Шел солдат…
Вовка и Толик банились потом долго, основательно, я их температуру выдержать не мог. Но вот уже и они минут через 15—20 сидели в раздевалке, отдыхали. И разговор тогда вёлся простецкий, деревенский, мужицкий. И никакой-то в нём фальши, души делаются по-деревенски открытыми, искренними, простота во всём.
И опять потом делали второй заход. Во второй раз тело уже закалено, дольше можешь выдержать пропаривание, лежишь уже с удовольствием, не напрягаясь. Только тело твоё испытывает счастье каждой своей клеточкой, каждая порочка в тебе открывается. Уж и запах от досок сосновых, ольховых, осиновых – проникает во все уголки не только баньки, но кажется, и твоей души.
Толик просит потом, чтоб Вовка после второй парилки сделал ему ещё массаж. Он – рыбак заядлый, рыбачит круглый год. Вот и прихватывает его порой радикулит. А банька-то, она всю хворь выгоняет. Долго ещё они возятся с массажем, кряхтят. А то опять обливаются холодной водой – температура-то в самый разгар выше 100 градусов.
…А когда на дворе много снега (так было как раз, когда я вернулся с армии), то мы любили прыгать после парилки в снег. Холода не чувствуешь, обжигает снег как будто, и на теле шипит и плавится.
После опять долго отдыхаем. Во всём теле такая лёгкость, как будто на свет народился, каждая клеточка дышит, наполняется прохладным воздухом предбанника. Потом моем голову – шампунь в баньке, даже очень простой, кажется невероятно душистым. Обычно наши деревенские родственники держат обычные, недорогие, Чистую линию – Хмель, Клевер, Берёзовый. В ванной дома они так не пахнут.
Толик, так тот даже тело и не намыливает.
– Зачем, говорит, пот-то с жиром уже весь смылся, кожа чистая!
Ну а после баньки – за стол. К баньке-то, да и к приезду нашему обычно и поросёночек прикалывался. Так получалось, да так оно и называлось – приезжали на печёнку. Наверное, это самое вкусное блюдо, когда жарят на свежем сале картошку, мясо, сало и печёнку, да ещё Люба лучка туда побольше подкрошит, да лаврового листика подбросит!
Уж тогда и первая стопочка наливалась – под печёночку. Шла и водочка наша привозная, и Вовкин коньячок, а потом дело, глядишь, доходило и до деревенского самогончика – дегустация! Хотя пили-то конечно понемногу, по-глоточку. Много-то нам городским не выпить. И вот что интересно: если пили самогон, голова утром никогда не болит, хотя на вкус-то он – ну самогон и самогон!
А ещё Люба подавала нам квас, не окрошку, как сейчас принято, а деревенский квас. Он заправлялся варёным яичком, огурчиком да лучком, ну и пару ложек своей, деревенской сметаны – нет ничего вкусней. И куда уж тут нашим привозным гостинцам – колбасам, сырам да селёдкам – не выдерживали они перед деревенским угощением.
После ужина, перекуров долго ещё пили чай, с блинчиками, всякой всячиной чинёными. И долго ещё шёл разговор деревенский, неторопливый, о жизни в селе, в городе, об ушедших родственниках, и потом, по душе, обо всём, что накопилось. Люба и Наташа, моя сестра, могли проговорить иногда и целую ночь до утра – так наскучивались.
А потом среди ночи выскочишь во двор, до ветру – туалет-то во дворе. А воздух такой – что как будто пьёшь его и напиться не можешь. А звёзды огромные, яркие, во всё небо – никогда не увидишь в городе таких звёзд! Вздохнёшь и почувствуешь в самой глубине своей души такое неизъяснимое счастье! И любишь тогда и людей всех вокруг, и мир этот прекрасный, и душа поёт.
Утром встаём по-разному. Деревенские раньше, так у них заведено. Мы, городские взрослые, через часик, а дети наши, хоть и выросшие уже, могут поваляться и до 10—11 часов.
И тут первое дело – опять утренний чай. Хотя погодите… Утро начинается с уговариваний:
– Ну Люб, ну сто грамм плесни!
– Угомонись, алкоголик, вчера ведь всё вытрескали!
– Люб, ну у тебя же есть, я же знаю! Хорошая ты моя!
– Вот так и жениться уговорил. Ну иди, прорва, налью, но только стопочку и больше не спрашивай!
– Вот за что я тебя всю жизнь люблю! Дай поцелую!
– Уйди, паразит! Вот твоя стопочка, а то отберу!
Вот под такую музыку слов мы просыпаемся и уже умывшись, садимся пить чай. Есть-то особенно не хочется – с вечера перекормленные.
Появилась правда в деревне последняя городская мода – утром Люба предложила овсяную кашу на деревенском молочке – вкусная! Отведали все понемногу.
Чаще всего в гостях больше одной ночи не гостили. Но в этот раз сразу домой не уехали – захотелось нам с Володей навестить нашу любимую учительницу Клавдию Михайловну. Так уж получилось, она не была нам обоим классной руководительницей, но в деревне ехали мы всегда именно к ней – любили её очень ещё с школьных лет. В прошлый наш приезд мы не застали нашу учительницу, уезжала она к дочери своей в Калугу.
Горе у неё случилось – похоронила она дочку. Остались только взрослые внучки.
В этот раз тоже переживали – вдруг не застанем. Но нет, как только наша машина подъехала к дому, дверь открылась – и вот уже на крылечке – добрые и любящие глаза. Где мне взять такую ручку, она наверное должна быть с золотым пером, чтобы описать наше доброе отношение, нашу любовь к этой старенькой учительнице.
– Ребята, проходите, да ведь у меня не убрано, не ждала я.
– Да нам это ничего не нужно, только бы посидеть, поговорить, на вас порадоваться.
И вот уже разговор заходит о химии, любимом предмете нашей учительницы. Вот уже Володя и Клавдия Михайловна начинают сыпать формулами и правилами. Я как-то уже не помню из химии, но у остальных двоих – ясные умы.
– Клавдия Михайловна, Да сколько же вам лет?
– Мне 81 год, а работала я до 74 лет, раньше не отпускали, всё уговаривали поработать. Да и теперь учителя звонят мне иногда, молодые, не могут разобраться, помогаю. Выгляжу уже старо, в зеркало не люблю смотреть.
– Для нас вы такая же, как и в школе, когда учили нас уму-разуму!
И мне вспоминается необыкновенное качество моей любимой учительницы – справедливость. Она никогда не делила детей на хороших и плохо успевающих – как-то все были вовлечены у неё в учебный процесс. И это даже нельзя так называть – учебный процесс, все были вовлечены в более широкую и глобальную сущность – школьную жизнь, когда общение учеников с учителем не прекращается с окончанием уроков.
С Клавдией Михайловной всегда было интересно – и когда отправляли нас вместе с ней на сельхозработы. Как-то пришлось убирать даже маковое поле – о наркотиках тогда никто не слышал.
Помню, я как-то написал ей даже письмо из института, уже будучи студентом, грустное письмо. Не заладились у меня тогда отношения с одной девочкой, понравилась она мне, но взаимности я не получил.
И вдруг Клавдия Михайловна говорит:
– А знаешь, Юр, у меня ведь твоё письмо цело. Я иногда читаю его своим внучкам.
Мне очень было трогательно услышать это, ведь прошло более 30 лет!
Но постеснялся попросить почитать его ещё раз, не захотел ворошить прошлое.
Вспомнилось, как-то Клавдия Михайловна говорит своим ученикам:
– А хотите, я покажу вам реактивы, которыми можно сделать взрыв прямо в консервной банке.
– Давайте, конечно, – вступил один из мальчишек.
– Мы может тогда сможем и школу взорвать!
– Ну нет, наверно вам всё-таки не буду показывать.
И вот уже на выпускном, взрослые уже:
– И всё-таки, Клавдия Михайловна, расскажите, какими реактивами можно взорвать школу? – Вот было смеху!
– Ребята, да я же вас угостить чем-нибудь должна! Мы дружно отказываемся – да у нас всё есть!
– А у меня деликатес – земляничное варенье!
– Так ведь у вас внучки, у них семьи, наверное, правнуки и правнучки.
– Да знаете, ребята, никто за весь последующий год у меня никаких гостинцев не возьмёт. У внучек-то всё у самих запасено, а больше у меня никого и не бывает.
Клавдия Михайловна открывает доски в полу и достаёт из неглубокого подвала пять баночек, потом, покачав головой, ещё парочку с вареньями и салатами. Нам неудобно брать, хоть мы и тоже пришли не с пустыми руками.
– Да вот возьмите ещё и тыкву – мёденная, кашу-то небось варите. Юра, бери, у тебя ж большая семья.
– А где вы берёте землянику, кто вам привозит?
