Русский каганат. Без хазар и норманнов

По обилию споров и спекуляций, возникающих в современных научных и околонаучных кругах, с древнейшим периодом русской истории могут соперничать, пожалуй, лишь сюжеты, связанные с Октябрьской революцией.

Вопрос о начальных этапах становления Древнерусского государства действительно один из центральных в изучении российской истории. Взглядом на него во многом определяется точка зрения на события последующих столетий, на общую линию развития России, да и на современные события. Именно тогда закладывались основы славяно-русского менталитета и особой социальной структуры, пронесенные через сотни лет и ныне коренным образом отличающие русский народ от европейцев. Кто создал государство на Руси, какие корни имеет великая культура домонгольского периода – от ответа на эти вопросы зависит и видение будущего России. И за предложением определенной концепции «начала Руси» стоит, как правило, конкретная политическая позиция. Поэтому исследование истоков Руси всегда сопровождалось жесткой борьбой, причем не только научной.

Сейчас, например, на ведущую роль в русской науке претендует норманнская концепция. Восточная Европа VIII–X веков, согласно представлениям нынешних норманистов, была разделена на две примерно равные сферы влияния: с северных областей взимают дань варяги-норманны (они же русы), с южных – иудейская Хазария. Мысли о способности славян к государственному строительству и об истоках российской власти напрашиваются сами собой…

Зачем нужно знать, «откуда есть пошла Русская земля»

Обсуждая вопрос о возникновении Русского государства, нужно договориться о понятиях и принципах. Само слово государство многозначно и противоречиво. В широком смысле понятие государство равнозначно стране, то есть объединяет на определенной территории и народ, и власть. В узком историко-политологическом смысле это отделенная от общества и находящаяся над ним организация, система учреждений, обладающие верховной властью на этой территории, включая монополию на насилие. Именно отделение публичной власти – это главный рубеж между родоплеменным строем и цивилизацией. В поисках истоков государственности на Руси нужно опираться на три обязательных признака. Налицо должны быть и территория, и народ, и независимая власть, контролирующая эту землю.

Вторая оговорка касается философской позиции. Дискуссиям о современных методах познания и концепциях исторического развития можно посвятить не одну книгу. Нет смысла здесь вдаваться в споры о новомодных течениях, не давших миру ни одного исторического открытия. Это и неудивительно. Как можно заниматься наукой историей, изначально думая, что нет ни законов истории, ни прогресса в развитии человечества, а задача ученого сводится к накоплению и описанию фактов? Такая философская позиция неотвратимо ведет в тупик, из которого выбраться очень трудно. Наиболее эффективной методологией историка, по моему убеждению, была и остается диалектика, а точнее – диалектический материализм, благодаря которому ученые, так или иначе его использующие, намного опередили своих коллег, поддавшихся цивилизационным и эпистемологическим соблазнам.

Государственная форма является важнейшим фактором устойчивости социального организма. Поэтому естественно, что в большинстве научных работ философского и исторического плана именно государство рассматривается как знаковый рубеж между доисторическим и историческим периодами развития любого общества, своеобразный венец первобытнообщинного строя. Поэтому проблема происхождения государства и этнической принадлежности его господствующего класса в свете таких установок напрямую связывается с вопросом об исторической судьбе этого государства и этносов, его составляющих.

Действительно, роль государства в ранних обществах в большинстве можно характеризовать как прогрессивную и с позиций марксизма. Однако необходимо учитывать, что процесс образования государства – политогенеза прогрессивен не сам по себе, а как формальное отражение и закрепление великого прогрессивного явления – разделения труда, и абсолютизация прогрессивности политогенеза без учета его влияния на развитие социально-экономических отношений неприемлема. Именно эта абсолютизация привела к современному состоянию так называемой норманнской проблемы: «официальный» антинорманизм не устоял после принятия норманистами тезиса о том, что восточные славяне были в IX в. способны к созданию государства без внешнего (норманнского) вмешательства. Результат очевиден – большинство специалистов по истории Древней Руси и раннесредневековой Восточной Европы на современном этапе придерживаются норманнской теории, принимая две сотни лет назад опровергнутую аргументацию Байера и Миллера.

В основе же этого процесса в новейшей отечественной историографии была методологическая ошибка советской антинорманистской школы. Известное замечание Энгельса о том, что государство никоим образом не представляет собой силы, извне навязанной обществу, было понято слишком буквально – как необходимость умаления роли внешнего фактора в становлении государства. Таким образом, чтобы снять норманнскую проблему, казалось достаточным доказать способность славян к самостоятельному созданию государства. Но этот подход был в корне не верен.

Пути возникновения государства и его ранние формы отличаются исключительным внешним разнообразием. Попытки найти всеобщую закономерность политогенеза, жестко «привязанную» к процессу классообразования, привели к тому, что практически не исследовались наиболее острые, спорные вопросы. Этническое взаимодействие в процессе государствообразования принадлежит именно к этому кругу проблем. В советской науке до 1980-х гг. так и не появилось монографического исследования потестарно-политической этнографии, между тем как на Западе возникали одна за другой теории соотношения этнического и политического на ранних этапах истории народов (М. Вебер и «чистые типы» политической власти, концепция «социальной сети» Дж. Барнса, теория завоевания Ф. Оппенгеймера и Л. Гумпловича, «энергетическая» теория Л. Уайта и др.). С особенной тщательностью отечественные ученые обходили вопрос о взаимовлиянии этносов, один из которых участвовал в политогенезе в роли «социальной верхушки».

Для понимания закономерностей взаимодействия различных этносов в процессе политогенеза необходимо определить соотношение биологического и социального начал в самом этносе, а также связь этнического и политического.

Термин «этнос» введен в научный оборот довольно давно, однако научное осмысление его как понятия для обозначения общности людей произошло лишь в последние десятилетия. Это связано с возрастанием общественного и научного интереса к проблемам этногенеза, этнической истории.

Несмотря на остроту современных этнических процессов, в науке еще не сложилось общепринятого понимания сущности и структуры этноса, этничности как категории, обозначающей отличительные черты этноса. Однако этнологи мира пришли к единому мнению по наиболее принципиальному вопросу в определении этноса: он не существует вне социальных институтов, выступающих в роли его структурообразующей формы. Термин «этничность», пришедший из западной этнографии, выражает ту же позицию.

Дискуссии ведутся по проблеме соотношения, первичности и вторичности биологического и социального в этом диалектическом единстве[1]. Особенно остро этот вопрос стоит в отношении первобытнообщинного строя и ранних государств. Если вопрос решается в пользу первичности биологического начала, этнос понимается как разновидность популяции и характеризуется антропологическими признаками. Социальные процессы, в том числе и образование государства, ставятся, таким образом, в жесткую зависимость от биологических характеристик (П. ван ден Берг, Л. Н. Гумилев и др.). Эта точка зрения не нова. Именно отсюда следуют выводы о народах «сильных» и «слабых», «исторических» и «неисторических», широко использующиеся в националистических и расистских идеологиях.

Этот вопрос не решен и сейчас, причем теперь оценке подлежит огромный этнографический материал. Если оценивать времена, близкие к историческим, то легко обнаружить, во-первых, неоднородность «исходных» антропологических типов практически всех народов, во-вторых, несовпадение археологических культур и лингвистических зон с ареалами распространения того или иного расового облика. Однако, по замечанию В. П. Алексеева, в отдаленном прошлом «можно уловить следы былого совпадения» между биологическими и социальными общностями[2]. При этом, несмотря на то, что язык, социальная структура и культура развиваются по иным законам, нежели раса, в условиях длительной изоляции (что характерно для древнейших обществ) для всех их одним из важнейших факторов становится популяция. С одной стороны, роль биологического нельзя абсолютизировать, но неразумно игнорировать такие очевидные факты из опасения дать почву расизму.

Ведь концепции этнического превосходства одних народов над другими вытекают из предположения об определяющей роли биологических особенностей. Более того, расизм идеализирует как раз то, что порождает замедленность социального и культурного развития – обособленность. Совпадение расового и социального – свидетельство отсталости данного этноса, поскольку обособленность задерживает развитие. О совпадении расового, этнического и социального можно говорить на ранних этапах социогенеза, когда обособленность общностей была нормой в силу уровня развития производительных сил. Ю. В. Бромлеем было предложено выделять этносы в узком смысле (этникосы), в которые включаются все группы людей данной этнической принадлежности, и этносоциальные организмы – территориально-компактные и социально-политически организованные части этноса[3]. Первоначально, на заре социогенеза, этникос характеризуется прежде всего биологическими признаками. Таким образом, корректно говорить о совпадении начальных этапов образования рас, этно- и социогенеза.

Причем одним из основных признаков этнической общности является определенная форма социально-территориальной организации как основной формы человеческого бытия. Связь между этникосом и потестарно-политической структурой изначальна. Проявляется она, во-первых, через общественное производство, которое не может существовать вне социальных институтов. Таким образом, этникос (этнос в узком смысле) становится этносоциальным организмом. Во-вторых, через территориальную организацию, причем значение ее увеличивается при переходе к производящему хозяйству. Социальная структура в первобытном обществе может рассматриваться как структура власти в данном общественном организме. Потестарная организация обеспечивает регуляцию общества как самовоспроизводящейся системы. Таким образом, потестарная организация выступает как ядро консолидации первобытного этноса.

Одним из системообразующих факторов на ранних этапах его развития выступает язык. Членораздельная речь является результатом достижения определенного уровня социального и культурного развития, как инструмент обслуживания потребностей общества, аккумулирующих итоги трудовой деятельности. Таким образом, этносоциальная общность на ранних этапах должна совпадать с лингвистической. Можно говорить о диалектическом единстве социального и этнического лишь на ранних этапах становления человеческого общества, до начала разложения родовой общины. Тогда зачатки потестарной структуры уже несут в себе специфические признаки данного этноса.

После перехода к производящему хозяйству появляется тенденция к расширению этносоциального организма. Отдельные племена в результате разделительных и ассимиляционных процессов (связанных с переселениями и завоеваниями) нередко расширялись до масштабов, во много раз превосходящих размеры первоначальной общности. Основным объединяющим фактором для таких образований обычно выступает язык. По внутренней этносоциальной структуре они представляют собой «семьи племен».

В последнее время этнографами собран огромный материал, позволяющий представить сложность и противоречивость путей классообразования. Очевидно, что государство и право не могут возникнуть ранее разделения общества на классы. Но все эти формы не возникают одномоментно, им предшествуют предклассы, протогосударства, ранние формы эксплуатации. Внутренние противоречия часто приводили к гибели подобные образования.

Но не племя (как длительное время считалось) является исходным пунктом политогенеза. Племя существовало еще на начальном этапе политогенеза и состояло из родственных общин. Функции его выражены неярко. В эпоху раннего железа племена насчитывали десятки и сотни тысяч человек, объединенных этническим самосознанием (общность происхождения, языка/диалекта, мифологической традиции и религии). Согласно закону энтропии, по мере расселения членов коллектива, родственная солидарность убывает, тем более что существование племени связано по времени с разложением родовой общины. Племя существовало как аморфная сумма общин, и лишь экстраординарные обстоятельства могли превратить его в жесткую потестарную структуру. Племя в этом качестве появляется в Малой Азии, Центральной Азии, Южной Европе – т. е. там, где вступает в дело военный фактор. Развитие же общества шло в длительной, занимавшей многие тысячелетия борьбе кровнородственных и чисто социальных связей. В ранних государствах можно видеть самое причудливое переплетение тех и других.

Как правило, стимулировали политогенез именно внешние вторжения, межэтнические контакты. В первобытности потестарная структура этноса ориентирована на замкнутость. Простые (первичные) протогосударства возникают в рамках даже не племени, а его части – этносоциального организма или в результате слияния субкланов нескольких племен. Вторичное протогосударство (или раннее государство) появляется на последнем этапе политогенеза, когда на первое место выдвигается война, возникающая в результате расширения производства и усилившегося соперничества вождей. Цель этой войны не грабеж, а увеличение территории и населения для производства и реализации избыточного продукта.

Массовые миграции чрезвычайно ускоряли процесс замены основных этносоциальных ячеек первобытности новыми, более крупными общностями – народностями. При переселении на новую территорию, как правило, происходило столкновение с местным населением.

Здесь могло быть несколько путей развития. Если встречались субкланы двух родов, еще не знавшие и первичного протогосударства, примерно равные по развитию, образование протогосударства шло по пути синойкизма. То есть между ними устанавливались территориальные связи, кровнородственная иерархия забывалась, и возникала гетерогенная соседская община. Так начинался новый этнос с особой социальной и потестарной структурой. Системообразующим элементом становилась община с устойчивыми демократическими традициями. Примером такого пути могут служить римские патриции (синойкизм 3 субкланов разных этносов).

Часто же столкновение завершалось завоеванием пришельцами автохтонного населения. Как правило, это происходило при схватке этносов, уже знакомых с первичным протогосударством и имевших давние социальные и политические традиции. В социально-экономическом отношении эти завоевание могли иметь троякий характер: 1) завоеватели навязывают свой способ производства; 2) победители оставляют без изменения способ производства побежденных, довольствуясь данью; 3) происходит взаимодействие двух способов производства, в результате которого возникает третий.

В этническом отношении возможны следующие возможные исходы: 1) полная ассимиляция завоевателями местного населения; 2) пришлое население растворяется в местном; 3) происходит синтез этнического суперстрата и субстрата, в результате чего возникает новая общность. Критерием этнической ассимиляции является утрата этнического самосознания, которой предшествует культурная и языковая ассимиляция. Однако закономерность этнических процессов при завоевании пока не выявлена.

Например, политическое господство пришлого населения дает ему явную фору. Но если завоевание не влекло за собой сколько-нибудь существенных перемен в хозяйственно-культурной жизни, в способе производства, местное население сохраняло свой язык и этническое самосознание. В случае, например, с Дунайской Болгарией и Русью от «суперстрата», «социальной верхушки» сохранилось лишь название и некоторые антропологические черты. Получается, что «элита», находившаяся примерно на одном уровне развития с автохтонным населением, ассимилировалась в обоих случаях менее чем за полтора века.

Как показывают этнографические исследования, развитие подобных структур может идти двумя путями. В первом варианте раннеполитическая структура, ориентированная на расширение и характерная для эпохи разложения первобытнообщинного строя, может принять вид надстройки, этнически чуждой основной массе населения. В этом случае происходит прочная фиксация этнических границ средствами власти. Этническая граница становится кастовой.

Во втором варианте сосуществуют две параллельные структуры (на нижнем уровне управления сохраняются структуры основной массы населения). Конечно, элита стремится сохранить внутреннюю корпоративность, и этническая стратификация все равно становится и социальной, ассимиляция происходит медленно, конфликты неизбежны.

По иному пути пойдет развитие, если пришлое население достаточно многочисленно и переселение не связано с жестокой борьбой с местными жителями, а также если пришельцам нашлось место в экологической нише. К примеру, если основное занятие местного населения – земледелие, а пришлого – ремесло и торговля. При разных традициях (построение властной вертикали в территориальной общине – снизу вверх, при родовой – сверху вниз) могло произойти усвоение политической организации одного этноса другим. Традиции потестарно-политической организации относительно самостоятельны, поэтому они значительно легче усваиваются общностями иной культуры по сравнению с другими элементами этничности при условии стадиальной близости контактирующих этносоциальных организмов.

Процесс синтеза предполагает обмен опытом, как производственным, так и организационным, между участвующими в нем этносами, взаимную ассимиляцию. Причем чем больше будет разница в традициях социальной организации и культурных традициях между «победителями» (или этносом господствующего слоя) и «побежденными», тем дольше и мучительнее становится процесс синтеза: римско-германский синтез занял не менее 4 веков. Если разрыв очень велик (примеры для раннесредневековой Европы – Гуннская держава, Аварский каганат), взаимная ассимиляция уже невозможна и созданное таким путем государственное образование быстро разрушается.

Этническое происхождение социальной верхушки является одним из важнейших вопросов при изучении проблемы политогенеза в конкретном обществе. Состав господствующего слоя оказывает непосредственное влияние на социально-политическую структуру; именно политическими традициями этого слоя определяется путь деформации «чистого» генезиса государства. Исследование конкретно-исторических примеров синтезного пути ближе подводит к выделению критериев, по которым определяется характер отношений между государствообразующими этносами, от коего, в свою очередь, зависит политическая организация зарождающегося государства.

Этническое происхождение социальной верхушки является одним из важнейших вопросов при изучении проблемы политогенеза в конкретном обществе. Состав господствующего слоя оказывает непосредственное влияние на социально-политическую структуру; именно политическими традициями этого слоя определяется путь деформации «чистого» генезиса государства. Исследование конкретно-исторических примеров синтезного пути ближе подводит к выделению критериев, по которым определяется характер отношений между государствообразующими этносами, от коего, в свою очередь, зависит политическая организация зарождающегося госудаства.

«Род русский» и его значение

К IX в. развитие славянских племенных союзов Восточной Европы шло по бессинтезному пути. Основой образования этих протогосударств была славянская территориальная община; общество структурировалось «снизу вверх». Однако экономически целесообразная земская власть не могла простираться на обширные территории. Возвыситься над ними могла лишь власть внешняя. Для Южной Руси этим внешним фактором стало племя «русь». В IX–X вв. именно «род русский» соединил обширные восточнославянские земли, выполняя функции организации обороны и поддержания внутреннего мира (в качестве «третьей силы»).

Конечно, ни один специалист уже не отрицает, что в процессе образования Киевской Руси и древнерусской народности участвовало несколько различных этносов, что в политической структуре Древнерусского государства сочетались разные формы управления и что название «Русь» имеет изначально неславянское происхождение.

Кто были эти русы, как повлияли они на формирование социально-экономической и политической системы Руси – все это порождает узел пока не разрешенных до конца проблем, неразрывно вплетенных в общую картину истории Юго-Восточной Европы конца I тысячелетия н. э. Именно изучение данной территории, особенно областей, соседствовавших с землями восточных славян, может внести некоторую ясность в вопрос об истоках Руси.

Вполне понятно, почему проблеме этнической принадлежности племени «русь» уделяется столько внимания. Русы, согласно свидетельствам современников, являлись социальной верхушкой Древнерусского государства. Об этом писали и арабские географы еще в IX веке, и византийский император Константин Багрянородный – в X в., и другие.

Загадка русов в источниках

Многочисленные раннесредневековые источники, упоминающие русов, часто противоречат друг другу и в локализации «руси», и при описании социальных отношений, хозяйственного уклада, обрядов. Различные византийские, немецкие латиноязычные, восточные письменные источники располагают русов во многих, даже не связанных между собой торговыми путями, районах Европы от Уральского хребта и побережья Каспия до западной Прибалтики и германских земель (причем включая территории, на которых нет археологических подтверждений присутствия славян).

В древнерусских свидетельствах также нет единства: уже Повесть временных лет дает две версии: «киевская» выводит полян-русь из Норика, «новгородская» производит горожан «от рода варяжска», а княжескую династию – от варягов-руси. Автору «Слова о полку Игореве» не известен ни тот, ни другой вариант. В русских летописях и польских хрониках XVI–XVII вв., среди многих других присутствующих там версий, утверждается сарматское происхождение Руси.

Поскольку историография этой проблемы развивалась в русле «моноцентризма» локализации русов (усилия были направлены на поиск одного племени русь, которое можно расположить в одном месте), значительное число источников по проблеме, будучи известным уже в XVIII в., оставалось не исследованным. Информация же, содержащаяся в письменных памятниках, удостоенных научного комметария, была «распределена» между различными концепциями: сторонники славянского происхождения русов использовали данные одной из арабо-персидских традиций, византийские сочинения, Никоновскую летопись, Степенную книгу, «полянскую» версию Повести временных лет, отождествляющие русь и славян, норманисты – «Варяжскую легенду», германские средневековые хроники, другую часть восточной георафической и исторической литературы, четко разделяющие эти два этноса.

Однако среди моря свидетельств современников о русах существуют источники, несущие столь важные данные, что обойти их стороной не имела права ни та, ни другая научная школа. Это сообщения о русах с каганом во главе, содержащиеся в Бертинских анналах Франкской империи под 839 г., а также в аутентичных (то есть современных) восточных историко-географических сочинениях.

Бертинские анналы, точнее, та их часть, которую приписывают св. Пруденцию Труасскому, сообщают о прибытии посольства византийского императора Феофила в столицу франков Ингельгейм к Людовику Благочестивому, причем вместе с этим посольством были послы и другого народа, называвшие себя росами (Rhos), а своего правителя – Каганом (chacanus). Феофил просил императора франков помочь им вернуться на родину, поскольку ближайшие пути туда были перерезаны «варварами, очень жестокими и страшными народами». Распросив послов, Людовик заподозрил в них «свеонов» (esse Sueonum). прибывших с разведывательными целями[4].

Со «свеонами» и русами с каганом во главе обычно увязывается термин «каган» в привязке к норманнам (Nortmannorum), упоминаемый в переписке франкского императора Людовика II с византийским коллегой Василием I под 871 г. Людовик, споря с Василием о титулах правителей различных народов, писал: