Случай в Семипалатинске

Глава 4. В пути

Лыков впервые в жизни ехал по железной дороге так далеко на восток. Первый класс предоставлял все необходимые удобства: умывальник и уборная прямо в купе, был еще вагон с душем. В ресторане все вкусное и свежее. Попутчик, правда, попался неприятный – чиновник Главного тюремного управления. Он направлялся в Забайкалье ревизовать каторжные тюрьмы. Самодовольный и пустой человек, быстро понял Алексей Николаевич. Такие на местах начинают важничать, а тюремную администрацию в грош не ставят. Ну да шут с ним…

После Челябинска началась уже Сибирь. На западе она унылая, некрасивая, и никакого величия в ней нет. Промелькнули Курган и Петропавловск, города, которые подняла из грязи чугунка. Лыков начал потихоньку собирать вещички.

Поезд подошел к станции Медвежья, что в семидесяти семи верстах за Петропавловском. Место было незначительное, в утреннем тумане виднелись какие-то деревянные балаганы. Долго ли еще тащиться до Омска? На стоянку в Медвежьей отводилась четверть часа. Лыков как раз закончил завтрак и хотел пойти на перрон, но не успел. Дверь без стука отворилась, и вошел азиат. Молодой, одетый в суконный кафтан, с большим малахаем на голове. Глаза настороженные, лицо скуластое, нос уточкой. Не здороваясь, он молча смотрел на пассажиров, переводя взгляд с одного на другого.

– Ты куда заперся, кривая рожа?! – рассердился тюремный инспектор.

Неизвестный сообразил что-то и протянул Лыкову клочок бумаги. На нем рукой сына было написано: «Бери вещи и иди за этим человеком, быстро и не привлекая внимания». Это было неожиданно, но думать долго не приходилось. Сыщик мигом оделся, схватил багаж и вышел вон.

Загадочный посланец шагал впереди, по-прежнему не говоря ни слова. Да он, вероятно, и русского языка не знает, решил Алексей Николаевич. Ну и пусть. Почерк Николки не подделан, надо идти, куда он велит. А там разберемся.

Они быстро обогнули вокзал и свернули в первую же улицу. Кругом сновали люди, ехали телеги, мычал скот. Бойкое оказалось место эта станция Медвежья, Лыков не ожидал подобного столпотворения. Где рельсы, там и жизнь… Глазеть по сторонам приходилось на ходу – азиат торопился и манил за собой. Он даже и не подумал взять вещи у питерца. Алексей Николаевич сам тащил поклажу: большой саквояж с дорожными принадлежностями и баул с гримерным депо.

Уже через пять минут парочка вошла в большой деревянный дом, по виду – постоялый двор. Не задерживаясь, азиат проследовал в конец коридора, толкнул дверь и пропустил Лыкова вперед. Тот вошел в комнату – и оказался в объятьях сына.

– Ну, здравствуй, папа!

Николай сильно изменился за то время, что Лыков его не видел. Крепкий, плечистый – ну это, допустим, в отца. Волосы коротко острижены, борода простого русского типа, лицо загорелое. Подпоручик был в темно-зеленом с красным прикладом мундире Сибирского казачьего войска с погонами хорунжего.

Алексей Николаевич сильно сжал сына, подержал так и неохотно отпустил. Три года! Присутствие постороннего человека мешало ему в полной мере выразить свои чувства. Он отступил на шаг и придирчиво оглядел Николая. Профессионально внимательный к деталям, сыщик сразу увидел неестественно побелевшие кончики пальцев.

– Это что такое?

– Отморозил.

– Где?

– На Каракоруме.

– Что за место?

– Высокогорный перевал, связывает верховья Инда с верховьями Тарима.

Коллежский советник рассердился:

– Ты не абракадабру, ты дело скажи. Почему не написал?

– Да уж зажило все. Пальцы не отняли, и слава Богу.

– Но…

– Отец! Ты, когда был молодой, своей матушке обо всем писал? И о войне, и о полицейских подвигах?

– По-разному бывало.

– Вот и у меня по-разному. Не забывай: твой сын вырос! Я офицер и занят серьезными делами.

Лыков не знал, радоваться или сердиться. Но Николка не дал ему времени решить. Он повернулся к азиату и сказал:

– Знакомься, Бота. Это мой родитель, Алексей Николаевич Лыков. Я много о нем рассказывал, теперь вот он приехал. Очень мне оттого радостно.

