Очерк догматики. Лекции, прочитанные в Университете Бонна в летний семестр 1946 года
Данное решение Бога реализовалось во времени, реализовалось раз и навсегда в деянии и слове Иисуса Христа, о котором второе положение символа веры конкретно свидетельствует как о «…пострадавшем при Понтии Пилате, распятом, умершем и погребенном…».
Вера есть соответствие человека этим историческим бытию и сущности и деянию Бога. Вера обращена к Богу, который историчен в себе самом и который принял решение, имеющее в виду историю, и эту историю воплотил в жизнь и завершил. Христианская вера, которая сама не была бы историей, была бы не христианской верой, не «верой в…». Там, где веруют по‐христиански, там возникает и произрастает историческое образование, там из людей, современников и несовременников, складывается община, совместное бытие, братство. И эта община, верующая по‐христиански, необходимо становится человеческим проводником возвещения и вести миру за пределами этой общины и братства. Возжигается светильник, светящий всем, кто в доме сем. Там, где есть христианская вера, там возникает и живет в мире для мира сообщество причастных Богу, там собирается Израиль в стороне от народов мира и там собирает себя церковь, сообщество святых, но не ради самой себя, а как слуга Божий, предназначаемый Богом для служения всем, как Тело Христово. И развертывается эта история – человеческое деяние в соответствии с деянием Бога и бытие в выборе его милости – в ответном послушании. Вера – это послушание, то есть не только пассивное приспособление. Там, где он повинуется, человек осуществляет выбор – выбор в пользу веры, а не ее противоположности – безверия, в пользу доверия, а не недоверия, в пользу знания, а не невежества.
Веровать означает выбирать между верой и безверием, ошибочной верой, а также предрассудком. Вера – это такое деяние, когда человек занимает по отношению к Богу такую позицию, чтобы соответствовать Богу. Ведь это деяние означает, что человек перестал быть нейтральным по отношению к Богу, перестал быть необязательным в своем бытии и поведении по отношению к Нему, сделал шаг из приватной сферы, явил свою веру решительно, ответственно и гласно. Без такой публичной гласности вера, стремящаяся избежать связанных с таким шагом трудностей, есть уже безверие, заблуждение, предрассудок. Ведь вера в Бога‐Отца, Сына и Святого Духа не может не стремиться стать гласной.
«Христианская вера – это решение, дающее людям свободу…» – сказано во вводном тезисе. И при публичной ответственности речь идет о данном человеку дозволении, об открытых вратах, а это означает – о свободе. В свободе доверия и в свободе знания необходимо явлена свобода ответственности. Одна свобода неотделима от другой. Тот, кто захотел бы быть свободным лишь для того, чтобы доверять Богу, полагая при этом возможным отказаться от познания, тот не стал бы доверять и истине. А тому, кто испытывал бы в полной мере доверие и владел бы всем знанием, но был бы при этом лишен свободы публично заявить о своем доверии и о своем знании, тому следовало бы сразу заявить, что это не согласуется с его доверием и с его знанием. Сам Бог, согласно тому, что исповедует о Нем церковь, не захотел остаться сокрытым, не желал и не желает быть Богом для самого себя. В своем царственном величии выходит Он из своей тайны, спускается с высоты своего божественного существования в низину сотворенного Им космоса. Бог есть тот, кто как Бог открывает себя.
Тот, кто верует в такого Бога, тот не может скрывать этого ради Бога, эту любовь Бога, это утешение и свет, тот не может скрывать свое доверие к слову Бога и свое знание о Нем. Слово и дело верующего человека не могут остаться нейтральными, необязательными словом и делом. Там, где веруют, нисходит на землю слово, слава, честь, лучезарный свет Бога. Там же, где не восславляется честь Бога – пусть и со всеми слабостями и недостатками, присущими нашему роду, – там нет веры, там нет движения навстречу утешению и свету, излучаемому для нас Богом.
Честь Бога явлена в космосе, имя священного освящается на земле – там, где люди дерзают верить, где собирается и приступает к действию народ Божий, община Божья. Там, где есть вера, там человек – при всей его ограниченности и слабости, во всей его греховности и глупости – обладает свободой, царственной при всей ее заземленности, свободой дать воссиять этому свету знания, славы и чести Бога. Большего от нас не требуется, но это требуется. Такая публичная ответственность, сопряженная с нашим доверием к Слову Божьему и познанием истины Иисуса Христа, и выражает то, что следует называть признанием и исповеданием в христианском смысле.
Речь идет о публичной ответственности, выражаемой на языке церкви, а также проявляемой в определенных мирских высказываниях и прежде всего в надлежащих деяниях и способах поведения. Эти три стороны понятия публичной ответственности представляют собой, насколько я могу судить, три формы христианского исповедания, которые нельзя разрывать, нельзя противопоставлять друг другу, а необходимо увязывать друг с другом. К тому же христианское исповедание есть необходимая сущностная форма христианской веры. Дальнейшие рассуждения следует поэтому воспринимать в синтезе.
1. Вера дает нам свободу публично и ответственно представлять наше доверие и наше познание на языке церкви. Что это означает? Сообщество преданных Богу во все времена имело свой собственный язык. Это так, и ничего здесь не изменишь. У него своя история в истории, свой особый путь. Исповедуя, оно говорит, соотносясь с этой своей особой историей. Сообщество существует в совершенно особых конкретных исторических обстоятельствах, которые всегда формировали и будут формировать его язык.
Язык веры, язык публичной ответственности, на котором мы как христиане говорим, этот язык совершенно неизбежно будет и языком Библии, еврейской и греческой Библии, а также языком ее переводов и языком христианской традиции. Этот язык предстает в формах мыслей, понятий и идей, с помощью которых христианская церковь на протяжении веков приобретала, отстаивала и разъясняла свое знание. Существует специфический церковный язык. Все это в порядке вещей. Назовем его известным именем – «языком Ханаана». И когда христианин исповедует свою веру, когда мы желаем, чтобы сиял озаривший нас изнутри свет, никто из нас не сможет и не посмеет обойтись без этого своего языка.
Когда дела христианской веры, когда наше доверие к Богу находят четкое выражение, предстают, можно так сказать, в своей подлинности – а всегда крайне необходимо, чтобы в целях ясности все обстояло именно таким образом, – тогда неизбежно зазвучит язык Ханаана во всей своей неустрашимой мужественности. Ведь только этот язык позволяет непосредственно и сразу внести ясность в случае необходимости, указать путь и высказать утешительное предупреждение.
Можно представить человека, который, желая быть чрезвычайно деликатным и чрезвычайно обходительным со своей душой, считая свою веру настолько глубокой и внутренней, считал бы, что не следует произносить устами слова Библии, произносить имя Бога, не говоря уже об имени Христа или о крови Иисуса Христа, а также об имени Святого Духа. Такому человеку я бы сказал: «Дорогой друг, вполне возможно, что ты очень углубленный в свое сокровенное человек, однако постарайся с честью, ответственно и публично представлять свою веру. Ведь не должна же твоя мнимая робость быть боязнью выйти за пределы сферы приватности, ни к чему тебя не обязывающей? Спроси себя самого об этом?»
Совершенно очевидно, что там, где христианская церковь не отваживается исповедовать на своем языке, там она вообще не исповедует. Она становится сообществом молчаливых. Там, где веруют, там возникает настоятельный вопрос о том, говорят ли здесь радостно и спокойно, именно так, как говорит Библия и как в древние и в новые времена говорила и должна говорить церковь. Там, где вера будет стремиться предстать в своей свободе и радости, там хвала Богу будет запеваться и петься на этом языке.
2. Однако все это еще не есть свидетельство во всей его полноте. Понятие исповедания во всем своем объеме включает и другие моменты. Следует остерегаться представления о том, что исповедание – это такое дело веры, которое может и должно заявлять о себе лишь в пространстве церкви. Не следует также думать, что самое большее, чего можно достигнуть исповеданием, – это сделать данное пространство видимым и, возможно, немного расширить его в мире. Пространство церкви располагается в мире подобно тому, как внешне церковь в деревне или в городе располагается рядом со зданием школы или рядом с кинотеатром и вокзалом.
Язык церкви не может быть самоцелью. Должно считать очевидным, что церковь обязана существовать для мира, с тем чтобы сиял свет во мраке. Как Христос пришел не для того, чтобы служить лишь самому себе, так и христианам негоже пребывать в своей вере, как если бы они существовали только для себя.
А это означает, что вера, являя публично свое доверие и свое знание, обусловливает приверженность определенным мирским позициям. Если исповедание носит серьезный и отчетливый характер, оно должно, и это принципиально важно, переводиться на язык обыденного человека, выражаться на языке человека с улицы, языке тех, кто не привык читать Писание или обращаться к сборнику церковных песнопений, у кого иная терминология и совершенно иные сферы интересов. Это мир, в который Христос послал своих апостолов и в котором существуем и мы все. Никто из нас не является лишь христианином, мы все еще и частица мира. С необходимостью потому заходит речь о мирских позициях, о способах выражения нашей ответственности в данной сфере. Ведь исповедание веры стремится к свершению применительно к жизни, которой живем мы все, применительно к проблеме нашего действительного существования, ко всем теоретическим и практическим вопросам повседневности.
Если наша вера реальна, она должна вторгаться в нашу жизнь. Христианское вероисповедание в своем изначальном церковном звучании всегда будет получать неверное толкование в том ключе, что христианин рассматривает свой символ как дело совести и сердца, а здесь на земле и в мире господствуют другие истины. Мир живет с таким неверным толкованием, он видит в христианстве какое‐то дружественное «волшебство», принадлежащее «религиозной сфере», которое следует уважать и сохранять – и все, этого достаточно. В то же время подобное заблуждение может порождаться и изнутри, если тот или иной христианин захочет сохранить за собой эту сферу и будет оберегать свою веру как цветок‐недотрогу.
Кроме того, отношение между церковью и миром воспринимается иногда как вопрос размежевания границ, при котором каждый будет чувствовать себя в безопасности в пределах своих рубежей, даже если на границах и происходят иногда столкновения. С позиций церкви подобное размежевание никак не может наложить ограничения на ее задачи. Если исходить из самого существа церкви, то можно говорить лишь об одном: исповедание должно звучать и в сфере мира. При этом на языке совершенно рассудительном, полностью лишенном назидательности, на том языке, на котором говорят «снаружи». Это не должен быть лишь язык Ханаана. Речь идет о переводе, например переводе на газетный язык. Требуется сказать в мире, сказать доступным языком то же, что мы выражаем в формах церковного языка. Христианин не должен бояться того, что ему приходится говорить «неназидательно». Кто не в состоянии делать это, тот пусть подумает, а способен ли он в действительности и в церкви говорить назидательно. О, нам известен этот язык церковной кафедры и алтаря, который вне церкви звучит как китайский!
Остережемся того, чтобы замкнуться на самих себя и не пожелать занять мирские позиции. Один пример: в 1933 году в Германии было – слава Богу! – очень серьезное и глубокое и живое христианство и исповедание, однако, к сожалению, эта вера и исповедание немецкой церкви замкнулись на языке церкви и не смогли перевести то, что превосходным образом выражалось на языке церкви, на язык погребной тогда мирской позиции, отчетливо показавшей бы, что евангелическая церковь должна была сказать «нет» национал‐социализму, причем сказать, исходя из самой своей сути. Исповедание христианства не прозвучало тогда в такой форме. Подумайте о том, что бы произошло, если бы евангелическая церковь воплотила свое церковное знание в определенную мирскую политическую позицию. Она оказалась не в состоянии сделать это, и результаты налицо. И второй пример. И сегодня есть серьезное живое христианство. Я уверен, что ход событий во многих пробудил страстную жажду Слова Божьего и что пробил великий час церкви. Да не случится вновь так, что снова воздвигнется и укрепится лишь пространство церкви, а христиане лишь соберутся вместе. Конечно, надлежит со всей серьезностью заниматься теологией. Однако мы должны понимать, причем лучше, чем 12 лет тому назад, что подлежащее свершению в церкви должно также найти выражение в мирских позициях. Евангелическая церковь, если бы она сегодня захотела сохранить молчание, скажем, по вопросу вины в связи с недавними событиями, церковь, которая не пожелала бы услышать этот вопрос, на который в действительности следует дать ответ ради будущего, такая церковь заранее обрекла бы себя на бесплодие. Погибнет та церковь, которая не осознает, что у нее есть долг перед народом в тяжелый момент его судьбы, причем долг, заключающийся не столько в христианском наставлении в его непосредственной форме, сколько в том, чтобы найти для этого христианского наставления слова, позволяющие справляться с актуальными проблемами дня. Всякий христианин должен ясно понимать: до тех пор, пока его вера представляет собой раковину, в которой ему удобно пребывать, не заботясь при этом о жизни своего народа, до тех пор, пока этот христианин живет в ситуации определенного дуализма, его вера еще не носит характера подлинности. Такую раковину нельзя считать желанным местопребыванием. Нехорошо быть в ней. Человек есть нечто целое и существовать может лишь как такое целое.
В заключение напомню, что последняя часть вводного положения гласит: «в соответствующих деяниях и способах поведения». Я намеренно выделил это в качестве третьего момента. Что было бы от того человеку, если бы он говорил и исповедовал самым могучим языком, но любви у него не было бы? Исповедание – это исповедание жизни. Тот, кто верит, тот призван платить своей личностью. Это стержень, вокруг которого все должно вертеться.
Лекция 5
Бог в вышних
Бог – это тот, кто, согласно Священному Писанию, в своем задуманном и свершенном в Иисусе Христе деянии здесь есть, живет, действует и сообщает нам о себе: Он – единственный.
Символ веры, который положен в основу данной лекции, начинается словами: верую в Бога. Мы произносим великое слово, развернутым представлением которого является христианский символ. Бог образует предмет веры, о котором мы вели речь в наших лекциях.
Бог составляет, если говорить емко, содержание возвещения в христианском сообществе. Однако нельзя забывать о том факте, что слово «бог», понятие бога, идея бога есть та реальность, которая так или иначе известна, присутствует во всякой истории религии и истории философии. И прежде чем двинуться дальше, следует остановиться и задаться вопросом: каким образом слово «Бог» в том смысле, в каком его употребляет христианская вера, относится к тому, что так называлось во все времена и в истории религии и в истории философии всех народов? Проясним, что же обычно называют «богом» за пределами сферы христианской веры.
Когда говорят о боге, о божественной природе, о божественной сущности или о боге вообще, то имеют в виду объект общераспространенного и явно выраженного устремления, «объект человеческой надежды и человеческой тоски по единству, основе, по смыслу человеческого бытия и смыслу мира». Имеют в виду также существование и природу существа, которое понимается как высшее, определяющее и господствующее над всем сущим существо, находящееся в тех или иных отношениях с отличными от него реальностями. А когда мы рассматриваем историю человеческого устремления, историю человеческих представлений об этом существе, то первоначальное и в то же время наиболее сильное впечатление связано со всесторонностью и поразительным разнообразием изобретательной способности человека, а также со способностью человека к произволу, к своевольному обращению с этим понятием, с этой идеей бога. Поэтому и возникает бесконечно разнообразная картина созданного человеком в этой сфере – картина в то же время чего‐то очень зыбкого, полного вопиющих противоречий.
Должна быть полная ясность относительно того, что, когда речь идет о Боге в смысле христианской веры, Бога нельзя понимать как продолжение и обогащение тех понятий и идей, которые религиозная мысль обычно составляет себе о боге вообще. Бог в смысле христианской веры не располагается в ряду богов. Он не располагается в пантеоне, составляемом человеческим благочестием и религиозной изобретательной способностью. Дело обстоит не таким образом, что у человечества есть какая‐то общая, присущая ему в силу его природы, склонность, какое‐то общее понятие божественного, которое включало бы в себя и то, что мы, христиане, называем Богом и в какового Бога веруем и какового исповедуем, так что христианская вера была бы какой‐то верой в ряду других, была бы случаем определенного общего правила. Один из отцов христианской церкви как‐то сказал: “Deus non est in genere”, Бог не есть особый случай в рамках какого‐либо вида.
Когда мы, христиане, говорим о «Боге», то можем и должны отчетливо сознавать, что это слово изначально означает «принципиально иное», означает принципиальное освобождение от всего этого мира человеческих поисков, предположений, придумок, поэтических творений и спекуляций. Дело обстоит не таким образом, что на долгом пути поисков и томлений по божественному достигнуто определенное пристанище в виде христианского исповедания веры. Бог христианского исповедания, в отличие от всех богов, не найденный или изобретенный бог, не бог, наконец‐то открытый человеком, это Бог, который не является реализацией, пусть даже последней, высшей и лучшей реализацией того, что издавна искал и стремился обрести человек. Мы, христиане, говорим о Боге, который полностью и окончательно занимает место, вытесняет и исключает то, что обычно называют «богом», и который лишь один вправе быть истиной. Там, где этого не понимают, там еще не постигли, что же означает исповедание христианской церкви: верую в Бога. А означает оно встречу человека с такой действительностью, которую он сам по себе нигде и никогда не искал и тем более не находил. Бог в смысле христианского исповедания есть и существует совершенно иначе, чем то, что называют божественным в других случаях. И его природа, его сущность есть нечто иное, чем природа и сущность всех якобы богов. То, что нужно сказать о Боге в смысле христианского исповедания веры, мы концентрируем в словах: «Бог в вышних». Вы все знаете, откуда я взял это понятие. Оно взято из Евангелия от Луки (2: 14): «Слава в вышних Богу». Это «в вышних» (in excelsis) я и попытаюсь сейчас растолковать.
В свете сказанного это «в вышних» означает совершенно ясно: Он – тот, кто над нами, в том числе и над нашими высшими и глубочайшими чувствами, стремлениями, интуициями, над произведениями человеческого духа, даже самыми возвышенными. Бог в вышних никоим образом не является простым соответствием какой‐то человеческой склонности и возможности, Он во всех отношениях сам себе служит основанием и есть действительность. Он всегда открывает себя себе и другим лишь сам, а не вследствие наших поисков и обнаружений, наших чувств и мыслей. Именно этот Бог в вышних повернулся к человеку, одарил собой человека, сообщил ему о себе. Бог в вышних – это не кто‐то совершенно иной, не имеющий с нами ничего общего и не имеющий к нам никакого отношения, всегда чуждый нам. Бог в вышних склоняется к нам. Он пришел к нам, стал нашим. Бог в вышних – это Бог, который являет себя как действительный Бог и тем самым как Бог, который никак не подвластен нам, но тем не менее взял на себя попечение о нас. Этот Бог единственный, кто заслуживает называться Богом, в отличие от всех иных богов. Он вообще отличен от всего прочего и тем не менее вступил в союз с нами. Скажем словами христианского символа: верую в Бога или верю в Бога – и мы имеем дело с этим Богом.
Попытаемся конкретнее описать то, что я представил в общем виде. Я говорю, что Бог – это тот, кто, согласно Священному Писанию, есть здесь, здесь живет, действует и дает знать о себе. Такое определение представляет Его как нечто совершенно отвлеченное, так, словно речь идет о каком‐то бесконечном высшем существе. В этом случае я бы предался спекулятивным размышлениям. Я не приглашаю вас заняться спекуляциями, я говорю вам, что это принципиально ошибочный путь, который никогда не приведет к Богу, он может вести лишь к определенной действительности, ошибочным образом называемой так.
