Хроники блокадного города

– Итак, Джамшид. Ты ведь помнишь формулу определения расстояния по угловой величине. Посмотри в бинокль и скажи, на каком расстоянии находится вон тот танк.

Ты посмотрел и рассмеялся. Я подумал, что ты займешься расчетами, но у тебя и в мыслях такого не было. Прошло некоторое время, и я уже начал проявлять нетерпение, а ты опять засмеялся и сказал:

– Три метра.

Я очень разозлился, что два месяца твоего обучения прошли напрасно, и сухо ответил:

– Снимай ботинки.

– Зачем? – спросил ты.

– Ты же говоришь, что три метра. Значит, снаряды не нужны. Кинешь ботинком – долетит. Приятель, мы сами на высоте по меньшей мере 87 метров. А ты говоришь, до вражеского танка три метра?

Ты тогда снова рассмеялся и заглянул в будку.

– Здесь плохое освещение, – сказал ты. – Если снимать окрестности отсюда, придется работать в узком диапазоне.

Я застыл в изумлении, не зная, что тебе ответить. Потом под разными предлогами ты водил за нос меня и Амира, чтобы остаться на вышке, а мы и не догадывались, что ты задумал!

Ты ведь помнишь тот случай, когда мы на мотоцикле поехали в город и услышали залпы орудий противника. Тогда мы прибавили газу и поехали на звук взрыва, раздавшийся со стороны пальмовой рощи и стоявшего там глинобитного дома, из которого валил дым. Деревянная дверь дома была вся разворочена, повсюду валялись щепки. Во внутреннем дворе мы нашли труп арабской женщины и пяти малолетних детей. Ты отчаянно разрыдался. Я поднялся, посмотрел на воронку, оставшуюся от взрыва снаряда, и сказал: «Джамшид, это тот самый проклятый снаряд сто пятьдесят второго калибра». Ты стоял около дома и вдруг увидел девочку, которая, не в силах вымолвить ни слова, бежала по пальмовой роще. Когда ты поймал ее, она от шока лишилась чувств прямо у тебя на руках и уже не видела, как приехала скорая помощь и увезла тела ее матери, братьев и сестер.

Тем вечером мы разрабатывали в штабе план и обнаружили место дислокации вражеской артиллерии. Тогда ты сказал:

– Если уничтожить эти пушки, мы станем для города Бэтменом и Робином.

Я разозлился и обругал тебя:

– Вот шут гороховый. Всё где-то в облаках витаешь. В городе один за другим гибнут люди, а ты болтаешь о своих детских мультиках.

Ты впервые не засмеялся и обиженно сел где-то в сторонке.

Наутро мы ударили по вражеской артиллерии из старого миномета, зарядив его снарядами, которые до этого похитили у вражеской армии. Тогда ты обрадовался, как ребенок, и закричал: «Вот так сценарий! Робин Гуд на войне! После войны обязательно сниму про это фильм!» Только тогда ты позабыл о нашей ссоре накануне вечером.

Джамшид! Джамшид! Джамшид! Ты помнишь, как настойчиво отправлял нас с Амиром на побывку? Когда мы вернулись и открыли дверь нашего маленького штабного помещения, то увидели, что ты развесил по стенам куски кинопленки, сложил две деревянные самодельные катушки и еще какой-то хлам и назвал все это монтажным столом. Мы начали громко возмущаться, а ты ответил: «Я учусь монтировать по способу Эйзенштейна[12]». После этого ты два дня никого не пускал внутрь. Затем ты позаимствовал агитационный проектор и показал нам фильм. Неужели это и вправду был новый монтаж мультфильма «Том и Джерри»? Какая ерунда! Все перемешалось. Джерри смотрел на Тома, а потом изображение исчезало, затем мышонок смотрел на пса, а ты в этот момент говорил:

– Посмотрите, как присутствие собаки изменяет напряженность этой сцены.

Мы все смеялись над тобой и подшучивали. Тогда ты обиделся, выключил аппарат и сердито заявил:

– Вы меня не понимаете.

– Ты тоже не понимаешь, какая сейчас обстановка в городе, – ответили мы.

Джамшид! Джамшид! Джамшид! Ты помнишь, как я пришел наставлять тебя на путь истинный?

– Я сходил и взял у Хадж Дехнави статистику убитых за этот месяц в городе, – сказал я тебе. – По его словам, среди гражданских убито и ранено около 180 человек.

Не сходя с места, я благодарил Бога, ведь за прошлый месяц мы потеряли более 250 человек.

– Ты бы оставил свои фантазии и смотрел получше, когда поднимаешься на вышку, – продолжал я. – Тогда вместо всякой там «перспективы» и «диапазона» ты обнаружишь и уничтожишь один за другим все вражеские минометы и артиллерию. А раз так, то статистика потерь среди городского населения будет еще меньше, чем 180 человек в месяц. К тому же после войны, если будет на то Божья воля, сможешь написать сценарий для целой сотни фильмов.

– Хорошо, – ответил ты.

В конце ты поставил условие, чтобы мы не мешали тебе, после чего я поцеловал тебя в лоб и ушел.

Затем ты опять заперся ото всех в маленькой комнате на целых три вечера. Когда же дверь наконец открылась, мы узнали, что ты написал новый сценарий под названием «Взрыв на иракской земле». В нем рассказывалось об иранском ополченце, который регулярно отправлялся на вражескую территорию и уничтожал там артиллерию, стрелявшую по его городу. Фильм еще не был снят, а ты уже составил список съемочной группы: режиссер – Джамшид Махмуди, сценарист – Джамшид Махмуди, в главной роли – Джамшид, монтажер, звукооператор, создатель спецэффектов, музыкальный редактор – Джамшид Махмуди. Мы с ребятами условились ничего не говорить по этому поводу и промолчали.

Однако со временем о твоих занятиях узнали и другие. В тот день к нам приехал полицейский и сообщил, что какой-то человек собирается в одиночку ограбить единственный банк в нашем городе, где шли боевые действия. Когда мы пошли с ним, то увидели, что тебя заковали в наручники. Директор банка, быстрыми движениями руки вытирая платком пот со лба, рассказывал, что ты пришел к нему и попросил разрешения снять в помещении банка фильм об ограблении. Директор, конечно же, заподозрил неладное. Какой разумный человек попросил бы об этом на фоне постоянных взрывов и перестрелок? А пока он рассказывал все это, ты, по-прежнему оставаясь в наручниках, сложил большие пальцы с указательными, сделав свой импровизированный объектив видеокамеры, и смеялся над всеми нами!

После той истории прошло какое-то время, и с твоим указательным пальцем на левой руке случилась беда. Ты же помнишь об этом. Мы пошли собирать неразорвавшиеся вражеские снаряды, упавшие на город. Ты играл с трубой одного из них, как вдруг в ней сработал детонатор, и тебе напрочь оторвало две фаланги указательного пальца.

Лежа на больничной койке, ты опять смеялся и продолжал делать вид, что снимаешь кино при помощи своего забинтованного пальца. «Как жаль, что теперь не получается стандартный кадр», – говорил ты.

Затем, когда повязку сняли, мы поняли, что ты действительно говорил правду и твой прежний ровный прямоугольник импровизированной видеокамеры никогда больше не получится.

Джамшид! Джамшид! Джамшид! Ты помнишь, на чьи деньги ты снял свой первый фильм? Грустный и подавленный, ты взял у меня денег, чтобы заснять на пленку наших ребят, пока они еще живы. Потом ты ушел и снял на камеру подрыв дерева. Когда фильм был готов, я отобрал его у тебя.

– Позволь мне хоть разок взглянуть на него, – попросил ты.

Но, несмотря на твои мольбы, я отказался. Тогда, именно тогда ты проклял меня. Ты помнишь, что сказал мне?

– Однажды дождливым вечером, – пророчествовал ты, – когда я, Джамшид Махмуди, уже стану знаменитым режиссером, охранник на студии подойдет ко мне и скажет, мол, знаменитый режиссер господин Махмуди, там под дождем какой-то бедолага в лохмотьях, он с утра дожидается вас и все время порывается зайти внутрь. А я отвечу: нет, у меня нет времени. Дождь будет продолжать бить в стекло. Тот человек скажет, что он мой фронтовой товарищ, и тогда я все-таки позволю ему войти. Затем я увижу тебя в рваной изношенной одежде, промокшего до нитки. Ты будешь просить прощения за свои теперешние поступки и умолять, чтобы я устроил тебя на работу. Я как человек великодушный пожалею своего фронтового товарища и велю тебе приходить завтра. В любую погоду, при дожде или при ярком солнце, ты будешь держать зонт надо мной, знаменитейшим режиссером Джамшидом Махмуди. И тебе не найти более почетного занятия, чем быть моим личным держателем зонта.

Что же я тогда ответил? А, я ответил:

– Мечтать не вредно.

Сказав это, я ушел.

– Вернись, – услышал я.

Я повернулся и увидел, что ты, сложив из пальцев, в том числе покалеченного, свою импровизированную камеру, взял меня в кадр и, как всегда, смеешься.

Потом в твоей дозорной службе произошло самое знаменательное событие. Однажды ты собрал свои вещи и заявил, что уже освоил все навыки дозорного и теперь собираешься отправиться на противоположную сторону города, где, построив себе специальный наблюдательный пункт, будешь вести оборону. Мы, как и прежде, промолчали.

В скором времени Амир всё увидел с вышки. Он посадил меня на мотоцикл, и мы приехали к новому штабу. Там ты уже успел пустить в дело разные погрузчики и бульдозеры Организации созидательного джихада[13] и под непрекращающимся лобовым обстрелом неприятеля возвел за своей передовой огромную насыпь высотой пятнадцать метров. Увидев тебя, Амир вскрикнул от удивления и спросил:

– Что это? Наблюдательный пункт или гробница фараона?

И действительно, по твоему приказу катки Организации так укатали четыре плоскости холма, что он стал больше похож на три великие пирамиды в египетской Гизе. Ты рассмеялся. Тогда Амир схватил тебя за воротник и закричал:

– Зачем ты построил этот холм?!

– Чтобы вести наблюдение, – улыбаясь, ответил ты.

– Какой идиот будет строить наблюдательный пункт – да еще в форме пирамиды – в шестистах метрах от противника, чтобы его потом обстреливали из пистолета?! – грубо воскликнул Амир.

В ответ на эту гневную речь, немало удивившую водителей погрузчиков и бульдозеров, которые круглые сутки возводили для тебя этот холм под сильным огнем неприятеля, ты заявил:

– Это холм в стиле авангарда.

Сказав это, ты рассмеялся. Помнишь, что я потом сказал тебе?

– Ну и холм, – сказал я. – У него такая странная форма, что ни иракцы, ни мы, ни сам его строитель – никто не знает, для чего он нужен.

– Этот холм – просто холм, – ответил ты.

– Наверное, завтра прославленный режиссер Джамшид Махмуди снимет фильм, который никто не поймет. Тогда он скажет, что это искусство ради искусства, – съязвил Амир.

После этих слов мы оставили тебя в покое и ушли. Не прошло и трех дней, как прямой огонь иракских танков наполовину укоротил твою пирамиду, и оказалось, что от всех твоих усилий польза была лишь в том, что две или три недели неприятель сосредоточивал свое внимание только на этом странном холме и уже не тратил снаряды на обстрел города. Тогда мы поняли, что в тот день, Джамшид, надо было ударить тебя по голове!

После этого ты уехал на побывку и не возвращался два месяца. Мы уже успели позабыть о том, что у нас есть третий дозорный по имени Джамшид Махмуди, который должен приехать, чтобы защищать наш город. Наконец, ты вернулся, да еще с паспортом. «Всё, хватит, – сказал ты. – Я хочу поехать в Германию, чтобы там работать, а по вечерам изучать режиссуру».

Как же ты был рад этому. Оставаясь верным своим словам, ты продолжал мечтать о дождливом вечере, собственной студии, работе режиссера и, конечно же, зонте. Но в нынешней ситуации я был категорически против твоего отъезда. Ты сказал, что хочешь в свой последний вечер отправиться на передовую, где на острове сражались наши солдаты. Я не верил, что ты действительно навсегда уходишь от нас, но все же напоследок обнял тебя.

Сейчас, включая в проекторе тот короткометражный фильм, я понимаю, что тебе не нужно было ехать в Германию, потому что это единственная в мире кинолента о войне, которая так глубоко запала мне в душу. В начале фильма тебя не видно, ведь ты держишь камеру. Вот Амир, Абдолла и Мохаммад выходят из машины и указывают на дерево, которое своими ветками и листьями мешает нашей стрельбе и поэтому его необходимо взорвать. Потом картина прерывается. Нет, это не монтаж в стиле Эйзенштейна. Это нужно для экономии ленты. Вот под дерево положили взрывчатку, и Абдулла теперь протягивает провод. Взрыв – и в воздух поднимается легкий дымок, как будто от шашлыка. Все смеются, потом фильм опять прерывается. В следующем кадре Амир снова подкладывает взрывчатку под дерево, уже в несколько раз больше. Абдолла стоит еще дальше, чтобы потянуть проволоку после того, как Амир отбежит. Но Абдолла убегает раньше, и Амир задерживается. Происходит взрыв, и весь кадр заполняет дым и поднявшаяся пыль, поэтому ничего не разглядеть. В надежде на то, что падение дерева удастся снять после того, как рассеется дым, ты продолжаешь снимать все на камеру. Наконец, дым рассеивается, но дерево все так же стоит на месте. Картина обрывается. Это делается уже не для эстетики и экономии пленки. Просто ты передал камеру кому-то другому и теперь сам хочешь появиться в кадре. Вот съемка началась опять, и ты, чеканя шаг, заходишь справа в кадр, словно главный герой своих любимых фильмов. Затем ты указываешь своим покалеченным пальцем под дерево, и Амир с Абдоллой, жестикулируя, смеются над тобой. После этого вы все трое убегаете, и происходит еще более мощный взрыв. Опять пауза – и вот началась уже новая съемка. Все сидят в машине и смеются, а камера поворачивается из стороны в сторону и, наконец, останавливается на дереве, которое как ни в чем не бывало всё так же стоит на своем прежнем месте. Все уходят, а ты до последней минуты остаешься с камерой в руках. Потом всё становится белым, и остается лишь свет проектора на стене и щелчки крутящегося кончика кинопленки. Так я стал единственным зрителем трехминутного фильма прославленного кинорежиссера Джамшида Махмуди, фильма, который не купит ни один кинотеатр в мире.

Джамшид! Джамшид! Джамшид! В тот последний вечер накануне твоего планируемого отъезда нам с Амиром сообщили о случившемся. Мы приехали на мотоцикле и увидели тебя, вернувшегося с передовой на острове Мину[14]. На твоем теле не было видно никаких следов от взрыва – только вмятина на затылке. Содержимое твоего черепа осталось на острове. Нам сказали, что это серое вещество со всеми твоими мечтами стать кинорежиссером, писать сценарии, разрабатывать сюжеты, делать монтаж по методу Эйзентшейна и с пирамидой в стиле авангарда – все это осталось на пальмах с оторванными верхушками, и его уже невозможно было собрать. Я посмотрел на твое лицо, на котором застыла улыбка, а потом взял твои еще теплые руки, сложил пальцы в виде объектива камеры и поцеловал все четыре.

Сегодня утром на сцене, где показывали фильм Ибрагима о войне, пошел дождь. Все убежали от ливня, укрывшись в небольших павильонах. Мы остались одни, и Ибрагим раскрыл над нами зонт. Я взял этот зонт из его рук и стал держать только над его головой.

– Зачем? Ты промокнешь, – сказал Ибрагим.

– Нет, – ответил я. – Проклятие неизвестного погибшего кинорежиссера Джамшида Махмуди обязательно должно исполниться.

Затем я оставил всю эту суету и ушел в дальний уголок пальмовой рощи. Будучи уверенным, что со своей высоты ты, как и прежде, снимаешь на свою импровизированную камеру из сложенных пальцев нас и весь мир вокруг, я снова разрыдался навзрыд, вспоминая о режиссере, который так никогда и не увидел ни свой первый, ни последний фильм, и о том, что ни один кинотеатр в мире не сочтет за честь показывать его шедевры.

Примечания