Потом обратился к отцу:

– А это мой ближайший помощник и товарищ Ботабай Ганиев. Он казах…

– Погоди, – недоуменно перебил сыщик. – Казах – это уездный город в Закавказье, в Елизаветпольской губернии. Я бывал там.

Подпоручик терпеливо пояснил:

– Казахи – такая народность. У нас они называются официально киргиз-кайсаки – слышал? Однако настоящие киргизы, которые также официально именуются кара-киргизы, – совсем другое племя. Их не стоит путать друг с другом, а схожее именование как раз и создает путаницу. Я веду упорную борьбу с начальством, приучаю его к правильным названиям.

– Впервые слышу про это. А начальство как относится к тому, что молодой подпоручик его поучает?

– Пока терпит. Но ты ошибаешься, если считаешь такой вопрос пустяком. Казахи – их самоназвание, и оно правильное. С пятнадцатого века идет. Нам давно пора перенять его и не раздражать народ, который служит России верой и правдой. Во всяком случае, бо́льшая часть этого народа. И Ботабаю вовсе не все равно, как его зовут русские.

– Давай потом об этом поговорим. Объясни сначала, почему ты высадил меня здесь, не дал доехать до Омска? И почему ты в казачьей форме, а не в стрелковой, что за маскарад?

Лыков-Нефедьев недовольно покосился на отца. Тот спохватился и протянул казаху руку:

– Виноват! Очень рад познакомиться. Помощник моего сына и его товарищ… Это, значит, вы ему спину прикрываете? В письмах он ничего не писал о вас.

– А ему не положено, его служба секретная, – ответил тот без акцента. – Меня звать Ботабай Аламанович, но можно и без отчества, просто Ботабай. Я тоже рад с вами познакомиться.

– Теперь почему я высадил тебя на Медвежьей, – продолжил подпоручик. – Потому что в Омске за нами будут следить. Ты ведь дал мне телеграмму. Не зашифрованную, открытую. А нам враждебные глаза и уши ни к чему.

– Даже так?

– Именно. Я высокого мнения о качестве британской агентуры. У них всюду соглядатаи, что в Степи[16], что в Туркестане. Поэтому мы будем добираться до Семипалатинска скрытно, одетые подобающим образом.

– Хм. А я рассчитывал сесть в Омске на пароход. Мы перехватим его выше по течению?

– Нет, поедем верхами, – категорично заявил Николай. И тут же добавил: – Ты сдюжишь? Давно, наверное, не гарцевал?

– Давненько, – признался отец. – А сколько нам идти?

– От Омска до Семипалатинска тысяча верст. Пароход преодолевает это расстояние за пять суток. Нам же потребуется неделя. Так выдержишь или нет?

– Куда деваться, если ты за меня уже все решил?

– Извини, папа, но так действительно будет безопаснее. Поверь.

– Когда выступаем?

– Ты успел позавтракать? Очень хорошо. Мы с Ботой тоже. Лошадь для тебя готова, переложишь вещи во вьюки, и можно ехать.

Не прошло и получаса, как трое верховых двинулись на восток. В нескольких верстах от станции Медвежья располагался одноименный поселок, населенный преимущественно казаками. Сыщику стало понятно, почему Николай в их мундире: так он меньше бросался в глаза. Питерцу тоже пришлось сменить обличье. Его переодели в ношеный чекмень, на голову дали овчинный папах. Вещи переложили в суконные казачьи чемоданы, а дорогой саквояж безжалостно выбросили.

Лыкову подвели киргизскую кобылу-трехлетку буланой масти. Быстро выяснилось, что она обладает спокойным нравом и легко подчиняется командам. А коллежский советник не разучился держаться в седле. Его спутники обменялись одобрительными взглядами, и колонна потрусила.

– Это старый тракт так называемой Горькой линии, – пояснил подпоручик. – То есть линии казачьих поселений времен покорения здешних мест. Тракт тянется вдоль чугунки. У разъезда Чистый мы свернем с него на юг. Там дорога станет хуже, но нам ехать недолго. Выберемся к Иртышу, переправимся и окажемся на правом его берегу. Оттуда уже прямо к Семипалатинску по почтово-военному тракту. Дорога накатанная, ты должен справиться. Судя по тому, что я вижу, пороху в пороховницах у тебя еще о-го-го.

Они ехали целый день, с короткими остановками на пикетах. Пикетами назывались почтовые дворы. Здесь меняли лошадей, а еще путники могли отдохнуть на продавленном диване и перекусить тем, что готовила жена смотрителя. Через два пикета на третьем стояли казачьи кордоны, но они вели себя формально. Станичники пропускали всадников, не проявляя к ним никакого интереса, лишь иногда лениво козыряли незнакомому хорунжему. Документов они не смотрели и вообще службу несли спустя рукава. Притом что Семипалатинская область приграничная…

В шестом часу пополудни всадники остановились у небольшого выселка. Их встретил хозяин, пожилой дядька в ермаковке[17]. Он вынес хлеба, меда, молока и спросил:

– Барана резать?

Подпоручик кивнул.

– Такой, чтобы на троих, стоит четыре рубля, – сказал казак.

Николай вынул деньги из шаровар и протянул хозяину.

– Костер покуда разложите, – кивнул тот на кучу дров и ушел во двор.

Молодежь принялась возиться с костром, а Лыков остался сидеть на приступке. Езда далась ему не без труда, все же сказывался возраст. Сыщик заметил, как именно его сын разжигал с киргизом (нет, казахом, мысленно поправил он себя) костер. На равных. Вынул из сумки топорик, нарубил щепы, затесал колышки и подвесил на них закопченный котелок. Улучив момент, когда Николка подошел к дому, Алексей Николаевич сказал:

– Однако твой туземец не очень себя утруждает. Мог бы и услужить офицерам.

– Туземец?

Подпоручик обернулся назад, потом хмуро ответил:

– Бота не денщик и не лакей, чтобы нам с тобой прислуживать. Этот, как ты выразился, туземец мне уже дважды жизнь спас. А я ему еще ни разу. И вообще, пойми: здесь, в степи, у меня нет ближе него человека. Мы с Ботабаем тамыры, то есть названые братья.

Коллежский советник промолчал, мотая на ус.

Путники съели полбарана, оставшееся мясо уложили в фуражную сакву. Наполнили фляги водой из колодца. И снова тронулись в путь.

Иртыш открылся, когда начало темнеть. Переправлялись через него уже в ночи. Вместительный карбас доставил отряд на правый берег. Сильное течение сносило лодку, и весельным пришлось попотеть. Ганиев, как только ступил на землю, сразу куда-то ускакал. И отец с сыном смогли в его отсутствие продолжить обсуждение национального вопроса.

Николай начал так:

– Вот от тебя не ожидал про туземца!

– А что, это, как ты знаешь, официальный термин, так и в переписке говорится.

– Мало ли у нас глупостей в переписке. Ты воевал, бывал на Кавказе, в Туркестане, Сибирь излазил. Какие же они туземцы? А тем более казахи.

– Чем же твои казахи лучше других аборигенов?

– По обширности занимаемых территорий и по численности они на первом месте среди тюркских народов Азии. И на втором в мире после турок-османов. Больше трех миллионов человек! А посмотри, где обитают казахи. От Волги до Китая и от Сибири до Памира. Все их законные земли. Которые мы, кстати сказать, прибрали к рукам.

– Но-но, – одернул сына папаша. – Не прибрали, а присоединили. Для их же пользы. А если бы не мы, казахов твоих любимых давно завоевали бы китайцы. Так и намечалось в конце восемнадцатого века, помнишь? Я ведь перед отъездом успел раскрыть Брокгауза с Ефроном.

Разведчик улыбнулся:

– Ты веришь энциклопедическим словарям? Еще сошлись на доклады губернаторов.

– А что, тоже источник. Конечно, покорение русскими Средней Азии не обошлось без жестокостей и злоупотреблений. Но в сравнении с другими мы проявили меньше всего зла. Когда империи дерутся между собой, делят малые народы, верстают новые границы, тут не до церемоний.

– Ты спросил, чем хороши мои казахи, – продолжил сын. – Объясняю. Они талантливые, хорошо обучаемые, эпос у них поэтический, музыкальные, любознательные. Взять хотя бы недавно умершего Абая. Не слышал о таком? Он был многогранно одаренный человек: и поэт, и музыкант, и реформатор языка. Что еще? Казахи – надежные товарищи. Гостеприимны, уважают старость, женщины у них играют важную роль, не как у многих других. Еще бы руки мыли почаще… Есть такое многотомное издание – «Россия. Полное географическое описание нашего отечества. Настольная и дорожная книга для русских людей». Не читал?

– Времени нет всякую ерунду читать.

– Не ерунда, издание вполне добротное. Сам Семенов выпускает, знаменитый наш путешественник. Так вот, в восемнадцатом томе дана объективная характеристика казахам. И завершается она следующими словами, цитирую по памяти: «Среди тюрков, кочующих в Азии, киргиз-кайсаки наиболее культурный народ, и несомненно, что ему принадлежит лучшее будущее».

– Хорошо, коли так, – примирительно ответил отец. – А руки и в русских деревнях лишний раз стараются не мыть.

Когда Ботабай вернулся (он разведывал, все ли вокруг спокойно), Лыков-Нефедьев решил встать на ночлег. Посоветовался с другом, они вместе выбрали место поукромнее. Развели костер, коллежский советник завалился спать, а его спутники дежурили по очереди.

Утром, когда над Иртышом еще стоял плотный туман, отряд быстро собрался. Доели вчерашнего барана, разогрев его на углях. Русские сделали по глотку водки, чтобы согреться. Казах не стал. Он отошел в сторонку, совершил утренний намаз. Потом все расселись по коням и двинулись в путь. Киргизские лошади по праву считались самыми выносливыми в России, им нипочем были большие переходы.

Отряд поднялся на высокий правый берег. Тракт в столь ранний час был пуст. Лыков поразился его виду. По степи тянулись две широких накатанных колеи, разделенные полосой травы в пять саженей. Почти шоссе!

Подпоручик ткнул нагайкой на юго-восток:

– Теперь нам туда. Дорога все время будет идти вдоль реки, лишь кое-где отступит верст на пять, а потом снова приблизится. Ну, вперед!

Два дня они поднимались вдоль Иртыша, потом полдня отдыхали и снова выступили. По реке шли пароходы, буксиры тянули каждый по две баржи, сновали паузки и карбасы. Жаль, нельзя проплыть с ветерком… Вдруг показался буксир, ведший лишь одну баржу, и не деревянную, как все другие, а железную. Николай пояснил: это казенная баржа, на ней перевозят арестантов, а во время призыва еще и рекрутов.

Местность вокруг была удручающе унылая: ровная степь с выгоревшей на солнце травой, да небольшие колки[18] вдалеке. На пригорках были сложены странные пирамидки из камней. Николай сказал, что это опознавательные знаки, по которым кочевники прокладывают свои маршруты.

Внизу вдоль русла тянулась широкая ярко-зеленая полоса заливных лугов, и только она радовала глаз. Лыков кивнул на нее:

– Вот это силища! Всю здешнюю скотину можно прокормить.

– Да, – откликнулся сын. – Хватило бы на всех, да дорого обходится.

– В каком смысле?

– Это так называемая десятиверстная полоса. Она тянется по правому берегу от Омска аж до Усть-Каменогорска, на тысячу четыреста верст. Полтора миллиона десятин! Море травы, сочной, роскошной… Все это богатство было отдано казакам в бесплатное пользование еще в тысяча семьсот шестьдесят пятом году. Распорядился командир сибирских войск генерал-поручик Шпрингер. Так с тех пор и берут задарма. Столько сена им не нужно, да и не скосить такую громаду. А у кочевников на том берегу выжженная степь и огромные стада скота, главное их богатство. Кормить его трудно, пастбищ не хватает. И приходится арендовать у казаков заливные луга за большие деньги, чтобы не пойти по миру. Десять месяцев в году пасут они свои стада в пойме, да к зиме кое-что накашивают.

– Хм. Начальству писать не пытались? – спросил Лыков. – Генерал-поручиков давно нет в Табели о рангах. Пора бы и отменить их замшелые приказы.

– Уже не получится. В тысяча девятьсот четвертом году десятиверстная полоса высочайше пожалована Сибирскому войску в собственность. Шла война с японцами, и станичников решили задобрить. Помнишь наш разговор на берегу?

– Насчет тузе… Тьфу! Казахов?

– Да. Вот тебе пример нашего управления: отобрали у коренного населения лучшие земли и вручили лампасникам. Когда-то давно в этом был смысл: казаки воевали за присоединение края, нужно было их поощрить. Но с той поры прошло сто с лишним лет. Во всем Сибирском казачьем войске народу полтораста тысяч, если считать с семьями. В военное время войско обязано выставить девять конных полков. Согласись, немного. А тех же казахов в одной только Семипалатинской области почти семьсот тысяч. Счет скотине идет на миллионы. Главная проблема – как прокормить такое количество, с этим масса хлопот. Знаешь, что такое тебеневка?

– Да, это зимняя пастьба.

– Правильно, – одобрил Лыков-Нефедьев. – Так вот. Зимовые стойбища у них называются кстау и считаются самыми ценными. Летовки – джайляу, и весеневки-осеневки – кузеу, тоже охраняются от потрав, но кстау важней всего. Зимой скот пасти особенно трудно. Пастбища ведь под снегом. Сначала выпускают лошадей, и те разбивают его копытами. Следом выходят рогатый скот и верблюды, а самыми последними – бараны. Если снега выпало слишком много, лошади не могут добраться до травы. Значит, и остальная живность тоже. А еще хуже осенняя гололедица, когда после дождей сразу морозы. Земля покрывается льдом, и копыта его не пробивают. Начинается джут, падеж скота, это катастрофа для кочевников. Выручить могут только большие запасы сена. А заливные луга – вот они, но за покосы надо платить. Тут еще национальные особенности… Казахи, сказать по правде, большие лентяи. Еще им свойственна беззаботность. И отказываются от старого уклада они неохотно. По этой причине сено заготавливать не любят и потом страдают.

– Ты же их хвалил: и надежные, и хорошо обучаемые, – поддел отец сына. – А теперь вдруг ленивые, беззаботные и косить не хотят.

– Ну и что? Хвалил, нравится мне этот народ. Особенно Бота и его товарищи: Даулет, Сабит, Кыдырбек с Балтабеком. Но казахи тоже имеют недостатки, как и все другие народы. Говорю без прикрас. Да, порядочные лентяи. Они еще очень любят тамырничать, ездить по гостям и угощаться. Неделю могут пропадать, бросив хозяйство. Что есть, то есть…

Троица как могла быстро шла на Семипалатинск. Проехали станицу Черлановскую, после которой колки исчезли совсем, и осталась только голая степь. Миновали поселки Татарский, Крутоярский, а в станице Урлюктюм встали на отдых. Селение было богатое, даже один каменный дом имелся. Была и почта, на которой Лыкова-Нефедьева ждала телеграмма. Николай прочитал и нахмурился.

– Что-то не так? – спросил коллежский советник. Ботабай подошел и тоже смотрел вопросительно.

– Кыдырбек сообщает, что в Семипалатинск приехали какие-то неизвестные адаевцы, девять человек. Поселились за рекой, ходят по городу, чего-то высматривают. А Куныбай из Павлодара отправился в Омск, аккурат к твоему поезду.

– Теперь поясни все, что сказал. Начни с того, кто такие адаевцы.

Сын так же терпеливо, как и прежде, стал рассказывать:

– Это люди племени адай, которое живет на Мангышлакском полуострове. Среди казахов они слывут самыми грубыми и воинственными.

– И что с того, что девять из них приехали в Семипалатинск?

– Может быть, и ничего. Но мне это не нравится. Наши противники знают, что ты выехал ко мне.

– Откуда они могут знать? – возразил Лыков.

– Да из твоей телеграммы.

– Черт…

– Пойми, я не преувеличиваю, – продолжил подпоручик. – А реально смотрю на вещи. Противник в курсе, чем я занимаюсь. И в Джаркенте, и в Семипалатинске за мной приглядывают. Казахи отодвинули слежку, по пятам ходить не дают. Шпионы наблюдают издали. А еще читают корреспонденцию. И вот они узнают, что в Омск едет чиновник особых поручений Департамента полиции. А его встречает начальник разведывательного пункта. Что, папаша решил обнять сына? Аккурат после того, как зарезали полицмейстера, активного помощника разведчика? Догадаться о цели твоей командировки нетрудно. Англичане сообразили и готовят теплую встречу. Не допускаешь такое? Конечно, девять приехавших могут быть обычными кочевниками. Но именно среди адаевцев принято вербовать людей для темных дел.

– Ладно. А что за имена ты назвал?

– Кыдырбек Мукашев – один из моих помощников, кроме того, он двоюродный брат Боты. А Куныбай Каржибаев – враг. Вспомни, Снесарев должен был тебе называть это имя. Тот самый резидент, которого выявил Присыпин.

– Ты считаешь, что он собирался следить за нами в Омске? – сообразил сыщик.

– Да, и проводить нас.

– До Семипалатинска?

– Нет, папа. До засады на дороге.

– Николай. Ты всерьез допускаешь, что британские агенты могут напасть на русского офицера и чиновника полиции? Тут, на российской земле? А это не бред?

– В такое трудно поверить, согласен. Но сказать, что это совершенно невозможно, я не могу. При определенных обстоятельствах возможно.

– При каких же?

Тут вмешался Ганиев:

– Например, нас ограбят и убьют разбойники. Как в случае с Присыпиным.

Лыков задумался.

– Значит, на пути нас может ждать засада? Каржибаев обнаружил, что я сошел с поезда раньше. Он поймет, что это твоих рук дело и что мы сейчас пробираемся в Семипалатинск другим путем. И отправит боевиков перехватить нас на полдороге.

– Правильно рассуждаешь, папа. Надо еще усилить меры предосторожности.

– Да мы и так уже дышим через раз, – с досадой заявил питерец. – Едим одну баранину, будь она неладна…

Он намекал на вчерашний разговор. Когда в Крутоярском на обед снова подали баранью ногу, Лыков попросил чего-нибудь другого. Например, конины. Но сын ответил:

– Нельзя. Русские ее не едят, а казахи очень любят, но для них это деликатес, который они редко могут себе позволить.

– И что с того? Нам-то почему нельзя?

– Потому что нас запомнят. Так что ешь барашка и не жалуйся.

– Давай хоть ухи стерляжьей попросим. Ведь в Иртыше водится стерлядь?

– Водится, папа. Но ее здесь ловят мало, все больше под Усть-Каменогорском. И сюда не доставляют, разумеется. Я угощу тебя стерлядью в Семипалатинске, там продают.

После телеграфных новостей троица еще более затаилась. Уже следующим утром это их выручило.

Они были на полпути к поселку Железинка, когда впереди показались всадники. До сих пор на оживленном тракте попадались либо одиночные верховые, либо экипажи да обозы. Кочевники перегоняли партии скота, мужики свозили на пристани хлеб или арбузы, купцы – кожи. Конных отрядов, кроме линейских казаков, не было. А тут вдруг появились какие-то люди, одетые как инородцы. Они шли навстречу быстрой рысью. Ганиев увидел их первым, еще издали, и троица успела спрятаться в маленькой ложбинке. Когда стук копыт миновал, Ботабай осторожно высунулся. Только раз глянул и тут же присел.

– Ну что? – спросил Лыков-Нефедьев.

– Четверо. Адаевцы. Подозрительные.

– Без оружия?

– Кто же им позволит среди дня с винтовками ездить? Вьюки у каждого, обрез туда легко поместится.

Выждав некоторое время, они вернулись на дорогу и двинулись дальше. Лыков спросил у молодежи:

– Полагаете, что по нашу душу?

– Все может быть.

– А не мало четверых против нас троих?

– Если нападать из засады, то вполне достаточно.

– С обрезом из засады? – усомнился питерец. – Какая дальность стрельбы у обреза и какая точность? Сомневаюсь, что это те, кто нас ищет. И как устроить засаду на голой местности?

Но подпоручик отверг его сомнения и предположил:

– Они войдут в Урлюктюм и узнают, что мы там ночевали. После чего развернутся и начнут нас преследовать.

– Вполне вероятно, – согласился Ботабай.

Лыков опять возразил:

– С какой стати казаки станут сообщать что-то проезжим иноверцам?

– Те сунут рублевину и все узнают, – ответил сын.

– И как быть?

– Давайте сядем в Железинке на пароход и пару остановок проплывем. А потом сойдем на берег и опять продолжим верхами.

Так и сделали. На их удачу, в поселке с часа на час ждали пароход «Казанец». Он принадлежал Товариществу Западно-Сибирского пароходства и торговли и считался одним из лучших. К берегу пришвартовалось неказистое суденышко, однопалубное и все какое-то обшарпанное. Лыкову, привыкшему к шикарным волжским пароходам, оно показалось жалким. Но выбирать было не из чего. Лошадей затолкали в трюм, сами устроились во втором классе. Отец с сыном сразу пошли в буфет, где угостились водкой и ухой. Ботабай остался караулить вещи и попросил принести ему чаю с каймаком[19] и лепешками.

«Казанец» без остановки миновал Пяторыжский поселок и высадил случайных пассажиров в Бобровском. Здесь берег Иртыша поднимался особенно высоко, и с него открывался панорамный вид. Лошадям требовалось отойти после качки, и всадники задержались здесь на полдня.

Поселок Бобровский имел две улицы и даже собственную винную лавку. Все пространство вокруг него было засеяно хлебом. Колос уже сжали и обмолотили, теперь повсюду дымили овины, сушили зерно. Ганиев ушел выяснять, нет ли в поселке подозрительных чужаков. А сыщик с разведчиком уселись на скамейку на самой круче и заговорили.