Русское иго, или Нашествие ушкуйников на Золотую Орду

Последние князья Новгорода являлись, по существу, наемными военачальниками. Новгород Великий в XII–XIII веках, управляемый боярами, был ареной напряженной классовой борьбы. Обособление его от власти киевского князя сказалось в том, что боярское правительство все чаще стало принимать участие в усобицах в других землях, а это сильно ухудшало положение и крестьян, и городского люда, на плечи которых ложилась вся тяжесть междоусобных войн, разорявших страну и затруднявших подвоз хлеба из более хлебородных земель.

Восстание 1136 года было далеко не единственным. В 1209 году вспыхнуло восстание против посадника Дмитра Мирошкинича. Его сокровища были разделены восставшими «по зубу, по 3 гривне по всему граду».

В 1229 году «простая чадь» Новгорода возмутилась против архиепископа Арсения и тысяцкого Вячеслава. «Възмятеся всь град», – пишет летописец и рассказывает далее, как народ прямо с веча двинулся с оружием против боярских и владычных дворов. Был поставлен другой архиепископ, и в числе его помощников оказался оружейник Микифор Щитник.

Богатый ремесленно-торговый город, столица огромной земли, границы которой терялись у берегов Ледовитого океана, Новгород на протяжении XII – начала XIII века быстро рос, развивался, расширял свои торговые связи, создавал своеобразную культуру.

Наиболее близкой аналогией Новгороду в Западной Европе является Флоренция, богатая торгово-аристократическая республика, внутренняя история которой тоже полна борьбой феодальных партий, борьбой бедных горожан с ростовщиками и патрициями.

История Новгорода не была так трагически прервана татарским нашествием, как это случилось с Киевом, Черниговом и другими городами. Новгород успешно отбился от немецких рыцарей и легче, чем другие земли, перенес утверждение татарского ига, но и здесь тяжело сказывались первые десятилетия татарского владычества на Руси.

Новгород Великий играл очень важную роль в истории Руси, Западной Европы и далекого Северо-Востока, куда вместе с новгородской мирной колонизацией проникало русское ремесло и русское земледелие. Этим был подготовлен путь дальнейшего продвижения в Сибирь»[42].

Таков был Новгород во времена истории ушкуйников…

Но это еще не все…

«Трудно в Восточной Европе найти другой город, который в течение целых столетий не подвергался непосредственному нападению и оставался в такой поразительной по средневековым меркам недосягаемости и безопасности. Достаточно сказать, что между 1067-м (когда город был взят Всеславом Полоцким[43]) и 1478 годом (когда произошла сдача войскам Ивана III) Новгород лишь однажды в 1169 году подвергся четырехдневной осаде коалиции князей и за все это время никем не был захвачен. Бывали, правда, нечастые случаи, когда вражеские рати приближались к городу на Ильмене и даже подходили к его близким окрестностям, но до штурма или изнурительной защиты дело не доходило. Войны обычно полыхали на границах республики, вынуждая ее на стратегически уязвимых направлениях строить форпосты».

Если у новгородцев не хватало сил остановить неприятеля на границах своего государства и он продвигался вглубь территории, то в ход шли или деньги, или дипломатические средства. Даже в самых тяжелых войнах новгородцы умело избегали трагической концовки: осады родного города[44].

От агрессивных европейских соседей Великий Новгород отгораживался пограничными заслонами, в том числе – ушкуйниками.

Известный историк А. И. Никитский писал: «Было бы несправедливо представлять себе новгородское население в целом, как преимущественно торговое»[45].

Большая часть граждан огромной Новгородской республики занималась сельским хозяйством и ремеслами. «Однако те из граждан республики, которые занимались торговлей, вели ее столь активно и эффективно, что у внешних наблюдателей складывалось впечатление о новгородцах как о нации торговцев. Вместе с тем «преимущественным, если не исключительным, центром торговой деятельности в Новгородской земле был главный город последней, сам Великий Новгород»[46].

