Собаки, кошки и Я

© Ольга Ивасенко, 2020

ISBN 978-5-4498-6214-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

С благодарностью и уважением:

писателю Юрию Каменскому за ненавязчивое подталкивание к написанию этой книги;

Павлу Федоренко за познавательный экскурс в природу психологии человека;

Виктору – есть люди, помощь которых невозможно оценить, потому что она бесценна. Спасибо тебе!

*

Животные в нашем дворе были всегда. Первое и яркое воспоминание: я только научилась ходить (год? Чуть меньше?), мама развешивает бельё, стоя на горке земли в центре участка, а я, влекомая любопытством, топаю за времянку, где отец огородил угол и пустил туда купленных петуха и двух куриц. Как я попала в загородку к птицам – не помню, только то, что разъярённый петух кидается на меня, хлопая крыльями и долбя по моим ножкам клювом. На крик прибежала мама и, вытирая зарёванное дитя, дала задание отцу избавится от «супостата».

Больше птицу не держали, как и вообще животных сельскохозяйственного назначения. Были собаки, но чаще всего коты, которые прошли через мою жизнь пунктиром, более-менее разной лохматости.

Последний пёс, перед долгим, безсобачьим, перерывом в двадцать лет, был щенок Рекс, помесь дворняжки и овчарки. Ему было всего пару месяцев, когда он появился в нашем дворе, с маминым категорическим требованием держать собаку только на привязи. Была сколочена будка, куплен ошейник и цепочка и я, пятилетняя девочка, отпускала его с привязи, как только представлялась такая возможность.

Подражая старшему брату, я украдкой брала его портфель, набивала своими журналами «Весёлые картинки» и играла «в школу». Напротив нас жил мальчик моего возраста, Серёжа, который мне очень нравился и я, делая вид, что его не замечаю, частенько выносила свою «школу» в виде деревянного ящика и скамеечки за калитку, где вслух «читала» журналы. Родители Сергея тоже держали собаку – злобную, матёрую овчарку, которая люто ненавидела детей и сидела в своём дворе, изредка срываясь с короткой верёвки, выскакивая на улицу и вызывая всеобщий переполох. Безбашенная, одним словом. Предпоследний её укус достался Валере, другому соседнему мальчику, которому она разорвала ухо и разъярённые родители, приходили ругаться к хозяевам овчарки, но так ничего и не добились, кроме брани, в которой принимала участие вся улица.

В один из летних дней, я снова вышла за калитку с деревянным ящиком и портфелем брата, и снова «читала» вслух, а Серёжка стоял у своего забора и, улыбаясь, наблюдал за мной. В какой-то момент я уловила резкое движение и, подняв глаза, увидела его, уже быстро карабкающегося на рядом стоящее дерево, распахнувшуюся соседскую калитку и молча нёсшееся на меня чудовище, которым нас пугали родители – соседскую овчарку, которая снова сорвалась со своей верёвки и выскочила на улицу. Замерев на какое-то мгновение, я развернулась и кинулась в свою калитку, но далеко отбежать не успела – овчарка меня настигла и вцепилась зубами в спину. Всё происходило слишком быстро, спасти меня не успевали ещё и потому, что я молчала, и только одно существо бесстрашно кинулось мне на помощь – Рекс. Невзирая на щенячий возраст и иерархию среди собак, где младшие подчиняются старшим в обязательном порядке, несмотря на цепь, которая сковывала его движения, он запрыгнул овчарке на спину и, мгновенно переместившись, вцепился ей в глотку. После этого, той пришлось разжать челюсти и переключить внимание на Рекса, а я, получив свободу, сделала рывок и упала на кучу угля, которая высилась посреди нашего двора. И, наконец, смогла закричать.

Мама потом рассказывала, что выскочив на крик, она просто остолбенела, наблюдая страшную картину – ребёнок в разорванном платье, истекающий кровью и, рядом, соседская овчарка, крутящаяся на месте, пытающаяся стряхнуть с себя маленького Рекса, висящего у неё на гортани и сжавшего зубы в мёртвой хватке своими молочными зубами.

Дело было вечером, когда нас, детей, уже забрали из садика и родители, после работы, занимались делами каждый в своём доме. На крик сбежались все соседи и, последнее, что я увидела, прежде чем потерять сознание, это люди, молча стоящие у нашего невысокого забора и глядящие на меня.

