Голова профессора Доуэля
– Ну, а потом?
– Асфиксия (удушье), короткая агония – и смерть, которая для меня была только потерей сознания… А потом я пережил довольно странные переходные состояния. Сознание очень медленно начало возвращаться ко мне. Мне кажется, мое сознание было пробуждено острым чувством боли в области шеи. Боль постепенно затихала. В то время я не понял, что это значит. Когда мы с Керном делали опыты оживления собачьих голов, отсеченных от тела, мы обратили внимание на то, что собаки испытывают чрезвычайно острую боль после пробуждения. Голова собаки билась на блюде с такой силой, что иногда из кровеносных сосудов выпадали трубки, по которым подавалась питательная жидкость. Тогда я предложил анестезировать место среза. Чтобы оно не подсыхало и не подвергалось воздействию бактерий, шея собаки погружалась в особый раствор Ринген-Локк-Доуэль. Этот раствор содержит и питательные, и антисептические, и анестезирующие вещества. В такую жидкость и был погружен срез моей шеи. Без этой предохранительной меры я мог бы умереть вторично очень быстро после пробуждения, как умирали головы собак в наших первых опытах. Но, повторяю, в тот момент обо всем этом я не думал. Все было смутно, как будто кто-нибудь разбудил меня после сильного опьянения, когда действие алкоголя еще не прошло. Но в моем мозгу все же затеплилась радостная мысль, что если сознание, хоть и смутное, вернулось ко мне, то, значит, я не умер. Еще не открывая глаз, я раздумывал над странностью последнего припадка. Обыкновенно припадки астмы обрывались у меня внезапно. Иногда интенсивность одышки ослабевала постепенно. Но я еще никогда не терял сознания после припадка. Это было что-то новое. Новым было также ощущение сильной боли в области шеи. И еще одна странность: мне казалось, что я совсем не дышал, а вместе с тем не испытывал удушья. Я попробовал вздохнуть, но не мог. Больше того, я потерял ощущение своей груди. Я не мог расширить грудную клетку, хотя усиленно, как мне казалось, напрягал свои грудные мышцы. «Что-то странное, – думал я, – или я сплю, или грежу…» С трудом мне удалось открыть глаза. Темнота. В ушах смутный шум. Я опять закрыл глаза… Вы знаете, что когда человек умирает, то органы его чувств угасают не одновременно. Сначала человек теряет чувство вкуса, потом гаснет его зрение, потом слух. По-видимому, в обратном порядке шло и их восстановление. Через некоторое время я снова поднял свои веки и увидел мутный свет. Как будто я опустился в воду на очень большую глубину. Потом зеленоватая мгла начала расходиться, и я смутно различил перед собою лицо Керна и в то же время услыхал уже довольно отчетливо его голос: «Пришли в себя? Очень рад вас видеть вновь живым». Усилием воли я заставил мое сознание проясниться скорее. Я посмотрел вниз и увидел прямо под подбородком стол – в то время этого столика еще не было, а был простой стол, вроде кухонного, наскоро приспособленный Керном для опыта. Хотел оглянуться назад, но не мог повернуть голову. Рядом с этим столом, повыше его, помещался второй стол – прозекторский. На этом столе лежал чей-то обезглавленный труп. Я посмотрел на него, и труп показался мне странно знакомым, несмотря на то что он не имел головы и его грудная клетка была вскрыта. Тут же рядом в стеклянном ящике билось чье-то человеческое сердце… Я с недоумением посмотрел на Керна. Я еще никак не мог понять, почему я не вижу своего тела. Хотел протянуть руку, но не ощутил ее. «В чем дело?..» – хотел я спросить у Керна и только беззвучно шевельнул губами. А он смотрел на меня и улыбался. «Не узнаете? – спросил он меня, кивнув по направлению к прозекторскому столу. – Это ваше тело. Теперь вы навсегда избавились от астмы». Он еще мог шутить!.. И я понял все. Сознаюсь, в первую минуту я хотел кричать, сорваться со столика, убить себя и Керна… Нет, совсем не так. Я знал умом, что должен был сердиться, кричать, возмущаться, и в то же время был поражен ледяным спокойствием, которое владело мною. Быть может, я и возмущался, но как-то глядя на себя и на мир со стороны. В моей психике произошли сдвиги. Я только нахмурился и… молчал. Мог ли я волноваться так, как волновался раньше, если теперь мое сердце билось в стеклянном сосуде, а новым сердцем был мотор?