– Сама. Сажусь на велосипед и еду к Поляне, за 3—5 км. Там и собираю, там она такая хорошая!
Нас прерывает телефонный звонок сестры Наташи:
– Ребята, нам ведь уезжать, а мы ещё не были у мамы на кладбище.
И вот опять уже стоим на крыльце, смотрим в глаза – свидимся ли ещё? Как это бывает странно, что начинаешь любить человека, не родственника, не соседа, а просто вот так столкнула судьба в одной школе – и на всю жизнь!
…Вот мы уже на кладбище.
Ну, здравствуй, мама! Вот мы и опять с тобой, все трое, вся наша семья опять в сборе…
С красивого ажурного крестика, сваренного нашим старшим зятем Сергеем, смотрит на нас улыбающееся лицо нашей мамы. В жизни она улыбалась мало – растила нас троих с отцом-инвалидом. А теперь словно хотела вылить на нас всю доброту из ласковых улыбающихся глаз.
– Ну, как ты там без нас, как тебе живётся там? – Наташа всегда разговаривала с мамой как с живой. Пронзительно хотелось плакать, что нет её больше с нами, нашей дорогой мамы, которая отдала нам всю свою жизнь, своим детям, до последнего дыхания, чтобы только втолкнуть нас в жизнь, в город, дать образование…
Мы с Володей жадно курим.
– Ну, ты там дружи со всеми, кто уже там с тобой! Да не зови нас, рано нам ещё, не все дела поделали на этой земле.
Володя ставил розы прямо в белый снег, и они алым пятном украшали могилу.
Могилы остальных родственников решили не обходить, снег уже был глубокий, выпал недавно, и дорожек между рядами могил не было. К остальным пообещались приехать весной, к пасхе, как это и заведено в нашей Листопадовке, да и во всей России, наверно, тоже.
И вот опять уже сидим в Володином форде, и он уносит нас всё дальше и дальше от родных истоков в нашу такую сумбурную, полную забот и тревог городскую жизнь.
Вот и всё.
Детство на Савале
Повесть
ЧАСТЬ 1. ДЕТСТВО. ДЕРЕВНЯ
Деревня, в которой я родился, это скорее большое село, называется Листопадовка. Она расположена – правильнее сказать – раскинулась на востоке Воронежской области. Раскинулась потому, что занимает во всем своем развернутом состоянии около 12 км. В лучшие времена в ней насчитывалось до 7—8 тыс. человек. Ранее наше село даже было районным центром, но позднее районы укрупнили и центр перешел в ПГТ Грибановский. Прежнее название села – Старое Макарово. Старое потому, что по соседству возникло еще и Новое Макарово, которое сохранило это название до сих пор.
Я родился в простой семье колхозников. Мой отец, Иванников Иван Иванович, работал комбайнером. На селе это почетная профессия, их труд – уборка урожая – как бы итожит работу тогда еще колхозов за все лето, и комбайнерам всегда старались создать хорошие условия. Да и к тому же они имели потом в году много дней свободными, а стаж все равно засчитывался за весь год.
Мама работала свекловичницей, как и многие женщины у нас в деревне. Это тоже сезонная работа, поэтому мы, дети, в основном всегда были под хорошим присмотром.
Когда я родился, в нашей семье уже было двое детей – сестра Наташа 5,5 лет и брат Вовка – ему было 2,5 года. Потом мне сказали, что ждали девочку, но родился я. Неразбериха получилась с мужскими именами. Родители хотели, чтоб у них был сын Саша. Но первый мальчик, который родился после Наташи, его так и назвали Сашей, прожил всего полгода. Он умер от коклюша, хотя и в то время его вроде бы и умели лечить, но факт остается фактом – мой первый и старший брат умер маленьким. Потом в течение всего детства один раз в год перед Пасхой я с мамой ходил и убирал могилки моих родственников, в том числе Саши, я всегда думал о нем в эти дни, что не пришлось пожить ему на этом свете…
Потом родился Вовка, и его не стали называть именем умершего брата – плохая примета. И потом родился я. Имя уже было назначено – Саша, но не тут-то было… Я родился 12 апреля – прошел всего год после того, как слетал в космос Гагарин. В принципе – это было самое значительное событие на земле в тот период, оно ещё не остыло, прошёл только год… В роддоме сказали – никаких Саш, будет Юра, Гагарин. Вот так с тех пор я и ношу свое имя и даже ассоциирую себя с космонавтами.
Однажды в детстве, мне было где-то лет 9, наверно, мне привезли из Москвы маленькую книжечку на цепочке, золотую, необыкновенную, а внутри на каждой страничке были фотографии всех космонавтов, которые до этого слетали в космос. Это было настоящее большое мальчишеское счастье!
Из раннего детства вспоминается мало. У нас был большой вишневый сад. А за ним небольшой лужок, где траву оставляли для покоса на сено. Первое впечатление детства – полевые цветы в траве – они казались необыкновенно красивыми и какими-то родными что ли и очень яркими, как ярким виделся и весь мир.
Второе воспоминание из глубокого детства – воспоминание о моем дедушке – Иване Кузьмиче. Когда он умер, мне было 1,5 года. Но как-то не стирается ощущение, что я запомнил картину с гробом, его месторасположение, скорбящих вокруг родственников. Может, мне просто так кажется, может, я это видел позже на фото, в те времена было принято фотографировать умерших. Мама говорила, что мой дед по отцовской линии был самый умный человек на свете. Он работал в Москве, на строительстве метро, часто помногу жил не в семье. А еще, он смог прочитать всю Библию, и для деревни это была редкость. Рассказывали, что когда к нему приводили меня и брата, он уже был болен, он говорил, чтобы оставили младшего, маленького, потому что старший везде лезет.
Его мама, бабушка Василиса, ее по-деревенски звали бабка Василиска, когда умирала, а моя мама была беременна Володей, сокрушалась, что умрет и не увидит, продолжится ли род ее сына, моего деда. Для нее это было очень важно, важно, чтоб сохранялась фамилия.
Когда мой отец женился на маме, он привел ее жить к своим родителям, и там же родилась Наташа. Она была уже 11-ой в доме, было тесно, напряженно. И вот тогда мой дедушка всегда поддерживал мою маму.
Мне всегда грустно оттого, что в моем роду мужчины умирают очень рано, отец и дед умерли, не дожив до 60 лет. И юноши моего рода, которые вступают в жизнь, не могут иметь совета старших мужчин, а мне кажется это важно. Потому что и второй мой дедушка по матери, дед Егор, на которого, считают, что я очень похож, не вернулся с войны. Выходит так, что в моем детстве много грустных историй.
Но было и много хорошего, приятного. Где-то в три года я заимел себе отличного друга. Рядом с нашим домом жили Кузьмичевы, так звали их по-уличному. А если правильно, то наш сосед Михаил Кузьмич, по нему и пошло прозвище. Дядя Миша работал мельником, и это одна из самых уважаемых профессий на селе. Он и его жена тетя Клава воспитали 6 детей, воспитали хорошими людьми. Дядя Миша был хромой – инвалид детства, но очень строгих правил. Если тетя Клава подавала ему суп, то он всегда опускал в него палец, и суп был или слишком горяч, или недостаточно горяч. Тетя Клава всегда его слушалась, и даже мне кажется, немного боялась. Но надо было знать профессию мельника, день мельница работала на нужды колхоза, а для людей до 2—3 часов ночи. Мучная пыль, которая набивалась в легкие… В общем, трудная профессия. Дядя Миша терпел и работал, когда уже наступил пенсионный возраст, хотел, чтобы всего его дети встали на ноги.
Я отвлекся. Так вот, к деду и бабушке Кузьмичевым начали приводить первого внука – его звали Сашок. Он был крепкий, полноватый, темноголовый, симпатичный на лицо. Меня он был на полтора года моложе,, но по силе, энергии, заложенной в нас, мы были почти равны. И к тому же его мама, тетя Лида, была моя крестная. Трудно описать такую дружбу, когда понимаешь друг друга с полуслова, когда все время, проведенное вместе – как на одном дыхании, когда интересно одному и интересно другому. В общем, с Сашком мне повезло. Наша дружба длилась больше десятилетия, жаль, что теперь мы не общаемся… Он просто всегда был в моем детстве, а когда его не было рядом, всегда ощущалось его присутствие. Невозможно перечислить все игры, которые мы проигрывали с ним. Не влияло на это ни время года, ни погода, вообще никакие жизненные ситуации не мешали нам дружить…
Его семья жила далеко от нас, но я бывал у них дома даже маленьким. По-видимому, взрослые заметили нашу дружбу, а к мальчишкам и к дружбе у нас относились уважительно, и меня приводили к Сашку.
Помню, было нам лет по 6, он сказал, что появился ещё мальчик, семья переехала откуда-то издалека, и купили дом неподалёку. Конечно же, мы сразу пошли смотреть, это было на соседней улице.
Дом был старый, какой-то убогий, и кажется крыт под солому. Но нам было всё равно, нам нужен был мальчик. И он появился, маленький, какой-то немножко упрямый, с еле заметными азиатскими чертами. Его звали Борька, мы сразу познакомились и стали дружить.
Скоро семья Бори переехала в другой дом. Он был на трассе Воронеж-Саратов, в Конёнковом уголке, и так получилось, что все мы трое друзей жили в разных концах нашего села. Это совсем нам не мешало, для нас как будто не существовало мальчишек, которые жили рядом. Мы абсолютно дополняли друг друга.
Пожалуй, крепче мальчишеской дружбы вряд ли что ещё бывает на свете.
Мы всегда находили друг друга в свободное время, и если нельзя было встретиться втроём, играли по двое. Родители отпускали нас, в то спокойное время в деревне с детьми не могло случиться ничего плохого. Боря по возрасту был как раз между мной и Сашкой, и оказалось, все мы потом учились в разных классах.
Особенными в моем детстве вспоминаются осенние дни, когда убирали картошку. В этот день приводили из колхоза лошадь, от соседей приносили соху. Мой отец пахал, он был главным. Собиралось много людей, было весело. Женщины и дети поменьше выбирали картошку из распаханных борозд, мальчишки постарше относили мешки с картошкой во двор, у нас говорили – на двор, и насыпали большую кучу. Все работали весело, очень напряженно, мы тоже сбивались с ног от усердия. Мама металась между полем и кухней, ей надо было после уборки всех накормить. Варили ту же картошку, делали салат из помидоров-огурцов. Мужчин было принято угощать водкой, женщинам тоже наливали по маленькому стаканчику. Они выпивали и морщились.
Помню, как-то попал на такую уборку друг моего отца дядя Витя (Михал Иванычев). Мне было тогда лет около 5.
– Юрка, сколько будет 3 плюс 5?
Я шептал губами и через время говорил: «Восемь».
Тогда дядя Витя спрашивал:
– А 7 плюс 4? – и зажимал мои пальцы, чтобы я посчитать не смог. Но я опять выдавал правильный ответ. Дядя Витя не унимался:
– Снимай ботинки. И на ногах пальцы держать буду.
Все удивлялись, а мне было приятно. Секрет был в том, что я складывал в голове, а пальцы рук и ног были ни при чём. Например, к 7 я четыре раза прибавлял по 1 и получалось 11. Я никогда не ошибался, сколько раз надо прибавить по 1.
Наша семья считалась умной. И нас считали умными детьми.
ЧАСТЬ 2
К тому времени, когда мне надо было идти в школу, мои старшие брат и сестра уже учились на отлично, а Наташа даже была уже и командиром дружины. Мне пришлось им соответствовать. Но, конечно, совершенно уникальным был мой брат Вовка. Он научился читать в 5 лет, не изучая ни одной буквы! Ему читали сказки, и он начал читать прямо с текста. Школьные учебники он прочитывал еще перед школой, их покупали где-то за неделю, и этого хватало, чтобы он их прочитал. И его памяти хватало, чтобы потом не учить уроки весь год. Он всё помнил с первого прочтения.
Маленьким, научившись читать, он читал все, что попадало под руку – газеты, инструкции и т. д. Доходило до того, что его заставали с книгой ночью с фонариком под одеялом. И тогда моя семья не выдержала и Наташа написала письмо в Комсомольскую правду (или может, в Пионерскую – прим. автора) о том, что Вовка невероятно много читает. К нашему удивлению пришел ответ. В общих чертах там писали, что всё это очень хорошо. Это было в пользу моего брата, потому что ругать его после этого было как-то неудобно.
Но никто из нас не был и идеальным. Как-то, тоже при уборке картошки, Вовка где-то шлялся, пришел, когда все уже работали. Отец спросил: – Где ты был? Володя ответил – я был около столовой.
И тогда отец хлестанул его хворостиной, которой он понукал лошадь, со словами:
– Чтоб я больше тебя там не видел! Там слоняются только алкоголики и бездельники!
Я это запомнил надолго, потому что нас в принципе не били за проступки.