С А. И. Никитским был вполне согласен другой исследователь новгородской средневековой истории А. В. Арциховский. Он подчеркивал: «Новгород не был городом торговцев, хотя историки и писатели долго изображали его именно таким городом. Населяли его не столько торговцы, сколько ремесленники, а управляли им не торговцы, а феодалы. Но, конечно, торговля имела там большое значение, и раскопки это показали[47]. Археологически определены предметы, происходившие из разных русских земель, а также из разных западных и восточных стран. В слое X века найдены два больших клада серебряных среднеазиатских монет, чеканенных преимущественно в Самарканде»[48]. (Ссылку на «феодалов», как дань идеологии в истории, опустим.)

И все же, почему новгородская земля не стала центром земледелия?

У историка и публициста СВ. Шкунаева есть ответ на это: В. О. Ключевский, который называл историю России историей колонизации, то есть историей движения вширь, объяснял ее совершенно простым фактором: никакое интенсивное хозяйство на территории, куда волею судеб попали восточные славяне, в принципе невозможно исторически. Хоть сохой пахать, хоть плугом, хоть трактором. Оно исторически несостоятельно.

А вот что пишет на этот счет американский исследователь Ричард Пайпс: «Подобно другим славянам, русские в древние времена были пастушеским народом. И подобно им, поселившись на новых землях, они мало-помалу перешли к земледелию. На их беду области, куда проникли восточные славяне и где они обосновались, необыкновенно плохо пригодны для земледелия. Коренное финское и тюркское население относилось к нему как к побочному занятию, в лесной зоне, устремившись в охоту и рыболовство, а в степной – в скотоводство. Русские поступили по-другому. По всей видимости, сделанный ими упор на земледелие в самых неблагоприятных природных условиях является причиной многих трудностей, которые сопровождают историческое развитие России. Вот некое сравнение. Однако наиболее серьезные и трудноразрешимые проблемы связаны с тем, что страна расположена далеко на севере. Россия с Канадой являются самыми северными государствами мира. Верно, что современная Россия располагает обширными территориями с почти тропическим климатом – Крым, Кавказ и Туркестан, однако эти земли были приобретены поздно, по большей части в эпоху экспансии Империи в середине XIX века. Колыбель России – та область, которая, подобно Бранденбургу немцев и Иль у французов – находится в зоне смешанных лесов[49]. До середины XVI века россияне были буквально прикованы к этой области, ибо степями с их драгоценным черноземом владели враждебные тюркские племена. В эпоху становления своего государства они жили между 50-м и 60-м градусом северной широты. Это приблизительно широта Канады. Проводя параллели между этими двумя странами, следует, однако иметь в виду и кое-какие отличия. Подавляющее большинство канадского населения всегда жило в самых южных районах страны: по великим озерам и реке святого Лаврентия, т. е. на 45-м градусе, что в России соответствует широте Крыма и среднеазиатских степей. Девять десятых населения Канады проживает на расстоянии не более трехсот километров от границы с США. К северу от пятьдесят второй параллели в Канаде мало населения и почти нет сельского хозяйства. Во-вторых, на протяжении всей своей истории Канада имела дружественные отношения со своим более богатым южным соседом, с которым она поддерживала тесные экономические связи. И наконец, Канаде никогда не приходилось кормить большого населения. Те канадцы, которым не находилось работы в народном хозяйстве, имели привычку перебираться на временное или постоянное местожительства в США. У России не было ни одного из этих преимуществ: соседи ее не были богаты или дружески расположены и стране приходилось полагаться на свои собственные ресурсы, чтобы прокормить население, которое уже к середине XVIII века превышало население сегодняшней Канады».

