Путеводитель по пушкинской Москве
Дмитрий Петрович Бутурлин
Я нашел его в огромной библиотеке графа Дмитрия Петровича; он разглядывал затылки сафьяновых фолиантов и был очень недоволен собою. Я подошел к нему и что-то сказал о книгах. Он отвечал мне: «Поверите ли, этот г. NN так меня озадачил, что я не понимаю даже и книжных затылков».
Вошел граф Дмитрий Петрович с детьми, чтоб показать им картинки какого-то фолианта. Пушкин присоединился к ним, но очень скоро ушел домой.
В детских летах, сколько я помню Пушкина, он был не из рослых детей и все с теми же африканскими чертами физиономии, с какими был и взрослым, но волосы в малолетстве его были так кудрявы и так изящно завиты африканскою природою, что однажды мне И.И. Дмитриев сказал: «Посмотрите, ведь это настоящий арабчик». Дитя рассмеялось и, оборотясь к нам, проговорило очень скоро и смело: «По крайней мере, отличусь тем и не буду рябчик». Рябчик и арабчик оставались у нас в целый вечер на зубах».
Последний эпизод из записок Макарова о его знакомстве с Пушкиным относится скорее всего к 1809 г., т. к. в этом году И.И. Дмитриев уже переехал в Петербург. Пушкин в своем каламбуре «арабчик-рябчик» уколол маститого поэта в отместку за его реплику – у Дмитриева было рябое лицо.
Витиеватая внешность смуглого Пушкина уже тогда отличала его от кучи сверстников, порождая разного рода толки. Вдохновляла она и поклонников поэта: «В каждом негре я люблю Пушкина и узнаю Пушкина», – писала Марина Цветаева в 1937 г. в очерке «Мой Пушкин».
Некогда территория усадьбы была куда более обширной, нежели сейчас. На плане 1759 г. главный дом – одноэтажный, с мезонином, который в 1805 г. был надстроен вторым деревянным этажом. Перед домом находился парадный двор с каменными флигелями по бокам. Вход в усадьбу был обозначен воротами посреди чугунной ограды. На воротах, естественно, львы.
Со второй трети XVIII в. усадьбой владела семья Корфов: Иоганн Корф, камергер двора императрицы Анны Иоанновны, затем с 1759 г. – его сын генерал-поручик Н. Корф. Последующие хозяева усадьбы менялись как перчатки – статский советник Ф.Г. Швет, адмирал И.Л. Талызин (с 1767 г.), с 1780 г. – камер-юнкер князь И.П. Тюфякин. И, наконец, в 1789 г. усадьба перешла к графу Д.П. Бутурлину, прикупившему в 1794 г. соседний участок у камер-советника прусского короля Генриха Никласа.
Родословная у графа Бутурлина была наизнатнейшая. Графское достоинство в 1760 г. получил еще его дед – бывший денщик Петра I, генерал-фельдмаршал Александр Борисович Бутурлин. Детство и молодость Бутурлина пришлись на екатерининскую эпоху.
В 1765 г. отец Дмитрия Петровича был назначен посланником в Испанию; вскоре после смерти матери его отдали на воспитание к дяде, графу А.Р. Воронцову, впоследствии государственному канцлеру. Была у Бутурлина и крестная мать – императрица Екатерина Великая, одарившая крестника при рождении чином сержанта гвардии. При выходе из кадетского корпуса Бутурлина определили адъютантом к князю Г.А. Потемкину-Таврическому. Затем он служил по Министерству иностранных дел.
Иван Иванович Дмитриев о Пушкине:
«Посмотрите, ведь это настоящий арабчик!» (с портрета кисти В.А. Тропинина, 1835 г.)
Крестная, следившая за карьерой Бутурлина, могла бы немало поспособствовать его дальнейшему продвижению, если бы не вредный ветер перемен из Франции, навеявший молодому графу всякого рода либеральные идеи. «Увлекшись в молодости либеральными теориями, вызвавшими Французскую революцию, отец умолял императрицу отпустить его в Париж, в чем она ему отказала и за что он, рассердившись, оставил службу и переехал на жительство в Москву», – писал сын Д.П. Бутурлина Михаил.
Саша Пушкин о Дмитриеве: «Лучше быть арабчиком, чем рябчиком»
(акварель С.Г. Чирикова, 1810-е гг.)
В 1810 г., как раз в то время, когда Пушкин удивлял Бутурлиных своими первыми стихами, внуком Екатерины II Александром I именным высочайшим указом по придворной конторе было «повелено поручить в смотрение имеющееся в Эрмитаже собрание картин» графу Бутурлину. Выбор Бутурлина на пост директора Эрмитажа оказался не случаен. Современникам граф был известен «глубокой и разносторонней ученостью, иностранцев удивлял своим энциклопедическим всеведением». Бутурлин вслед за Горьким мог бы повторить, что всеведению этому он обязан книгам. Книгам, которые он собирал долгие годы.
Библиотека, в которой мемуарист Макаров застал маленького Пушкина, была главным делом жизни Дмитрия Бутурлина. Граф, обладавший хорошим вкусом и огромным состоянием, составил в своем московском доме уникальное книжное собрание, равного которому не было еще в нашем отечестве. Сорок тысяч томов – все, что издавалось в России и Европе. С большим изыском покупал он для себя и самые редкие издания.
В его доме находились, например, книги, отпечатанные первыми европейскими типографиями с 1470 г. до конца XVI в. Были в собрании и рукописные памятники – например, личная переписка короля Генриха IV. Часть библиотеки Бутурлин отправил в свое калужское имение, и потому эти издания сохранились. Но гораздо больше книг осталось в его московской усадьбе, сгоревшей в 1812 г. вместе со всем содержимым. Обратились в пепел и книги в сафьяновых переплетах, когда-то заворожившие «Сашку» Пушкина.
Неудивительно, что именно такого человека император и назначил директором Эрмитажа. Только вот большую часть времени Бутурлин проводил в Москве, а не в Петербурге. И потому следов от его руководства осталось в истории музея мало. Его больше занимало создание своего собственного, домашнего Эрмитажа, по ценности отдельных экспонатов во много раз превосходившего императорский.
В 1817 г., сославшись на нездоровье, Бутурлин оставил должность директора Императорского Эрмитажа и выехал во Флоренцию, где занялся любимым делом – опять приступил к собиранию личной библиотеки. На этот раз он собрал тридцать три тысячи книг. Впоследствии в конце 1830-х гг. это собрание было продано на парижском аукционе за очень большие деньги.
Сад Бутурлина, в котором резвился маленький Александр Сергеевич, также был известен свой красотой и соперничал с юсуповским, что в Огородной слободе. Английский путешественник Кларк писал: «Библиотека, ботанический сад и музей Бутурлина замечательны не только в России, но и в Европе». По воспоминаниям Михаила Бутурлина, «сад доходил до реки Яузы и примыкал одним боком к улице и мосту, ведущим к военному госпиталю. При доме тянулся ряд оранжерей и теплиц с экзотическими растениями».
Усадьба сильно пострадала от пожара 1812 г., долго стояла в развалинах. «Помню, как матушка, – писал М. Бутурлин, – роясь в груде развалин и перегоревшего мусора, подбирала обломки любимых Севрских чашек, темно-синих, но превратившихся в черный колер… В числе вещей, остававшихся в нашем доме весною 1812 года, было несколько пудов столового серебра, и если бы оно сгорело, то слитки попадались бы в пепле; но ни соринки серебра не нашлось. Это и есть одно из доказательств, что пожар сопровождался грабежом». Наконец, наследники графа в 1831 г. через два года после его смерти продали весь участок купцу первой гильдии В.А. Розанову, а в 1875 г. бывшая усадьба перешла к купцам Кондрашовым, выстроившим перед главным домом двухэтажные флигеля для ткацких мастерских. В 1887 г. главный дом был перестроен по проекту архитектора И.П. Херодинова.
«Сказка о попе и работнике его Балде». Рисунок А.С. Пушкина
1826
«Василья Львовича узнал ли ты манер?»
Старая Басманная ул. 36
8 сентября 1826 г. Пушкин приехал в Москву через пятнадцать лет после того, как покинул родной город. Поселился поэт в гостинице «Европа» на Тверской улице (дом не сохранился). 1 ноября Пушкин выехал в Михайловское, а 19 декабря вновь вернулся в Москву и жил на квартире у Сергея Соболевского на Собачьей площадке (дом не сохранился).
