Бездна
Что дальше? Ты знаешь, чем это может закончиться. Приподнимая занавес между настоящим и будущим, что видишь? Усталую Олю, которой за сорок и у которой уже точно не будет ребенка. Работа не приносит ей прежней радости, приелась. Сережа еще с ней? Или он ушел, отчаявшись снова стать счастливым и почувствовать, что нужен ей больше, чем бизнес?
Остановишься и подумаешь?
Женя Костенко заглянул в приоткрытую дверь кабинета. С улыбкой.
– Ольга Владимировна, здравствуйте!
– Привет, – она кивнула ему в ответ. – Ты сегодня у нас первый.
– Второй, – уточнил он.
Она улыбнулась. Посмотрела ему в глаза, и – бог мой! – опять этот блеск, этот влюбленный взгляд, а между тем что в ее взгляде? Что он видит? «Я хочу тебя?» Это?
– Я готов приходить в шесть, если надо, Ольга Владимировна, – сказал он.
– В шесть не надо. В семь.
– Слушаюсь!
«Интересно, он и в постели называл бы меня Ольгой Владимировной? Или Олей?»
Моя милая, это уж слишком.
Он улыбнулся ей и ушел, а она попробовала избавиться от лишних мыслей при помощи отчета о выручке. Не тут-то было. Воображение не сдавалось. Не эротика, а немецкое порно. Сексуально озабоченная начальница и ее сотрудник. Стол. Она поднимает юбку и опирается руками о столешницу, а он входит в нее сзади. Она наваливается грудью на стол и кончает. Уже четвертый день она без мужчины, и надо срочно, то есть сегодня же вечером, заняться сексом, пока не наделала глупостей. Сотрудникам ты нужна другой: не расклеившейся неудовлетворенной сучкой, а уверенным в себе лидером. Твое племя расселось вокруг костра в леcу, готовясь продолжить войну, и не должно быть у их вождя, который выходит к ним, ничего, что показывало бы его (ее) слабость. Господин Фрейд однажды сказал, что, не находя идеала в себе, человек ищет его в других: в объекте своей любви, в начальнике, в известном актере – и придумывает себе идола, чтобы ему молиться. Насколько велик в этом случае кредит доверия?
– Ольга Владимировна, доброе утро!
– Доброе!
Олеся, ее секретарь, опоздала на семь минут. Она вообще имеет обыкновение опаздывать, но в остальном без претензий. Ей двадцать два, она подвижная и все делает быстро. Похожа на мышку. Темно-русые волосы собраны сзади в хвостик, глазки-бусинки блестят, вся такая резвая, хрупкая. У нее нет недостатка в поклонниках здесь, в «Хронографе», но она их динамит. Один, второй, третий отверженный – как это? Что это с ней? Почему она всем отказывает? В конце концов парни даже сплотились на этой почве и уже не конкурировали друг с другом, а покручивали пальцами у висков в курилке. Неужто нет никого достойного? Или у нее такой принцип – на рабочем месте ни-ни? Сначала заманивает тебя флиртом – словно вся твоя, бери – а стоит приблизиться, захлебываясь слюнками, как отказывает столь же игриво. Ты-то, осел, влюбился, а она и не думала. У нее все шуточки да улыбочки, жизнь понарошку. Невдомек ей, что однажды кто-нибудь залезет из-за нее в петлю или вскроет вены лезвием «Нева», улегшись в горячей ванне, или застрелится из папиного ружья.
Между тем она взялась за дело. За следующие десять минут она проверила электронную почту, приняла факс и сделала себе чай. Она всегда в движении. Легкость и беззаботность. Когда ей делают замечание, она распахивает милые глазки, бежит и старается все исправить. Если уже поздно, не исправить, то невинно просит ее простить. Разве поднимется на нее рука? Что касается опозданий, то Ольга давно махнула на них рукой, смирившись с этим как с данностью. Под ее неодобрительным взглядом Олеся лишь улыбается: «Да, я такая, ничего не могу поделать, это моя маленькая слабость, не злитесь, пожалуйста» – и правда, что тут поделаешь?
В десять Ольга вышла из кабинета.
– Олеся, я к нотариусу, а потом в банк. Через час вернусь.
– Хорошо, Ольга Владимировна!
Глаза-бусинки блестят, на губах улыбка, Олеся ждет дальнейших указаний от шефа.
Таковых не последовало.
Ольга вышла в коридор.
Она уже подходила к лифту, когда ее догнал широкоплечий кавказец. Это Зураб, их клиент. Короткая кожаная куртка, навыпуск майка, просторные джинсы, кроссовки – а на плече у него коробка с часами, килограммов на десять, которую он несет как пушинку. Заказывая часы мелкооптовыми партиями, он продает их в ларьках, расплачивается налом (иногда в долларах), а переводы не любит как класс. Зато он любит женщин и не раз предлагал ей руку и сердце, так как без ума в нее влюблен и не сыскать никого в целом свете, кто мог бы сравниться с ним.
– Оля! Здавствуйтэ! Какая встрэча! Все харашеэте и харашеэтэ! Маи глаза ослэплэны! Багиня!
– Здравствуйте, здравствуйте, Зураб! – сказала она. – Как ваши дела?
– Дэла во! Пасматритэ, какой бальшой каробка, а пакупают как быстро! Патаму что харощий. Какая вы жэнщина, такой и тавар!
Все время, пока они спускались в лифте, он одаривал ее комплиментами и в итоге закончил тем, что позвал ее в хорошее место, где есть «чудэсный Хванчкара из Сакартвело».
Она отказалась, а он не обиделся.
Насвистывая что-то себе под нос, он бросил коробку в «Паджеро» и уехал.
Она не села за руль. Постояв у машины с минуту, поняла, что с удовольствием прошлась бы сейчас до площади Ленина, около километра. Ответственная часть ее существа противилась: «Как же так, ты не имеешь права так расходовать свое время, нужно трудиться как можно больше»! – но она не слушала. В кои-то веки она нарушила правила, и ей это нравилось.
Через несколько шагов она улыбнулась.
Глава 12
«Хороший ли я начальник?»
Задумываясь над этим, она сравнивала себя с идеалом и всякий раз видела, что до него путь не близкий. Кто он – идеальный босс? Это образ, в котором много чувств и мало деталей и который – внимание! – имеет черты умудренного опытом привлекательного мужчины. Он не начальник, но лидер. Он ощущение. Недосягаемое, неуловимое совершенство. Если переберешь всех начальников, с которыми когда-то встречалась, то увидишь, что они в основной своей массе и в подметки ему не годятся.
Его опыт – это знание, полученное на фронте. Он учился на практике. Не надейся на многостраничные талмуды апостолов менеджмента с их теориями, равно как и на поверхностные книжицы из серии «Тринадцать секретов успешного босса»: ни те, ни другие не научат быть лидерами, с их интуицией, харизмой и умением вести за собой к светлому будущему. Даже книги известных предшественников, прославившихся своими успехами, надо рассматривать как монетки, которые ты складываешь в свою собственную копилку, чтобы потом вытащить из нее нечто цельное и самобытное. Те же, кто копирует чужой опыт, – не дивитесь и не расстраивайтесь, если в конце концов найдете себя не там, где хотели бы. «Я все делал как он, шаг в шаг. Почему я здесь?». Во-первых, нет двух одинаковых ситуаций. Во-вторых, и это главное, разве ты – это он? Разве сравнишься с ним по силе личности и почти сверхъестественного чутья? Твои источники не сказали тебе честно, что не все от природы гении и если не вложила она в тебя дар божий, то будешь ремесленником, а не Фидием, и то при условии, что потрудишься. Спроси себя, почему вокруг так мало лидеров, а менеджеров тьма. Они стараются, очень, до нервных срывов, но, увы, так и не становятся теми, о ком слагают легенды. Можно встретить немало страдальцев, изо дня в день ломающих себя в попытке стать (или что хуже – выглядеть) другими людьми, этакими супербоссами без страха и упрека, в то время как сами они трясутся в душе от ужаса и всякую секунду присматривают за собой, как наказывают им книжицы, чтобы, не дай бог, не раскрыться, не сделать что-нибудь естественное. Они на верном пути к неврозу. Не всякий способен вести за собой племя. Если кто-то рожден стать Мастером, но под влиянием массового психоза ломает себя, чтобы стать менеджером, то несчастный мир потеряет Мастера и получит посредственного начальника-невротика. Почти всякий может научиться играть на гитаре, писать маслом, равно как и приказывать, но если таланта нет, то результат предсказуем.
Совокупная величина счастья на планете была бы намного больше, если бы все знали о своих способностях и учитывали их при выборе профессии. Случается, талант в конце концов уводит счастливца с пути, на который тот встал по ошибке (и мы видим певца, который когда-то был слесарем), но, увы, это правило не для всех. Только для тех, кто имеет такую силу внутри, которой он не может противиться. Куда бы он ни шел вначале, он окажется там, где ему назначено быть судьбой, пусть даже это путь рока, ведущий к гибели. Кто-то, скажем, наивно думает, что Второй мировой войны не было бы и миллионы жизней были бы спасены, если бы австрийского юношу по имени Адольф в свое время приняли в Академию изобразительных искусств города Вены. «Профессора не могли, к сожалению, знать, что уязвленный Адольф обладает еще и некоторыми другими способностями, от самого дьявола, и что он будет использовать их в течение многих лет, прежде чем покончит с собой в бункере рейхсканцелярии в Берлине на исходе самой разрушительной и кровавой войны за всю историю человечества. Если бы они об этом знали, то не отказали бы ему. Приложили бы все усилия, чтобы из него вышел портретист или пейзажист, а не нацист».
Увы. Гитлер остался бы Гитлером. Нацист с диплом художника развязал бы войну и закончил жизнь в бункере, с простреленным черепом и ампулой между зубами.
Еще одна мысль приходит в голову, циничная: обществу нужны и посредственности, иначе кто будет делать такую работу, от которой профессор тронулся бы умом: нудную, тяжелую, грязную? Возьмите охранника в офисе, здорового крепкого парня. Несмотря на то что ему, мягко говоря, скучно, он, если его спросишь, скажет, пожалуй, что его, в общем-то, все устраивает: работает сутки через трое, это ему нравится, а предложи ему другую работу, с зарплатой побольше, но творческую и подвижную, не факт, что пойдет.
Suum cuique. Каждому свое. Сережа любит повторять это на разных языках.
Как понять, где твое? Если ты сделал неправильный выбор и твоя стезя тебе обрыдла, но не знаешь, куда свернуть, или просто боишься уйти с привычной болотистой тропки, – это трагедия. Подкармливая свое горе, тяжко думаешь, трудишься тяжко, и есть чувство, что ты в ловушке. Расплачиваешься за ошибку, которой много лет, и будешь платить долго, всю жизнь, если будешь сидеть и горько оплакивать свою скорбную долю.
Это о ней.
Об Оле.
Закончив мед, она трудилась в больнице без радости. И если бы не Гена Красин с его медтехникой, то до сих пор была бы там. В конце концов скатилась бы до ненависти к больным, с их стенаниями, анализами и анамнезами. Страшно, да?
К счастью, это в прошлом.
Сегодня она на своем месте. Сидя в кожаном кресле директора, она нет-нет да и спрашивает себя удивленно: «Неужели это действительно я? Мне это не снится?» – и тут же отвечает себе: «Да, это ты».
«Старайся смотреть на себя критично, – продолжает она, – не отращивай крылья. Ты многого добилась, но это не повод расслабиться и нахваливать себя, любуясь отражением в зеркале. Понежившись минуту-другую в лучах славы, иди работать, в том числе над собой. Ты не идеал, тебе есть к чему стремиться. Если видишь свои недостатки, это здорово. Это значит, что ты адекватна. Только действительно сильная личность способна признаться в своей слабости, чтобы справиться с ней и стать сильнее. Если исчезнет критичный взгляд и зазнаешься, то рано или поздно оступишься, покатишься кубарем вниз с вершины, и в это мгновение догонит тебя картинка из прошлого: тебе говорили правду, а ты не хотела слышать. Только б не подвело чувство реальности. Следи за собой. Оценивая себя, сбрось для надежности балл-другой, это поможет. Как только почувствуешь, что готова сказать: „Я суперженщина“, подумай не десять, а сто десять раз. Заниженная самооценка – тоже плохо, но это не твой случай, детка. Что еще? Ах да, не стань, пожалуйста, стервой. Начальница-стерва – тот еще персонаж».
Как-то раз они с Сережей нашли в словаре значение слова «стерва».
«Толковый словарь русского языка» Ожегова:
«Стервец, -а, м. (прост. бран.). Подлый человек, негодяй»
«Стерва, – ы, ж. (прост. бран.). То же, что стервец».
Владимир Даль добил:
«Стерва ж. и стерво ср. – труп околевшего животного, скота; падаль, мертвечина, дохлятина, упадь, дохлая, палая скотина».
Ухмыльнувшись с довольным видом: «Такой вот он, наш великий и могучий», – Сережа занялся с ней сексом. Он назвал это профилактикой стервозности. Он прав. Секс – лучшее средство от мутации в стерву. У женщины-фурии, как правило, есть проблемы с личной жизнью, причем неясно, где причина, а где – следствие. Нелестно выказываясь о мужчинах, наедине с собой она мечтает и онанирует. Любовь, здоровый семейный секс, двое деток, цепляющихся за юбку («Мама, мам, ты скоро придешь? Мы будем тебя ждать!»), – это вернуло бы ей женственность, смягчило бы резкое. Она знает. Ее проблема в том, что она живет по сценарию, где ей отводится роль стервы, и не может его изменить. Замкнутый круг, самоисполняющееся пророчество.
Когда Ольга слышала в себе стервозные нотки, она одергивала себя, успокаивала. Что бы кто ни писал в умных книжках, власть неразрывно связана с жесткостью, с необходимостью требовать исполнения своей воли, и для того чтобы сидеть в кресле начальника, совсем не обязательно быть женственной и доброй, в то время как твердость нужна.
«Если будешь смотреть на солдат как на своих детей, сможешь отправиться с ними хоть в самое глубокое ущелье; если будешь смотреть на солдат как на любимых сыновей, сможешь идти с ними хоть на смерть. Но если будешь добр к ним, то не сможешь ими распоряжаться; если будешь любить их, но не сумеешь им приказывать; если у них возникнут беспорядки, а ты не сумеешь установить порядок, это значит, что они у тебя – непослушные дети и пользоваться ими будет невозможно». Древняя китайская мудрость полководца Сунь-цзы не утратила актуальность.
Так кто же он – хороший начальник?
У нее свой катехизис на этот счет, своя Библия:
«1) Он соблюдает баланс между жесткостью и мягкостью, авторитарностью и демократией. Он не наваливается властью, старается быть помощником и партнером, а не надсмотрщиком.
2) Он не перекладывает на других ответственность за неудачи и не сбегает трусливо от правды, так как однажды она вернется к нему бумерангом и ударит больно. Он всегда начинает с себя.
3) Он не истерик, он не трясется от бешенства. В противном случае его будут бояться, а уважать – вряд ли.
4) Он не обвешан броней, из-под которой торчат комплексы как иглы, и не прячется за должностью и толстыми стенами бункера.
5) Он умеет слушать и слышать.
6) Он хвалит сотрудника, если тот заслуживает, и, напротив, просто так не бранит. Одно-единственное слово может и ранить, и вылечить.
7) Он умеет создать команду. Сотрудники – члены семьи, а не те, из кого выдавливают прибавочную стоимость, как говаривал Маркс. У команды есть цель. Здесь доверяют друг другу. Здесь комфортно. Здесь поощряется инициатива. Но если есть злокачественная опухоль и лечение не помогает, врач должен взять скальпель и вырезать опухоль, пока та не дала метастазы.
8) Он заботится о здоровье и не кладет личную жизнь на алтарь бизнеса. Он умеет расслабиться. Он не из тех, кто трудится сутками, не чувствуя пульс мира за стенами офисной кельи.
9) Он оптимист. Смех – его друг.
10) Неформальное общение его не страшит. Он человек, которому ничто человеческое не чуждо. Выезжая с сотрудниками на природу, он пьет пиво, поет под гитару, и это ему в радость. Костюм и туфли ждут своего часа в шкафу, а он счастлив в простом и удобном casual, в кроссовках и джинсах.
Он жив. По-настоящему жив».
Глава 13
Сергей Иванович сидел в пустом классе, поставив локти на стол, и смотрел в окно.
По другую сторону стекла светило солнце и листья ярко-изумрудного цвета проклевывались из почек. Они по-младенчески свежи и наивны, но скоро от их свежести не останется и следа: раскроется взрослый лист, и пыльная улица посыплет его серым тальком. Так и с людьми. Взгляните на младенца. Его глаза раскрыты навстречу миру, он не отрицает его, не сомневается в нем; он выражает свои чувства, не научившись еще притворству; он удивляется всякой мелочи. Он эгоист, но и здесь он естественен и ему не указывают на это. Он как маленький клейкий листик, который растет и не знает, что его ждет. Вот он вырос. Что это? Взгляните на него теперь. Он устал. Он высох. Его ничто в этой жизни не радует. Став мудрее, взамен он отдал искренность, и его опыт ложится как пыль на его чувства. Подвижный улыбчивый мальчик стал хмурым серьезным дядей. Согласен ли он, что это счастье – родиться тем, кому суждено быть изгнанным из рая?
Сергей Иванович нынче не в духе.
Он схлестнулся с курицами в учительской. Он выиграл, но победа не доставила ему радости.
Прекрасный пол!
Тьфу!
Отношения с ними никогда не были теплыми, на протяжении полутора десятков лет, а в последнее время вообще война. Перемирие невозможно. Столкновение неизбежно. Учительская – клоака, где смердит эмоциями со знаком минус. Старые ведьмы хитры и не нападают в открытую: иной раз прицепятся вежливо, с улыбкой, но если заглянешь к ним в глаза, то не увидишь там ничего, кроме ненависти. С каким удовольствием они вонзили бы когти ему в лицо! Они не курицы. Они вампирши. Рассчитывая полакомиться его эмоциями как кровью, они кусают его, эти женщины с напудренными лицами и желтыми клыками. А с виду такие воспитанные, приличные, правильные – хоть иконы с них пиши. Слава богу, не все здесь такие, есть и нормальные люди, иначе он, пожалуй, умер бы с тоски или убил бы кого-нибудь.
Вампирши не молоды. Они страдают разлитием желчи, пропитывающей тело, мысли и чувства. Озлобленность и усталость накапливаются с возрастом. Проблемы в семье (если она есть), здоровье уже не то, мужчины проходят мимо, заглядываясь на женщин помоложе, и все чаще тревожат мысли о шамкающей старости. Где-то на свалке гниют мечты. Не сложилось, не вышло, всё не так, как когда-то загадывала милая девушка, которой казалось, что она стоит на пороге счастья. Кем она стала? Скучной злой мещанкой. Такая все знает о жизни и любит учить других. О чем с ней общаться? О булках? О мыльных операх? О собаках и кошках? Перемыть кому-нибудь косточки? Это мы можем. А если сочувствуем горю, то обязательно с внутренней радостью, с тем «внутренним ощущением довольства», о котором писал Достоевский.
От разговоров в учительской иной раз тошнит, от банальностей, глупостей, сплетен. Он не участвует в них, не лезет первым. Он наблюдает. Его как антрополога и психолога притягивает то, что отталкивает учителя. Он рассматривает Homo sapiens в клетке. Бывает, впрочем, что он грызется со своими сородичами за этими прутьями, его нейроны сгорают, надпочечники впрыскивают адреналин в кровь, подпитывая его энергией психо, – а им только это и нужно. Он не хочет быть с ними в клетке. Он устал от них. Его пугают хтонические демоны из мрака его личности, отбрасывающие в сторону детский разум как мячик, когда приходит ИХ ВРЕМЯ. Сон разума порождает чудовищ.
В учительской главенствуют Анна Эдуардовна Штауб и Галина Тимофеевна Проскурякова, светила математики и химии, соответственно. После их уроков вряд ли у кого-то возникнет желание стать математиком или химиком. Они знают, что ученики, мягко говоря, не любят их, но относят все на леность последних, на то, что те не желают учиться.
Галина Проскурякова ханжа. Маслянистая, слащавая, недружелюбно-вежливая, она из тех, кто очень высокого о себе мнения, мнит себя леди белой кости без недостатков, а сама отыскивает их в других, чтобы учить их уму-разуму, сплетничать и еще выше подняться над всеми. Своего рода защита. Бей сам, пока не напали на тебя. Пусти пыль в глаза – и кто-то действительно не рассмотрит тебя истинную, ту, которую прячешь даже от себя. Недоброжелательность, завистливость, ограниченность – все замешано на желчи, и сводит скулы, и удивительно, что кто-то обманывается. Или только делает вид ради собственной выгоды? Лицемеры дружат с себе подобными, размахивая друг перед другом искусственными радужными хвостами. В их улыбках фальшь. Их глаза остаются холодными, в то время как они улыбаются. Они подобны «гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны мертвых костей и нечистоты».
Приблизимся к Галине Тимофеевне. Присмотримся.
Она перекрашивает седеющие русые волосы в грязно-рыжий цвет, стягивает их в шишку на затылке, а еще предпочитает, чтобы ее коллеги оставались в неведении относительно некоторых фактов ее биографии, и не распространяется о положении дел на личном фронте, так как похвастаться нечем. У нее нет детей, нет мужчины (уже лет десять как нет), а ее муж ушел от нее, двадцативосьмилетней жены, через год после свадьбы. Прозрел? Какой она была раньше, Галя Проскурякова? Неудавшаяся жизнь сделала ее такой? Или она сделала такой свою жизнь? Где причина, а где следствие? Что у нее внутри? Неужели она искренне уверовала в свою святость? Для этого нужно быть мастером двоемыслия и самостопа.
Постойте-ка. Давайте посмотрим на все как философы. Откроем тетрадь, прочтем? Не далее как вчера он сделал там несколько записей.
«Что такое «хорошо» и что такое «плохо»? Кто судит тех, кто видит мир иначе? Кто может сказать о себе, что он имеет право судить, в то время люди вокруг – проекции его собственной личности, причем не всегда лучшей ее части, и он всегда думает о себе лучше, чем думают о нем? В конце концов, что есть мораль? По большому счету у каждого она своя. Господствующая, или общественная мораль, – это ее основа, сложившаяся в течение столетий, даже тысячелетий. Она более или менее стабильна лишь в пределах короткого периода времени и на ограниченной территории, чего, впрочем, достаточно для обычного человека, но не для мыслящего философа. Относительность чего-то можно увидеть только при взгляде извне, и это дано, слава богу, не каждому. Осознание того, что правила, окружающие тебя с детства, – не единственно возможная истина, однажды выбрасывает тебя в пустое пространство, где не на что опереться. Это как отсутствие абсолютного времени в общей теории относительности Эйнштейна. Если бы ты был не Сергеем Ивановичем Грачевым, а африканцем, с аппетитом обгладывающим кости собрата и не испытывающим угрызений совести, ты бы не смог понять, чему ужасаются эти странные белые люди. Если бы ты был одним из них, тоже белым, они упекли бы тебя в тюрьму или в специальное заведение для умалишенных. Негоже учителю быть людоедом.
Мы дети общества, которое нас взрастило, и эпохи, этого маленького отрезка многовекового исторического пути. Мы не китайцы и не арабы, а они – не мы. Надо родиться в культуре, пропитанной учением Конфуция или пророка Мохаммеда, в их климате и с их опытом за плечами, чтобы понять их. Если окинешь взглядом историю своего общества, то увидишь, что и здесь нет ничего неизменного. То, что еще полвека назад шокировало истеблишмент, сегодня стало нормой жизни, будь то потеря девственности до свадьбы или бикини. Видя это, мы, однако, не имеем достаточной силы для преодоления относительного. Не принимая отдельные нормы культуры и пытаясь бороться с ними, мы все равно не одержим победу, разве что отвоюем немного пространства, ибо сверхчеловек еще не родился. Враг силен. Мы впустили его внутрь с молоком матери. Те, кому по силам изменить хоть что-то, – они рождаются редко, чтобы оставить свой след в истории, по поверхности которой другие катятся как по маслу.
На уровне отдельных личностей кому-то покажется, что здесь больше отличий, чем сходства. Все потому, что отличия видны невооруженным глазом, а чтобы увидеть сходство, надо иметь силу мысли и некоторую ее смелость, но даже и в этом случае не приблизиться к центру истины, скрытому глубоко в подсознании. Кто знает другого и знает себя? Архаичные и современные слои психики, нюансы воспитания, окружения и характера, условия быта – все это влияет на личность. Складывается ее система ценностей, которая, с одной стороны, неразрывно, как пуповиной, соединена со всеобщим, а с другой – уникальна. Диалектика души. Где эталон? Чья мораль правильнее? А ведь с какой удивительной легкостью одни навешивают ярлыки на других, используя для этого свое внутреннее чувство, свое мнение, которое, безусловно, единственно верное. Они сравнивают с собой. Кто в таком случае оценит их?
Кто судья?
Где закон?
Здесь не на что опереться. Нет ничего кристально ясного и объективного. Не много ли на себя берешь, человек?
Кто-то скажет: «Над нами есть Бог. Он всех рассудит».
Но не сами ли люди сначала вкладывают слова в уста своих богов, а после считают их ниспосланными свыше откровениями? Бог – не источник морали, он ее отражение. Он общий для всех, но одновременно для каждого он свой. Он сверхчеловек, в котором объективируется человеческое и возводится в Абсолют. Даже в буддизме, где якобы нет Бога, происходит обожествление Будды, пусть сами буддисты и не считают своего учителя Богом. Из реальной исторической личности, Сиддхартхи Гаутамы, они создали образ без недостатков, которому поклоняются. Иначе и быть не может. В Боге и в богочеловеке всегда собрано все самое лучшее и правильное, он мудр, он имеет право судить и, в свою очередь, не может быть судимым. Он нужен слабому, чтобы тот не чувствовал себя брошенным и не терзался всю жизнь сомнениями, не будучи в силах проникнуть мыслью в суть мироздания. Без Бога пришлось бы смириться с тем, что мы сами решаем, что хорошо, а что плохо, и сами выбираем свой путь».