Шахматы с Машиной Страшного суда
Я ехал дальше по проспекту, и вот – главный в городе перекресток; до войны перекресток наполняли самые разные автомобили. Слева стояли почти впритык друг к другу христианская церковь и мечеть. Здание церкви начиналось почти от самого перекрестка и было белого цвета.
Я с силой ударил по тормозам и оглянулся. Парвиз с напряжением удерживал равновесие мотоцикла. Быстрым жестом руки он как бы спросил меня: «Чего творишь?» И я ему показал на железный, увенчанный крестом купол церкви. Тогда и он заметил следы нового обстрела – возле верхнего окна на порядочном расстоянии от крыши церкви. Там словно бы цветок распустился, рама же окна была вырвана. И черный дым взрыва оставил для всеобщего обозрения причудливый силуэт на белой стене.
Вообще эта церковь была зданием поистине удивительным. С самого детства в голове моей сидел вопрос: «Зачем христианская церковь и мечеть так близко друг к другу? Зачем их построили почти вплотную одна к другой?»
Я вновь тронул машину.
И тут же услышал, как Парвиз колотит ботинком по ее корпусу. Теперь уже он на что-то указывал мне. Ворота в церковный двор были открыты, и там был виден мужчина в черном. Сначала мне показалось, что он просто в пиджаке и брюках, но затем я понял, что на нем священническое одеяние. Наши с Парвизом удивленные взгляды встретились: «Что делает священник в прифронтовой зоне?»
Однако за эти вопросы я не отвечал. Более важной проблемой был для меня снаряд, угодивший в церковь ниже купола. Не так давно и во двор мечети, покрытый плиткой, упал снаряд и не разорвался. Ребята, вознеся молитвы, успешно его обезвредили.
Если бы не сломанный мотоцикл, я бы сейчас легко определил тип снаряда и вычислил то место, откуда он был выпущен вчера. И я надавил на педаль газа. Ускорение фургона сопровождалось звуком взрывов в выхлопной трубе. Смесь бензина с добавками плохо сгорала на больших скоростях и производила треск и грохот. Проблема заключалась в моей вредной привычке: всегда чувствовать, что я словно бы теряю этот день. И вот я газовал, видимо, желая компенсировать потерю.
Больше я не обращал внимания на ямы. На каждой рытвине машина взлетала и падала. И до неразорвавшихся снарядов, возможно, засевших в асфальте, мне не было дела. Хотелось лишь одного: поскорее добраться до мастерской и после починки мотоцикла вскочить в его седло, заведя его с пол-оборота, и ринуться на выполнение моих основных обязанностей. Освободиться от этой засаленной кухонной развалюхи, которая словно связывает меня по рукам и ногам. В этой кабине достаточно было одного свистящего снаряда… Ведь пока я открою эту дверь, шесть раз помереть и сгнить успею!
Но времени для таких рассуждений не было. Скорее нужно было добираться до ремонтной мастерской.
Когда я остановил фургон в школьном дворе, превращенном после начала войны в ремонтную мастерскую, к кабине спокойно подошел юноша в относительно чистой военной форме, непохожей на замасленные одежки остальных работников, и сказал тем негромким голосом, который на нас, фронтовиков, оказывал магическое воздействие:
– Брат! Здесь останавливаться запрещено. Пожалуйста, встань под тем навесом!
Он указал туда, где из трубок и плит соорудили временное строение. Я подчинился и повернул руль в ту сторону. И еще не доехал до этого сооружения, как Парвиз спрыгнул на пол кузова с седла мотоцикла, обеими руками продолжая удерживать его. Быть может, испугался, что головой ударится о невысокую крышу.
Я вытянул ручной тормоз и соскочил на землю. Под навесом были как бы ремонтные боксы, обложенные мешками с песком, причем брустверы из этих мешков доходили ровно до пояса человека. Словно снаряд, приближаясь, предупреждал перед взрывом: «Пригнитесь, чтобы не получить осколок!» И все, прямо с инструментами в руках, нагибались ниже бруствера, а потом продолжали работать. А крыша навеса была обита железным листом, но вот там-то ни на палец толщины того самого песка, не говоря уж о мешках. Как будто сверху никакой опасности от снарядов не было.
Истошный крик Парвиза вывел меня из раздумий:
– Черт побери, да помоги ты! Видишь, я надрываюсь!
Задняя дверца кузова была откинута, и Парвиз, обняв заднее колесо мотоцикла, наполовину выгрузил его, да так и застрял.