Дом П.В. Кетчер (построен после 1819 г. на месте сгоревшего), в котором в 1826 г. жил Василий Львович Пушкин, дядя Александра Сергеевича. В ту пору фасад дома выделялся своим дорическим четырехколонным портиком. В конце XIX в. внешний вид здания изменился, исчезли и барельефы с фасада.
Василий Львович Пушкин совершенно не походил на одного всем известного пушкинского дядю, что жил в романе «Евгений Онегин» и был «самых честных правил». Настоящий дядя Пушкина в деревне почти никогда не жил, а обитал, в основном, в Москве, по которой мог пройти с закрытыми глазами.
8 сентября 1826 г. на Старую Басманную к «любезнейшему из всех дядей-поэтов здешнего мира», как окрестил его Пушкин еще в 1816 г., племянник совершил свой первый московский визит (не считая, конечно, аудиенции в Кремле у Николая I).
Викентий Вересаев в книге «Пушкин в жизни» приводит интересный факт, согласно которому в тот день у дяди Пушкин встретился со своим давним приятелем Сергеем Соболевским (1803–1870), которому суждено было стать главным доверенным лицом поэта в Москве (в свой следующий приезд в Москву 19 декабря 1826 г. Пушкин поселится именно у Соболевского на Собачьей площадке).
Встреча друзей случилась так. Недалеко от дома дяди стоял особняк князя Куракина. «Самое то время, когда царская фамилия и весь двор, пребывавшие тогда в Москве по случаю коронации, съезжались на бал к французскому чрезвычайному послу, маршалу Мармону, в великолепный дом кн. Куракина на Старой Басманной…Один из самых близких приятелей Пушкина (С.А. Соболевский), узнавши на бале у французского посла, от тетки его Е.Л. Солнцевой, о неожиданном его приезде, отправился к нему для скорейшего свидания в полной бальной форме, в мундире и башмаках…
Соболевский застал Пушкина за ужином. Тут же, еще в дорожном платье, Пушкин поручил ему на завтрашнее утро съездить к известному «американцу» графу Толстому с вызовом на поединок. К счастью, дело уладилось: графа Толстого не случилось в Москве, а впоследствии противники помирились». О причинах несостоявшейся дуэли мы еще расскажем.
Дмитриев, Карамзин, Батюшков, Пушкин – в таком порядке назвали имена лучших поэтов России в 1810-х гг. Причем Пушкин – Василий Львович. Поэтическая слава фамилии Пушкиных разнеслась по России еще до того, как впервые проклюнулся талант Александра Пушкина. Его младший брат Левушка с гордостью говорил друзьям по Благородному пансиону: «Я – родной племянник Василья Львовича!».
Владислав Ходасевич нарисовал весьма нелицеприятный портрет пушкинского дяди: «Был у Сергея Львовича старший брат, Василий Львович. Наружностью они были схожи. Оба имели рыхлые пузатые туловища на жидких ногах, волосы редкие, носы тонкие и кривые; у обоих острые подбородки торчали вперед, а губы сложены были трубочкой. У Василия Львовича были вдобавок редкие и гнилые зубы».
Не пощадил фигуру Василия Львовича и Юрий Тынянов, выведя его тщеславным фанфароном, «с косым брюхом и короткими ногами», да еще и косоглазым «от природы». Характеристики даны с такими подробностями, будто бы писались с натуры. Почему-то особенно не понравились процитированным литераторам ноги Василия Львовича.
Насколько внешний облик этого человека соответствовал его «морально-нравственным» качествам? Таким ли был Василий Львович Пушкин (1766–1830), поэт-карамзинец, критик, библиофил и театрал, ветеран литературных войн, член литературного общества «Арзамас» по кличке «Вотрушка»?
Вид Москвы от церкви Никиты Великомученика на Старой Басманной.
(Худ. Мур Джордж Белтон, 1835 г.)
Московский уроженец, служил он в Измайловском полку, из которого в 1797 г. гвардии поручиком вышел в отставку. Более нигде не числился и не работал, полностью отдавшись сочинению элегий, басен, экспромтов и прочих поэтических миниатюр. Переломным моментом в его биографии стал вояж за границу в 1803–1804 гг., вызвавший немало толков в кругах «московской общественности».
Баснописец Иван Дмитриев отозвался на сие событие ироническим стихотворением «Путешествие N.N. в Париж и Лондон, писанное за три дни до путешествия» (уже в самом названии – издевка). Под инициалами N.N. автор вывел шаржированный образ Василия Львовича, хвастающего читателю:
Друзья! сестрицы! я в Париже!Я начал жить, а не дышать!Садитесь вы друг к другу ближе…Мой маленький журнал читать……Я вне себя от восхищенья!В каких явлюсь к вам сапогах!Какие фраки! Панталоны!Всему новейшие фасоны!После возвращения «оттуда» авторитет Василия Львовича начал расти как на дрожжах. Он «был в блеске и славе, признанный поэт и московский ветреник», – писал Тынянов. Он не только приоделся в Париже, произведя настоящий фурор среди московских модниц, но и привез с собо ю ценнейшую библиотеку, сразу ставшую пределом мечтаний записных библиофилов, и даже графа Д.П. Бутурлина. Потянулся к книжным полкам дяди и подрастающий кучерявый племянник.
«Про него говорили: «c’est un Poete!!!», с каким благоговением я стал смотреть на него!!! Это было первое впечатление; впоследствии меня привлекли к нему рассказы о Париже, Наполеоне, других знаменитостях, с которыми меня знакомили книги; сверх того, он стал обращать внимание на меня, учил меня громко читать, как читывал Тальма, и сцены из французских трагиков, и «Певца» Жуковского, и оду Карамзина «Конец победам, богу слава», и даже слушал и поправлял мои вопросы! Как же мне было не любить этого доброго Василья Львовича?», – вспоминал Соболевский.
Наполеона Василий Львович и вправду видел, удостоившись у него приема: «Мы были в Сен-Клу представлены первому консулу. Физиогномия его приятна, глаза полны огня и ума; он говорит складно и вежлив. Аудиенция продолжалась около получаса».
Не только сверстники Пушкина, но и дамы более сознательного возраста с придыханием внимали доброму Василию Львовичу (во многих мемуарах той поры имя и отчество его неразрывно упоминаются с прилагательным «добрый»): ведь он захватил с собою из Франции еще и рецепты парижских ресторанов.
Как и его брат Сергей, твердой преданностью семейным устоям Василий Львович не отличался. Разведясь в июле 1806 г. с Капитолиной Михайловной Вышеславцевой, согласия церкви на второй брак он не получил (причина развода – измена первой жене, в которой он сам же письменно и признался). Поэтому со следующей женой – вольноотпущенной Анной Николаевной Ворожейкиной – жил он гражданским браком. С ней же он и выехал в Петербург летом 1811 г., когда повез племянника для определения его в Царскосельский лицей.
Василий Львович Пушкин
(с портрета работы И.-Е. Вивьен де Шатобрена, 1823 г.)
В том же году Василий Львович прославился на поэтической ниве, написав фривольно-сатирическую поэму «Опасный сосед», чрезвычайно быстро в списках разошедшуюся по московским салонам. В ней он изобразил так знакомую ему жизнь «кофейного» дома, его доступных обитательниц и гостей, фамилия одного из которых (Буянов) вскоре стала нарицательной. Местом действия поэмы (всего-то в несколько страниц) автор избрал Москву, сложив в одну стезю «Кузнецкий мост и вал, Арбат, и Поварскую».
С восторгом встретили коллеги-литераторы постучавшегося в дверь «Опасного соседа». «Вот стихи! Какая быстрота, какое движение! И это написала вялая муза Василия Львовича!», – сострил Константин Батюшков. Ему в стихотворной форме вторил Евгений Баратынский:
Плодятся без усилья,Горят, горят, задорные стихи,И складные страницы у ВасильяЯвляются в тетрадях чепухи.Остроумная и долгое время «неудобная для печати» поэма, в которой автор по ходу дела еще и осмеял противников Карамзина, на родине была напечатана лишь в начале двадцатого века (а за границей – еще в 1815 г.!). Наложенное цензурой вето на официальную публикацию «Опасного соседа» не только не мешало, а, напротив, способствовало росту популярности поэмы. Так обычно и бывает в подобных случаях.
Кажется, что одним из первых читателей неприличной поэмы дяди стал двенадцатилетний племянник Александр. Когда вскоре после приезда Пушкиных в Петербург в 1811 г. Иван Дмитриев пригласил к себе в гости Василия Львовича, то добрый дядюшка захватил с собою и племянника. Мальчика попросили выйти на время чтения взрослых стихов, на что дерзкий Саша ответил: «Зачем вы меня прогоняете, я все знаю, я все уже слышал».
Всего через четыре года в стихотворении «Городок» в 1815 г. лицеист Пушкин напишет: «И ты, замысловатый Буянова певец, в картинах толь богатый и вкуса образец». В дальнейшем Александр Сергеевич не раз хвалил «Опасного соседа», говоря о том, что эта поэма так хороша, оригинальна и есть самое лучшее из всего дядей сочиненного. А однажды его спросили – не тот ли он Пушкин, что написал эту поэму? Было это в 1821 г. И. Липранди вспоминал, что вопрос этот вызвал у Александра Сергеевича досаду и огорчение.
Быть может, поэтому Александр Сергеевич пригласил главного действующего персонажа «Опасного соседа» по фамилии Буянов на страницы своего романа «Евгений Онегин». Перекочевавший Буянов стал, в самом деле, гостем романа, попав сразу на бал к Лариным:
Сергей Александрович Соболевский
(с портрета кисти А.П. Брюллова, 1832 г.)
Мой брат двоюродный Буянов,В пуху, в картузе с козырьком(Как вам, конечно, он знаком).Двоюродный брат – так Пушкин обозначает свое «непрямое родство» с этим персонажем, подчеркивая сей факт для сомневающихся. Ведь породил Буянова родной дядя поэта, Василий Львович.
Василий Львович не мог не повлиять на формирование Пушкина-поэта: маленький Саша, в детстве часто слушая его стихи, «затвердил некоторые наизусть и радовал тем почтенного родственника», – вспоминал его отец. Племянник отдал должное дяде уже в 1815 г., написав, что «с музами сосватал» его «дядюшка-поэт» («К Дельвигу»).
В марте 1816 г. Василий Львович вместе с Карамзиным и Вяземским навестили лицеиста Пушкина. Вскоре после этого посещения Пушкин пишет дяде стихотворное послание: «Христос воскрес, питомец Феба» (Феб – один из эпитетов древнегреческого бога Аполлона как божества света).
Эпистолярный диалог продолжил Василий Львович, в письме от 17 апреля назвав племянника «братом по Аполлону». Пушкин собрался ему ответить на это письмо лишь в январе 1817 г. стихотворно-прозаическим посланием «Тебе, о Нестор Арзамаса» (5 стихов этого послания распространялись в лицейских списках как самостоятельное произведение под названием «Дяде, назвавшему сочинителя братом»):
«Нестором Арзамаса» величает Пушкин дядю как самого старшего арзамасца (старшего годами, но не талантом, что проявлялось в добродушно-ироничном к нему отношении); «Вот», «Вотрушка» – прозвище Василия Львовича среди арзамасцев. Красноречиво и название еще одного стихотворения, обращенного к В.Л. Пушкину, – «Скажи, парнасский мой отец» (1817). На этом разговор поэтов закончился. А вскоре стало ясно, что племянник заткнул дядю за пояс. И в том памятном для Москвы сентябре 1826 г. на Старой Басманной жил уже не «Пушкин», а «дядя Пушкина».
Дядя Александра Сергеевича был также активным участником литературных сражений между шишковистами и карамзинцами. И если бы за это участие раздавали награды, то он получил бы орден. «В те годы словесность уже разделилась на два враждующих стана. В Петербурге старик Шишков собрал вокруг себя приверженцев русского направления и готов был их вести войной на Москву: там засели карамзинисты, которых он обвинял в порче русского языка и чуть не в измене отечеству. Сам Карамзин относился к Шишкову снисходительно и спокойно; кое в чем он был даже готов признать за Шишковым правоту и, уклоняясь от боя, сдерживал слишком рьяных своих приверженцев, из которых Василий Львович кипятился всех более: боялся, что его не заметят. Ему предоставили постреливать во врага эпиграммами. Кажется, шишковистам было всего обиднее то, что против них выпускают именно Пушкина. Сам же он был чрезвычайно горд»[7].
А в августе 1830 г. Александр Сергеевич прощался с умиравшим Василием Львовичем, присутствуя при его последних минутах. Поэт принял на себя расходы и хлопоты, связанные с похоронами дяди на кладбище Донского монастыря. Отпевали Василия Львовича в церкви св. Никиты Мученика на Басманной (1750-е гг., арх. Д.В. Ухтомский).
Как вспоминал присутствовавший на похоронах М.Н. Макаров, «Дмитриев, подозревая причиною кончины Василия Львовича холеру, не входил в ту комнату, где отпевали покойника. Александр Сергеевич уверял, что холера не имеет прилипчивости, и, отнесясь ко мне, спросил: «Да не боитесь ли и вы холеры?» Я отвечал, что боялся бы, но этой болезни еще не понимаю. «Не мудрено, вы служите подле медиков. Знаете ли, что даже и медики не скоро поймут холеру. Тут все лекарство один courage, courage (фр. смелей), и больше ничего». Я указал ему на словесное мнение Ф.А. Гильтебранта, который почти то же говорил. «О да! Гильтебрантов не много», – заметил Пушкин. Именно так было, когда я служил по делам о холере. Пушкинское магическое слово courage спасло многих от холеры.
С приметною грустью молодой Пушкин шел за гробом своего дяди; он скорбел о нем, как о родственнике и как о поэте». Пушкину сопутствовали Вяземский, Погодин, Языков, братья Полевые и многие другие, так высоко оценившие когда-то «Опасного соседа»…
Кончина дяди подкосила Пушкина скорее материально, чем морально: на следующий день после сего печального события, 21 августа, поэт отписал Е.M. Хитрово: «В довершение всех бед и неприятностей только что скончался мой бедный дядюшка Василий Львович. Надо признаться, никогда еще ни один дядя не умирал так некстати. Итак, женитьба моя откладывается еще на полтора месяца, и бог знает, когда я смогу вернуться в Петербург». «Некстати» – означало то, что Пушкин опять попал в кредиторскую зависимость (похоронить в Донском монастыре и тогда стоило дорого). Своему будущему родственнику – деду невесты Афанасию Гончарову, живущему в Полотняном заводе – Пушкин жалуется 24 августа 1830 г.: «Смерть дяди моего, Василья Львовича Пушкина, и хлопоты по сему печальному случаю расстроили опять мои обстоятельства. Не успел я выйти из долга, как опять принужден был задолжать».
Вспоминал ли Пушкин в тот печальный день о том, как в июньский полдень 1811 г. вся семья провожала его в Петербург? Тетушка Анна Львовна, утирая слезы, сунула племяннику сторублевую купюру – «на орехи». Не успела коляска миновать пределы Москвы, как дядюшка Василий Львович забрал у мальчика деньги, выдав ему взамен всего три рубля и посулив вручать Александру деньги по частям. Память у Василия Львовича оказалась короткой…
После смерти дяди племянник однажды всуе вспомнил его в стихах, поздравляя в 1831 г. Вяземского с почетным знаком камергера:
Любезный Вяземский, поэт и камергер…(Василья Львовича узнал ли ты манер?Так некогда письмо он начал к камергеру,Украшенну ключом за верность и за веру).Несмотря на то, что здание отмечено мемориальной доской с надписью «Александр Сергеевич Пушкин бывал в этом доме у своего дяди, поэта В.Л. Пушкина», ряд пушкинистов, однако, высказывают определенные сомнения в том, что А.С. Пушкин приехал к Василию Львовичу именно в этот дом, ибо с октября 1824 г. Василий Львович имел собственный дом, оставленный ему по завещанию сестры Анны Львовны, находившийся на той же улице по соседству (№ 28). Но в любом случае встреча их произошла на Старой Басманной.
Церковь св. Никиты Мученика на Басманной, где на отпевании дяди 23 августа 1830 г.