А еще я помню, Наташа потеряла ключ от дома, и была за это наказана. Мы все сели обедать, а ее поставили в угол, чтоб не была такой рассеянной. Я помню, кусок не шёл мне в горло, так мне было её жалко. Но наказание есть наказание, надо было некоторое время, чтоб она постояла… И если поставил в угол отец, ни мама, ни бабушка выпустить не могли. Нужно было просить прощения у отца. Я всегда быстро просил, а Вовка был более упрямым и иногда мог простоять целый час. А если попросишь, то прощали, и потом даже хвалили – за покладистость. Не знаю, какую уж роль сыграли эти углы в нашей дальнейшей жизни – помогали или мешали. Но тогда это казалось естественным и правильным.
ЧАСТЬ 3. ЖИВОЙ БОГ БАБУНИ
Особенную роль в нашей жизни играла бабушка Настя, мама по матери. Мы звали её бабуня. Она прожила жизнь вдовой, сколько я помню, ходила всегда в чёрном. Но это она и подставляла всегда плечо, нас приводили к ней по всякой семейной необходимости.
Самое глубокое моё впечатление о бабуне из детства, это то, что у неё был живой Бог. Она очень верила, и каждый день перед сном становилась на колени перед иконами и читала Отче наш, и наверно другие молитвы. А её Бог был живой, настоящий, я верил в него и даже, кажется, ощущал его во время бабушкиных молитв.
И теперь, когда я стою на службе, молюсь, в моей душе живой и настоящий Бог моей бабуни, мне легко теперь получается верить… Моя мама не любила поминать Бога всуе, часто ходить в церковь. Она как-то осуждала тех, кто много свечек ставит, много кланяется, а в душе, может, носит подлость. Но я думаю, в это время власть осуждала веру, и это сказывалось на простых людях, – вроде верили, а вроде и не очень…
Церкви у нас не было, вернее, их сперва было даже две, но потом советская власть обе разрушила. И верующим нашего села, чтобы посетить церковь, приходилось ездить в районный центр. И покрестили нас потом всей кучкой, вместе с двоюродными братьями и сёстрами – заезжий батюшка. Я этого не помню, был видно маленький, но стали мы все – христианские души.
Моя бабушка Настя вообще имела трудную судьбу, осталась после войны без мужа, на руках трое детей. Да ещё ей пришлось взять на воспитание 10-летнего племянника – д. Витю, потому что он остался сиротой. Его мама умерла 9 мая 1945 года. А позже ещё и пришлось взять в семью и младшую сестру – т. Нюру, родители состарились, не успели дорастить. Так бабуня и подняла всех пятерых, и это в голодные послевоенные годы… Т. Валя, младшая её дочь, моя тётя, болела, а потом и умерла где-то лет в 25 от туберкулёза костей.
Как-то потом у бабуни отдыхал какой-то старичок проходящий, воды попил… Послушал её историю и сказал: ты лечи, от тебя людям легчать будет, ты много пострадала. И бабуня лечила: она выливала от испуга, умывала от сглаза, и от неё людям правда помогало. Теперь церковь не одобряет такое, а тогда как-то в бабушке всё это сочеталось – и святая вера, и это лечение. Но это уже совсем другая история…
ЧАСТЬ 4. РОЖДЕСТВО
И конечно, совсем нельзя не упомянуть из раннего детства о таком празднике, как Рождество. Он был совершенно чудесный и волшебный, этот праздник.
У нас всё было по-другому, чем это теперь я наблюдаю в пригороде Воронежа. Теперь дети колядуют вечером, перед праздником. Мы же – христославили. Нас, маленьких, поднимали в ночь Рождества рано, до первых петухов. Было темно, необычно, холодно, снег скрипел под ногами. В окнах домов везде горели лампады – ждали христославцев.
Мы ходили всегда с Володей, с братом. Заранее мы выучивали стих – Рождество, если дети его читали, то это было как бы очень почётно. Давали конфеты, печенье, монеты по 1—5 копеек, и все были очень добрые. У нас была одна дальняя родственница, её звали Фёкла, она была родственница нашего отца. Так вот, к ней надо было прийти раньше всех, и тогда она давала по 50 копеек, – это было целое состояние.
Возвращались – уже начинало светать, с полными карманами конфет и мелочи.
И у нас существовал ещё один обычай – около многих домов хозяева выносили охапки сена или соломы и поджигали их. И тогда на всех улицах всё озарялось, можно было увидеть сразу много костров, идущих цепочкой по длинной улице, это было необыкновенно красиво. Это называлось – жечь пурину. Так отгоняли злых духов, чтобы они не проникали в дом.