Дальше Пайпс приводит вполне общеизвестные вещи, что период, когда возможно заниматься сельским хозяйством в Западной Европе, которую можно начать где-то с Польши сегодняшней, на 50–100 % больше по времени, которым располагает российский крестьянин для работы. Пайпс приводит данные о том, каким образом развивалось сельское хозяйство, данные по ржи (наиболее устойчивой породе зерновых), как двигалась эта урожайность в России и в Западной Европе, как уже к середине XVII века страны развитого сельского хозяйства, во главе которых шла Англия, регулярно добивались урожайности в сам-10 (а при этом было в России примерно сам-3, то есть две доли могли идти на потребление, одна – на следующий сев, что позволяло прокормить население, но не позволяло сельскому хозяйству развиваться, а крестьянам богатеть, сбывая значительную долю своего урожая).

«Подобно остальной Европе, – пишет Пайпс, – Россия в Средние века, как правило, получала урожай в сам-третий. Однако, в отличие от Запада, она в течение последующих столетий не знала резкого подъема урожайности. В XIX веке урожаи в ней оставались более или менее такими же, как в XV, в худые годы падая до сам-двух, в хорошие поднимаясь до сам-четверт и даже до сам-пят, но в среднем веками державшись на уровне сам-третей, чуть ниже этого на севере и чуть выше на юге».

В принципе такой урожайности хватало, в общем-то, чтобы прокормиться. Представление о русском крестьянине, как о несчастном создании, извечно стонущем под гнетом и гнущем спину, чтоб обеспечить себе самое жалкое существование, просто несостоятельно, – вполне объективно говорит Пайпс, – но, тем не менее, реальность не позволяла двигаться активно вперед. В низкой производительности российских полей, – опять же пишет Пайпс, – нельзя винить один лишь климат. Скандинавия, несмотря на свое северное расположение, уже к XVIII веку добилась урожайности один к шести, тогда как прибалтийские области российской империи, находившиеся в руках немецких баронов, в первой половине XIX века приносили от 4,3 до 5,1 зерна на одно посеянное, то есть давали урожай, при котором возможно накопление излишков. Другой причиной низкой производительности сельского хозяйства России помимо уже перечисленных природных факторов было отсутствие рынков сбыта. Здесь причина и следствие в своем взаимодействии влияют друг на друга. Причина порождает следствие, однако следствие затем делается самостоятельной причиной и, в свою очередь, начинает воздействовать на свою первоначальную причину. Неблагоприятные природные условия привели к низким урожаям. Низкие урожаи породили нищету. Из-за нищеты не было покупателей на сельскохозяйственные продукты. Нехватка покупателей не позволяла поднять урожайность. Конечным результатом всего этого было отсутствие побудительных стимулов к улучшению сельского хозяйства. Разорвать этот порочный круг могло лишь вмешательство каких-то внешних обстоятельств, а именно: установление торговых связей с другими странами или крупные научно-технические нововведения, – так считает Р. Пайпс.

Известно, каким образом это в России происходило. На Западе – и это опять же общеизвестный факт – богатство городов, росшее на ремесле, торговле и т. д., давало гигантский рынок сбыта сельскохозяйственной продукции. В России ситуация была прямо противоположной: «В России же города никогда не играли важной роли в сельском хозяйстве страны. И как ни парадоксально, с течением веков роль эта скорее уменьшалась, чем росла. Еще в конце XVIII века горожане составляли всего 3 % общего населения страны. Но и эта цифра может ввести в заблуждение. Ибо горожане испокон веку состояли по большей части из помещиков и крестьян, производивших свои собственные продукты питания. Не могла Россия сбывать зерно и за границей, поскольку до середины XIX века на него не находилось внешнего рынка, появившегося лишь тогда, когда промышленно развитые страны решили, что ввоз продовольствия обойдется им дешевле его производства. Россия стоит слишком далеко от великих торговых путей, чтобы развитая городская цивилизация сложилась в ней на базе внешней торговли».

