Жизнь ни во что (Лбовщина)
– Кого-нибудь уж ищут, – уклончиво ответил возница. – Такое уж их дело.
При звуке этого голоса Чебутыкин вздрогнул и посмотрел на кучера.
«Что такое, – подумал он, потирая себе виски, – как будто, когда я выезжал, кучер был у меня ростом меньше и вроде как волосы у него были рыжие, а этот – гляди-ка…»
– Послушай, добрый человек, – с невольным смущением проговорил Чебутыкин после нескольких минут быстрой езды, – послушай-ка, куда ты так гонишь, и скажи на милость: откуда ты взялся?
Но кучер не отвечал ничего, он с бешенством нахлестывал лошадей, сани неслись по дороге, перепрыгивая через ухабы так, что Чебутыкину невольно стало страшно.
– Послушай-ка! – крикнул он и замолчал, потому что человек обернулся и ответил ему резко:
– Сиди смирно, а не то получишь.
И душа у Чебутыкина сделалась маленькой, едва не выпорхнула из саней, потому что черный человек распахнул полу овчинной шубы и из-за пояса выглянул длинный и холодный револьвер.
Когда из-за лесной гущи вырвались вдруг навстречу домики поселка, ямщик обернулся, натянул левой рукой вожжи и, сдерживая бег лошадей, сказал Чебутыкину:
– Войдем сейчас в избу, и чтоб ни слова. Понял? – и локтем слегка пожал чуть-чуть оттопыривающийся правый бок шубы, а душа у ошарашенного Чебутыкина стала опять маленькой-маленькой.
В почтовой избе было людно и накурено. Через клубы густого пара Чебутыкин увидел пьющего чай стражника, возле которого оживленно разговаривало несколько человек.
Чебутыкин сделал было шаг, но в ту же секунду почувствовал, что локоть его попал в какие-то завинчивающие тиски. Он едва не вскрикнул от перепуга и остановился.
– Почта? – спросил стражник, окидывая взглядом форменную фуражку Чебутыкина. – А скажите, господин, с вами за дорогу ничего не случалось?
– Ничего, ничего, – ответил он придавленным голосом.
– А скажите, не повстречались ли вам конные жандармы?
– Повстречались.
– И никого они с собой не вели?
Услыхав, что стражники никого не захватили и что с почтой ничего особенного не случилось, стражник удивленно пожал плечами и пробормотал про себя что-то вроде того: «Да куда же эти черти делись?»
Чебутыкин опять хотел крикнуть, что хотя почту никто не обобрал и сумка у него в руках, но что это видимость одна, потому что… Но локоть опять начал зажиматься в клещи ямщиковой пятерни, и ямщик сказал ему тихо на ухо:
– Давай, едем.
Чебутыкин беспомощно посмотрел на пьющего чай стражника и, понурив голову, направился к выходу.
– Постойте, господин, господин, – проговорил стражник, вставая и пристегивая шашку, – я все-таки с вами поеду. А то, не равно, как не вышло бы чего худого.
В первую секунду Чебутыкин страшно обрадовался, но почти сейчас же понуро опустил голову и искоса смотрел на ямщика.
– Давай садись, ваше благородие, – проговорил тот, – место в санях есть, а кони хорошие, скорей только, торопиться надо.
Стражник и Чебутыкин сели рядом, ямщик рванул сразу с места. Ямщик теперь чувствовал, что позади него сидит человек с револьвером, и он поминутно чуть-чуть поворачивал голову назад, не выпуская руку из-под полушубка.
– Вот гонит! – с восхищением сказал Чебутыкину стражник. – Хо-ро-ший ямщик.
Но хороший ямщик, доехав до первого ухаба, резко повернул лошадей, сани перевернулись, и. прежде чем Чебутыкин и ругающийся стражник успели пошевелиться в глубоком сугробе, над их головами блеснуло тонкое и длинное, как осиное жало, дуло маузера, и ямщик сказал негромко:
– Стоп, не шевелиться… и лежать смирно.
Так как оба лежали в сугробе, он, отскочив в сторону, полез в снег за отброшенной почтовой сумкой. Снег был глубокий, выше колена, и пока он доставал ее, стражник успел вскочить на ноги, рванулся к кобуре и выхватил оттуда револьвер.
Но прежде чем он успел нацелиться, тяжелая сумка ударила ему в голову и снова сшибла с ног. Падая, стражник наугад выстрелил, и почти одновременно черный человек блеснул огнем своего маузера и пригвоздил его выстрелом к снегу.
Ямщик схватил опять сумку, обернулся назад и, заметив на горизонте мчавшихся на выстрелы, очевидно, вернувшихся жандармов, бросился к лошадям.
Крепкая ругань сорвалась с его губ: оглобля санок была переломлена. Бежать по дороге было бы бесцельно, бежать в сторону из-за глубокого снега нельзя. Он выскочил на дорогу, обернулся еще раз, соображая, что бы это такое сделать.
Как вдруг он насторожился, отскочил в сторону и, выхватив свой маузер, вскинул его на захрустевшие придорожные кусты.
Мягко скользнув по снегу, оттуда выехала стройная девушка, охваченная серой, мягкой фуфайкой, с тонкими бамбуковыми палками в руках. От быстрого бега она слегка запыхалась и сейчас, столкнувшись с маузером, увидав опрокинутые сани и валяющихся людей, слегка вскрикнула и остановилась.
– Дай лыжи, – коротко сказал ей Лбов.
Она вскинула на него глаза и, совершенно не обращая внимания на маузер, как будто бы не из-под угрозы, а по доброй воле, легко соскочила на дорогу и воткнула палки в снег.
– Возьмите.
Ремни были маловаты, но перевязывать их было некогда, и человек с трудом всунул в отверстие сапоги и схватил палки. Перед тем как оттолкнуться, он встретился с глазами незнакомки.
– Я вас знаю, – после легкого колебания сказала она. – Вы Лбов.
– Я Лбов, – ответил он, – а я вас не знаю, – он посмотрел на тонкую, теплую, плотно охватившую ее фигуру фуфайку, на мягкие фетровые бурки и добавил: – А я не знаю и знать не хочу.
Зигзагообразной складкой дернулись губы девушки, она откинула голову назад и спросила:
– Вы невежливый? Я Рита… Рита Нейберг.
– А мне наплевать, – ответил он, – и вообще, на все наплевать, потому что за мной гонятся жандармы.
Он сильным толчком выпрямил сжатые руки, и лыжи врезались в гущу кустов. Еще один толчок – и он исчез в лесу…
– Сволочь, – сказала Рита в бешенстве, – взял лыжи и хоть бы спасибо сказал… И кого это он убил?… Даже двух.
Пересиливая отвращение, она с любопытством заглянула за сани.
– Барышня, – окликнул ее вдруг кто-то из сугроба, – барышня, он уже ушел?
«Один не умер еще», – подумала Рита и подошла к Чебутыкину.
– Он ушел?
– Ушел, ушел, – ответила она, – а вы ранены?
– Нет, я не ранен, а так.
– То есть как это так? Чего же вы тогда дураком лежите в сугробе? – крикнула Рита. – И как это вам было не стыдно: вдвоем с одним справиться не могли?
Чебутыкин забарахтался, выполз из сугроба и, стараясь вложить в слова некоторую убедительность, сказал ей:
– Мы и так сопротивлялись, но что же мы могли?…
– Молчите, и ни слова, – презрительно сквозь зубы сказала Рита, потому что с одного конца торопливо на лыжах приближались два отставших ее спутника, встревоженные выстрелами, а с другой – во весь опор мчались конные жандармы.
Зимнее солнце скользнуло за горизонт как раз в ту секунду, когда стражники соскакивали с коней.
– Ограбили-таки!.. – громко крикнул один из стражников. – И кто это мог подумать, что он вместо ямщика… Из своих рук прямо выпустили. Ваше имя? – спросил он Чебутыкина.
Чебутыкин с достоинством отвернул шубу, чтоб виднее были форменные пуговицы на тужурке, и хотел медленно и толково ответить, но унтер-офицер не дал ему докончить и сказал резко:
– По подозрению в сообщничестве с государственным преступником, разбойником Лбовым, вы арестованы.
Унтер-офицер любил торжественные фразы, но от этой торжественности у титулярного советника Чебутыкина захватило дух – он хотел что-то сказать, но не смог и только подумал: «Господи, ну и день… Господи, и какой же это удивительно проклятый день!»
В землянке, занесенной снегом
Пробежав на лыжах верст пять, Лбов остановился. Он вытер рукавицей взмокший лоб и сел на сваленное и заметенное снегом дерево. Было почти совсем темно, снег стал матовым, а деревья слились в одну крепкую, черную тень. Лбов посмотрел на сумку, хотел открыть ее, но сумка была заперта, он вынул нож, собираясь ее надрезать, но раздумал, потому что в темноте можно было выронить что-либо или растерять ее содержимое потом по дороге.
«Здорово, – подумал он и вынул из кармана револьвер, захваченный у убитого стражника. – Смит, – решил он, – ну и то ладно, пригодится». Он повернул несколько раз барабан, положил револьвер обратно, встал на лыжи и поехал дальше. В темноте ветки хлестали по лицу, и голову часто обсыпало мелкой снежной пылью, падающей со встряхиваемых кустов.
Часа через полтора он добрался до такой гущи, что огонек землянки вынырнул вдруг – только перед самыми глазами.
Стольников был дома, он выскочил на двор и крикнул удивленно:
– Сашка! Откуда тебя в этакое время? Я думал, ты в Мотовилихе заночуешь.
– Было дело, – коротко ответил Лбов и, подходя к сеням, спросил: – А у нас кто еще?
– Двое из наших, Степан Бекмяшев и потом еще один – Федор.
– Что за Федор? – с удивлением спросил Лбов и наморщил лоб.
Он был осторожен и не любил, когда к нему приходили новые незнакомые люди.
– Свой человек, заходи скорей, узнаешь.
Лбов вошел, не здороваясь, сел на лавку и, показывая пальцем на нового человека, спросил прямо у Степана:
– Он кто?
– Из питерской боевой организации, – не менее прямо ответил Степан, – да ты не думай ничего, шальная голова, мы ручаемся.
– Я не думаю, – проговорил Лбов и, повернувшись к Федору, сказал коротко: – Ну, говори!
Питерский товарищ с любопытством посмотрел на Лбова.
– К тебе скоро приедут еще четыре человека.
– Зачем они мне? – И Лбов мотнул головой.
– Как зачем, вместе лучше! У вас будет тогда настоящая боевая группа…
– Группа, – повторил Лбов и задумался, точно само это слово внушало ему некоторое подозрение. – Как ты сказал – боевая группа? А кто в ней будет?
– Два анархиста, один эсер и один социал-демократ.
– Я не про то спрашиваю, я спрашиваю: ребята надежные?
– Посмотришь – увидишь. Как у тебя насчет оружия?
– Плохо, – ответил вместо Лбова Стольников, – револьверов много, по Мотовилихе обыски повальные, ребята все сюда направляют на сохранение, а винтовок – всего одна.
– Привезут, – сказал Федор, – нужны только деньги. Ты достань денег.
Лбов с минуту подумал, потом поднял сумку, раскрыл нож и провел им по коже. Целая пачка писем вывалилась на стол. Распечатали. Денег было около тысячи рублей. Триста Лбов тут же отдал Федору. Триста оставил себе, а остальные передал Степану.
– Это вам пока на подпольную, – добавил он, – будет с вас, ведь вам все равно на разговоры.
– Как на разговоры? – И Федор удивленно переглянулся со Стольниковым и Степаном.
– А так, на разговоры, – повторил Лбов. – Я понимаю – оружие покупать, бомбы; ты скажи, чтобы больше бомб привозили, беда как люблю бомбы – на это я понимаю, а что зря языками трепаться. Да скажи, чтобы к маузеру мне патронов привезли, – добавил он, опять срываясь на прежнюю мысль, – побольше патронов, мне очень нужны хорошие патроны. – Потом он помолчал и, точно принимая окончательно какое-то решение, добавил: – И хорошие ребята тоже нужны. Только такие, которым бы на все наплевать.
– Как наплевать? – не понял его Федор.
– А так, в смысле жизни.
Вскипятили чай, а за чаем много говорили.
Лбов оживился, его темные глубокие глаза заблестели и, крепко сжимая руку петербургского товарища, он сказал:
– Так пусть приезжают, пусть обязательно приезжают, мы тогда такое, такое устроим, что они дрожать будут, собаки.
Потом сел на лавку и спросил:
– У тебя книжки с собой нет?
– Есть, – и Федор подал ему. – На, читай пока.
– Я не могу сам, – резко ответил Лбов и с досадой сжал губы. – Учиться не у кого было, – добавил он зло.
Он не любил, когда ему приходилось вспоминать о своей безграмотности. Это было его больное место.
– Я прочитаю, давай слушай, ребята! – и Степан взял книгу.
Огонек лампы тускло дрожал в задавленной лесом, в заметенной снегом землянке. И три бородатых человека молча слушали четвертого, и из маленькой затрепанной книжки выпадали горячие готовые слова, выбегали горячими ручейками расплавленных строчек и жгли наморщенные лбы пропащих голов.
– Читай, читай, – изредка говорил Лбов, когда Степан останавливался, чтобы передохнуть, – начинай опять с прежней строчки.
– «…теперешнее правительство само порождает людей, которые в силу необходимости должны переступить закон. И правительство, с неслыханной жестокостью, плетьми и нагайками пытается взнуздать этих людей и тем самым еще больше ожесточает их и заставляет их решиться: или погибнуть, или попытаться разбить существующий строй…»
– Это про нас, – перебил Лбов, – это написано как раз про нас, которые жили, работали и которым некуда теперь идти. Для которых все дороги, кроме как в тюрьму, заперты до тех пор, пока будут эти самые тюрьмы. Давеча вот ты читал что-то насчет цены…
– Ценности, – поправил Федор.
– Насчет ценности. Это лишнее. А вот про это, про что ты читал, писать надо. И потом, достань мне, милый друг, где-нибудь книжку, в которой написано, как самому делать бомбы.
– Хорошо, я пришлю, – сказал питерец и с удивлением посмотрел на Лбова: сколько в нем энергии, неорганизованной воли и ненависти.
И питерский товарищ подумал, что хорошо бы частицу этой глубокой, сырой ненависти вселить в умы рабочих столицы; тех, которые, сдавленные жандармскими аксельбантами после проигранного восстания, начинают опускать головы и падать духом.
Они долго еще говорили.
В эту снежную, темную ночь долго трепыхался огонек в маленьком окошке лесной землянки, и в эту ночь выросла из сугробов заброшенная землянка, – выросла и бросила вызов городу, застывшему над берегом Камы.
Но город усмехнулся в ответ сотнями огней. Был он закован в каменные стены, был он богат белым серебром винтовочных пуль и красной медью казачьих шашек.
Усмехнулся и не принял вызова город.
Странное появление черной женщины
С первым пароходом шестеро рабочих Сормовского завода, приговоренных к смертной казни, бежали из Нижнего Новгорода в Мотовилиху. Несколько дней они трепались с гармошкой без дела по улицам, был их коновод Митька Карпов голосист, и черный чуб чертом выбивался из заломленного картуза.
Однажды вечером, когда всей гурьбой они шатались по улицам, с ними встретился конно-казачий патруль и потребовал предъявления документов. И ловко закинулась гармошка на спину, и быстро вынырнули из глубины карманов револьверы, и громко ахнули шесть выстрелов в гущу казачьего патруля.
Наклонился набок стражник Ингулов и, падая, выстрелил и прошиб шею Митьке Карпову, которого подхватили товарищи и под выстрелами унесли прочь.
– Стой! – крикнул около одной из хат Симка-сормовец. – Они нагонят нас, давай стучись в эти ворота. Тут свой человек живет.
Калитку отперла хозяйка, и все шесть ввалились в сени.
– Дома хозяин?
– Нету! Нету! – испуганно заговорила хозяйка. – Да куда же вы идете, у меня там чужой человек сидит.
– Стой, стой ребята… Кто это чужой человек?
– Еврейка какая-то попросилась переночевать.
На улице послышался топот, и тяжело дыша, громыхая шашками, пробежали мимо городовые.
– Вот те и ядрена мамаша, – почесывая голову, проговорил Симка, – а что ж теперь делать-то и на какой черт впустила ее? Ну все равно на улицу теперь не выйдешь, леший с ней, с бабой.
Митьку ввели в хату. Черная женщина лет тридцати пяти с распущенными волосами испуганно вскочила с лавки, когда увидела перед собой шестерых незнакомых человек и кровь, расплывавшуюся по шее и лицу одного из них.
– Откуда это? – спросила она, запахивая распахнутый ворот кофточки.
– Оттуда, – коротко ответил Симка и выругался. – Дайте же чем-нибудь человеку шею перевязать, али не видите, как у него кровь хлыщет?
Женщина быстро раскрыла дорожную сумку, вынула оттуда бинт, надломила стеклянную пробирку с йодом и умело начала перевязывать раненого.
– Ишь ты, – удивленно сказал Симка, – и откуда это она, на наше счастье, взялась? Ты кто хоть такая?
Но прежде чем она успела что-либо ответить, в окошко постучали. Ребята схватились за револьверы. Распахнулась дверь, вошел хозяин квартиры Смирнов, и с ним Лбов. Лбов вошел, как будто бы давно был со всеми ребятами знаком. И заговорил быстро:
– Давай раненого оставьте здесь, завтра к нему придет доктор. А все остальные – за мною. А то полиция тут так и кружится, я насилу прорвался.
Ни у кого в голове не мелькнуло даже и мысли ослушаться его, и все пятеро направились к выходу, но Лбов вдруг быстро шагнул вперед, крепко стиснул руку незнакомой женщины и, дернувши ее к свету, спросил с удивлением у хозяина:
– А это кто? Откуда еще тут такая?
– Не знаю, – смущенно ответил тот. – Это баба без меня кого-то пустила.
– Просилась переночевить, рубль дала, вот я и впустила, – запальчиво ответила жена. – У тебя, у черта, хоть копейка есть? К завтраму жрать нечего, а ты вон чем занимаешься.
Муж не ответил ничего. Лбов нахмурил брови, достал из кармана десятку, положил на стол, потом сказал:
– Оставить тут ее нельзя, черт ее знает, что за человек, а кроме того, у баб языки долгие. Одевайся валяй.
Но черные, точно выточенные брови еврейки даже не двинулись – она молча накинула пальто, яркий цветной платок и вышла на улицу.
Два раза от разъездов шарахались все в темноту.
Чтобы не навлечь полицию на оставленного раненого, Лбов умышленно избегал перестрелки.
На берегу Камы он легонько свистнул и замолчал. Прошло минут пять – никого не было.
– Ты зачем свистишь? – спросил его Симка.
– Увидишь, – коротко ответил Лбов, – я даром никогда не свищу.
Послышался плеск, из темноты вынырнула лодка и причалила к берегу. Все семеро сели молча, и лодка темным пятном заскользила по Каме. Слезли на том берегу. На опушке, пока ребята закуривали, Лбов подошел к еврейке, молча усевшись в стороне на срубленном дереве, и спросил:
– Чего же ты молчишь и откуда ты на нашу голову взялась? Убивать тебя вроде как не за что, а в живых оставлять тоже нельзя. И куда я тебя дену?
А ночь была такая звездная. И вечер был такой мягкий. Женщина встала, скинула платок и вдруг неожиданно обняла его за шею.
– Милый, – сказала она шепотом, – милый, возьми меня с собой.
Лбов никак не ожидал этого.
– Вот дура-то, и как это ты скоро… Да на что ты мне нужна! – Он хотел было оттолкнуть ее, но она еще крепче зажала руки на его шее и, прижимаясь к нему всем телом, прошептала:
– А может, на что-нибудь?
А ночь была такая звездная, и вечер был такой весенний. И Лбов вспомнил, что собственная его жена теперь отгорожена барьером казачьих шашек, и Лбов уже мягче разжал ее руки.
– Ты дура, – сказал он ей.
И Симке-сормовцу, который стоял недалеко, показалось, что он улыбнулся, а может быть, и нет – разглядеть было трудно, потому что ночь была весенняя, говорливая, но темная.
Но то, что женщина улыбнулась и блеснула черными глазами, – это Симка-сормовец разглядел хорошо.
Встреча
Это было на берегу речонки Гайвы, узенькой мутной полоской прорезавшей закамский лес.
Лбов лежал на берегу речки, а Симка-сормовец запекал в углях картошку, когда невдалеке послышался вдруг резкий свист.
– Бекмешев пришел, – не поворачивая головы проговорил Лбов. – Давно я уже его жду, дьявола. А ну-ка, свистни ему в ответ.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги