Причалы любви. Книга вторая
– Д-домой, д-домой, – обрадованно забубнил он, до физической боли желая немедленно очутиться в своей квартире, на диване, под надежной крышей.
– Сейчас, Славочка, сейчас будем дома, – тихо сказала Надечка, и от нее по-прежнему пахло чудными духами.
Славик обрадовался Надечке, что она не оставила его, что она рядом, и при случае есть на кого положиться. Он успокоился, расслабился и снова оказался за чертой осознанного бытия…
Потом был полутемный подъезд, бесконечные ступени и какие-то мальчишки с гитарой на подоконнике лестничной клетки.
– Мы куда? – трезвея, спросил Славик.
– Т-с-с! – приложила палец к губам Надечка. – Никаких вопросов…
Сидели прямо на полу и опять пили нечто такое, что Надечка называла коктейлем. Пили, как смешливо определила Надечка, на «брудештейн». Смысл был тот, что после каждого глотка надо было целоваться.
– Меня дома потеряли, – запоздало вспомнил Славик.
– Я позвонила и все уладила.
– Кто взял трубку?
– Света.
– Как все это… нехорошо…
– Почему же?
– У меня есть невеста, – решился сказать Славик и даже поежился при этом.
– Ну и что? – холодно спросила Надя. – У всех кто-нибудь да есть…
– И у тебя?
– Конечно… У меня есть ты! И не надо больше про невест…
И удивительно уютно было с Надечкой, и такая соблазнительная кожа светилась в глубоком вырезе ее вечернего платья… И так темно было в комнате, что кружилась голова и вновь хотелось ничего не помнить. И Надечкины руки были так неожиданно сильны и уступчивы…
– Хватит, Славочка, хватит, – растормошила его утром Надя. – Не притворяйся, пора вставать, чай пить и уматывать отсюда. А то как бы нас ненароком на месте преступления не застали…
– У-у-у! – простонал Славик, первый раз в жизни испытывая невероятно сильный приступ головной боли. – Н-не могу…
– Вста-вай, – Надя присела на диван и легонько шлепала Славика по щекам, – приходи в себя. Не думала тебя таким пьяным увидеть. Ужас…
– Они там… чего-то намешали, – поморщился Славик, с отвращением припоминая вчерашнее гулянье.
– Ну, ничего, – успокоила Надя, – сейчас чая с лимоном попьешь и придешь в себя. Сильно голова-то болит?
– Да…
– Чего-нибудь помнишь или нет? – Надечка склонилась и поцеловала Славика где-то возле уха. Этот поцелуй, вполне домашний, спокойный, насторожил Славика, и он встревоженно спросил:
– А что?
– Да ничего, ничего, – засмеялась Надя. – Ты что это так перепугался?
– Попить бы чего-нибудь.
– Сейчас.
Надечка проворно скрылась на кухне и вскоре вернулась с дымящейся кружкой горячего чая. Сверху плавал сочный ломтик лимона, слегка припудренный сахаром.
– А холодной воды нельзя?
– Нет, – твердо ответила Надя, – чай с лимоном лучше.
– Спасибо.
– На здоровье. Да ты садись в постели-то, а то как будешь пить? Или меня стесняешься? – Надечка опять засмеялась.
– Да нет.
– Ну и садись.
– Горячий… Вячеслав отхлебнул, потом еще раз и еще. Чай оказался необыкновенно ароматным, с кислинкой, именно то, что ему надо было сейчас, и он с невольной признательностью посмотрел на Надечку.
– Вкусно?
– Еще как!
– А ты говорил…
– Что?
– Да ничего. Пей…
– Где это мы находимся?
– У знакомой. Не беспокойся, все в норме.
– А кто она?
– Знакомая, я же тебе сказала.
– А-а…
– Тебе что-нибудь не нравится?
– Да нет, – Вячеслав приходил в себя, – но все как-то так…
– Как?
– Странно.
– А чего здесь странного? – Надечка напряженно хохотнула. – Повеселились на свадьбе приятеля, поплясали и потом баиньки… Все как надо.
И вот только теперь, при ее последних словах, Славик наконец-то осмыслил происшедшее. И так скверно вдруг стало у него на душе.
– Как же так, Надя? – глухо спросил Славик, не в силах поднять на нее глаза. – У меня же там, в Леденеве, невеста…
– Ты об этом уже говорил, – быстро перебила Надя, – ночью.
– Да?
– Говорил, – Надечка глубоко вздохнула. – Да ты не расстраивайся, Славушка, я ничего к тебе не имею… Я сама так хотела. Са-а-а-м-а!
И так она это сказала, так выдернула сигарету из пачки, что Славик невольно подался к ней, обнял, неожиданно почувствовав, что Надечка вся, от головы до пят, по чьему-то неведомому велению сейчас близка и понятна ему.
– Ну?
– Я виноват, да? Сильно?
– Ты дурак, Сергеев. Бесконечная тупица… Разве об этом спрашивают?
– Я не хотел этого, честное слово.
– Да помолчи ты!
Надя крепко прижалась к нему и тихо всхлипнула.
– Все равно – прости меня! – заупрямился Славик.
– Была свадьба, понимаешь? А мы пошутили. И никто никому не обязан, если…
– Что?
– Ничего… Если не будет последствий.
– Ты думаешь…
– Я пока ничего не думаю… Лучше обними меня… вот так… Сильнее. И ни о чем я не хочу думать, понятно? Я хочу быть с тобой… Твоей… И молчи, молчи, молчи… Если ты скажешь сейчас хоть слово, я возненавижу тебя… Вот так… Славка-а…
V
III
К середине октября городской парк словно бы проредили, так светел и просторен стал он без листвы. Не покорилась осени пока что только ольха. Ее листья, даже побитые морозом, так зелеными и упадут на землю. Дня три назад в городе появились первые «северяне» – веселые чечетки, хохлатые свиристели и красногрудые снегири. Торопливо проверяя свои зимние квартиры, птахи без устали мотались из одного парка в другой, а на ночь укрывались под надежный еловый сумрак Хехцирского заповедника. В посвежевшем воздухе стал звонче дробный перестук дятлов. Вместе с поползнями, синицами и пищухами они занялись наисерьезнейшей работой: тщательно обследуют деревья, уничтожая вволю расплодившихся за лето насекомых. Всяк занят своим делом, потому как впереди не шутка – зима. Спешно запасают впрок корма расторопные бурундуки и белки, весело носятся в последние теплые дни по деревьям. Всерьез готовится к зиме и припозднившийся в этом году еж: поваляется на спине по сухо шуршащим листьям и торопливо топает в свое убежище, тщательно выстилая его и прихорашивая… А потом наступила ночь, когда густо и дружно потянули на юг гуси. Летели они высоко над городом, и словно бы из другого мира доносилось их тихое и грустное гоготанье…
Они прошли сквозь парк и остановились у самой дальней скамейки, густо припорошенной листьями.
– Похоже, что здесь всю осень никто не сидел.
– И вообще сюда никто не заходил…
– Присядем?
Они сели и несколько минут молчали, вживаясь в тишину этого тихого уголка, случайно обнаруженного ими. Высокие тополя с нежно-зеленой молодой кожицей лениво и отрешенно роняли листья, и они плавно катились по стылому воздуху к земле.
– Знаешь, что я сейчас вспомнила?
– Нет.
– Помнишь, ты прилетел из тайги, а я провожала Светлану, и мы случайно встретились?
– Еще бы!
– А потом пошли в лес… Помнишь, там был такой светлый березняк?
– Конечно.
– Тогда тоже падали листья… Только те листья были первыми… Я даже не знаю, почему они тогда так рано начали падать. А теперь вот, – Лена протянула руку и поймала необычайно широкий, в мелких дырочках, словно бы прожженных увеличительным стеклом, лист, – падают последние. Не знаю, но как-то странно все это… На следующий день ты уехал. Помнишь?
– ….
– Конечно, помнишь… А я так спешила в тот день. Так хотела тебя увидеть. Приехала и бегу в эту вашу будочку. И уже чувствую, понимаю, что вас нет, но верить в это не хочу… Вот прибегаю к этой вашей будочке, а там – огромный замок. Я остановилась и не знаю, что дальше делать. Потом потихоньку пошла, сама не знаю куда… Так вот шла, шла и на взлетную полосу вышла. Слышу, что-то в динамик кричат, а что – не пойму. И вдруг меня кто-то за руку хватает. Знаешь, у меня чуть сердце не остановилось. А это мальчишка, техник, зеленый от злости. Куда, говорит, прётесь? Самолет из-за вас на второй круг пошел. Вот сдадим в милицию за хулиганство. А я у него и спрашиваю про вас. Ну, малый сразу пыл поубавил и говорит, что минут сорок как улетели… Тут я заплакала. Глупо, конечно, но мне так обидно стало, что всего-навсего каких-то сорок минут…
– А я готов был в драку полезть за то, что ребята так быстро собрались и загрузились в самолет. В другой раз кто-то обязательно опоздает, что-то забудут, а на этот раз все шло как по маслу. Взлетели, смотрю в иллюминатор – вроде не видно тебя, так и решил, что ты в последнюю минуту передумала ехать…
– Ну что ты! Как бы это я могла передумать? Ты бог знает куда отправляешься, а я вдруг взяла и – передумала? Хорошенькое дело…
– Да это было не так уж и далеко, каких-то восемьсот километров.
– Ничего себе!
– До Москвы – девять тысяч…
То до Москвы, а ты на пожары летел… Я за тебя очень боялась, у меня чувство такое было… нехорошее…
– Ну, это совсем напрасно, – Огонек осторожно привлек Лену и поцеловал. – Чего за меня бояться? Это я за тебя – боялся!
– Ты – за меня?! – Лена отстранилась, с удивлением и недоверием вглядываясь в лицо Огонька. – С какой стати? Что со мной могло случиться?
– Думал, переедешь в Хабаровск и забудешь, как обещала…
Наступила пауза, во время которой Огонек убрал руку с плеча Лены. Слышно было, как по соседней аллее прошел человек: листья, прихваченные ночными заморозками, чуть ли не кричали под ногами прохожего. И как-то неприятно, на одной ноте, поскрипывал за их спинами надломленный сучок.
– Я хотела, но у меня ничего не получилось, – тихо призналась Лена. – Я ведь и в твою авиабазу звонила, узнавала о тебе. Понимаешь, все о пожарах говорят: дома, на остановках, в магазине, а от тебя нет никаких известий. Я как дурочка чуть ли не каждый день на почту бегаю, меня уже там, у окошечка, узнают, а писем все нет. Каково! – Лена горько усмехнулась и искоса посмотрела на Огонька. – Как же тут забудешь?
– А очень хотелось?
– Вот я и позвонила, – словно не услышала вопроса Лена. – Разговаривала, как видно, с очень отзывчивым человеком… Он мне все объяснил: мол, связи с ними нет. Успокоил, так сказать. Кажется, Ковалев его фамилия…
– Ковалев?
– Да…
– Это же Вовка Коваль, – почему-то обрадовался Огонек, – мой земляк. Его самого потом в Бурятию кинули, до сих пор не возвратился.
– Вот, твой Коваль и сообщил мне: связь с ними потеряна. Представляешь мой восторг? Я бросилась в аэропорт, хотела к тебе лететь, но в самый последний момент остановилась. Даже не знаю, как это случилось, что я не улетела… Словно кто за руку придержал. А так бы…
– Что?
– Не знаю… Мы ведь теперь в доме Сергеевых живем, профессора Сергеева… Слышал?
– Приходилось.
– Он – умнейший человек, все с полуслова понимает… Как бы я ему потом в глаза посмотрела? Ну что бы я ему сказала о том, где была?
– А может, надо все сказать? Самой… Не ждать вопросов, – осторожно сказал Огонек.
– Может быть, – без выражения повторила Лена, словно бы не поняв того, что ей сейчас сказали.
– Жить есть где… У нас с матерью свой дом. Еще отец строил. Места всем хватит. Правда, далековато от центра, но жить можно. Все живут. А, Лена?
– Может быть, – еще раз повторила Лена, представляя что угодно, но только не себя в качестве хозяйки собственного дома. Ей это показалось так дико, так противоестественно, что она непроизвольно откачнулась от Огонька. «Гос-споди, – подумалось ей, – они, может быть, и корову держат. А уж кур, уток – наверняка. И вот я утром в валенках (почему-то обязательно в них), в тяжелой куртке с тазом в руках. Сыплю зерно птицам. Они налетают со всех сторон, дерутся, жадно клюют и тут же гадят. Весь двор и снег вокруг двора изгажен… А мне – корову доить. Такой низкий, с толстыми ножками стульчик. Ножки в засохшем навозе. Бок у коровы – тоже в навозе. И хвост, которым корова хлещет меня по лицу, когда я сажусь на маленький стульчик под ее теплый бок…»
Сама того не сознавая, Лена представила все так, как некогда было у нее дома, в ее родной деревне, где родилась и выросла она, пока не уехала в восьмой класс в соседнее село. Она никогда не думала, не предполагала, что вспомнит свой дом таким вот – чужим и чуть ли не враждебным. Неужели она так отвыкла от всего, что ее окружало в детстве?
– Что ты сказал? – переспросила она и смутилась. – Прости, я задумалась… Не так все это просто, Володя, я уже говорила тебе об этом… А Вика? Куда деть Вику? Дом для нее есть, это хорошо, а отец?
– Вот это мне не нравится, – Огонек встал, прошелся и вновь сел. Достал пачку папирос, но закуривать не стал.
– Что именно тебе не нравится?
– А то, что как только надо решать, ты прячешься за дочь… Оч-чень это удобно…
– Я мать, не забывай.
– Да помню я, помню, – Огонек все же закурил. – Ты замужняя женщина, мать, отвечающая за воспитание своей дочери… Ты об этом мне уже раз десять говорила…
– И еще десять раз скажу.
– Вот и отлично… Но все это, знаешь… Об этом так часто не говорят.
И в это время, спасая их от серьезной ссоры, на ветки единственного в парке бархатного дерева шумно упали пестро раскрашенные хохлатые птицы. Они были так близко, что к ним невольно тянулась рука. Лена, затаив дыхание, разглядела расписные черно-бело-желтые, с красными позументами крылья птиц, их черные галстучки… Весело перекликаясь, не обращая внимания на людей, птицы принялись клевать еще не опавшие темные ягоды. Лена уже видела этих птиц и не раз видела, но вот как их называют – не могла вспомнить. И Огонек, словно догадавшись об этом, подсказал:
– Свиристели…
– Это они? Почему же я их не узнала?
– Откочевали с севера, – невольно вздохнул Огонек. – Значит, там теперь уже снег… Да и у нас он не за горами.
Свиристели так же внезапно, как прилетели, снялись с хрупких веток и красивыми, волнообразными нырками скрылись в глубине парка. Лишь несколько ягод, неловко оброненных птицами, темнели среди желтых листьев, да раскачивались задетые ими вершинки молодых елочек.
– Мы не виделись почти два месяца, – глухо сказал Огонек, – а такое впечатление, что всего два дня.
– Ты о чем?
– Да так, ни о чем… Сколько я помню, мы почему-то крутимся вокруг одной и той же проблемы… И ничего решить не можем.
– Тебя это не устраивает?
– А знаешь, Лена, ты изменилась, – круто переменил разговор Огонек.
– Возможно… Мне пора возвращаться. Надо еще за Викой в садик зайти.
– Быстро вы ее в садик устроили… Профессор помог?
– Да… Но только не Сергеев.
– Сколько профессоров, – усмехнулся Огонек.
– А чему здесь удивляться? – обиделась Лена и встала со скамьи. – У моего мужа есть научный руководитель, профессор Бородулькин. Только и всего.
– Понятно… У меня, конечно, такого руководителя нет.
Огонек продолжал сидеть на скамье, глядя прямо перед собой. И так одиноко он выглядел, что Лена не выдержала, склонилась к нему и крепко поцеловала. Волнуясь от своего же поцелуя, от прикосновения горячей руки Огонька, она расслабленно опустилась к нему на колени, быстро и горячо зашептала:
– Ничего не хочу знать, ничего… Можем мы встретиться просто так? Ну почему так много слов? Я устала от них… Слышишь, Вовка, ус-та-ла… Пожалей хоть ты меня… Пожалуйста…
Огонек, крепко обнимая Лену, продолжал холодно смотреть перед собой…
Они выходили из парка, когда солнце должно было вот-вот коснуться далекого горизонта, и по городу был разлит особенный, осенний уже, полусвет. Прозрачный воздух, слабо прогретый за день, легким холодком переполнял грудь, листья беспокойно шуршали под ногами, на Амуре тоскливо гудели последние катера, туго разрезая свинцовую воду потемневшей реки.
– Вот, встретились, – с сожалением вздохнула Лена.
Они пересекли площадь и остановились, чтобы попрощаться. И никак не находились подходящие слова, пока Огонек, наконец, не спросил:
– Мы еще встретимся?
– А ты этого хочешь? – как-то небрежно поинтересовалась Лена.
– Нет…
– Что-о?! – Лена быстро вскинула на Огонька синей тушью подведенные глаза.
– С такой, какая ты сейчас, мне встречаться не хочется…
– Вот и прекрасно… Но странно, однако, – Лена пожала плечами и собралась уходить, когда вдруг на них чуть не налетел Вячеслав Сергеев.
– Лена? – удивился он. – Я тебя не узнал…
Была неловкая пауза. Лена смутилась. Впрочем, ни того ни другого Вячеслав не заметил.
– А я из управления бегу. Получил оборудование для больницы, – сообщил Вячеслав. – У нас же все там сгорело…
– Я знаю.
– Ты домой?
– Да нет, мне еще за Викой надо зайти.
– В таком случае нам не по пути. До вечера.
Вячеслав торопливо протянул руку, и Огонек крепко ее пожал.
– Кто это? – спросил Огонек, как только Вячеслав скрылся за спинами прохожих.
– Это мой деверь, Славик Сергеев, – Лена невольно улыбнулась.
– Кажется, я его где-то видел, – наморщил лоб Огонек. – Точно помню – видел… Но где?
– Володя, мне пора. Я опаздываю в садик…
– Поедем в воскресенье на левый берег? – вдруг легко и просто спросил Огонек.
– Даже не знаю… Все будут дома, что я скажу?
– Придумай что-нибудь, Лена, пожалуйста, – горячо попросил Огонек. – У подруги ты, у друзей – где угодно… А?
– Не знаю, – неуверенно ответила Лена, – разве что…
– Леночка, пожалуйста! – перебил ее Огонек. – Я буду ждать тебя здесь же. В полдень. Идет?
– Я постараюсь…
– Пожалуйста, постарайся.
– Пошла я, – Лена коснулась руки Огонька и быстро зашагала по улице Тургенева. Поравнявшись с цветочными лотками, оглянулась и помахала на прощание.
А Огонек, пока можно было, провожал взглядом ее стройную, ладную фигурку в красном плаще и высоких красных сапожках на среднем каблуке. Он очень хотел, чтобы Лена оглянулась еще раз, но она не оглянулась.
I
Х
В первый раз увидев Бориса в офицерской форме, Лена поразилась: форма ему шла. Более того – она ему очень шла! Ничем ни примечательный, склонный к полноте, он вдруг превратился в стройного, подтянутого мужчину, который, казалось, твердо знает, чего хочет от жизни… Через неделю это впечатление не прошло, не прошло оно и через месяц. Лена стала замечать, что Борис нравится женщинам. Особенно офицерским женам. Что-то вроде ревности шевельнулось в Лене, но она пока еще не верила в это чувство. Странно и приятно было видеть и то, как иногда черная «Волга» заезжала за Борисом и солдат-водитель, распахивая дверцу автомашины, отдавал Борису честь, на что он отвечал довольно ловким, небрежным кивком. Так же ловко и небрежно, с непонятно откуда взявшимся шиком, Борис носил новенькую офицерскую форму. «Да он что, где-то потихоньку всему этому учится? – невольно думала она. – Ведь нельзя вот так, сразу, влезть в новую одежду и чувствовать себя в ней прекрасно. Вон, к новому платью или кофточке сколько приходится привыкать: где-то тянет, где-то морщит…» Но Борис, похоже, был просто создан для формы. Смешно, Лена даже себе стеснялась сознаться в том, что Бориса в форме она побаивается, вернее сказать – робеет перед ним. По крайней мере – робела в первое время. Потом, она никак не могла запомнить, какое количество звездочек соответствует какому званию. И ей всегда надо было делать усилие над собой, чтобы свести воедино четыре звездочки на погонах Бориса и звание «капитан».
В первый раз, когда Борис привез и свалил в комнате на диван свое обмундирование, она была поражена запахом кожи, казенного сукна и еще чего-то такого, особенного. Проводив Бориса в ванную комнату, Лена потихоньку потрогала каждую вещь. Но заглянула в комнату Светлана и насмешливо спросила:
– Что Борис Сергеевич новую сбрую получил?
– Форму, – поправила Лена. – Сбрую, по-моему, только для лошадей получают…
– Вот и стала ты офицершей. Поздравляю!
– Спасибо… А тебе не нравится, да? – с вызовом спросила Лена.
– Нет…
– И почему же?
– Душок от всего этого какой-то нехороший…
– Серьезно? – Лена села на диван и нахмурилась. – А вот мне кажется, что вы все недолюбливаете Бориса и страшно завидуете ему.
– Завидуем? – Светлана округлила глаза.
– Да, именно: за-ви-ду-е-те… Иначе почему вот этот тон? С чего бы такое презрение? Хорошо, Борис пока ничего на сделал для науки, а вот ты-то сама, что успела сделать, кроме…
И Лена чуть было не сказала, сдержавшись в самое последнее мгновение.
– Кроме? Ты не договорила. Пожалуйста, продолжай…
– Не стоит… Света, мы очень мешаем вам, да? Вика балуется, бегает по комнатам, мы вечером за общим столом сидим, да?
– Никак не могу решить, – поморщилась Светлана, – ты в самом деле ничего не понимаешь или тебе удобно не понимать? Впрочем, это дело твое… Извини, конечно, если я тебе помешала.
– Да нет, ничего, пожалуйста, – холодно ответила Лена.
Несколько минут она просидела на диване, словно в оцепенении, успокаиваясь и сдерживая себя, чтобы не разрыдаться. Борис, вернувшийся из ванной комнаты, заметил ее состояние.
– Что случилось, Лена? – озабоченно спросил он, растираясь жестким полотенцем у зеркала.
– Ничего…
– Но ведь что-то случилось? Я же вижу…
– Почему они тебя так не любят?
Борис удивленно оглянулся, аккуратно свернул полотенце и спросил:
– Кто?
– Ну, Светлана, например…
– Вот чего не могу сказать, того не могу… Только я не пойму, с каких пор ты о ней во множественном числе отзываешься?
– Да я не только о ней…
– О ком же еще?
– Какие у тебя отношения с отцом? Вы же едва-едва здороваетесь, а Виктора Щербунько он при встрече обнимает… Почему?
Борис помолчал. Прошелся по комнате и остановился рядом с Леной.
– Знаешь, мать, – тихо сказал он, – не все в жизни можно объяснить… Я, конечно, попытаюсь, но не сейчас. Вот переедем в свою квартиру, там у нас с тобой будет возможность для такого разговора…
– Скорее бы, – невольно вздохнула Лена.
– Потерпи. Теперь уже совсем скоро, через недельку, крайний срок – две.
– Что-о?! И ты молчишь?
Борис осторожно привлек Лену и поцеловал в щеку, потом, легонько раскачивая ее, медленно и спокойно пояснил:
– Я готовил для тебя сюрприз, но вот, видишь, не выдержал. У нас все будет хорошо, Леночка, только надо еще немного подождать. Понимаешь? Я это тебе говорю вполне ответственно: у нас будет все! Очень скоро я защищусь. Да, Леночка… А там, возможно, будет длительная поездка в Москву. Всей семьей. И не на месяц, Леночка, и даже – не на год…
– Боренька! – ахнула от удивления Лена. – Да ты не выдумываешь ли?
Но она уже знала, понимала, что нет, и ей грезилось что-то такое, пока что малопонятное и самой, но чрезвычайно любопытное: большой и высокий зал, свечи, много дорогих свечей в бронзовых подсвечниках на львиных лапах, женщины в темных вечерних платьях и мужчины в белых сорочках с бабочкой и бильярдными киями… Откуда это, почему, с какой стати свечи и бильярдные кии, она, наверное, и под гипнозом не смогла бы объяснить, однако же…
– Я говорю вполне серьезно, но пока об этом… – Борис приложил палец к губам, а увидев растерянность Лены, засмеялся: – Между нами, хорошо?
– Вика, что ты сегодня натворила?
– Я не творила.
– Как же «не творила», если воспитательница рассказала бог знает что…
– Я не творила, – упрямо нахмурилась Вика, – я подралась.
– Даже так?
– Пусть он не трогает чужие шарики… А то все время возьмет шарики, как будто он один хочет с ними играть, а больше никто не хочет.
– Какие шарики?
– Шарики. Играть. Они деревянные и громко катаются по полу.
– Та-ак… Так почему же надо обязательно драться из-за них?
– Ты глупая?
– Вика! – Лена дернула дочку за руку.
– Я же тебе уже говорила, что он все шарики забрал. Умный какой, только наоборот.
– Кто он?
– Сашка Бураков, кто… Он самый вредный в группе, вот кто…
– Понятно… А почему ты не сказала воспитательнице, что он все шарики забрал?
– Я кто – ябеда?
– Ну, в данном случае – нет.
– А кто?
– Девочка, которая хочет играть с шариками.
– Это после того, как ябеда?
– Перестань… с тобой невозможно нормально разговаривать.
– Я подошла к нему, когда он все шарики забрал. Я подошла и встала. Стою я, стою, а он спрашивает, чего ты здесь стоишь? Я ему говорю, тебе места жалко, да? Он говорит, что да. Тогда отдай шарики, я ему сказала, ты не один хочешь с ними играть. А он сидит на земле, и затылок у него стриженый… Ну и вот, когда сказал, что не даст, я ему по этому стриженому затылку ка-ак тресну! Он испугался и затылок свой стриженый руками закрыл, а я шарики забрала и убежала. Потом Нинке дала, Сереже дала, Клюкве дала…
– Кому-у?
– Девочка одна у нас, мы ее Клюквой зовем. Она красная все время. Надо ее папе показать, может быть, она больная… Вот, я всем шарики раздала и ему один оставила, а он не захотел брать.