И дальше, совершенно справедливо, на мой взгляд, Пайпс пишет, что каждый раз, когда Россия попадала в орбиту внешней торговли – это варяги, прежде всего – был всплеск городской жизни. Все города и Новгород здесь наиболее яркий пример – основывались и развивались либо на этом фундаменте, либо на фундаменте обороны, на фундаменте защиты от степи и были чисто военными предприятиями. А с изменением конъюнктуры менялась и роль городов. Есть известные, изученные эпохи: эпоха варягов, потом – время процветания Новгорода, который, богатея, самой историей отделялся от Москвы и превращался по существу в самостоятельное государство в государстве. И это середина XVI века, когда англичане через Северное море нашли возможность выхода на Русь. Этот импульс потух к концу XVII века. Но возникает идея колонизации, т. е. идея перехода в те места, где, истощив земледелием землю, можно получить новую, где удачная рыбная ловля, удачная охота, много строительного материала, и т. д., и т. д., и т. д.[50]

Новгородцы торговали с большим размахом и успехом. Они имели связи со многими центрами международной торговли. Так, на юге Европы «в Константинополе новгородцы были постоянными гостями, как и другие русские купцы. В этом международном городе Средневековья существовала особая русская улица с лавками»[51].

На севере «центром международной торговли в средневековой Европе была Балтика. Долгое время ведущее положение в торговых связях Балтики занимал остров Готланд, находившийся почти в центре Балтийского моря и в политическом отношении практически не зависимый ни от одной из Прибалтийских стран. На протяжении X–XII столетий он был промежуточной «станцией» на торговых путях Балтийского и Северного морей. Тесные торговые отношения связывали в XI–XII веках Готланд с Новгородом, что привело к образованию торговой фактории готландцев в Новгороде и гостиного двора новгородцев на острове»[52].

Новгородцы не довольствовались достигнутым. Они постоянно расширяли свои торговые контакты.

«В XIV веке новгородские купцы достигали на своих судах берегов Дании и Фландрии, ганзейских и скандинавских городов, Англии и даже Франции. Через Владимиро-Суздальскую землю по Волге Новгород был связан с мусульманским Востоком и Закавказьем. На северо-востоке новгородцы вышли к Белому морю и Ледовитому океану. Путь «из варяг в греки», шедший по Волхову и Днепру в Черное море, надежно связывал Новгород Великий с Византией»[53].

С течением времени Великий Новгород, без всякого преувеличения, стал одним из крупнейших центров мировой торговли.

«О широте торговых и культурных связей новгородцев можно судить, нанеся на карту конечные пункты их путешествий с торговыми целями. На западе это будут Ипр во Фландрии, Любек в Германии, Висби на Готланде; на юге-востоке – Астрахань, на юге – Киев, на Черном море – Аккерман, Константинополь; на северо-востоке – Северный Урал. Такие отдаленные торговые связи в Средние века имела только Венеция, ганзейские же города ограничивались сравнительно узкими пределами Балтийского и Северного морей»[54].

Да, торговля в Новгороде процветала, но историки подчеркивают: любят упрекать Великий Новгород за якобы царствовавший там дух торгашества. Однако никакого повального увлечения торговлей в Новгороде не существовало. Купцы составляли совсем небольшой процент от общего числа населения. Элита республики, бояре, были землевладельцами, подавляющая часть городского населения – ремесленниками.

И ушкуйники во времена благоприятные для торговли становились людьми просто незаменимыми.

Новгородские купцы сполна использовали выгоды, которые им представляло очень удачное месторасположение Новгорода, находившегося на перекрестке торговых путей. Разве можно новгородцев за это упрекать? Конечно, нет. Как нельзя упрекать и за то, что в их руках оказались изобильные дары новгородской земли – пушнина и воск, товары столь необходимые для людей Средневековья. Новгородские купцы занимались тем, что в их среде обитания могло принести максимальную выгоду…

В Новгороде ничто не совершалось без благословения и участия духовенства. Касалось ли это и торговли? В полной мере. Разве сфера торговли имеет нечто общее с церковью? Имеет, если коммерцией занимаются православные люди, которые ничего не делают без церковного благословения.

«Успешное развитие средневековой торговли в Новгороде находилось в тесной зависимости от покровительства и помощи Церкви, представители которой активно стимулировали экономическое развитие Новгородской республики. Торговый суд и контроль над мерами (соблюдение эталонов) были в ведении Новгородского архиепископа. Участие Церкви в контроле за правильностью торговых операций являлось лучшим залогом их успешного осуществления. Особенно значительна была роль новгородского владыки в международной торговле. Начиная с XIV века без его санкции торговые договоры Новгорода считались недействительными»[55]. Иностранные купцы очень ценили то обстоятельство, что торговля в Новгороде находилась под контролем именно архиепископа. Это делало ее более честной, предсказуемой и защищенной от политической конъюнктуры[56].

Вот так переплетались в Новгороде материальные и духовные составляющие жизни, миновать воздействие которых не могли и ушкуйники…

Но существует еще один аспект, который отмечал упомянутый выше историк и публицист СВ. Шкунаев:

«Что такое была первая, коренная территория Руси (я не собираюсь сейчас, конечно, вдаваться в это очень уж подробно)? Это был торговый путь, это был вот этот путь из варяг в греки. И – небольшие, крохотные славянские поселения, возникавшие в силу простой миграции и никогда не претендовавшие на превращение ни во что другое более сложное в плане «урбанизации». Когда этот фактор сошел на нет, то, как бы ни объяснялось, каким образом вот эти глухие леса становятся центром государства, все существующие объяснения неубедительны. Сами по себе эти места полупригодны для жизни человека в принципе, тем более, для жизни заинтересованной. Надо понимать, что эта страна, этот центр страны, он перенял путь из варяг в греки чем-то другим. Это была логика заселения местности, но не колониальная логика, ибо речь шла о пустых территориях, но это была логика абсолютно бедного центра в силу просто природной закономерности. Так существовал Новгород, который механически перенял эту модель от предыдущего периода, просто он просчитал, что торговать выгодно уже теперь не транзитно, а – иным путем. И создал богатую, процветающую республику на территории, где, собственно говоря, хлеб не растет. Там нельзя прокормить население, но, тем не менее, Новгород протянул щупальца вплоть до Урала, откуда шел мех, разнообразное природное сырье, которое позволяло быть богатым. И оно, что интересно, идет из тех мест, где вообще жить нельзя. Все это «сырье» идет, скажем, в Новгород, где тоже, на самом деле, жить нельзя и прокормиться нельзя, но за счет внутреннего транзита можно получать выгоду. На самом деле, Новгород – поселение трапперов, это поселение людей, которые не обживаются там для того, чтобы там существовать. Они – добытчики, которые идут дальше и дальше. Москва, взяв Новгород – она всегда понимала источник богатства и процветания Новгорода – принимает на себя частично эту функцию, эту модель поведения, в которой государство, то есть некий центр, всегда является не производителем, а распорядителем, регулятором. Не отсюда ли идет представление о том, что естественность расселения людей, естественность физического существования, – это неглавное, а главное – это работа на интересы государства. Отсюда берут начала истоки давления на человека, на личность. И все – в интересах государства. Попадается другое население на пути, что называется, «инородцы», оно – проглатывается, оно – ассимилируется, оно – колонизируется»[57].

Государство «давило» – с одной стороны, а русский народ – с другой – и сам не сопротивлялся, а искал «легких путей». Но обвинять его в этом вряд ли стоит.

«В России вся идея была в том, чтобы выжать из земли как можно больше, вложив в нее как можно меньше времени, труда и средств. Всякий россиянин стремился отвязаться от земли, крестьянину больше всего хотелось бросить пашню и сделаться коробейником, ремесленником или ростовщиком. Деревенскому купцу – пробиться в дворяне, дворянину – перебраться в город или сделать карьеру на правительственной службе. Общеизвестная «безродность» русских, отсутствие у них корней, их бродяжьи наклонности, столь часто отмечавшиеся западными путешественниками, привыкшими к людям, ищущим своих корней в земле ли, в общественном ли положении, в основном проистекают из скверного состояния русского земледелия, то есть неспособности главного источника национального богатства – земли – обеспечить приличное существование»[58].

Сноски