Острова желаний
Закончив собственные манипуляции с чайным пакетиком, Виктор перевел взгляд на Владимира и, выждав минуту, негромко спросил:
– Влад, ты мне всё же ещё раз объясни. В чем смысл нашей поездки? Ты знаешь, что я тебе полностью доверяю, но пока что ничего толком так и не понял.
– Виктор, этот вопрос до конца и мне не ясен. Идея возникла спонтанно. Я тебе уже говорил, что недели четыре назад на мой мобильный номер позвонил некто. Мне назначили встречу в гостинице Метрополь, на которую пришел некий Алексей Бойер или вернее Алекс, как он предпочитает себя называть, объявивший, что имеет поручение со мной переговорить по рекомендации влиятельных людей из Франции. Их имена и занимаемые должности он назвать отказался.
Как стало понятно со слов этого парня, его европейские партнеры считают, что я являюсь хорошим специалистом по Латинской Америке, знаю обстановку и национальные традиции, владею не только испанским языком, но также и местными индейскими наречиями такими как кечуа и гуарани. И это действительно так. Непонятно, как они умудрились собрать эту информацию. Саморекламой никто из нас не занимается. Значит, кто-то из нашей среды много болтает. Распустили языки после распада СССР.
Ты знаешь, что я не раз бывал во Франции, да и то больше проездом, хотя и задерживаться приходилась для решения ряда вопросов, а вот в Латинской Америке, где я провел многие годы, мне довелось выполнять задачи иного рода. Вживаться в национальную действительность, обретать идентичность местного гражданина, обзаводиться помощниками и выполнять с их помощью специфические задачи, которые регулярно подбрасывает Центр, словом, сам знаешь. Думаю, интерес тех, кто ждет нас в Париже, как-то связан с Латинской Америкой.
– Ты уверен в этом? – с сомнением полюбопытствовал Виктор.
– Я только предполагаю. По логике из сюжета разговора с Алексом вытекает именно такой вывод, – откликнулся Влад.
– Возможно так, а может быть не так. Ты сам помнишь по прошлым делам – сколько раз с людьми мы, начав разговор издалека, подходили к сути вопроса только через недели и месяцы общения. Может быть, кто-то намеревается прощупать тебя совсем по другому поводу, – заметил Виктор с ноткой скептицизма в голосе.
– По-разному бывает. Да и что толковать об этом. Поступим проще. Если что не сладится, максимум что парижские партнеры обретут от нас, так это пару крепких затрещин, как сказал один забавный персонаж из славного советского мультфильма, – усмехнулся Влад. – Или тебя уже сейчас что-то не устраивает?
– Да, нет, – покачал головой Виктор. В нашем положении быть привередливыми глупо. Считай, все девяностые, после ухода со службы мы с тобой и другими парнями только и делали, что старались выжить в этом перевернутом мире, где правит бал личная выгода и насилие. Не наш это выбор. Его нам умело навязали. Пришлось привыкать и привыкли. А Латинскую Америку я люблю и также знаю её неплохо. Несколько раз доводилось бывать на этом континенте, когда дело касалось подбора и оборудования резервных площадок для морского и воздушного десантирования. Славный уголок мира, в котором люди живут эмоциями и яркими чувствами, а страсти такие же бурные как воды водопада Игуасу. Помнишь эти места?
– Ну, недалеко от этих мест на реке Парана мне и рыбачить доводилось. Даже взял на спиннинг несколько замечательных tig re del rio, как местные их называют. Это дорадо. Настоящая рыба боец. Пример для человека как нужно вести себя даже в безвыходных ситуациях. До сих пор тянет в эти края, – живо откликнулся Влад, погружаясь в приятные воспоминания.
– Если речь идет о Латинской, то эта идея мне тоже нравится. А с парнями в Париже мы разберемся. Не впервой. Раз они оплатили нашу поездку, уже неплохо, – подытожил Виктор, прислушиваясь к невнятному женскому голосу информатора, безостановочно объявлявшего посадки и прилеты очередных рейсов. – Похоже, что объявили посадку на наш рейс. Пойдем и мы, пожалуй.
Влад Бекетов и Виктор Азаров, а именно так звали наших друзей, подхватили свои дорожные сумки и направились к воротам номер 18, где служба контроля уже пропускала к посадочному трапу заторопившихся пассажиров.
Глава III
Втянув в себя вереницу пассажиров, самолет захлопнул герметичные двери и неторопливо двинулся по рулевочной дорожке, готовясь к четырехчасовому перелету. Получив, наконец, отмашку от Шереметьевского диспетчера, огромный лайнер разбежался, тяжело вспорхнул в хмурое московское небо и как Икар стал продираться к голубым небесам и прекрасному рассветному солнцу.
Подтянутые, с хорошими фигурами стюардессы-француженки с дежурными улыбками на аккуратно сделанных при помощи косметики la Chanel лицах, задрапированные задорными бело-черными полосатыми шарфиками и крупными бантами на белоснежных блузках, наконец, вышли из своих укрытий и приступили к регламентной процедуре встраивания пассажиров в обычный полетный режим.
Взятые в дорогу русские и французские газеты были украшены анонсами последних новостей о событиях в Москве, Париже и во всем мире, а свежий кофе с круасаном и мармеладом бодрил и намекал на скорую встречу с неповторимыми парижскими кафешантами.
Наступило время отдыха, сна или разговоров с соседями, чем собственно и занялись наши путники.
– Ты, знаешь, сколько раз не бывал я в Париже, но так не сумел понять этот город. Не по мне эта галльская мелочность и суетливость, хотя я отдаю должное французской культуре и любви французов к приключениям. Как не странно, не ощущаю я в этом городе чувства свободы и раскрепощения, что должно было бы быть, если уж в нем родились идеалы Великой революции. Прежде всего, разочаровывает узкий мирок самих парижан. Всё у них пронизано расчетом и каким-то экономизмом. Даже столики в кафе узкие и неудобные. – Разоткровенничался Влад, настраиваясь на диалог.
– Пожалуй, ты слишком строг по отношению к Франции. Может, она тебя чем-то обидела? Народ как народ. Живет своей непростой будничной жизнью, как и везде, – возразил Виктор. – Те же житейские заботы, что и у нас. Колорит Парижа заключается в неспешных беседах в кафе и ресторанах, в театральных подмостках и на подиумах домов мод. В особом изяществе французских женщин, наконец.
– Вижу, не зря провел ты столько лет во Франции, – иронически усмехнулся Влад.
– Справедливости ради, в Канаде больше, но и во Франции не мало, – уже с некоторым удивлением, поглядывая на своего товарища, произнес Виктор. – Ты зря ухмыляешься. Ни одна женщина на земле не может так заявить о непреодолимой силе женского естества как француженка.
– И что же это за сила? – скептически поинтересовался Влад.
– Ничего сложного – она называется французский шарм.
– Ладно, – примиряющее сказал Влад. – Возможно, мне необходимо лучше понять Францию, да и поближе познакомиться с француженками. Правда мне мешает недостаточное знание французского языка. Он у меня по значению третий, так сказать резервный, хотя арго я понимаю весьма сносно. Эта страна всегда была для меня транзитной для решения отдельных и по сути второстепенных задач.
– Достаточно о французских женщинах, – вернул разговор в деловое русло Виктор. – Вернемся к главному. Всё же, как ты понял этого Алекса? При отсутствии достаточной информации давай оценим хотя бы детали твоего разговора и психологический тип этого парня.
– Ещё раз повторюсь. Он только посредник, – терпеливо в который раз принялся пояснять Влад, прощая другу его настойчивость. – Информационного задела у него мало. Не договаривает или многого не знает. Себя позиционирует как финансовый и инвестиционный консультант. В России обслуживает интересы ряда европейских компаний. Ещё что-то невнятно говорил о себе, но этого я не запомнил. Словом, ничего существенного.
– Ну а как он выглядит, хотя бы?
– Обычный человек. Лицо овальное, нос прямой, голова с залысинами, волосы темно-каштановые, около сороки. Рост под метр девяносто. Был одет в темно-серый костюм, без галстука. По-русски говорит с еле заметным акцентом. Имеется физическая особенность: разговаривая, разворачивается правым ухом к собеседнику. Очевидно, сказывается дефект слуха.
– Похоже, я также где-то видел этого парнягу. И если память мне не изменяет, в тот день, когда я был в банке "Империал". Примерно год назад. Он заходил в кабинет к вице-президенту банка, с которым я беседовал. Видно в Москве он крутится постоянно.
– Вероятно, этот парень действительно свой в финансовой среде. Какая-никакая, но это рекомендация.
– Непонятно, какого качества эта рекомендация, но хотя бы хорошо то, что это не мошенник с улицы.
– Ты хочешь сказать, что если мошенник, то рангом повыше.
– А кто сейчас не мошенник из тех, кого мы называем партнерами или "подопечными"?
– Что верно, то верно. Когда я пришел на встречу в "Метрополь", он уже был там и тусовался в какой-то компании. Среди присутствующих я узнал Андрея К., сейчас он возглавляет один из самых значимых банков в стране с преимущественным государственным участием.
– Пусть так, характеризующих сведений у нас совсем немного. Больше мы ничего не выжмем из этого анализа. Надеюсь, позже станет яснее. Уже неплохо то, что в Париж мы летим на чужие деньги. Лучше ты мне скажи, а что мы будем делать с очередной просьбой нашего подопечного Авдеич.
– А что у него? Опять неладно? – спросил Влад
– Ну как же. Он успокоиться не может. Всё надеется, что из мужика, которому он дал деньги, приличные деньги, надо сказать, удастся выцедить долг.
– Мы же разобрались с этим вопросом. Этот мужик деньги профукал. Узбеки его успешно кинули, деньги взяли, а хлопок не поставили. Хорошо, что, жив ещё остался.
– Это так, но Авдеич мечется. Этот долг ему спать не дает. Денежек-то ему жалко, очень жалко.
– А не надо быть таким неуемным. Ведь Авдеич сам купился на посулы этого мужика, обещавшего через месяц вернуть долг со 100 % наваром.
А сейчас мужичок полностью прогорел: у него нет ни квартиры, ни дачи с машиной, даже жена ушла от него. Так что в уплату долга взять нечего.
– Согласен. Утомил что-то Авдеич. Ведь эти потерянные деньги для него далеко не последние. Он сам повелся. Да и мужик искренне надеялся, что с узбеками можно кашу сварить. Обернулось все по-другому. Подобные случаи сейчас происходят сплошь да рядом. Цивилизованно извлекать капиталистическую прибыль у нас ещё не научились. Да и сам Авдеич, со своими корешками умеет только примитивно выгребать деньги из строительных подрядов.
– Так что же сказать ему? Он все надеется, что мы в очередной раз что-то придумаем и выручим его.
– Ах вот как; жадный хорек требует крови, на физику намекает. Что ему легче будет, если "спецы" снимут с бедолаги кожу вымоченными в бетонном растворе нагайками, или он попадет на "отработки" к другим отморозкам? Нет, нам это не нужно. К сожалению, немало коллег из соседних контор после увольнения разошлись по разным группировкам и занялись, черт знает, чем. Но это вопрос уже к их совести. Мы живодерами никогда не будем.
– Ну, а Авдеич?
– Когда вернемся, мы его успокоим. В конце концов, никто его за язык не тянул, он сам принял решение о ссуде. Впредь умнее будет.
Глава IV
За разговором время пролетело незаметно. Уже давно зажглось табло с предупреждающей надписью: "Пристегните ремни" и стремительные стюардессы по второму разу обошли салон, уговаривая нерадивых или нерасторопных пассажиров выполнить ненавязчивую просьбу экипажа.
Поигрывая элеронами, самолет полукренами стал перебираться с одного эшелона высоты на другой пока не вышел на глиссаду и вскоре застелился над бетонной взлетно-посадочной полосой аэропорта имени великого француза. Мягко коснулся её просторной спины своими резиновыми башмаками шасси и покатился вперед, ощетинившись поднятыми спойлерами. В салон ворвались звуки реверса авиадвигателей и скрип придавленных гидравликой колес, окончательно примирявших стальную птицу с бетонным полем аэродрома.
Воздушный лайнер вскоре закончил свою пробежку и с удовольствием приткнулся к гармошке рукава для высадки пассажиров.
Пройдя через хитросплетения эскалаторов и коридоров аэропорта, оба московских гостя, наконец, оказались на вокзальном перроне, где уже отстаивался в нетерпеливом ожидании поезд пригородного сообщения RER с двухэтажными вагонами.
Виктор нажал на боковую кнопку и створки двери услужливо разбежались в сторону, открыв ненасытный зев вагона, в котором один за другим пропадали вместе со своей поклажей утренние визитеры французской столицы.
Поднявшись на второй этаж вагона, друзья выбрали кресла напротив друг друга и скинули свои сумки на соседние сиденья, обеспечили себе относительное уединение. Весьма скоро вагон заполнился шумными пассажирами, переполненными впечатлениями и переживаниями от недавнего перелёта. Люди принялись суетливо размещать и переставлять с места на место причудливые и разноформатные саквояжи, сумки и чемоданы, устраивая их на багажных полках, незанятых сиденьях, между кресел и даже в проходе.
Напротив, в соседнем ряду, произвольно раскидав вокруг себя всяческие сумки и пластиковые пакеты, разместилась женщина лет сорока, выглядевшая и одетая весьма примечательно. Темные волосы дамы были стянуты в строгий вдовий пучок, заколотый полукруглым роговым гребнем. Маленькие невыразительные глазки надежно прятались от любопытствующих взглядов за темными продолговатыми стеклами очков в пластмассовой оправе.
В одежде женщины просматривалось полное отсутствие вкуса и возможно даже нарочитое пренебрежение к своей внешности, что, по всей видимости, должно было лишний раз подчеркнуть оригинальность и независимость незнакомки. Общую картину безликости дополняли синие осенние рейтузы, натянутые на худые ноги с острыми коленками и заправленные в стоптанные замшевые ботинки. Довершала безрадостную картину розовая стеганая курточка, из-под которой на четверть вылезала коричневая кофта из полистирола.
Лицо пассажирки, уже тронутое первыми морщинами – грустными вестниками недалекой старости, также не отличалось особой привлекательностью. Оно скорее могло поведать о многих печалях старой девы, окончательно смерившейся со своей незавидной участью. Спутником у странной дамы был маленький пекинес неопределенного бурового цвета. Бойкий пес быстро продрался через частокол людских ног и дорожных сумок и, в конце концов, отвоевал себе место на сиденье рядом с вагонным окном.
В общем невзрачном облике дамы особо неприятное впечатление оставлял плохо очерченный рот с вялыми губами и неровная линия желтоватых зубов. Видно представление о спасительной для многих женщин косметике давно растворилось для неё в безвозвратно ушедшей молодости и отсутствии мужского интереса.
Словно сообразив, что зашедших пассажиров уже достаточно, поезд нехотя оторвался от перрона и, набирая скорость, помчался вперед, рассекая плотный утренний туман, который рваными хлопьями то прилипал к оконным стеклам, то вновь исчезал, уносимый вихревыми воздушными потоками.
Запоздалый и по-декабрьски уныло-серый рассвет однотонной безрадостной краской закрашивал проносившиеся мимо поля и деревья, ещё недавно рядившиеся в веселые зелено-красно-желтые наряды осени.
За окном замелькали однотипные придорожные постройки, опорные матчи линий высокого напряжения и прочие безликие объекты, составляющие малопривлекательный индустриальный пейзаж.
Странная соседка напротив принялась последовательно просматривать свои многочисленные пакеты, то и дело, заговаривая со своим пекинесом, который с философским видом спокойно сидел на своем сиденье и только иногда вытягивал к окну свою длинноухую голову, стремясь разглядеть проносящиеся мимо виды.
Наконец оригинальная дама, по-видимому, утомившись от своего бесполезного занятия, решила сменить сферу деятельности и несколько раз взглянула в сторону Влада, очевидно намереваясь завязать с ним какой-то разговор, к которому он совершенно не был расположен.
И действительно, дернув пару раз головой и улыбнувшись, незнакомка, представившись Жанной, спросила Влада по-французски:
– Месье, как быстро мы доедем до центра Парижа?
– Ну вот, видишь, у тебя и собеседник появился, – первым откликнулся Виктор. – Вы тут побеседуйте, а я пройдусь по вагонам.
Затем он решительно встал и направился к лестнице, ведущей на первый этаж вагона, и немного задержавшись на спуске, повернул голову и с усмешкой посмотрел на Влада.
– Так вы из России? – оживилась беспокойная соседка, переходя на бойкую московскую скороговорку и выстраивая монолог, из которого Влад узнал, что её пекинеса зовут Снупи, а она музейный работник из Москвы, в которой всё так грязно и холодно, и где по улицам расхаживают грубые неприветливые люди. Восторженная часть её рассказа была, конечно, посвящена замечательному городу Парижу и восхитительной Франции, в которой есть всё: и культура, и история, и благополучные отзывчивые люди, некоторые из которых являются даже её близкими друзьями, и всем этим она очевидно очень гордилась.
Стараясь не перебивать свою собеседницу, Влад рассеяно слушал её, и лишь изредка из вежливости поддакивал и поддерживал её панегирические сентенции кивком головы.
– Отчего так? – невеселые мысли стали заполнять голову Влада. – Отчего так происходит, что многие из нас, оказавшись за границей, с какой-то рьяной готовностью принимаются ругать свою страну и выставлять её в карикатурном виде? И даже эта, по виду скромная и незатейливая женщина явно не из среды скороспелых российских нуворишей, и та не находит себе лучшего применения чем как с ходу, с первым встречным, начать так безапелляционно с какой-то непонятной радостью взапуски критиковать только что оставленные родные края.
Конечно, нелегко любить свою родину. Вот она здесь и сейчас, и выглядит как не прибранная с утра женщина. И на её морщинистое от тягот и забот лицо смотреть непросто, и дорогими духами она не пахнет. Но эта женщина – твоя мать. И как же просто охаивать её. Особенно издалека, не утруждаясь мыслью, что всё, что ты есть с твоими знаниями и талантами, всё, что составляет твое естество, дала тебе она, эта усталая женщина с натруженными руками, твоя родина, твоя мать. Легко и безопасно куражиться над ней, ведь она мать, она ведь никогда на тебя не обидится и не пожалуется. Она всё стерпит.
Ещё раз, улыбнувшись говорливой соседке, Влад отвернулся, давая понять, что разговор закончен, и он очень благодарен за услышанное, и перевел взгляд за окно, где все быстрее как в волшебном фонаре братьев Люмьер. Набегали друг на друга каменные постройки, заборы и железнодорожные сооружения, укрытые тугой пеленой начавшегося мелкого дождя, который у нас принято называть моросью.
Как вагоны перебегают через стрелки на новые магистральные пути, так и мысли Влада сменили направление и стали переливаться в русло утомительных политико-социальных обобщений.
Прижавшись виском к холодному стеклу, Влад задумался о только что оставленной России.
События прошедшего десятилетия всё ещё саднили кровавой раной, пересыпанной солью безответных вопросов. Как же это так случилось, что стальное несокрушимое тело трехсот миллионного народа было вспорото ржавым тесаком лживых и циничных обещаний, породивших эфемерные надежды.
Кто же это был тот мудрый и расчетливый, что год за годом расковывал непробиваемую броню великой исторической страны, защищенной непобедимой армией, грохочущим поясом сталелитейных и машиностроительных гигантов, и патриотизмом народа?
Как случилось, что самое образованное в мире население и его передовая наука, уже приступившая к реализации задачи человеческого присутствия на Марсе, так и не смогли разглядеть существа сладкоречивой тлетворности различных "доброжелателей" и доброхотов?
Какая сила парализовала волю двадцатимиллионной политической организации страны, в заслугу которой хотя бы можно было бы поставить освобождение половины населения Земли от удушающей коросты колониального угнетения?
Неужели конструкция социалистического научного мировоззрения, складывавшаяся лучшими умами Европы последние пятьсот лет, была обречена рухнуть под напором индекса наполняемости продуктовой корзины?
Как оказалось, что тысячелетняя культура многонационального народа столь остро нуждалась в потребительском максимализме, сексе и сквернословии?
Или всё дело в нашем вековом долготерпении, взращенном на льду Чудского озера и в зимних окопах Москвы и Сталинграда? В нашей готовности разворачивать новые чужеродные лаковые обертки, скрывающие старые и уже отвергнутые историей социальные и экономические рецепты? А может все объясняется всего лишь обыденной и выработанной за тысячелетие привычкой доверяться любому царю-батюшке, который понятно, лучше всех нас обо всем подумает, обнадежит и успокоит?
Либо всех околдовала разудалая пляска под мелодию "Прощание славянки" пьяного балагура, в самозабвении расплескавшего драгоценные капли национальной гордости и величия духа великого народа и поставившего его в нищенские ряды уличных торговцев на стылых улицах темных городов?
А может и спрашивать никого ни о чем не надо, коль скоро история народов любой национальности и государственной принадлежности и так густо измазана грязью и кровью? И стоит ли отдирать корку с незаживающих ран вековечного позора и мерзости, столь густо испятнавших заскорузлое тело современной, так называемой, цивилизации?
Те же французы. Чем не достойный пример личной свободы и привольной раскрепощённости? За ними великий лозунг "Свобода, равенство и братство" и Великая французская революция, чей красный фригийский колпак стал символом для идеалистов многих стран, возжелавших сорвать короны и голубые ленты со своих сюзеренов.
Но как совместить идеи экзистенциалистов, неповторимые творения импрессионистов и очаровательный французский шансон с гильотиной?
С этим символом социальной защиты и справедливости французской революции, которую вытащили на площадь под одобрительный гул толпы для свершения акта публичного возмездия не так уж и давно, в 1939 году? Или то, что полное избирательное право изящные француженки, наконец-то, получили в конце второй мировой войны.
В то время, как ещё голодная после первой мировой и гражданской войн, оборванная Россия незамедлительно дала право голоса своим женщинам и удовлетворила самых взыскательных и нетерпеливых суфражисток, отменив институт официального брака.
Разве лица современных французов, давно живущих в условиях личной свободы и выбора, отражают свет довольства своей системой? Что-то не похоже.
Та же суетливость и ежедневные пробежки из дома на работу, что и у нас. Предельный экономизм и страх не потерять работу, критика всего и вся от правительства до качества мелкого ремонта, произведенного коммунальным водопроводчиком, братом – близнецом нашего самоделкина.
Зато, конечно, есть для французов священный час икс, время полуденного сбора, когда заполняются бесчисленные бистро и кафе, гроздьями рассыпавшиеся по парижским улицам, место не только для еды и житейских пересудов, но и для оценок действий местных и муниципальных органов власти.
И всё же свободный галльский дух требует выхода и ищет возможность для спора, скандала и создания новых проблем.
И не стоит удивляться, что типичный парижский заправщик где-нибудь на окраинной бензоколонке сидит и с пролетарским упорством ждет своего часа, когда, наконец, он сможет сказать заезжему из Германии бошу, что у него сейчас обеденный перерыв и тому придется подождать. А, как известно, без бензина даже вызывающе хваленый мерседес из Германии не более чем застывшая конструкция из сварного железа.
И все же ради объективности надо сказать что, Франция – это по-своему удивительная страна, приведшая за руку современную Европу к истокам гуманизма.
Бесспорно, хороши согретые солнцем неповторимые холмистые долины Шампани и Прованса, где вызревает всемирно признанная виноградная лоза сорта Божеле и не только.
Замечательно, что каждый желающий может раз в год увидеть, как кинематографические дивы путаются в длинных вечерних платьях, а их набрильянтиненные сопровождающие в черных фраках и белых манишках из Голливуда, в лучах софитов и вспышек фотокамер вычурно вышагивают по красной дорожке Каннского кинофестиваля.
Кто не знает выдающихся евпропейских выразителей, сочинителей и зачинателей таких как Вольтер, Рабле, Дюма, Эдгар Дега, Эдит Пиаф и Коко Шанель.
И конечно, гражданский Кодекс Наполеона, впервые выстроивший юридические каноны сочетания личных прав и свобод человека с императивами частной собственности и имущественных отношений.
И всё это Франция.
Примерно так и не без основания выстраивается самоуважение и чувство собственного превосходства среднестатистического француза.
Однако насколько свободен, этот самый прогрессивный евпропеец, погруженный в мир бесконечных бытовых забот, измотанный хитроумной системой налогообложения и неуверенностью в завтрашнем дне?