Лоран с ужасом смотрела на голову.
– И после этого… после этого вы продолжаете с ним работать. Если бы не он, вы победили бы астму и были бы теперь здоровым человеком… Он вор и убийца, и вы помогаете ему вознестись на вершину славы. Вы работаете на него. Он, как паразит, питается вашей мозговой деятельностью, он сделал из вашей головы какой-то аккумулятор творческой мысли и зарабатывает на этом деньги и славу. А вы!.. Что дает он вам? Какова ваша жизнь?.. Вы лишены всего. Вы несчастный обрубок, в котором, на ваше горе, еще живут желания. Весь мир украл у вас Керн. Простите меня, но я не понимаю вас. И неужели вы покорно, безропотно работаете на него?
Голова улыбнулась печальной улыбкой.
– Бунт головы? Это эффективно. Что же я мог сделать? Ведь я лишен даже последней человеческой возможности: покончить с собой.
– Но вы могли отказаться работать с ним!
– Если хотите, я прошел через это. Но мой бунт не был вызван тем, что Керн пользуется моим мыслительным аппаратом. В конце концов какое значение имеет имя автора? Важно, чтобы идея вошла в мир и сделала свое дело. Я бунтовал только потому, что мне тяжко было привыкнуть к моему новому существованию. Я предпочитал смерть жизни… Я расскажу вам один случай, происшедший со мной в то время. Как-то я был в лаборатории один. Вдруг в окно влетел большой черный жук. Откуда он мог появиться в центре громадного города? Не знаю. Может быть, его завезло авто, возвращающееся из загородной поездки. Жук покружился надо мной и сел на стеклянную доску моего столика, рядом со мной. Я скосил глаза и следил за этим отвратительным насекомым, не имея возможности сбросить его. Лапки жука скользили по стеклу, и он, шурша суставами, медленно приближался к моей голове. Не знаю, поймете ли вы меня… Я чувствовал всегда какую-то особую брезгливость, чувство отвращения к таким насекомым. Я никогда не мог заставить себя дотронуться до них пальцем. И вот я был бессилен даже перед этим ничтожным врагом. А для него моя голова была только удобным трамплином для взлета. И он продолжал медленно приближаться, шурша ножками. После некоторых усилий ему удалось зацепиться за волосы бороды. Он долго барахтался, запутавшись в волосах, но упорно поднимался все выше. Так он прополз по сжатым губам, по левой стороне носа, через прикрытый левый глаз, пока наконец, добравшись до лба, не упал на стекло, а оттуда на пол. Пустой случай. Но он произвел на меня потрясающее впечатление… И когда пришел профессор Керн, я категорически отказался продолжать с ним научные работы. Я знал, что он не решится публично демонстрировать мою голову. Без пользы же не станет держать у себя голову, которая может явиться уликой против него. И он убьет меня. Таков был мой расчет. Между нами завязалась борьба. Он прибег к довольно жестким мерам. Однажды поздно вечером он вошел ко мне с электрическим аппаратом, приставил к моим вискам электроды и, еще не пуская тока, обратился с речью. Он стоял, скрестив руки на груди, и говорил очень ласковым, мягким тоном, как настоящий инквизитор. «Дорогой коллега, – начал он. – Мы здесь одни, с глазу на глаз, за толстыми каменными стенами. Впрочем, если бы они были и тоньше, это не меняет дела, так как вы не можете кричать. Вы вполне в моей власти. Я могу причинить вам самые ужасные пытки и останусь безнаказанным. Но зачем пытки? Мы с вами оба ученые и можем понять друг друга. Я знаю, вам нелегко живется, но это не моя вина. Вы мне нужны, и я не могу освободить вас от тягостной жизни, а сами вы не в состоянии сбежать от меня даже в небытие. Так не лучше ли нам покончить дело миром? Вы будете продолжать наши научные занятия…» Я отрицательно повел бровями, и губы мои бесшумно прошептали: «Нет!» – «Вы очень огорчаете меня. Не хотите ли папироску? Я знаю, что вы не можете испытывать полного удовольствия, так как у вас нет легких, через которые никотин мог бы всосаться в кровь, но все же знакомые ощущения…» И он, вынув из портсигара две папиросы, одну закурил сам, а другую вставил мне в рот. С каким удовольствием я выплюнул эту папироску! «Ну хорошо, коллега, – сказал он тем же вежливым, невозмутимым голосом, – вы принуждаете меня прибегнуть к мерам воздействия…» И он пустил электрический ток. Как будто раскаленный бурав пронизал мой мозг… «Как вы себя чувствуете? – заботливо спросил он меня, точно врач пациента. – Голова болит? Может быть, вы хотите излечить ее? Для этого вам стоит только…» – «Нет!» – отвечали мои губы. «Очень, очень жаль. Придется немного усилить ток. Вы очень огорчаете меня». – И он пустил такой сильный ток, что мне казалось, голова моя воспламеняется. Боль была невыносимая. Я скрипел зубами. Сознание мое мутилось. Как я хотел потерять его! Но к сожалению, не терял. Я только закрыл глаза и сжал губы. Керн курил, пуская мне дым в лицо, и продолжал поджаривать мою голову на медленном огне. Он уже не убеждал меня. И когда я приоткрыл глаза, то увидел, что он взбешен моим упорством. «Черт побери! Если бы ваши мозги мне не были так нужны, я зажарил бы их и сегодня же накормил бы ими своего пинчера. Фу, упрямец!» И он бесцеремонно сорвал с моей головы все провода и удалился. Однако мне еще рано было радоваться. Скоро он вернулся и начал впускать в растворы, питающие мою голову, раздражающие вещества, которые вызывали у меня сильнейшие мучительные боли. И когда я невольно морщился, он спрашивал меня: «Так как, коллега, вы решаете? Все еще нет?» Я был непоколебим. Он ушел еще более взбешенный, осыпая меня тысячью проклятий. Я торжествовал победу. Несколько дней Керн не появлялся в лаборатории, и со дня на день я ожидал избавительницы-смерти. На пятый день он пришел как ни в чем не бывало, весело насвистывая песенку. Не глядя на меня, он стал продолжать работу. Дня два или три я наблюдал за ним, не принимая в ней участия. Но работа не могла не интересовать меня. И когда он, производя опыты, сделал несколько ошибок, которые могли погубить результаты всех наших усилий, я не утерпел и сделал ему знак. «Давно бы так!» – проговорил он с довольной улыбкой и пустил воздух через мое горло. Я объяснил ему ошибки и с тех пор продолжаю руководить работой… Он перехитрил меня.
Жертвы большого города
С тех пор как Лоран узнала тайну головы, она возненавидела Керна. И это чувство росло с каждым днем. Она засыпала с этим чувством и просыпалась с ним. Она в страшных кошмарах видела Керна во сне. Она была прямо больна ненавистью. В последнее время при встречах с Керном она едва удерживалась, чтобы не бросить ему в лицо: «Убийца!»
Она держалась с ним натянуто и холодно.
– Керн – чудовищный преступник! – восклицала Мари, оставшись наедине с головой. – Я донесу на него… Я буду кричать о его преступлении, не успокоюсь, пока не развенчаю этой краденой славы, не раскрою всех его злодеяний. Я себя не пощажу.
– Тише!.. Успокойтесь, – уговаривал Доуэль. – Я уже говорил вам, что во мне нет чувства мести. Но если ваше нравственное чувство возмущено и жаждет возмездия, я не буду отговаривать вас… только не спешите. Я прошу вас подождать до конца наших опытов. Ведь и я нуждаюсь сейчас в Керне, как и он во мне. Он без меня не может окончить труд, но также и я без него. А ведь это все, что мне осталось. Большего мне не создать, но начатые работы должны быть окончены.
В кабинете послышались шаги.
Лоран закрыла кран и уселась с книжкой в руке, все еще возмущенная. Голова Доуэля опустила веки, как человек, погруженный в дремоту.
Вошел профессор Керн.
Он подозрительно посмотрел на Лоран:
– В чем дело? Вы чем-то расстроены? Все в порядке?
– Нет… ничего… все в порядке… семейные неприятности…
– Дайте ваш пульс…
Лоран неохотно протянула руку.
– Бьется учащенно… Нервы пошаливают… Для нервных, пожалуй, это тяжелая работа. Но я вами доволен. Я удваиваю вам вознаграждение.
– Мне не нужно, благодарю вас.
– «Мне не нужно». Кому же не нужны деньги? Ведь у вас семья.
Лоран ничего не ответила.
– Вот что. Надо сделать кое-какие приготовления. Голову профессора Доуэля мы поместим в комнату за лабораторией… Временно, коллега, временно. Вы не спите? – обратился он к голове. – А сюда завтра привезут два свеженьких трупа, и мы изготовим из них пару хорошо говорящих голов и продемонстрируем их в научном обществе. Пора обнародовать наше открытие.
И Керн снова испытующе посмотрел на Лоран.
Чтобы раньше времени не обнаружить всей силы своей неприязни, Лоран заставила себя принять равнодушный вид и поспешила задать вопрос, первый из пришедших ей в голову:
– Чьи трупы будут привезены?
– Я не знаю, и никто этого не знает. Потому что сейчас это еще не трупы, а живые и здоровые люди. Здоровее нас с вами. Это я могу сказать с уверенностью. Мне нужны головы абсолютно здоровых людей. Но завтра их ожидает смерть. А через час, не позже, после этого они будут здесь, на прозекторском столе. Я уж позабочусь об этом.
Лоран, которая ожидала от профессора Керна всего, посмотрела на него таким испуганным взглядом, что он на мгновение смешался, а потом громко рассмеялся.
– Нет ничего проще. Я заказал пару свеженьких трупов в морге. Дело, видите ли, в том, что город, этот современный молох, требует ежедневных человеческих жертв. Каждый день с непреложностью законов природы в городе гибнет от уличного движения несколько человек, не считая несчастных случаев на заводах, фабриках, постройках. Ну и вот эти обреченные, жизнерадостные, полные сил и здоровья люди сегодня спокойно уснут, не зная, что их ожидает завтра. Завтра утром они встанут и, весело напевая, будут одеваться, чтобы идти, как они будут думать, на работу, а на самом деле – навстречу своей неизбежной смерти. В то же время в другом конце города, так же беззаботно напевая, будет одеваться их невольный палач: шофер или вагоновожатый. Потом жертва выйдет из своей квартиры, палач выедет из противоположного конца города из своего гаража или трамвайного парка. Преодолевая поток уличного движения, они упорно будут приближаться друг к другу, не зная друг друга, до самой роковой точки пересечения их путей. Потом на одно короткое мгновение кто-то из них зазевается – и готово. На статистических счетах, отмечающих число жертв уличного движения, прибавится одна косточка. Тысячи случайностей должны привести их к этой фатальной точке пересечения. И тем не менее все это неуклонно совершится с точностью часового механизма, сдвигающего на мгновение в одну плоскость две часовые стрелки, идущие с различной скоростью.
Никогда еще профессор Керн не был так разговорчив с Лоран. И откуда у него эта неожиданная щедрость? «Я удваиваю вам вознаграждение…»
«Он хочет задобрить, купить меня, – подумала Лоран. – Он, кажется, подозревает, что я догадываюсь или даже знаю о многом. Но ему не удастся купить меня».
Новые обитатели и лаборатории
Наутро на прозекторском столе лаборатории профессора Керна действительно лежали два свежих трупа.
Две новые головы, предназначенные для публичной демонстрации, не должны были знать о существовании головы профессора Доуэля. И потому она была предусмотрительно перемещена профессором Керном в смежную комнату.
Мужской труп принадлежал рабочему лет тридцати, погибшему в потоке уличного движения. Его могучее тело было раздавлено. В полуоткрытых остекленевших глазах замер испуг.