Бог – это тот, кто присутствует в Ветхом и в Новом Заветах, где говорится о Нем. И христианское определение Бога состоит просто в констатации: здесь говорится о Нем, давайте будем слушать, что же говорится здесь о Нем. Тот, кого здесь можно видеть и слышать, – это Бог. Обратите внимание, что во всей Библии, в Ветхом и в Новом Заветах никогда не предпринимается даже малейшая попытка доказать бытие Бога. Такая попытка всегда предпринималась лишь вне рамок библейского созерцания Бога, причем всегда там, где забывали, о ком идет речь, когда говорят о Боге.
Это были попытки доказать существование наряду с несовершенными существами совершенного существа; или вывести из существования мира существование его последней и высшей причины – Бога; или доказать на основе наличного порядка существование устрояющей порядок силы; или предложить моральное доказательство бытия Бога, исходя из факта человеческой совести. Я не собираюсь вдаваться в рассмотрение этих «доказательств» бытия Бога. Не знаю, насколько быстро вы сможете уловить юмористичность и хрупкость этих доказательств. Они пригодны для обоснования существования мнимых богов, и если бы в мою задачу входило ознакомить вас с этими будто бы высшими существами, то я бы занялся знаменитыми пятью доказательствами бытия Бога. В Библии не рассуждают таким образом, в Библии просто говорится о Боге как о том, чье бытие не нуждается ни в каких доказательных подкреплениях. Здесь говорится о таком Боге, который везде и всюду сам доказывает свое собственное существование: здесь семь сущий и поскольку Я есть и живу и действую, то излишне доказывать, что Я существую. Опираясь на такое доказательство его собственного существования, и говорят пророки и апостолы.
Иным образом в христианской церкви и нельзя говорить о Боге. Бог нисколько не нуждается в наших доказательствах. Тот, кто зовется Богом в Священном Писании, неисследуем, то есть Он не был открыт каким‐либо человеком. Когда речь идет о Нем и когда о Нем говорится как о какой‐то известной величине, которая нам более известна и для нас более реальна, чем любая другая действительность, и которая нам ближе, чем мы сами себе, То происходит это не потому, что когда‐то жили люди, которым удалось исследовать такое существо, а потому, что Он, сокрытый для нас, открыл себя.
И далее в связи с этим скажем, что Бог не только недоказуем и неисследуем, но Бог еще и непостижим. В Библии не предпринимается никакой попытки определить Бога, то есть постичь Бога посредством наших понятий. Имя Бога в Библии произносится как имя живого, действующего, действительного и заявляющего о себе субъекта, а не так, как это делают философы, произносящие его имя как имя вневременного, превосходящего мир, чуждого высшего существа. Библия повествует о Боге, она рассказывает о его деяниях и о происходящей здесь, на земле, в сфере человечества истории этого вышнего Бога. Библия являет значение и важность этой действительности и деяния, этой истории Бога и тем самым доказывает существование Бога, обозначает его сущность и его естество. Познание Бога в смысле Священного Писания и исповедания веры – это познание его наличного бытия, его жизни, его действия, его откровения в его деянии. И поэтому Библия не является философской книгой, это книга истории – книга о великих деяниях Бога, в которых Бог позволяет узнать о себе.
Священное Писание описывает его деяние, во‐первых, как деяние творения. Бог полагает наряду с собой нечто иное, отличное от себя, – творение, не нуждаясь в нем, полагает в силу своего всемогущества, своей святой избыточной любви. Во‐вторых, между Богом и одним его творений, между Богом и человеком заключается договор (завет). И вновь непостижимый факт: почему именно между Богом и человеком, о котором сообщается с самого начала, что он неблагодарно противостоит Богу, что он грешник? Невзирая на этот грех, величественно не придавая ему особого внимания, оставляя за собой право исправить его, свершает Бог свою самоотдачу. Он отдает себя в том, что становится Богом маленького прозябающего народа в Передней Азии, становится Богом Израиля. Он отдает себя в том, что сам становится членом этого народа, его детищем – и умирает. И в‐третьих, речь идет – в целом это одно деяние – о деянии искупления, об обнаружении намерения свободной любви Бога по отношению к человеку и миру, об устранении всего того, что препятствует этому; речь идет об откровении и об открытии нового неба и новой земли.