История и фэнтези. По следам героев «Игры Престолов»

Однако, если мы посмотрим на книги «Песни льда и пламени» наблюдается интереснейшая вещь: феодализм в Вестеросе без какого-либо изменения в производительных силах и производственных отношениях длится уже 12300 лет! До этого сколько-то тысяч лет существовал первобытнообщинный строй детей леса и великанов (культура охотников и собирателей). Затем пришли Первые Люди, потом Андалосы, потом Таргариены, а раннефеодальные экономические отношения не меняются. Как первые люди поставили свои замки, так их потомки и последующие завоеватели просто совершенствовали те же укрепления, а производственные отношения сохранялись старые: феодалы владеют землей, сдают её в аренду крестьянам, которые её обрабатывают и платят лорду ренту, в основном натуральным продуктом. У Дж. Мартина даже ремесло не очень сильно выделено, в книгах действуют оружейники (мастера по производству доспехов, мечей, кинжалов), кузнецы (противопоставлены оружейникам), плотники и дубильщики. О том, что в стране есть сапожники, ткачи и медники можно догадаться по названиям улиц Королевской Гавани: площадь Сапожников, улица Ткацких Станков; переулок Медников. Остальные ремёсла, связанные с повседневной жизнью средневекового города и деревни, практически, отсутствуют: почти не найдёшь упоминаний о портных, скорняках, резчиках, бондарях, каменщиках, ювелирах, гончарах, стеклодувах и многих других. Чуть больше повезло торговцам, особенно продовольствием: встречаются торговцы скобяными изделиями, зеленщики, пекари, мясники и продавцы вина, о наличии рыбаков и продавцов рыбы узнаём из названия очередной площади.

Любое социально-экономическое общество эволюционирует, какое-то медленно (первобытнообщинное), какое-то быстрее: всё зависит от количества произведённого прибавочного продукта – чем его больше, тем быстрее меняется общество. Средневековое общество тут не исключение; феодального строя, как некой абстракции, любезной сердцу Мартина, вообще не существует.

История человечества знает раннее средневековье, зрелое средневековье и позднее средневековье – это три весьма существенно различающихся между собой вида общественной формации как в экономическом, так и, особенно, в сословном плане. И если зрелое средневековье достаточно жёстко в сословном отношении, то позднесредневековое общество – не в пример более гибко и позволяет переходы из одной сословной группы в другую.

Как это не парадоксально прозвучит, учитывая пламенные речи Дж. Мартина на предмет сословной структуры, но именно её в его книгах как раз и нет. Ни разу не упоминается законодательство, которое определяет сословный статус разных людей; или хотя бы какие-нибудь традиции,[47] связанные с сословиями. Брони начинает сагу наёмником, а заканчивает, пока, лордом – и, возможно, это ещё не предел его продвижения по сословной лестнице в книгах автора, критикующих остальных писателей в жанре фэнтези за неправдоподобную сословную структуру их обществ. Есть ли какие-нибудь привилегии у дворянства в мире, созданном Дж. Мартином? Каковы прерогативы королевской власти? Кто обладает правом осуждать на смерть: только король или любой феодал, владеющий замком? По какому праву Лиза Аррен устроила суд над Тирионом Ланнистером? В реальные средние века дворянин мог быть осуждён на смерть только королевским судом! А Тирион, безусловно, – дворянин, карлик – но дворянин.

Те зачатки сословной структуры, которые у Мартина всё-таки можно обнаружить, демонстрируют небывало открытое, в сословном плане, общество. Согласно традициям (или законодательству?) Вестероса каждый рыцарь может пожаловать в дворянское сословие, любого человека, который прошел под его руководством военное обучение. И кому он, соответственно, доверяет. Ни лордовского, ни королевского согласия на это не нужно. Последствия предсказать несложно. Сословный статус будет продаваться направо и налево: у рыцарей Вестероса денег всегда не хватает, да и родовой чести явно не в избытке. Если ремесленнику, чтобы стать мастером и хозяином лавки, надо хотя бы изготовить шедевр, то, чтобы стать дворянином, достаточно выплатить скромную сумму денег. Зачем странствующему рыцарю служить кому-то и проливать кровь, если можно продавать свой статус, например, сыновьям зажиточных крестьян и ремесленников? Собрал группу, провел занятия (если не лень) в течение 72 учебных часов, и десяток новых рыцарей готов. А у тебя в кармане пара килограммов блестящих оленей!

Эта открытость и иллюстрируется в сборнике повестей о Дункане и Эгге «Рыцарь Семи королевств»: сэр Дункан Высокий был сиротой с Блошиного конца Королевской Гавани, которого взял себе в оруженосцы странствующий рыцарь, и которого он возвёл в дворянский статус на смертном одре. В итоге, права сэра Дункана признаются, он участвует в турнирах, становится наставником принца крови Эйегона, будущего короля, потом становится лордом-командующим королевской гвардией, которого приводят в пример как одного из образцов рыцарства. Попробуйте представить себе более открытое общество, когда человек за свою жизнь вознёсся со дна на самый верх?! Получается, что из крестьян-арендаторов можно легко попасть в купцы, а из обеих групп можно выбиться в рыцари. А уж из рыцарей в лорды достаточно просто попасть. Где же у Мартина жесткая закрытость средневековых сословий?

Писатель также забывает о значении самого понятия «средние века» – они на то и средние, что находятся между древностью и современностью. У Мартина роль древности выполняет старинная погибшая империя Валирия (что-то вроде нашей Атлантиды или Римской империи), у которой были выдающиеся достижения в области металлургии и магии. Валирия ушла в прошлое, но после нее остался ряд колоний, рабовладельческих и торговых городов-государств, последние весьма напоминают Ганзейские города. Так где же современность? У Мартина её нет, но тогда и средних веков тоже нет. Скорее, просто какой-то жутко затянувшийся феодализм, причём достаточно примитивный: автору не до эволюции орудий труда и процессов производства. Во всём этом нельзя обвинить многих других авторов, например, М. Лэки, и общество у неё меняется, и перечень ремесленников весьма внушительный, и феодализм вплотную подошёл к прединдустриальной эпохе, и сословная мобильность, присущая этой эпохе присутствует: в целом её книги имеют ярко выраженную «средневековую» составляющую между первобытнообщинным родоплеменным строем и раннекапиталистическими отношениями.

«Оязыченное» католичество или «окатоличенное» язычество? Читатель, получающий удовольствие от книг Мартина, может вполне обоснованно возразить, что писатель пишет фэнтези, поэтому всякие там историки и критики должны помолчать на тему реальной истории, сословных отношений и всех прочих скучных материй. И читатель был бы абсолютно прав, если бы литератор в своих интервью не настаивал на прямой связи своих книг с реальностью. В уже процитированном выше интервью Дж. Мартин называет «плохими» тех авторов, которые заимствуют обстановку средневековья, но нарушают жёсткую сословную структуру классического средневековья. Таким образом, «хороший» автор, в понимании Мартина, должен не только заимствовать обстановку, но и реальные отношения/ классовую структуру средневековья. В другом интервью писатель пояснил: «Есть общий процесс для создания фэнтези: ты должен укоренить его в реальности. А затем ты играешь с ним немного, потом добавляешь немного воображаемого элемента, а потом делаешь это больше».[48]В качестве такого примера Мартин приводит Адрианов вал, отделяющий Англию от Шотландии, поясняя, что когда взял его за образец Стены из Вестероса, «только я сделал Стену значительно больше и сделал её изо льда – процесс фантазирования».[49] Читатель может возразить: «Ну, подумаешь, стена и разная другая колористика имеют корни в реальности, но это не касается социального, религиозного и экономического устройства мира Мартина! К миру Мартина реальность не имеет отношения».

Если бы так, но Мартин и здесь дал достаточно исчерпывающий ответ. 19-го сентября 2011 года Джон Ходгман, проводя интервью с Мартином, предположил, что все религии мира Мартина полностью придуманы: непохожи они, на взгляд интервьюера, «на религии изначального мира, в котором мы живём, в мире Ваших романов имеется несколько основных религий, малых сект; на континенте, где большинство героев проводят большую часть их времени, существуют две хорошо развитых религиозных философии, плюс новая секта приходит на континент и завоёвывает позиции. Мне интересно, как человек садится и создаёт религию?».[50] Однако Мартин не соглашается с Ходгманом и настаивает, что его религии основаны на реальности: «Я основывал их на реальных мировых религиях, только подправляя или расширяя немного. Вера в Семь, конечно же, базируется на средневековой католической церкви, и её центральная доктрина, что есть один Бог с семью аспектами, частично базируется на католическом убеждении, что есть один Бог, но у него три аспекта: Отец, Сын, Святой Дух. У семи, вместо этого: Отец, Мать, Дева, Старуха, Кузнец, Воин и Неизвестный, который представляет Смерть».[51] Дж. Мартин даже не понимает, что его религиозное пояснение, со ссылкой на реальную ветвь христианства, демонстрирует тот факт, что сам писатель не очень хорошо разбирается в философии религии. В христианстве (католицизме) представлено триединство святости: начало (отец); конец (сын); вечность, вневременность и сверхъестественность (святой дух) – вот эта неделимость начал и позволяет христианству быть монотеистической религией. В то время, как Мартиновы аспекты (как у семи) представляют принципиально разные сущности божества – то есть это по сути разные божества. Таким образом, реальные корни Веры в Семь – язычество, а не средневековое католическое христианство.

Примечания