В сознание меня привели только через несколько часов в больнице – я приходила в себя после обливания водой, после похлопываний по щекам, и снова его теряла от сильной боли. Овчарка прокусила мне поясницу очень глубоко и мне ещё повезло, что она не вырвала этот кусок спины (а что там за спина у маленького ребёнка?), просто не успела, отвлёкшись на Рекса. Он, как говорили маме врачи, в полном смысле спас мне жизнь.

В больнице я находилась долго, но и потом довозили на те самые, злосчастные сорок уколов в живот.

Помню ещё один момент. Уже дома, после больницы, я просыпаюсь на своей кровати. В окно, закрытое не до конца ставнями, бьёт утреннее летнее солнце, мама, улыбаясь смотрит на меня и я, в полном восторге от того, что уже нахожусь в своей кровати, говорю: «Я хочу обнять Рекса. Можно к нему?». Мама мрачнеет, но ласково отвечает: «Нет» и, путаясь, начинает объяснять, что Рекс убежал с другими собаками и ему с ними будет лучше и веселее. Мне и жалко, что я больше не увижу своего пса и приятно за него. И только подойдя, через время, к будке, я понимаю, что никуда Рекс не убежал… И будка на месте, и цепочка так же прибита к ней, но вокруг густым слоем земля засыпана порошком хлорки и, невзирая на отпугивающий, едкий запах хлора, над этим местом кружат большие мухи. Я стояла, молча смотрела и отчётливо понимала в свои пять лет, что Рекса убили. Больше мы о нём не говорили, и только спустя лет семь, я стала расспрашивать маму, что же произошло на самом деле.

После того, как меня унесли в дом и на помощь маме побежали несколько женщин-соседок, а овчарку быстро увёл во двор её хозяин, люди не расходились – эта история превысила все допустимые пределы. Пока ехала Скорая, к нам спешила и другая машина – так называемая «собачья будка». Ехала она за овчаркой, и мужчины-соседи поэтому и стояли кучками по улице, чтобы выломать закрытую наглухо калитку осаждённых хозяев овчарки, которые только огрызались из-за забора и поносили безответственных родителей, выпускающих детей на улицу. Женщины скандалили, а разъярённые мужчины молчали, и это было страшнее, чем скандалы – все уже устали бояться за своих детей и знали, что пойдут до конца, невзирая на крики хозяина: «Пусть только кто подойдёт к моей собаке!».

Овчарку, конечно, забрали и усыпили – собака, бросающаяся на людей, а тем более на детей и попробовавшая уже не раз вкус человеческой крови становится не просто опасной, она становится людоедом. В ту же ночь Рекса отравили, пока мама была со мной в больнице. Нашему щенку хозяева овчарки подбросили небольшие кусочки мяса, напичканные мелкими осколками стекла. Оголодавший щенок проглотил их не разжёвывая, и спустя некоторое время скончался в невыносимых муках. После этой истории мама отказалась заводить собак. Напрочь. А у меня на всю жизнь остались шрамы на пояснице, смещённая правая почка и, лет на десять, заикание.

Через некоторое время хозяева овчарки продали дом и уехали.

Казалось бы – ребёнок перенёс сильный стресс, связанный с собакой и должен теперь сильно бояться всё собачье племя. Но, наверное, из-за самоотверженности Рекса, собак я полюбила ещё больше, хотя и не приставала к маме с просьбой о новом щенке. Выход для своей любви нашла интересным способом – через год я пошла в школу, которая находилась в трёх автобусных остановках от моего дома и, возвращаясь из неё, шла не по центральной улице, как мне было приказано, чтобы находиться в гуще детей, а в обход, мимо других частных дворов в такое время суток бывших почти пустынными. Все на работе, в садиках, в школе и только собаки, почти в каждом дворе, провожают меня лаем и поскуливанием. Уже через несколько месяцев я знала всех псов «в лицо», их клички, а тех, у кого клички не удавалось узнать, нарекала сама именами, которые придумывала и на которые они, вот странно, отзывались. Из дома таскала хлеб, из школьной столовой булочки и коржики и подкармливала собак всех мастей, встречающихся мне по дороге.

Собакам, в отличии от других животных, очень важно человеческое внимание. Без еды они обойтись могут долгое время, если их отпустить от голода умирают редко, а вот человек для них, своего рода божество и ради ласки, ради доброго человеческого слова они отдадут, если надо, и свою собачью жизнь. Есть и обиженные псы, которые злятся на человека, их обидевшего, чаще всего, физически. Многие не могут, из-за иерархии, такому человеку отомстить и, в итоге, направляют свою злобу на кого-то другого, стоящего в их стае на ступень ниже их самих. Так и получилось с соседской овчаркой, что я поняла немного позже, наблюдая поведение собак в разных ситуациях и условиях.

Не все собаки встречали меня радостным повизгиванием, были и вот такие, озлобленные, и я, изо дня в день, пыталась растопить их угрюмость и недоверие добрым словом. Почти всегда мне это удавалось, в той или иной степени. Да, от породы тоже зависит собачий характер. Изначально бойцовские породы спокойно переносят физическую боль, но это в схватках с четвероногими. Если же боль доставляют люди, то такая собака, почти не задумываясь, кинется и на человека, вместо того, чтобы убежать – слишком они независимы по натуре. То есть, увеличивая агрессивность, мы и получаем агрессивность на выходе за счёт других, более лояльных качеств в собачьем характере. Бывают исключения, конечно. Соседский питбуль, например, не может сидеть в своём дворе, когда хозяева уезжают – он рвётся на улицу пообщаться с людьми и человеческими детёнышами, которым дозволяется всё. Если ребёнок доставит ему боль, он только тихонько взвизгнет и ещё ниже опустит голову, признавая человеческое превосходство, но с чужими собаками безжалостен и его никто из псов, даже крупнее по габаритам, не трогает – боятся.

Есть и «брехливые», глупые собаки, которых просто не воспитывают, но таких мало.

Взрослые вычислили меня достаточно быстро и, иронично и ласково стали называть «собачья нянька». Вот таким образом я шла домой вместо двадцати минут по два часа, а если мама была во вторую смену и ждала меня из школы, то убегала, иногда, с последнего урока, чтобы подольше побыть с собаками и каждую оделить вниманием. Они мне заменили всех – и уехавшего старшего брата, и друзей, и любовь в семье; им было всё равно какие у меня оценки, и какая на мне бедная одежда, над которой смеялись одноклассники. Собаки меня просто любили. Одно могу сказать – никто меня так больше не любил, как они.

Прошло много лет и давным-давно нет этих псов, но встречая меня на улице, бывшие хозяева собак всё также называют меня «собачьей нянькой», а мой взрослый сын злится, идя рядом со мной потому, что я не могу пройти мимо ни одной собаки, встречающейся на моём пути без того, чтобы автоматически не сказать ей «Привет». Вот такая, почти что собачья Маугли…

Одновременно с Рексом, у нас жили кошка Тишка и её котёнок Топка (почему кошку звали Тихоном, я не знаю).

Через время Тишка пропала, а Топка ещё долго жил во дворе, радуя и пугая мою маму. Объясню: Топка был крысолов. Ну, и мышелов, соответственно. Он их не ел, хотя Тишка, воспитывая своего котёнка, приучала его к ловле, принося куски добычи. Повзрослев, он категорически отказался есть мышей, и вёл почти вегетарианский образ жизни, но добычу, как приучила мама-кошка, приносил исправно. Почти каждое утро, на крыльце лежала тушка крысы или мыши, и моя мама, выбегая на работу, наталкивалась на эти дары, под лозунгом: «От нашего стола – вашему столу» и, довольного Топку, сидящего поодаль. Утреннюю тишину прорезАл женский визг, от которого закладывало уши у всех соседей, и потом, каждый день, в шесть часов утра, меня будили и выставляли на порог с единственной целью – убрать хвостатое, хвастливое доказательство Топкиной любви к хозяйке. Только после того, как я выкидывала мышей и крыс на мусорку и давала отмашку маме, она осторожно приоткрывала дверь, убеждалась, что порожек «чист» и уходила на работу. Я, почёсывая Топку за ухом, или ложилась спать и, благополучно просыпала первый урок, или уже не ложилась вовсе.

Через много лет ушёл из жизни и Топка. Мама больше не заводила животных, так и жила без них, пока я, «сходив» замуж и родив сына, не вернулась домой. Откуда-то приблудилась старая кошка, старая настолько, что у неё были стёрты зубы, и ела она только жидкую пищу. С ней связана интересная история. В то время, рядом с нами появились новые соседи— цыгане. Сначала старенький домик Фёдоровны купили кочевые цыгане, которые натащили целый двор ковров, перин и подушек, и вповалку спали на этом лежбище на земле, разводя костёр в любое время суток. Через непродолжительное время, они снялись всем табором и исчезли. Потом появились несколько цыган, забили посреди вытоптанного двора кол и привязали к нему старого овчара-кобеля со странным именем Ру. Они появлялись раз в неделю, оставляли собаке кучу хлебных огрызков, наливали в плошку воду и снова исчезали.

Ру был из брехливых и злобных псов. Он сидел посреди двора на короткой верёвке, даже не делая попытки сорваться с неё, и гавкал на любой звук в округе. Звуков было много, и пёс заходился в старческом лае, делая перерыв только на короткий сон ночью, чем бесил окружающих соседей. Разговаривать на этот счёт с периодически появляющимися цыганами было изначально бесполезно, и мы все, в летней жаре с открытыми окнами, страдали от неспокойного пса. Нам, в отличии от других соседей, было тяжелее других – времянка, в которой мы жили, прилегала к забору из сетки-рабицы почти вплотную, а в нескольких метрах и сидел овчар, который пытался кидаться на любого из нас, проходящего по собственному двору. Конечно, я предпринимала попытки наладить с ним контакт, но он, услышав звук человеческого голоса, впадал в неконтролируемую ярость, а на бросаемые через забор объедки и кости не обращал внимания. Правда, ночью всё съедал, но днём был неподкупен.

Пёс, хоть и старый, был красив – восточно-европейские овчарки отличаются своеобразным окрасом и статью. Я возилась по хозяйству под навесом у себя во дворе, изредка кидая взгляд на Ру. Если наши взгляды встречались, пёс начинал гавкать, но теперь я молчала, и он постепенно успокаивался.

Август набирал обороты. Даже в тени под деревьями было жарко, а на открытом пространстве прозрачными струями переливалось раскалённое марево, охватывая собой всё живое и Ру, находясь на солнцепёке, не имея возможности даже скрыться в малейшую тень в виде будки или навеса, сильно страдал. К жаре добавились мухи, объедающие кончики его ушей, что я однажды и обнаружила, глянув на пса.

Есть такое выражение «сердце обливалось кровью». Я смотрела на старого Ру и испытывала душевные муки. Появившимся цыганам передала солидол, с просьбой помазать овчара, но они, взяв банку, исчезли вместе с ней, даже не притронувшись к собаке. И я пошла к Ру.

Узнав о моих намерениях, мама впала в ступор. Над сложившейся ситуацией реяло воспоминание о том самом случае из моего детства и даже время года совпадало! Но я упрямо и молча мостила к забору табурет, чтобы удобнее было перелезть, под гневные крики моей матери с одной стороны и оглушительное гавканье Ру, с другой. Перемахнув через забор, я пошла к овчарке. Чем ближе я подходила, тем тише звучал голос Ру, пока он просто не замолчал, глядя на меня с удивлением. Честно говоря, мне было всё равно, что он там обо мне думает, мне надо было обработать его раны солидолом, который считается народным антисептиком и хорошо отпугивает мух и оводов.

Конечно, было страшно – пёс слишком агрессивен, но больше перевешивала решимость, которую и учуял Ру. Я просто молча подошла к севшему от удивления овчару, протянула руку и сказала: «Иди сюда, я помажу тебе уши», и пока пёс раздумывал, как поступить, добавила металла в голос: «Ну!». Ру встал, сделал шаг и снова сел, очутившись под протянутой рукой, как будто мы сто раз репетировали этот номер. За моим забором стояла тишина, тишина окружала и нас с псом, пока я осторожно накладывала мазь ему на уши. Описывать не буду, но зрелище было ужасным. Закончив, отошла к забору, и мама молча передала мне воду для собаки. Ру сидел так же не двигаясь и наблюдал, как я наливаю ему воду, как оставляю кашу в миске и опять перелезаю через забор.

С тех пор, овчарку как подменили. Нет, он не лебезил передо мной, да и я не старалась добиться от него признания меня за хозяйку, но отныне он поставил меня если не выше себя, то вровень. Уши обрабатываясь пару раз в день потихоньку заживали и, наконец, снова радовали своим нормальным видом. Забив в землю несколько узких досок, я соорудила примитивный, низкий навес из куска брезента, куда Ру заползал в полдень от прямых лучей солнца. Так прошло несколько недель. Ромалы, глянув на моё сооружение, о чём-то поговорили между собой и пропали на целый месяц и я, воспользовавшись этим, всё больше времени проводила с овчаркой.

Пока не видела мама, я так же перелезала через забор и садилась на землю, рядом с Ру. Он приваливался ко мне почти боком, упирался лохматой башкой в плечо и дремал, пока я, первые несколько дней отгоняла от его кровоточащих ушей полчища мух, потом, когда уши перестали его беспокоить и к вечеру спадала жара, он поскуливанием звал меня к себе, поиграться. Верёвку, на которую он был привязан, я удлинила и у Ру увеличилось место для свободы. Он припадал на передние лапы, прыгал в разные стороны, уворачивался, а я ловила его то за шею, то за хвост, опрокидывала на спину и щекотала брюхо. Ру визжал от смеха, осторожно прикусывал мне руки, но стоило отдвинуться, как тут же просил продолжить игру. Глаза его горели, хвост, ранее поджатый, весело развивался и даже шерсть, после нормальной, регулярной пищи, приобрела глянцевый оттенок. Он почувствовал себя нужным, любимым, и старался из всех своих собачьих сил соответствовать гордому званию овчарки. Теперь он возлежал возле своего навеса и подавал голос лишь при приближении кого-то к своей калитке, а так как никто и не собирался к ней притрагиваться, то оглушительное молчание вызвало приятное недоумение со стороны соседей.

Но, однажды наступило утро, когда Ру не оказалось на своём месте. Всё осталось как и было, кроме овчарки… Больше я его не видела никогда, цыгане исчезли без следа вместе с собакой, а через несколько дней, новые хозяева участка начали строительство дома.

*

Новыми хозяевами тоже оказались цыгане, только «рангом» повыше, перекупившие участок у своих соплеменников. Ну что сказать… Соседями они оказались неприятными – классический вариант, как их описывали с древних времён. Они быстро возводили большой дом в худшем варианте стиля «кич», не расплачиваясь с русскими нанятыми строителями-работниками, из-за чего скандалы в соседнем дворе почти не затихали. Цыганский язык, вперемешку с русским матом, густым облаком стоял над участком.

В обход архитектурных законов, три больших окна строящегося дома выходили прямиком в наш двор, но обнаружила я это, только вернувшись с работы. Разборки, естественно, ничего не дали и строительство закончилось в рекордные сроки. Старую времянку, принадлежащую ещё Фёдоровне, они оставили, и поселили в ней вечно пьяного мужика русских кровей, в качестве батрака «на все руки» за кров, еду и стакан водки.

Сам хозяин Николай тоже пил и иногда, когда «ловил белочку», выбегал во двор и выл. Обычно это происходило ночами, как и почти все их «приколы» в виде, например, желания развести мощный костёр. Костёр достиг в высоту почти до крыши дома и мы, поднятые по тревоге лопнувшим от жара стеклом в своём окне, носили вёдрами воду и поливали стену своей времянки, которая раскалялась от близкого огня. Часто у него возникало неодолимое желание поиграть на баяне, и возникало оно на пике алкогольного опьянения тоже под утро.

Сыновья его почти не пили, но легче от этого не становилось – однажды я мыла посуду возле своего крана во дворе и услышала выстрел из охотничьего ружья прямо над головой, а затем, на меня красиво спикировали мелкие кусочки бумаги из отработанного пыжа. Честно говоря, я уже даже не удивилась, только отряхнулась, закрутила кран и пошла на разборки. В их доме и дворе царила небывалая тишина, кухонное окно из которого в меня стреляли, было закрыто, и только форточка медленно покачивалась, останавливаясь. Как выяснилось потом, им захотелось посмотреть мою реакцию на выстрел.

Кроме двух взрослых сыновей, у Николая была восьмилетняя дочка Маша. Однажды, дело было тоже летом, ей купили в качестве живых игрушек несколько маленьких цыплят. Наигралась она с ними быстро и цыплят отдали на хранение батраку во времянку, откуда один сбежал к нам во двор. Мы стояли, разговаривая с мамой, у порога, когда раздалось попискивание, и с удивлением, увидели протискивающегося в ячейку забора сетки-рабицы жёлтый комочек пуха. Зрелище было настолько уморительным, что мы рассмеялись, а он, услышав нас, заспешил поближе к нашим ногам.

Соседей слышно не было, батрака тоже, и я, подхватив это чудо, посадила его на время в большую посылочную коробку, накрыла металлической сеткой, а сама пошла переодеваться, чтобы ехать по делам – мы уже куда-то опаздывали. Собравшись втроём через десять минут у калитки, увидели странную картину. Наша старая приблудившаяся кошка, лихорадочно крутилась вокруг коробки с цыплёнком, тревожно взмуркивая, а он отвечал ей пронзительным пищанием. Наши мнения разделились: мама считала, что кошка рвётся к цыплёнку, чтобы его съесть, я же видела в кошачьем поведении ярко выраженный материнский инстинкт. В итоге, устав спорить, я просто убрала кусок металлической сетки и кошка, ни секунды не задумываясь, запрыгнула в коробку, обнюхала цыплёнка, пару раз лизнула его и улёглась, свернувшись в клубочек. Птенец сразу приглушил интенсивность своего пищания, пробежался по кошке, устроился поудобнее на её мягком и тёплом боку и мгновенно заснул – он нашёл маму. И ему было всё равно, что она оказалась кошкой.

Моя собственная мама со скепсисом отнеслась к этой умиротворяющей картине. «Вот увидишь, кошка съест цыплёнка, как только он проснётся» – сказала она. Я только молча на неё посмотрела, подхватила на руки маленького сына и мы уехали. Когда вернулись, цыплёнок, всласть выспавшись, бегал по коробке и по кошке снова попискивая, и был бодр и весел. Я высадила всю компанию на травку в палисаднике, накормила обоих и потом улыбаясь наблюдала, как цыплёнок, не отходя далеко от своей приёмной мамы, поклёвывает всяких жучков-червячков тюкая клювом в траву, а кошка, лёжа на боку, спокойно за ним присматривает.

Кухонное окно соседей выходило прямо на наш порожек, и на следующее утро Машка увидела своего цыплёнка. К тому моменту всех других цыплят она уже умертвила и требовала отдать ей и этого. Разразился скандал. Мы в нём участия не принимали, только молча слушали крики: «Украли!». Я с ними и не спорила, отдала через забор батраку их цыплёнка, о чём горько пожалела уже через два часа. Батрак тихонько подозвал меня к забору и протянул на руке мокрого птенца, которого ощутимо потряхивало. «Что она с ним делала?» – мрачно спросила я. «Топила, как и предыдущих» – так же мрачно ответил он.

Я вытерла его, постелила в коробке сухую тряпку и отдала птенца кошке, которая сначала тревожно крутилась рядом со мной, а потом сразу запрыгнула в коробку, выжидательно глядя на меня. Получив своё цыплячье дитя, она попробовала его вылизать, но быстро оставила эти попытки, свернулась клубком и подгребла цыплёнка поближе к своей шее, осторожно приобняв лапой. Он оказался как бы в тёплом гнезде, где кошка окружала его со всех сторон, но голова малыша находилась на воздухе. Проверив рукой, что кошка на него нигде не давит, я поднялась с корточек и, нос к носу, столкнулась с мамой: «Он не выживет. Если цыплёнок молчит, значит не жилец». Так и оказалось. На утро я обнаружила в коробке ту же картину, только цыплёнок уже давно испустил дух… Дальше был ещё скандал, когда соседи требовали им возместить ущерб, купив десяток других цыплят и я, интеллигентная молодая женщина, не повысив голос и не разу не повторившись в течении нескольких минут, ответила им простым русским языком, куда они могут идти со своим отношением к животным, а потом захлопнула калитку. К сожалению, было ещё много всяких неприятных ситуаций, так что ничего хорошего в адрес этой семьи сказать не получится.

Через несколько лет глава цыганской семьи проиграл в казино крупную сумму, и для покрытия долга быстро продал этот дом. В память о них у нас остались вконец издёрганные нервы, отвращение к цыганским песням, а мама, обожавшая до этого Николая Сличенко, ещё лет десять быстро переключала канал телевизора, только увидев на экране замечательного цыганского актёра и певца – наслушалась соседского пьяного пения.