Подскочив к нему, я помог, и вот уже оба колеса мотоцикла стояли на земле. А тут и ремонтник вдали показался, мужчина уже в годах. Попытался я вспомнить, как его зовут, и не смог. Поприветствовав нас кивком, он встал в нерешительности между мною и Парвизом.
– Ну, и что тут?
Лучше бы Парвиз промолчал, но он не промолчал:
– Откуда нам знать, что тут? Знали бы, сюда бы не привезли.
Я хотел сказать: «Ну ты-то что лезешь? Разве твоя забота? Это ведь мой мотоцикл!»
И вдруг вижу: ремонтник обнимается с Парвизом! У этого негодяя везде дружки!
Я открыл пассажирскую дверь фургона и заметил, что из-за сиденья высунулась черная сумка Парвиза. Его отпускная сумка! Но этот отпуск меня не касается…
Фургон поехал; нам опять предстояло миновать перекресток с церковью, а затем – на фабрику-кухню за едой. Рабочий-ремонтник, как и предполагал Парвиз, дал слово, что к завтрашнему дню мотоцикл будет исправен. И когда мы выехали из мастерской, Парвиз хлопнул меня рукой по коленке:
– Старик! Всего четыре дня. Всё равно у тебя транспорта нет пока!
– Но завтра он будет. Ты соображаешь вообще? У меня одна работа, у тебя другая, совсем другая!
– Да не горячись ты – выслушай! Прямо скажем, у тебя вообще – что за работа? С утра до вечера разъезжаешь по городу! То на компас смотришь, то на секундомер – и что в итоге? Пушки засекаешь? А толку? С утра до вечера, как горох, снаряды на город сыплются. Мы же видим, что ты не то что-то делаешь! А тут, по крайней мере, давай я тебя сведу с несколькими социальными – ну, или еще говорят, «частными» клиентами. Воспрянешь духом, несчастный!
Наилучшим способом обращения с этим двуногим животным, когда оно показывает зубы, было: молчать! Но он разговорился, да еще как! Челюстная гайка разболталась…
– Один из них инженер. Как только увидишь его, он сразу тебе задаст вопрос на засыпку. Если ответишь – порядок! А не ответишь – уж он посмеется над тобой, поиздевается над тобой!
«А как же иначе? Частные клиенты, кучка индивидов, с которыми встречаешься, чтобы посмеяться вместе. На позиции ни единого раза еду без опоздания не доставил – днем ли, вечером ли: ему ведь надо поехать посмеяться с людьми. Ребята думают, что они от своих пайков отделяют часть на добрые дела, а оно попадает в руки вот этого Парвиза!»
А он продолжал ораторствовать:
– Если согласишься, я тебе первоклассное место покажу для наблюдательного пункта… – И ждал ответа на эту предложенную мне взятку. Я не ответил, и он вновь обратил свое внимание на дорогу.
– Ради Аллаха, что мне еще сделать, хоть что-нибудь скажи! Место великолепное: спокойно там разляжешься. Да что я говорю: чаи там можно гонять! Запросто. Не так, как на нашей отрядной крыше, где приходится как ящерице ползать.
Бабах! Бабах! – Это заработала артиллерия нашего майора: звуки выстрелов раздались позади нас. Я закрыл ему рот рукой и указал прямо вперед. Дескать, «заткнись и веди машину!»
Он никак не дает мне сосредоточиться на моем основном деле. Весь его мир ограничен этими четырьмя клиентами, и точка. А мне, хоть и без мотоцикла, нужно выполнить все мои обязанности. Майор наверняка сейчас посматривает на рацию возле своих орудий, ждет, когда я выйду на связь.
– Ну что ж, как хочешь. Проблем нет. По крайней мере, нет для тех, кому я доставлял еду. Заскочу еще раз на кухню и там найду другую машину, подкинут меня до пристани. Может, сегодня вечером катер пойдет.
– Лучше бы помог священникам церкви! И вещи собрать, и подвезти их до места отправки на «большую землю».
– Накось выкуси! Мне другого дела нет, как священникам прислуживать.
Бубухх! – Странный звук выстрела со стороны противника. Я снова закрыл рукой рот Парвиза. Он резко затормозил. В моих ушах всё еще гудело от той контузии… Но я ждал звука взрыва. А его не было. Мы уставились друг на друга.
«Не разорвался?»
Затем долетел гул: обыкновенный взрыв, но далеко от нас, скорее в районе позиций нашей собственной артиллерии. То есть как понять? Враг начал артиллерийскую дуэль? И так быстро после нашего обстрела?
– Глупец ты несчастный! Не будь меня – что бы ты сегодня делал со своим раздолбанным мотоциклом?
Я промолчал.
– Говорю тебе, принимай машину! Несколько дней – с Божьей помощью – всё тебе объясню, что делать, не заметишь, как я из отпуска вернусь.
Мое молчание его злило всё больше.
– Я с тобой говорю! Язык отнялся, что ли? Ответь мне!
А мне было приятно, что мое молчание так его бесит.
Когда подъехали к перекрестку, я заглянул в открытые ворота церкви. На этот раз мужчина в черном тащил под мышкой какой-то груз и потерянно озирался по сторонам, словно отыскивая место для него. Затем взял это ведро, которое тащил под мышкой, обеими руками и что-то вытряхнул из него. Поднялось облако пыли, и он, отступив, обеими руками начал отряхивать одежду. Потом поднял голову и увидел, что мы внимательно за ним наблюдаем. При этом я невольно поднял руку, и мужчина тоже поднял руку своим особым жестом.
Тут я хватился своей зеленой полевой сумки. Под рукой ее не было. Оглянулся: вон она, лежит на полу кузова, и на ней отпечаталась подошва ботинка – Парвизова ботинка! Ну, если он повредил стекло секундомера или компаса, я ему точно дам поварешкой, да так, что из башки совсем вылетит, как получить еду и потом уйти в отпуск. Я выскочил из кабины.
– Ты куда это? Я ведь хочу еду…
Остаток его слов я не расслышал. Быстро подхватил сумку и пошел к церкви.
Звук захлопнувшейся дверцы дал мне понять, что Парвиз следует за мной. Удивительно, но он сегодня меня слушается. Наверняка это из-за его кухонного фургона.
Обойдя вокруг бассейна перед церковью, я оглянулся на башню с электрическими часами. У часов был белый циферблат и черные стрелки, застывшие на времени 5 часов 35 минут. Точно как расставивший ноги человек, которого обыскивают. Сколько лет еще этим ногам стоять так твердо и без движения?
Часы были электрическими. Значит, они перестали идти в тот самый миг, когда в городе отключили электричество. Я повернул, чтобы войти в дверь церкви, и лицом к лицу столкнулся с тем же самым человеком. Эта встреча в дверях была так неожиданна, что мы оба вздрогнули и почти в один голос поздоровались. Потом был миг молчания. После этого я начал мою работу.
– Тот снаряд – это новое попадание?
– Да. Минувшей ночью.
– Простите, что я не представился. Я из сил самообороны. Занимаюсь именно этим. Регистрирую попадание снарядов и на основании этого получаю информацию.
Он молча посмотрел на меня, потом перевел взгляд за мое плечо. Там подошел Парвиз с «калашниковым». Хотя я знал, что он под сиденьем всегда возит автомат, но не думал, что он его достанет именно сейчас.
Я продолжал:
– Скажите пожалуйста, когда вы приехали сюда?
Немного помедлив, он ответил, со своим особенным выговором:
– Два дня уже. Да, два дня. Приехали, чтобы забрать церковное имущество.
– Разрешение есть?
Прежде чем он ответил, я вошел в церковь. Ее пространство было разделено на две части. Слева небольшой неф, справа что-то вроде учебного класса. Между тем и другим – большое мраморное панно, в середине его выдается вперед статуя – из желтого металла – Святой Марии, держащей на руках младенца Иисуса, как бы показывая его. А за ее головой зеркально повторяется та же самая скульптурная группа – десятки раз, как бывает, если есть переднее и заднее зеркала в парикмахерской, когда одно и то же изображение воспроизводится до бесконечности. Внизу под панно странным шрифтом написано что-то, где понятна лишь дата по христианскому летосчислению: 1915.
Я резко обернулся. За моей спиной еще один священник подметал внутри нефа. Слышался звук собираемых разбитых стекол. Парвиз тоже оглядывался по сторонам. Потом подошел ко мне и негромко спросил:
– Кто этот парень?
– Ясно, кто! Священник! А ты чего с оружием?
– Откуда это ясно? Может, пятая колонна. Надел церковный наряд, чтобы отвести подозрения.
Я лишь улыбнулся его словам. Интеллект, как говорится, зашкаливает…
– Конечно, в районе боевых действий полно священников, вот он и решил затеряться среди них. Тут разве бал-маскарад?
Бал-маскарад был, пожалуй, единственным местом, помимо церкви, где я мог себе представить человека в такой одежде.
– Смотри! Смотри! В Святую Марию попал осколок!
Он был прав. Прямо против сердца Святой Марии зияла осколочная пробоина. Знакомая картина. Еще какая знакомая! Само изображение весьма напоминало те полотна, которые вывешиваются в хусейние[2] нашего квартала во время мохаррама[3]. Имам Хусейн точно так держит на руках младенца Али Асгара[4] и показывает его войскам Йазида[5]. Разница лишь в том, что Али Асгар запеленут, а вместо их лиц блестит диск луны.
Я невольно тронул пальцем осколочную дыру. Даже на ощупь чувствовалась свежая грубость пробоины.
– У господ какое-то дело к нам?
Это спросил второй священник. Он был старше первого, с совершенно седой бородой и зелеными глазами, причем белок правого краснел кровяной опухолью. Я протянул ему руку.
– Салам!
Он ответил и повернулся к Парвизу. Тот неловко перехватил автомат левой рукой и подал правую.
– Мы пришли, чтобы выяснить насчет снаряда, там, наверху.
– Пришли обезвредить? Но я уверен, что он взорвался.
– А вы когда изволили приехать?
– Я и господин Ованес приехали вчера в полдень: хотели заглянуть в церковь. Если получится, попробуем перевезти имущество и книги в Исфахан, в главный собор. Мне кажется, около полуночи был этот взрыв. Мы вон там спали. Истинно, Бог помиловал. А здесь каждую ночь такой ужас?
– А в чем тут ужас?
– Грохот взрывов! Громадные пожары на нефтезаводе! Оставшиеся в этом городе люди поистине терпят муки невыносимые!
Я опустил голову, не ответил. Прошлая ночь была из самых спокойных за всё военное время. Общее количество выстрелов – до того, как я уснул – не превышало 30–32.
– С вашего разрешения, нам нужно осмотреть здание.
Не мешкая, я открыл свою полевую сумку и достал компас, карту и треугольную линейку. Хотя я был уверен, что разрушения от взрыва мины при таком угле падения не могли показать направление выстрела, всё же я кое в чем хотел убедиться.
Первым вопросом был тип снаряда. Я осмотрел пол церкви, уже очищенный и подметенный. У стены я нашел осколок длиной и толщиной с фалангу пальца. Похоже было на мину 120-миллиметрового миномета с дальнобойностью 6 километров.
Парвиз вполголоса пробормотал, так, что слышал лишь я:
– Небось как вчера приехали, так не переставая молились и звонили в колокол, кадилом махали: Отче наш, сущий на небе! Останови артиллерийский обстрел!
И он подмигнул мне. Отвернувшись, я достал из планшета свою тетрадь для записей и начал ее листать. Палец мой опускался по перечню записанных вчера вражеских выстрелов, ниже и ниже… Было три выстрела из миномета перед левым сектором города… Ориентир 3220 тысячных[6], расстояние от места наблюдения 6300 м. В столбце «цель» я написал карандашом: церковь или перекресток с часами.
Вероятно, целью обстрела врага был перекресток, на который в некоторые ночи машины с главного проспекта въезжали с включенными фарами, и это очень пугало передовые отряды противника.
– Крупнее этого осколка не находили?
Пожилой священник тут же окликнул более молодого:
– Ованес! Принеси господам большой осколок!
И тот вынес донышко мины: хвостовик с восьмиперым стабилизатором. Одно из перьев было сильно погнутым. Еще до того, как я взял его из рук Ованеса, я уже понял, что мое предположение было верным.
– 120-миллиметровый советский миномет!
Это Парвиз провозгласил. В каждой бочке он затычка! Впрочем, одного моего взгляда исподлобья ему хватило, чтобы понять: ему пора отправляться к кухонной машине…
– Так, а что вы теперь будете делать?
На этот вопрос священника что мне ответить? Быть может, наше посещение вызвало у них надежду, что мы сможем как-то ответить на подобные осквернения…
– Строго говоря, ничего! До поры до времени.
И я за руку попрощался с каждым из них. Мне показалось, что наш уход их встревожил. Быть может, присутствие двоих людей, знакомых с положением дел в городе, давало им чувство некоторой безопасности. Как бы то ни было, оставаться нам здесь было бесцельной тратой времени…
Глава 2
Шум на кухне стоял такой, что о войне впору забыть. Галдеж дополнялся грохотом перетаскиваемых пищевых баков.
При помощи отца Джавада мы с Парвизом погрузили в фургон котел с рисом. Потом пришла очередь бака с хорешем[7], в который повара не пожалели картошки и баклажанов. Подняв крышку котла с рисом, я чуть не закачался от вкусного запаха: со вчерашнего вечера ничего не ел. Подумал об Амире, теперь несущем службу в дивизионном штабе: ночи спал спокойно, а с утра, с полным кейфом, одному себе готовил завтрак. Сейчас наверняка полеживает и ждет меня, чтобы, забрав мотоцикл, поехать в город.
На дне другого котла я заметил пригар плова: подгорелую корочку риса, выглядящую столь аппетитно… Это было выше моих сил. Я глянул на отца Джавада, и он меня понял: половником подцепил большой кусок этой поджарки, с которой капало масло, и протянул мне.
Я поглощал ее, наблюдая за его работой. После того, как погиб его сын Джавад, машину передали Парвизу. До того ребята узнавали, какая будет еда, и, если был шашлык, в нашем штабном отряде вместо двенадцати оказывалось тридцать человек. А в остальные дни – прежнее количество. Отец Джавада лишь ухмылялся и накладывал в бак еды на ту численность, которую ему заявляли. Но когда машиной завладел этот злыдень, он количество людей знал точно, и с ним номер не проходил. Более того, уже через несколько дней он начал опаздывать: сначала на полчаса, потом на час, а теперь уже и на два. И порции наши постепенно уменьшались, так что один из парней недавно возмутился: «Постой, уж не продаешь ли ты еду?»
– …Алло! Нам ехать надо! Ты не заснул?
Парвиз вновь тронул фургон. Повел он его по узкой улице, по сторонам которой из неглубоких арыков вымахал тростник высотой два-три метра, улица же здесь и там завалена была обломками деревянных электрических столбов, битым кирпичом, сучьями деревьев. Растрескавшийся асфальт едва виднелся из-под слоя земли, по которой проложена была машинная колея, и Парвиз – что необычно для него – ехал строго по колее.
– Зачем ты сюда-то заехал?
– Молчи! Я хочу тебе показать тот самый наблюдательный пункт, про который говорил.
– А я согласия не дал. Сказано же!
Что ж, руль машины был в его руках, но словами распоряжался я, и слов у меня для него больше не было!
– Вон оно!
– Где?
– Ослеп, что ли? Высокое здание не видишь?
Я саркастически рассмеялся. Это было хорошо мне известное семиэтажное недостроенное здание. Покрытое копотью, оно действительно возвышалось над окружающими двух-трехэтажными строениями. Со дореволюционных времен оно так и осталось недостроенным, и в первом этаже электросбытовые компании устроили склад своих катушек, кабелей и прочего инвентаря, но попадание реактивного снаряда всё это подожгло, и всё здание в результате взрывов и пожара получило осадку на метр. Когда мы с Амиром делали первые шаги в качестве артиллерийских наблюдателей, мы сразу подумали об этом здании, и Амир его обследовал, а, вернувшись, сказал мне, что лестницы двух первых этажей разрушены, и подниматься наверх или спускаться сложно. Потому естественным путем мы облюбовали другие здания, которые, хотя и были ниже, но находились ближе к берегу реки.
И вот теперь мыслитель и гений кухонной машины счел, что сообщает мне ранее не известное. Мой саркастический смех его разозлил.
Он остановил машину перед семиэтажным строением. Оно не имело дверей, внешней отделки, а кирпичная его кладка была в ужасном состоянии – при всём при этом в нем чувствовалась, по сравнению с окрестными домишками, сила и величие. До пятого этажа даже алюминиевые рамы были на месте, хотя выше уже ни рам, ни окон как таковых не было.
Я охватил всё здание взглядом, потом невольно стал считать этажи… Как в детстве! Дойдя до третьего, остановил себя. В прошлый раз это здесь было или нет? В крайнем окне третьего этажа я заметил два горшка с мясистыми кактусами. Интересно, что делают тут кактусы?
– Разве тут кто-то живет?
– Хватит болтать! Останься пока здесь.
И он пошел ко входу, который, как мрачная пещера, темнел между выгоревшими магазинами без дверей и витрин. Я почесал в затылке и остался ждать Парвиза. Интересно то, что я его послушался. А с какой стати?
Просто из чувства противоречия я пошел следом за ним. Но, не успел я отойти от фургона, как он вновь появился, с пищевым бачком в руках и с двадцатилитровым желтым контейнером для воды. Я встал как вкопанный. Он обошел вокруг меня и профессиональным движением, держась лишь одной рукой, запрыгнул в кузов фургона. Снял крышку с котла с рисом. Перво-наперво шумовкой наложил риса в пищевой бачок; потом закрыл котел и угрюмо на меня посмотрел. Взял поварешку. Я не выдержал:
– Кто там наверху? А?
Палец руки, держащей поварешку, он приложил к губам странным жестом «тише»; потом навалил на рис хореша – не пожалел ни подливки, ни мяса. Ловко спрыгнул из кузова.
– Контейнер с водой забыл!
– Завтра его наполнишь, а теперь идем! Бегом, за мной!
Почти непроизвольно я пошел за ним. Когда с улицы вошли в темноту вестибюля, моим глазам потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть. Закопченные стены и полуразобранная лестница, в которой ступеньки были не цельнокаменные, а кирпичные. Как говорил Амир, всё здание осело на метр. Однако увидел я и деревянную приставную лестницу.
– Миски моет и прямо здесь оставляет. Берешь, накладываешь еду и возвращаешь сюда же. Если у него к тебе какое-то дело, он тебе покричит сверху. Но сейчас мы с тобой пойдем к нему. Только постарайся ему не мешать. Это безобидный социальный клиент.
– Да поясни же, черт побери! О ком ты говоришь?
– Да об инженере!
Следующий вопрос застыл у меня на губах, потому что с площадки третьего этажа на нас внимательно смотрел этот старик.
Парвиз, хотя и держал миски в обеих руках, ловко взобрался туда по приставной лестнице. А вот я полез с неохотой. Опоры лестницы внизу стояли неровно, и она шаталась. Когда я схватился обеими руками за площадку третьего этажа и подтянулся, моим глазам предстал прежде всего большой черно-белый кот, потом я увидел старика, сидящего в кресле, – Парвиз стоял перед ним. Здесь же была и односпальная пружинная кровать темно-серого цвета, с сильно заржавленными металлическими прутьями спинки. Ниша в стене, когда-то предназначенная то ли просто для красоты, то ли для какой-то мебели, сейчас была заполнена большим количеством книг и журналов, нагроможденных друг на друга. Справа от кровати дымился керосиновый самовар, из носика капала вода, и капли со звоном падали в плошку.
Я уже стоял лицом к лицу с ним. Это был пожилой мужчина с густыми волосами, почти совсем седыми, но не полностью, и, что самое удивительное, лицо его было выбрито идеально чисто. И я невольно коснулся тех волосков, что топорщились на моем подбородке.
– Итак. Кто это?
Голос его звучал властно.
– Господин инженер, это мой друг, социальный работник. Два-три дня, что меня не будет, он вам берется привозить еду.
– Прямо сразу? Без испытательного срока?
– Нет, господин инженер. Надо обязательно сдать экзамен!
– Неужели ты ему уже рассказал?
Парвиз стоял перед креслом этого сумасшедшего падишаха в подобострастной позе и заливался соловьем. От его слов у меня буквально круги шли перед глазами.
«Тупица Парвиз, своему сумасшедшему дружку представил меня социальным работником?!»
В углу комнаты что-то завозилось. Я посмотрел туда. О Аллах! Ошибся я, когда подумал, что здесь одна кошка. Шесть или семь котов я насчитал теперь вокруг кровати. Между тем Парвиз сказал что-то еще, чего я не расслышал за своими мыслями.
Парвиз потянул меня за руку. Мне ничего не оставалось, как подчиниться ему и подойти к креслу инженера, стоящему возле кровати. Сквозь свой постоянный гул в ушах я расслышал негромкие слова Парвиза:
– Целуй ему руку! Целуй ему руку!
Я невольно улыбнулся. Удивительное представление разыгрывает эта парочка! Подведя меня к креслу, Парвиз выпустил мою руку.
– Итак, ты готов?
– К чему?
Парвиз вмешался:
– Господин инженер! Этот наш друг очень много думает о себе. Всё время вступает в дискуссии с господином Гасемом. Постоянно ночами фонарь жжет, читает книги. Задайте ему вопрос, я посмотрю, хватит ли у него знаний?