Месть вогулов

Глава I

Сумерки медленно спускались на густой таёжный лес. Горстка ратников с угрюмыми лицами не спеша двигалась по узкой, едва заметной тропке, то и дело огибающей вековые деревья и буреломы. Под ногами их хлюпала болотистая почва, густо покрытая где белым, где синеватым мхом. Меж деревьев часто попадались высокие муравейники. Воздух был наполнен звенящей мошкарой, тучами налетавшей на несчастных путников. Во главе отряда шёл немолодой статный мужчина с лицом, покрытым шрамами и морщинами. На теле его звенела тяжёлая кольчуга, голову закрывал стальной островерхий шлем. В облике опытного воителя чувствовалась властность, привычка повелевать чем-то большим, чем десяток уставших, замученных ратников. Так оно и было: бывший сотник Артемий Кожедуб успел немало повоевать во славу царя Ивана, которого так боялись и по-своему уважали русские люди…

Правда, страх этот был вызван, увы, не ратными подвигами государя. Суров был царь со своими подданными, видел крамолу везде, где она есть. Да и где нет – видел тоже. Так вышло со старшим братом Артемия. Сболтнул лишнего, сидя в царском кабаке. Мол, народ мельчает, гибнет Русь-матушка, одни бояре как сыр в масле катаются. Услышали пьяные речи недобрые люди, тут же написали на него донос. Дальше – допрос, пытки и кровавая расправа. Самому сотнику ещё повезло – лишили чина да отослали с особым приказом, подальше от Москвы. И слава Богу, думал Артемий. Останься он в столице, непременно лишился бы головы.

Чай, недругов при дворе осталось немало. Многим не по душе был грубоватый, но прямой и честный вояка, не боявшийся ни бога, ни чёрта, ни льстивых царедворцев. Не боялся Артемий и нынешнего своего начальника – крикливого боярина, которого ему велено было сопроводить до града Чердыни, затерянного в далёких северных лесах.

Боярин Иван Колесников едва перебирал ногами, путаясь в полах тяжёлой меховой шубы. Он проклинал всё на свете: дремучий лес, тяжёлую дорогу, тучами налетающий гнус, мрачных ратников, идущих рядом с ним… Пуще всего – чёртову лодку, налетевшую на камень и пробившую днище. Плыл бы сейчас по реке и горя не знал! А втихомолку, про себя ругал ещё и самого государя, с его неожиданным заданием. Дался же царю князь Михаил с этой Чердынью! Всё ведь спокойно, ясак всегда посылает в срок, солдат, денег – не просит. Хотя непонятно, как вообще выживает в этой глуши с малой дружиной. Мудрено уцелеть в окружении грозных вогулов[1], способных неожиданно выскочить из тёмной чащи и в считанные минуты оставить от укреплённого городища один пепел.

Наслышан был боярин этих историй. Про то, как внезапно тишину леса нарушает дикий вой вогульских стрел, несколько мгновений – и часовые уже лежат, обливаясь кровью. Не успели защитники одеть кольчуги, вогулы уже везде, быстрые и ловкие как рыси, с рёвом и визгом налетающие на ошалевших воинов.

Расстреливают в упор из луков, разят копьями, обезоруженные зубами вцепляются в противника, убивая даже ценой своей жизни. Не щадят никого, оставляют лишь мёртвое пепелище. Дивиться тут нечему, для лесных воинов русские – убийцы, захватчики, с которыми нельзя договориться. Оно и верно, пытаясь откупиться, вогулы показали невиданные богатства – дорогие меха, так ценимые как при дворе, так и за границей. И теперь ничто уже русских не остановит, будут приходить снова и снова, пока не выжмут всё из лесного народа. „Ну да пусть их, хоть бы вовсе сгинули, звери лесные!“ – думал боярин. Своя участь беспокоила его куда больше.

А беспокоиться было о чём. Что это за задание такое? Отвезти князю Михаилу царские грамоты и награду за верную службу. А негласно узнать, как живёт князь, в каких отношениях с местным народцем. Не ворует ли чрезмерно? Не утаивает ли ясак? Усерден ли в распространении веры православной? Не думает ли накопить сил да отпасть от Москвы, предать государя? Вроде и ясно всё, и дело важное. А всё же, что это за поручение? Честь или опала для него, Ивана?

Скорее – опала, думал боярин. Ведь прочие слуги государевы остались шутить да пировать за царским столом, а он стаптывает сапоги в этих богом забытых лесах… При мысли о Москве, о доме, боярин скривился, как от зубной боли. Вернётся, надо любой ценой выслужиться, вернуть расположение государя, а иначе и жить незачем. Ох, посмотрит он житьё-бытьё Михаила-князя. Непременно найдёт, в чём тот царю изменяет. А не найдёт – придумает. Напишет донос, расскажет во всех подробностях. Вот тогда, глядишь и пожалует его царь-батюшка, золотишка подарит, сёла с тихим, работящим народом. Да и в лес, глядишь, других вместо него посылать будет… О том, что станет при этом с князем Михаилом, боярин не думал.

– Скоро уже привал, служивые? – В который раз заорал Иван, заставив ратников вздрогнуть – всех, кроме сотника.

– Погоди, боярин, скоро уже – отвечал тот. – Дай полянку найти, не в кустах же ночевать.

– У, чтоб вас черти забрали, окаянные! – прорычал боярин, направляясь дальше.

Сотник сплюнул, сдержав на языке злой ответ. „Погоди“ – думал он. „Дойдём до Чердыни, а там уйду, поминай как звали. Ну вас к бесу с вашим царём! Поселюсь в любой деревеньке, хату поставлю. Слава богу, денег скопил малость за годы службы, прожить хватит. Девку себе найду, детишки будут…“ Губы сами расплылись в улыбке от этих мыслей. Тихо встретить старость среди любимой семьи да добрых людей – что ещё надо? Без дураков-бояр, без начальства, без страха перед царём-самодуром. Потерпеть всего ничего. Завтра, глядишь, уже в Чердыни будут. Да, правда – пора на привал, не в темноте же ковылять. А то можно и на шальных вогулов нарваться – никогда не знаешь, что у них на уме. Увидят вооружённых ратников в темнот, расстреляют с перепугу. И прощай, мечта о вольной жизни…

Небо затянуло тёмными тучами. Вдалеке сверкнула первая молния – начиналась гроза. Внезапно тонкий слух сотника уловил странный звук. Сперва он был похож на далёкие раскаты грома, но не прекращался, был ритмичным. Вскоре его услышали и остальные, стали тревожно переглядываться. Бывалые воины быстро поняли, что звук похож на топот конских копыт, в голове у многих промелькнули образы татарской конницы… Но откуда ей взяться в глухом лесу? По этим буреломам пешие едва могли пробраться, а у конных не было шансов. К тому же, сотник заметил, что топот слышится как будто с неба, где уж точно коням неоткуда было взяться. Что за странный морок?! Звук вскоре оборвался так же внезапно, как появился. Ратники продолжали путь, тревожно оглядываясь. Каждому приходили в голову страшные мысли о колдунах, леших, дивах и прочей нечисти, которая по слухам населяла здешние леса. Не по себе было людям в далёкой от родных мест северной тайге. Густая тёмная чаща, тучи комаров, странные звуки дикой природы – всё было непривычным и пугающим. Уханье филина нередко заставляло их вздрагивать и замирать на месте. Виданное ли дело, то слышалось, будто собака лает, то плачь ребёнка. А то и дикий хохот заставлял испуганных мужиков хвататься за нательные кресты. А крики дятла? Знакомое постукивание то и дело сменялось душераздирающим воплем, от которого прошибал холодный пот и рука сама собой тянулась к оружию.

Наконец совсем стемнело. Сотник начинал нервничать, не видя места, подходящего для ночлега. Боярину, когда он вздумал опять ругаться, он прорычал сквозь зубы такое, что тот испуганно замолчал. Когда же тот, отойдя от испуга, решил заорать и поставить на место своевольного вояку, прямо над головами у них раздался знакомый топот, причём такой силы, что все присели от ужаса. Воины выхватили мечи. Топот удалялся в ту же сторону, куда двигался отряд. Сотник повернул своё бледное лицо и промолвил:

– Кажись, беда, Иван…

Боярин молча сглотнул и придвинулся ближе к ратникам. Те стояли спиной к спине, образовав круг, в середине которого и дрожал в ужасе царский посланник. Его властное, одутловатое лицо было совершенно белым, толстые губы тряслись. Глаза воинов скользили по окружающим кустам, выглядывая врага, но звуки снова стихли. Только листья деревьев тревожно шелестели от поднявшегося ветра. Простояв так несколько минут, сотник подал сигнал к привалу. Встали прямо на тропе, вырубив ближайшие кусты, дабы неведомый враг не подкрался неожиданно. В тишине развели костёр, но готовить еду никому не пришло в голову. Перекусили хлебом и солониной, запив водой из ближайшего ручья. Под строгим взглядом Артемия к вину никто не притронулся. Час спустя все спали, кроме троих, оставшихся на страже. Это был сам Кожедуб и двое опытных солдат – Фома и Илья, которые служили с ним уже не первый год.

Сначала все сидели молча, погружённые в свои думы. После, чтобы не заснуть, завели негромкий разговор.

– Что ж это было-то, братцы? – первым не выдержал Фома. – Никак, кони скакали?

– Совсем с ума спятил, дурень? – поморщился Артемий-Откуда в такой чаще кони? Им тут и шагу не ступить. – Гром гремел, вот и всё.

– Не похоже на гром, неужто я грома не слышал. – сказал Илья. – Никак, нечисть какая. Мне всякое бабка рассказывала…

– Уж волос седой, а всё бабкиным сказкам веришь. – усмехнулся сотник.

– А что бабка-то говорила? – спросил Фома.

– Да разное. Про навий рассказывала. Мол, если не похоронят человека как следует, превращается он в нечисть лесную. И летает та нечисть по лесу, людей добрых пугает. А кто зазевается, того и вовсе к Ящеру может утащить, в царство мёртвых. Как, говорит, увидишь поутру крупные птичьи следы на дереве, ночью избу запирай накрепко да иконы доставай, иначе не миновать беды.

– А я другое слыхал. – сказал Фома. – Про оборотней лесных. Есть, мол, люди такие, которые в лесу живут. Могут быть людьми, а могут и в зверьё всякое оборачиваться – в волка али медведя. И как забредёшь в их места, не бывать тебе живу. Сколько народу из нашей деревни в лесу пропало, и косточек не нашли.

– Сказки это всё. – сказал Кожедуб. – Крест животворный любую нечисть прогонит. Вот кого опасаться надо – так это вогулов здешних. Не любят, когда русский человек случайно их жильё найдёт, мигом могут из луков расстрелять. Тут они мастера.

Али того хуже – сердце вырежут, бесам своим, истуканам в жертву принесут. И здесь человека замучают, и в ад на вечные страдания отправят. Слыхал я, как старые воины шайтанов их проклятых находили. Губы у тех перемазаны кровью, кругом куски мяса лежат, не поймёшь, то ли звериного, то ли человечьего.

– Упаси нас Бог от такого. – Ратники, побледнев, истово перекрестились. Долго сидели молча. Наконец, Илья не выдержал, сказал:

– А ведь мне дед тоже об этакой страсти рассказывал… Когда молодой ещё был, ходил в здешние земли с разведкой. Видел, говорит, лесного дьявола, коему дикари жертвы приносят.

– Ну и что ж они такое видели? – с интересом спросил Артемий.

– Идут, говорит, втроём по лесу. Вдруг видят – стоит древний амбарчик на двух столбах, на крыше оленьи рога красуются. Подивились, конечно, что за невидаль? Нашли полено покрепче, залезли, заглянули внутрь. Смотрят – сидит в темноте, как человек, кукла в мехах, шарфах, опоясках, с тремя островерхими шапками на голове. Шапки из цветного сукна – красного, синего. На стенах, куда ни глянь, тоже меха и ткани висят, да такие старые, что тронь, сразу рассыплются. Лицо у шайтана деревянное, страшное, покрытое вырезанными морщинами. Нос громадный. Глаза выпученные, смотрят на них, как живые. Заробели мужики, конечно. А перед идолом, мать честная, богатства то! Меха дорогие, бобры, соболя, лисицы чёрнобурые. Чаши серебряные с искусной резьбой, неведомо кем сделанные. Монеты дивные, тех народов, коих и на свете уже нет. А меж ними следы угощения: протухлые куски мяса, засохшая кровь в чашах. Идол-то проклятый зыркает своими глазищами из темноты, страшно – жуть. Как будто человек, насмерть замёрзший и закоченевший. Губы, лицо кровью измазаны. Попятились мужики, да и бежать оттуда. Даже богатства взять не подумали – такого страху на них шайтан нагнал. Так-то вот. – закончил Илья, вздрагивая от представленного зрелища. Даже бывалому сотнику стало не по себе после такого рассказа. Рука его, против воли, коснулась рукояти меча.

Наступила глубокая ночь. Воины сидели в полудрёме, спиной повернувшись к костру, дабы пламя не ослепляло. Лишь Артемий тревожно оглядывался – чутьё бывалого бойца говорило, что опасность не минула, а только затаилась на время. Ветер шумел в кронах деревьев, луны не было видно из-за затянувших небо облаков. Беспокойство его нарастало, рука легла на рукоять меча. В голове пронеслись странные слова-мысли:

– Охота… Уже скоро… Смерть… Смерть!!!

Стряхнув наваждение, Артемий вскочил, выхватил меч и резким криком поднял тревогу. Бывалые воины вскочили и заученно заняли круговую оборону. Боярин тоже подпрыгнул, едва не угодив в костёр и в ужасе начал озираться по сторонам, потирая сонные глаза. Грохот конских подков на этот раз слышался уже в лесу, рядом с ними, среди деревьев. В отблесках костра промелькнули странные фигуры. Иван услышал крики, лязг железа и рычащий боевой клич на неведомом языке. Нервы окончательно сдали и он бросился сломя голову прочь – подальше от места, где метались тени и слышался душераздирающий вопль.

Боярин нёсся через густую чащу, не разбирая дороги. Сучья деревьев царапали его до крови, одежда превратилась в лохмотья, но это всё было не важно. Бежать, бежать, спастись любой ценой от лесного ужаса! Наконец, запнувшись об корень дерева он упал и не смог встать – боль в ноге была ужасной. Боярин замер и начал оглядываться. Криков больше не было слышно. Луна вышла из облаков и он увидел, что лежит возле лесной поляны. Было тихо, даже ветра в ветвях уже не слышалось. Спасён… Кажется, спасён.

Тут он оглянулся и увидел такое, от чего волосы встали дыбом. Из леса выходила толпа мертвецов. Все они были на конях и в старинных латах, каких не носили даже деды. Мечи и булавы тускло сияли в их руках. Мёртвые глазницы черепов смотрели на него неотрывно. Они медленно приближались… Шагающий впереди скелет на огромном коне направил на боярина костлявую руку и что-то проревел на странном языке. Иван из последних сил пополз, не зная куда – разум уже покинул его тело. Последнее, что он почувствовал, был сильнейший удар, после которого всё померкло. Но и это был ещё не конец…

Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем помутнённое сознание вернулось к Ивану. Он больше не чувствовал боли, но это было неважно. Всё было неважно, кроме громового голоса, который произнёс:

На коня… Вперёд… Охота… Смерть… Смерть

Глава II

Килим, затаившись, вслушивался в звуки осеннего леса. Разноголосое пение птиц, стук дятла, скрип качающихся деревьев создавали особую атмосферу северного мира, родного для диких вогулов. Тайга всегда наполнена жизнью, которую может заметить только тот, кто родился и провёл в ней долгие годы. Таким и был молодой парнишка-вогул, недавно встретивший своё четырнадцатое лето. Он был невысок ростом, в тёмных, немного раскосых глазах читался живой ум и горячее любопытство. Смуглая кожа и длинные чёрные волосы разительно отличали его от русских подростков. Губы, казалось, в любой момент готовы были растянуться в искренней улыбке. Улыбался парнишка почти всегда, такой уж был у него нрав.

Несмотря на молодость, зоркие глаза и цепкая память сделали его отличным охотником. Даже мудрые старики, любители поворчать о мельчающей молодёжи, удивлённо качали головой, когда Килим возвращался с охоты. Часто случалось приносить ему богатую добычу – пушного зверя, так ценимого русскими. А когда в прошлом году Килим в одиночку убил здоровенного медведя, неожиданно выскочившего из оврага и погнавшегося за ним, угрюмые взрослые молча признали парнишку охотником, равным себе. Хотя вогул не гордился в тот раз своей добычей. Долго лил слёзы в лесной чаще, прося прощения у хозяина леса, убивать которого совсем не хотелось. Успокоил его тогда старый шаман Сотамын: „Раз хозяин сам на тебя пошёл, значит, хотел уйти из мира. Такова его воля была“. После этих слов лицо парня прояснилось, и Килим снова засобирался на охоту.

Вогул любил лес, считал его родным домом. Но сегодня в лесном воздухе висело что-то странное, недоброе… Ноздри охотника вздрагивали, чуя слабый запах догоревшего костра и свежепролитой крови. А ещё того, чего не должно было быть – затхлого духа старой могилы, истлевшего тела. Бросалось в глаза и то, что чем ближе Килим подходил к источнику странного запаха, тем меньше становилось жизни вокруг. Не было слышно ни крика птиц, ни шороха вездесущего мелкого зверья. А ведь пролитая кровь должна была привлечь голодную живность. Во всём этом было что-то страшное, неправильное, такое, чего молодой охотник никогда раньше не встречал. Руки его коснулись оберегов, висевших на шее. Вогул мысленно призвал на помощь светлых духов, и подполз ближе – юношеское любопытство победило трепет перед неведомым. Однако увиденное на крошечной полянке повергло его в ужас, заставило затаиться.

Трупы воинов лежали вповалку возле потухшего костра. Все они были изрублены, шлемы многих расплющены чем-то тяжёлым. Судя по оружию, это были русские ратники. Кто мог сделать такое? Явно не его соплеменники: в телах убитых не было видно ни одной стрелы. Присмотревшись, Килим заметил, что павшие чем-то похожи и мгновение спустя понял чем. Волосы у всех были седыми, хотя они не казались стариками, наоборот, то были мужи в полной силе. Молодой вогул слышал о таком от бывалых охотников – если человек сильно испугается чего-то, может поседеть мгновенно. Что же за ужас увидели они в свой последний час? Ответа не было. Присмотревшись, Килим заметил след, уводящий прочь от полянки. Кто-то убегал сломя голову, его путь легко было проследить по смятой траве и поломанным веткам деревьев. Сам не зная зачем, вогул отправился по следу беглеца, и на ближайшей поляне увидел то, что преследовало его в снах до конца жизни. Тело человека в богатой одежде лежало навзничь, в луже засохшей крови. Точнее, там лежало только туловище, руки и ноги были разбросаны поодаль. Кто-то жестоко кромсал убитого перед смертью. Вогулы такого никогда бы не сделали. На месте головы мертвеца было страшное месиво, будто на неё уронили тяжёлый валун. Тонко взвизгнув, охотник понёсся прочь, так быстро, как никогда ещё в жизни не бегал. Быстрее, куда угодно, лишь бы не видеть следов жуткой бойни. Пробежав несколько сотен шагов, Килим собрался с мыслями. Бегать он мог без устали, и думалось ему при этом всегда хорошо. Что делать? К кому пойти? Домой, в родной пауль[2]? Нет, знал он, чем это закончится. Молодые посмеются, скажут, что Килим опять невесть что выдумал. Водился за ним такой грешок. Любил парень сочинять страшные сказы и не раз удавалось всполошить ими всё селение. А взрослые, не долго думая, поколотят поленом и скажут чтоб делом занимался, а не сочинял невесть чего.

Поразмыслив, Килим отправился к единственному человеку, которому мог рассказать всё, что лежало на душе. Чердынский князь Михаил любил парнишку-вогула как родного сына. Никогда не гнал его от себя, всегда с улыбкой слушал страшные сказки о лесных духах, неведомых зверях, богах, спускавшихся с неба чтобы говорить с ним, Килимом. Любил расспрашивать о лесе, охоте, жизни вогулов. Князь, в отличие от большинства русских, не считал лесной народ глупыми, суеверными дикарями. Михаил вообще был очень необычным человеком, хотя никогда не задумывался об этом. Предки наделили его внешностью былинного богатыря: простое и честное лицо, голубые глаза, светлые волосы. Мощные мускулы, переплетающие тело, делали его похожим на бога или героя, но князь не был ни тем, не другим. Будучи опытным командиром и одним из лучших воинов, он не любил сражаться. Война всегда оставалась лишь тяжёлой необходимостью. В свои тридцать лет князь был хорошо образован, много читал об истории Руси и других народов. В глубине души он понимал, что дикие вогулы ничем не хуже его соотечественников. А в чём-то даже и лучше. Пусть они не строили больших городов, не создавали империй, зато жили по своей древней правде, чтили стариков, не позволяли безвинно обижать слабых. Лучшими людьми считали не самых богатых и именитых, а тех, кто был мудр, хранил знания предков. Кроме того, они жили в мире с природой, были её частью, понимали её и любили. Вогул никогда не убивал больше зверей, чем ему нужно для пропитания и одежды. А убив, просил прощения у духа животного, чтобы тот не гневался на него. Да, лесные воины много воевали с русскими, не раз брали на копьё укреплённые городища. Но Михаил понимал, что виной тому сама политика его народа, вытесняющего лесных жителей с их древней земли. Вогулы не любили чужеземцев, считая их жадным, жестокими и лживыми людьми. Неудивительно, русскому пройдохе ничего не стоило обжулить при торге доверчивого лесного воина и скрыться, обобрав до нитки. Купцы нередко называли заоблачные цены на самые простые вещи: хлеб, одежду, оружие. Деваться вогулам было некуда: платили драгоценными соболями, добытыми тяжким трудом. То же было и при сборе ясака: царские люди всегда норовили занизить стоимость принесённых им мехов, искали невидимые изъяны, велели нести ещё. Сам Михаил таким не был. Он с уважением относился к древнему народу, стремился сглаживать неизбежные конфликты. Дань брал не больше той, что требовала Москва. Порою жестоко наказывал своих людей, чинивших обиды лесным жителям. Ярость охватывала благородного князя, когда те приходили к нему на двор, жалуясь на побои, а то и приводя с собой обесчещенных лесных красавиц. В такие моменты Михаил был страшен – мог казнить преступника, а то и сразить собственной рукой, не слушая оправданий. Это вызывало вспышки недовольства, а порой даже и доносы царю. Тогда государь присылал письма, наполненные матерной руганью, в которых требовал держать местный народишко в ежовых рукавицах, воли им не давать. Но дальше гневных писем дело пока не заходило. Всё таки в Москве ценили вовремя присланный ясак, а также и то, что больше 10 лет Чердынь стояла, не подвергаясь набегам. Тяжело было князю сглаживать противоречия между гневливым царём и гордыми вогулами, но он понимал важность своего дела. Знал Михаил, что если вместо него править Чердынью поставят какого-нибудь спесивого воеводу, быть тогда большой войне…

Небо над Чердынью было затянуто сплошными серыми тучами, моросил дождь. Жителей на улицах почти не было видно – все попрятались в тёплых бревенчатых избах. Узкие улочки были покрыты липкой осенней грязью, чавкающей под ногами редкого прохожего. Лишь немногие, кутаясь от дождя, шли к высокой деревянной церкви, откуда доносились неторопливые удары колокола. Князь скрывался от непогоды в высокой сторожевой башне и задумчиво вглядывался в тёмные громады северных лесов. Мысли его текли плавно и неспешно, как сама жизнь в здешнем захолустье. Внезапно неподалёку раздался знакомый мальчишеский крик, который он что ни день слышал в своём городище. Михаил улыбнулся: „Опять Килим что-то выдумал. Вон как голосит, издалека слышно. Надо пойти встретить. А то как бы стражники не отстегали его по одному месту, чтобы не дурил“.

– Беда! Ой, беда, княже! – кричал Килим. – Такое сейчас видел!

– Тихо ты, оглашенный! Пошли в избу! Хватит народ полошить!

– Ой, княже, там…

– Тихо, говорю! Пошли ко мне, там и расскажешь.

Килим замолчал и, тяжело дыша, поспешил вслед за Михаилом. Княжеский дом стоял в самом центре городища. От прочих изб он отличался лишь размерами да искусной резьбой, украшавшей крыльцо и оконные ставни. Михаил не стремился к роскоши. Когда были деньги, тратил их на новые книги или воинское снаряжение. Народ дивился такой скромности. Почему князь не выстроит себе высокий терем? Не велит доставить из Москвы дорогого кафтана, расшитого серебром? Ведь не беден же… Но Михаил даже не задумывался о подобных вещах. Зачем ему красоваться? Чтобы народ больше уважал? Глупость какая! Пускай судят по делам, а не по одёжке. Было бы у дружины доброе оружие, а ему и так хорошо.

– Ну, что, Климка? Опять шайтана видел? – спросил Михаил, усадив парня на лавку и налив ему квасу.

Килим долго пил, а потом выпалил:

– Нет! Честно видел! Мёртвых видел в лесу! Много!

– И что они, до самой Чердыни верхом за тобой гнались? – С улыбкой спросил князь.

– Не знаю… Я быстро бежал. Но ты мне верь, княже. Там правда мёртвые. Русские. И страшные такие…

На глазах у Килима выступили слёзы. Князь нахмурился. Каким бы выдумщиком не был парень, ясно, что он и впрямь напуган. Мёртвые русские… Как знать, может, опять ватага разбойников с Руси добралась. Как пошли слухи про здешние богатства, потянулся в леса лихой народ.

– Показать сможешь, где видел? – спросил князь.

– Смогу… Только страшно… Ты бери воинов побольше.

– Ладно. Разберёмся. Поешь хоть и отдохни. Опять небось весь день по лесу бегал, а во рту и крошки хлеба не было. Завтра соберу дружину, покажешь.

Возвращаться домой вогулу было страшно. Кто знает, вдруг те мёртвые ждут его в лесу, прямо за частоколом? Скоро Килим уже крепко спал у князя, растянувшись на широкой лавке. И снился ему страшный мертвец с разбитой головой, который почему-то скакал за ним на скелете лошади, крича: