник был слаб глазами, а приехавший с ним его юный племянник Гансало, находившийся при дяде в статусе оруженосца, клевал носом от усталости и жары… Вот и получилось, что птица вцепилась когтями в незащищенную руку Его Величества, а тот от счастья даже не заметил боли!

Потом, уже позже, мне, как оруженосцу короля, был доверен клобучок, и я начал постигать науку воспитания соколов и ухода за ними.

– А Фридрих нашел своего белого кречета? Он вырос и купил его себе? – Анна была очарована рассказом.

Константин что-то записывал сидя за столом. Вальтер и пожелавший проследить, как идет работа, Рудольфио о чем-то шушукались.

– Да, милая принцесса. Но мы заболтались, нас уже ждут. Не хотите же вы, чтобы хозяева этого гостеприимного «Греха», – кивок в сторону слуги сеньора, – лишили нас обеда? Честно говоря, я уже привык хорошо питаться.

– Я не принцесса! – помотала головой Анна. – Но, скажите же самое главное, он охотился с белым кречетом в лунную ночь?

– Охотился, охотился… Скажу больше. Когда он рассказал об этой своей мечте султану аль-Камилу[47], у того выступили слезы умиления на глазах – так хорошо и складно говорил наш молодой король, таким красивым в этот момент он был! Белое благородное лицо, синие как море, лучистые глаза и золотые, рассыпанные по плечам волосы… «Да вы, мой друг, истинный поэт!» – промолвил аль-Камил, после чего подарил королю белого благородного кречета и охоту в лунную ночь. Они вместе преследовали дроф, куропаток, уток, а позже, по дороге к султанскому лагерю, еще и зайцев.

Всю добычу приготовили потом султанские повара, и она благоухала рядом с дивными фруктами и только что испечёнными лепешками. Мясо ели руками, лепешки макали в мед, а прекраснейшие из женщин танцевали для султана и короля, звеня золотыми украшениями. Эх, было время! Хотел бы я сказать, что вино лилось рекой, но то было бы неправдой, потому как в землях султана всякое вино запрещено законом. Так что, как бы ни хорошо у султана, а христианская душа там нипочем не прижилась бы.

– А что было потом? – не отставала Анна.

– Потом? – Вольфганг Франц погладил девочку по голове. – Потом трубадуры сочинили сто песен об охоте в лунную ночь, и аль-Камил подарил нашему королю Иерусалим!

Глава 9. Портрет короля

– Я теперь тоже буду мечтать о соколиной охоте в лунную ночь, – усаживаясь за каменный стол и раскладывая перед собой бумаги, чуть ли не пропела Анна.

– Благодарю вас, сеньор Франц, я записал ваши воспоминания. Не могли бы вы уточнить, если, конечно, знаете, – Константин порылся в записях, – с какой целью Его милость канцлер Вальтер фон Пальяра посетил Фридриха в его замке?

– Но я всего лишь рассказывал сеньорите о соколах… – удивился старый оруженосец, переводя взгляд с одного узника замка «Грех» на другого. – А впрочем, разумеется, знаю. В четырнадцать лет Фридрих достиг того возраста, когда Иннокентий был просто обязан отпустить его из-под опеки. Отказывая ему в короне Германии, Папа ясно выразился, что мальчик-король избран почтеннейшим собранием со дня своего совершеннолетия. Так что канцлер явился в замок с конкретной целью – посмотреть на короля и решить, годен ли тот для чего-либо, или…

– Или? – застыла с пером в руке Анна.

– Ваш предок – бастард принца Иоанна, насколько я понял, так и не сел на престол, да и вы оба вряд ли когда-нибудь коронуетесь Византийской короной. Я прав? – покосился на мальчика Рудольфио.

– Да. Мы можем только гордиться присутствием в нас королевской крови, – сдвинул брови Константин. – Возможно, в дальнейшем это поможет мне устроиться на службу и выдать Анну замуж.

– Вот именно. Оттого никто из ваших родственников по близким к престолу линиям и не стремится выпустить вам кишки. В то время как Фридрих с трех лет был королем Сицилии и имел право в том числе и на отцовское наследство.

– Теперь понятно. – Константин извлек из рукава два свитка и, развернув их, с поклоном протянул Вальтеру. – Сегодня утром наш гостеприимный хозяин вручил мне эти письма, чтобы я мог переписать их для нашей летописи. Должно быть, это то самое описание, которое сделал канцлер или кто-то из его свиты, после посещения Фридриха.

Трубадур бегло просмотрел текст и протянул его оруженосцу. Тот, однако, не удостоил бумаги вниманием, после чего вернул письмо мальчику и благосклонно кивнул, чтобы тот прочитал написанное вслух:

– «Фигуру короля ты можешь представить себе соответственно возрасту, не меньше и не больше. Но природа наделила его выносливыми, сильными членами и крепким телом. Никогда не сидит на месте, весь день в движении. Чтобы проверить свою силу упражнениями, он тренируется и умеет обращаться со всеми видами оружия. Вот оружие в его руке, вот он взмахивает мечом, которым владеет лучше всего… Натягивать лук и попадать в цель копьем он выучился благодаря долгим тренировкам. Отборные, быстрые скакуны – его друзья. Никто не сравнится с королем во владении уздой и шпорами. Весь день до наступления ночи он упражняется то с одним, то с другим оружием, а также посвящает еще несколько часов чтению и трудам по истории.

Его поведение выдает королевское происхождение, а выражение лица и властная величественность явно принадлежат повелителю. Его высокий лоб и добрые блестящие глаза притягивают взоры гостей, люди ищут его взгляда. Пламенный, остроумный и понятливый, он ведет себя несколько неблагопристойно, но это исходит не из его натуры, а скорее является следствием общения с грубыми людьми. Меж тем его королевские манеры и благая склонность к доброте постепенно избавят его от всего дурного.

Он не переносит указаний и во всем полагается на собственную голову. Насколько можно видеть, ему кажется позором подчиняться опекуну и быть мальчишкой, а не королем. Поэтому он всячески избегает любого надзора со стороны опекуна и часто переходит границы того, что подобает королю (отчего, конечно, весьма страдает его репутация)»…

– Мой король! Как живой! Таким я и запомнил Фридриха. Таким он останется в моем сердце навсегда, – восторженно произнес Вольфганг Франц.

– «…Благодаря своему усердию он развит не по годам и обладает такой мудростью, которая приобретается зрелым мужчиной в течение многих лет. Не стоит считать годы его жизни и ждать дня его совершеннолетия, потому как он есть владыка по величию и муж по разумению», – закончил чтение Константин. – Это не само письмо, а список с письма, тут не указано, кто пишет и к кому оно обращено, но…

– Наш благородный тюремщик ночью проглядел листки и знал, что сегодня мы можем подойти вплотную к самой личности императора, – догадался трубадур. – Так что эта характеристика юного короля пришлась ко двору, – он вышел на середину и поклонился на все четыре стороны. – Уверен, что старый Спрут наблюдает за нами через какую-нибудь незаметную щелку, – пояснил трубадур свои действия остальным.

При слове «Спрут» Рудольфио подавился довольным смешком.

– Впрочем, я уже говорил, что не намерен более оставаться без еды, а посему вношу свою лепту в сегодняшнюю порцию историй о Фридрихе. – Вальтер сделал паузу, дожидаясь, покуда Константин отточит свое перо. – Итак, Папа поддерживал претензии Фридриха относительно его сицилийского наследства и при этом не желал видеть его на престоле римского императора, так как полагал, что нельзя сосредоточивать так много власти в руках одного человека. Таким образом, в Германии правили регенты Марквард фон Анвейлер[48] (названный Папой в своем письме[49] к Совету «врагом Бога и церкви») и Вильгельм Каппароне[50]. А на материковой части Сицилии Дипольд фон Швайнспойнт[51] боролся против полководца Папы, графа Готье де Бриенна[52] и канцлера Вальтера фон Пальяра.

Впрочем, на Маркварда точили зубы и сторонники Фридриха, которого тот величал в лучшем случае «не имеющим права на престол». Скинув Фридриха, Марквард рассчитывал занять сицилийский трон сам. Поэтому в январе 1199 года он изгнал войска Папы из города Сан-Германо, после чего неожиданно метнулся на Сицилию, где закрылся в городе Палермо.

Папа послал свои войска, которые разбили воинские силы Маркварда близ Монреаля и затем нанесли удар при Таормине. Папа был готов добить поднявшегося на него смутьяна, но неожиданно «божье» войско начала подкашивать эпидемия чумы, и Иннокентий счел за благо вернуть войска в Южную Италию.

Все эти победы осуществил папский ленник канцлер Вальтер фон Пальяра, но тут произошло то, что пошатнуло позиции канцлера. Прошел слух о том, будто Папа собирается передать сицилийский трон графу Готье де Бриенну, женатому на одной из дочерей короля Танкреда. Канцлер понимал, что пока королем остается несмышленый мальчишка, он сам сможет спокойно управлять королевством обеих Сицилий, стоя за троном. Что же до перспектив увидеть на этом самом троне своевольного де Бриенна, которому не нужен ни советник, ни тем более управляющий его делами… Это не могло устроить канцлера, потому он ввел своего брата, графа Джентиле Манупелло в семейную коллегию, куда вскоре был приглашен и враг Папы Марквард фон Анвейлер. Вместе они отправились бить Готье де Бриенна.

На время похода канцлер передал своему брату Джентиле столичный город Палермо, куда был доставлен и Фридрих. Юный король наконец-то оказался в своих владениях. Но в каком статусе?!

– Простите, благородный Рудольфио, но по дороге вы говорили, что Джентиле Манупелло – отец нашего хозяина? – встрепенулась Анна.

– И подтверждаю это! – Рудольфио пожал плечами. – Хозяин – единственный его сын и наследник.

– Простите, я просто… – Анна густо покраснела.

– Просто услышала знакомое имя, – помог ей Рудольфио.

Фогельвейде продолжил:

– …На этот раз удача не улыбнулась воинству канцлера, несмотря даже на поддержку Маркварда. Готье де Бриенн разбил их. Так Пальяра заработал свое первое отлучение от церкви с конфискацией всех владений, а бежавший с поле боя Марквард развернул войска и неожиданно для всех осадил родное Палермо.

Узнав о предательстве вчерашнего союзника, Джентиле срочно перевез юного короля в крепость Кастелло-а-Маре, что возвышается над портом Палермо. После чего бежал оттуда, предоставив Маркварду захватить беззащитного и безоружного юношу.

– Да. Все воистину так. Я был там с Фридрихом и свидетельствую как перед Господом, что трус Джентиле, пусть он хоть трижды отец нашего хозяина, предал нас. Впрочем, официально это звучало как «поехал за необходимым при осаде провиантом», – приосанился Вольфганг Франц. – Мы, мальчишки из свиты Фридриха, украшающие свою одежду сделанными из шелка бабочками-крапивницами, пытались оборонять стены, но нас заперли в комнатах, отведенных под королевские покои, и выпустили лишь когда ворвавшийся в крепость Марквард потребовал предъявить ему живого короля.

Решив, что Фридриха хотят убить, я вышел к предателю, заявив, что король – это я. Слуги и учителя Фридриха поддержали бы обман. Марквард знал лишь, что король юн и невысок ростом. На всякий случай, я нацепил на голову шляпу, полагая, что вряд ли предатель не слышал о том, что король рыжий. Но Фридрих запретил мне жертвовать собой и возмущенно выскочил вперед.

– Второе письмо, переданное хозяином нашего замка Константину, как раз повествует о тех событиях, – помахал листком довольный наличием подобного свидетельства Фогельвейде. – Написал его архиепископ Рейнальд Капуанский – родственник канцлера фон Пальяра и его трусливого братика, и адресовано оно к Папе Иннокентию III: «Горе мне! В понедельник 5 ноября сего года посол от Вильгельма Францизиуса из города Палермо прибыл в ту местность, где я живу, с чрезвычайно печальной и достоверной вестью – придворный кастелян фон Аккарино и его соратники выдали Маркварду короля, дворец и упомянутого Вильгельма Францизиуса, учителя короля, в третьем часу дня»…

При упоминании имени Вильгельма Францизиуса все как по команде уставились на оруженосца, а тот вдруг покраснел до ушей, моментально отвернувшись и сделав вид, будто заинтересовался своими старыми сапогами. Во всяком случае, он принялся придирчиво осматривать загнутые голенища, отряхивая с них невесть откуда взявшуюся пыль.

– …«Когда мальчика предали неверные охранники, заслуживающие всяческих проклятий, – продолжил трубадур, – он, юный король, увидев свое неизбежное заключение, заплакал, но сумел защитить сам себя. Мальчик не мог не выказать рыцарям свое королевское достоинство и прыгнул навстречу обидчикам, попытавшись схватить за руку того, кто посягнул на него – помазанника Божия. Затем он расстегнул королевскую мантию и, преисполненный боли, разодрал одежды, расцарапав свою нежную плоть».

Стало быть, тринадцатилетний король сначала заплакал, а затем бросился на врагов?

– А что еще он мог сделать? – пожал плечами взволнованный донельзя оруженосец. – Каждый может заплакать от обиды, что не помешало ему, однако, собраться и принять бой… И совсем незачем было моему дядечке описывать короля в минуту понятной слабости. Все грамотеи на один подлый манер скроены – хлебом их не корми, дай поглумиться! Эх, жалко, в тот момент меня уже крепко держали два неулыбчивых парня!.. Впрочем, в отличие от короля меня бы зарезали, окажи я сопротивление.

Эту песню написал юный Фридрих, ее удалось передать на волю и горестные строки понеслись по всему миру, к подножию тронов и к престолу Его Святейшества, – слабо улыбнулся трубадур, точно вслушиваясь в далекую музыку. – Не правда ли, прекрасная?..

Меж тем живущему в застенках, Фридриху исполнилось 14 лет, и на Рождество он получил письмо от Папы, в котором тот милостиво отпускал его из-под опеки.

– Помню, Фридрих стоял тогда как громом пораженный, не понимая, что сие могло бы значить. Он все еще был пленником. Одна цепь упала, но что значит одна цепь, когда вокруг тебя каменный мешок и нет ни малейшего способа бежать? Не означает ли это, что теперь он целиком и полностью предоставлен сам себе и должен самостоятельно выкарабкиваться из сложившейся ситуации? Что церковь в лице Папы отворачивается от него, и Иннокентий, подобно Понтию Пилату, умывает руки? – Вольфганг Франц вздохнул. – Нет, нас не посадили в подвал с крысами, не заперли в высокой башне! Мы так и жили в замке, из которого не могли выйти. День за днем одни и те же опостылевшие комнаты. В определенное время – трапеза, в определенное – уроки. Мы изнывали без свежего воздуха и возможности убраться куда подальше. Наедине мы строили планы кровожадной мести, соревнуясь в изобретении пыток, но…

Чуть ли не каждый день Фридрих требовал, чтобы ему позволили отправить письмо Папе. Кроме Его Святейшества он писал и Конраду фон Урслингену, герцогу Сполето, в замке которого прошло его раннее детство – в надежде, что тот силой оружия вызволит его из плена…

В какой-то момент Его Величество обратился ко мне с просьбой, попробовать выбраться из замка по веревке из простыней, дабы отнести Конраду такое письмо и королевский перстень. В благодарность за спасение Фридрих обещал герцогу жениться на его дочери Адельхайд, которую никогда прежде не видывал, так как его забрали из Сполето в три года, когда предполагаемая невеста еще не родилась.

– И Фридрих выполнил обещание? Женился на юной Адельхайд? – не сдерживая волнения, выпалила Анна.

– В некотором роде, милая, в некотором роде… – Улыбнулся трубадур. – Впрочем, граф Сполето и не думал спасать короля, так что, Фридрих… мм… не женился.

– Его сиятельство понятия не имел о планах на его счет сицилийского короля, так как меня из замка-то и не выпустили. Ночью я действительно выбрался из окна по веревке из простыней, но… проклятая веревка кончилась, когда до земли оставалось еще порядочно. Поняв мои затруднения, король помахал, чтобы я поднимался обратно, ребята дружно потащили меня наверх… Тут веревка не выдержала, и я шлепнулся на головы стражников, делавших обход. Как только они не убили меня тогда?!

Убили бы, ясное дело, но на мое счастье, как раз в то время прискакал гонец со скорбной вестью, что наш тюремщик Марквард фон Анвейлер помер от неизлечимой болезни в своем семейном замке.

Восемь месяцев длилось правление Маркварда, и все это время король изнывал в неволе, не имея возможности хоть что-нибудь сделать. Когда же Марквард преставился, на его место заступил Вильгельм Каппароне, что никоим образом не повлияло на положение Фридриха.

И вот тут совершенно неожиданно начал действовать сам Папа! Первым делом он направил Дипольда фон Швайнспойнта, графа Ачерры, с четким приказом вызволить Фридриха. Вояка Дипольд, освобождённый от анафемы и жаждущий доказать свою верность Церкви, путем переговоров убедил Каппароне уступить ему Палермо и юного короля со всей мальчишеской свитой и учителями. После чего доставил всех к канцлеру Вальтеру фон Пальяра, который к тому времени снова помириться с Папой, и был прислан оказывать всяческую помощь в деле освобождения Фридриха.

В честь молодого короля и его героических спасителей был устроен настоящий пир. Во главе стола, между Дипольдом и Пальяра, раскрасневшийся от вина песен и здравиц восседал Фридрих. Вся его свита присутствовала на пиру, ошалевшая от свободы. Мы ходили на руках, хватали мясо из больших разрисованных блюд, глотали пьянящее вино, вкус которого теперь называли вкусом свободы.