Профессор Керн, Лоран и Джон в белых халатах работали над трупами.
– Было еще несколько трупов, – говорил профессор Керн. – Один рабочий упал с лесов. Забраковал. У него могло быть повреждение мозга от сотрясения. Забраковал я и несколько самоубийц, отравившихся ядами. Вот этот парень оказался подходящим. Да вот эта еще… ночная красавица.
Он кивком головы указал на труп женщины с красивым, но увядшим лицом. На лице сохранились еще следы румян и гримировального карандаша. Лицо было спокойно. Только приподнятые брови и полуоткрытый рот выражали какое-то детское удивление.
– Певичка из бара. Была убита наповал шальной пулей во время ссоры пьяных апашей. Прямо в сердце – видите? Нарочно так не попадешь.
Профессор Керн работал быстро и уверенно. Головы были отделены от тела, трупы унесены.
Еще несколько минут – и головы были помещены на высокие столики. В горло, в вены и сонные артерии введены трубки.
Профессор Керн находился в приятно-возбужденном состоянии. Приближался момент его торжества. В успехе он не сомневался.
На предстоящую демонстрацию и доклад профессора Керна в научном обществе были приглашены светила науки. Пресса, руководимая умелой рукой, помещала предварительные статьи, в которых превозносила научный гений профессора Керна. Журналы помещали его портреты. Выступлению Керна с его изумительным опытом оживления мертвых человеческих голов придавали значение торжества национальной науки.
Весело посвистывая, профессор Керн вымыл руки, закурил сигару и самодовольно посмотрел на стоящие перед ним головы.
– Xe-xe! На блюдо попала голова не только Иоанна, но и самой Саломеи. Недурная будет встреча. Остается только открыть кран и… мертвые оживут. Ну что же, мадемуазель? Оживляйте. Откройте все три крана. В этом большом цилиндре содержится сжатый воздух, а не яд, хе-хе…
Для Лоран это давно не было новостью. Но она, по бессознательной почти хитрости, не подала и виду.
Керн нахмурился, сделался вдруг серьезным. Подойдя вплотную к Лоран, он, отчеканивая каждое слово, сказал:
– Но у профессора Доуэля прошу воздушного крана не открывать. У него… повреждены голосовые связки и…
Поймав недоверчивый взгляд Лоран, он раздраженно добавил:
– Как бы то ни было… я запрещаю вам. Будьте послушны, если не хотите навлечь на себя крупные неприятности.
И, повеселев опять, он протяжно пропел на мотив оперы «Паяцы»:
– Итак, мы начинаем!
Лоран открыла краны.
Первой стала подавать признаки жизни голова рабочего. Едва заметно дрогнули веки. Зрачки стали прозрачны.
– Циркуляция есть. Все идет хорошо…
Вдруг глаза головы изменили свое направление, повернулись к свету окна. Медленно возвращалось сознание.
– Живет! – весело крикнул Керн. – Дайте сильнее воздушную струю.
Лоран открыла кран больше.
Воздух засвистал в горле.
– Что это?.. Где я?.. – невнятно произнесла голова.
– В больнице, друг мой, – сказал Керн.
– В больнице?..
Голова повела глазами, опустила их вниз и увидела под собой пустое пространство.
– А где же мои ноги? Где мои руки? Где мое тело?
– Его нет, голубчик. Оно разбито вдребезги. Только голова и уцелела, а туловище пришлось отрезать.
– Как это отрезать? Ну нет, я не согласен. Какая же это операция? Куда я годен такой? Одной головой куска хлеба не заработаешь. Мне руки надо. Без рук, без ног на работу никто не возьмет… Выйдешь из больницы… Тьфу! И выйти-то не на чем. Как же теперь? Пить-есть надо. Больницы-то наши знаю я. Подержите маленько, да и выгоните: вылечили. Нет, я не согласен, – твердил он.
Его выговор, широкое, загорелое, веснушчатое лицо, прическа, наивный взгляд голубых глаз – все обличало в нем деревенского жителя.
Нужда оторвала его от родимых полей, город растерзал молодое здоровое тело.
– Может, хоть пособие какое выйдет?.. А где тот?.. – вдруг вспомнил он, и глаза его расширились.
– Кто?
– Да тот… что наехал на меня… Тут трамвай, тут другой, тут автомобиль, а он прямо на меня…
– Не беспокойтесь. Он получит свое. Номер грузовика записан: четыре тысячи семьсот одиннадцатый, если вас это интересует. Как вас зовут? – спросил профессор Керн.
– Меня? Тома звали. Тома Буш, вот оно как.
– Так вот что, Тома… Вы не будете ни в чем нуждаться и не будете страдать ни от голода, ни от холода, ни от жажды. Вас не выкинут на улицу, не беспокойтесь.
– Что ж, даром кормить будете или на ярмарках за деньги показывать?
– Показывать покажем, только не на ярмарках. Ученым покажем. Ну, а теперь отдохните. – И, посмотрев на голову женщины, Керн озабоченно заметил: – Что-то Саломея заставляет себя долго ждать.
– Это что ж, тоже голова без тела? – спросила голова Тома.
– Как видите, чтоб вам скучно не было, мы позаботились пригласить в компанию барышню… Закройте, Лоран, его воздушный кран, чтобы не мешал своей болтовней.
Керн вынул из ноздрей головы женщины термометр.
– Температура выше трупной, но еще низка. Оживление идет медленно…
Время шло. Голова женщины не оживала. Профессор Керн начал волноваться. Он ходил по лаборатории, посматривал на часы, и каждый его шаг по каменному полу звонко отдавался в большой комнате.
Голова Тома с недоумением смотрела на него и беззвучно шевелила губами.
Наконец Керн подошел к голове женщины и внимательно осмотрел стеклянные трубочки, которыми оканчивались каучуковые трубки, введенные в сонные артерии.
– Вот где причина. Эта трубка входит слишком свободно, и поэтому циркуляция идет медленно. Дайте трубку шире.
Керн заменил трубку, и через несколько минут голова ожила.
Голова Брике – так звали женщину – реагировала более бурно на свое оживление. Когда она окончательно пришла в себя и заговорила, то стала хрипло кричать, умоляла лучше убить ее, но не оставлять таким уродом.
– Ах, ах, ах!.. Мое тело… мое бедное тело!.. Что вы сделали со мной? Спасите меня или убейте. Я не могу жить без тела!.. Дайте мне хоть посмотреть на него… нет, нет, не надо. Оно без головы… Какой ужас!.. Какой ужас!..
Когда она немного успокоилась, то сказала:
– Вы говорите, что оживили меня. Я малообразованна, но я знаю, что голова не может жить без тела. Что это, чудо или колдовство?
– Ни то ни другое. Это достижение науки.
– Если ваша наука способна творить такие чудеса, то она должна уметь делать и другие. Приставьте мне другое тело. Осел Жорж продырявил меня пулей… Но ведь немало девушек пускают себе пулю в лоб. Отрежьте их тело и приставьте к моей голове. Только раньше покажите мне. Надо выбрать красивое тело. А так я не могу… Женщина без тела. Это хуже, чем мужчина без головы. – И, обратившись к Лоран, она попросила: – Будьте добры дать мне зеркало.
Глядя в зеркало, Брике долго и серьезно изучала себя.
– Ужасно!.. Можно вас попросить поправить мне волосы? Я не могу сама сделать себе прическу…
– У вас, Лоран, работы прибавилось, – усмехнулся Керн. – Соответственно будет увеличено и ваше вознаграждение. Мне пора.
Он посмотрел на часы и, подойдя близко к Лоран, шепнул:
– В их присутствии, – он показал глазами на головы, – ни слова о голове профессора Доуэля!..
Когда Керн вышел из лаборатории, Лоран пошла навестить голову профессора Доуэля.
Глаза Доуэля смотрели на нее грустно. Печальная улыбка кривила губы.
– Бедный мой, бедный… – прошептала Лоран. – Но вы скоро будете отомщены!
Голова сделала знак. Лоран открыла воздушный кран.
– Вы лучше расскажите, как прошел опыт, – прошипела голова, слабо улыбаясь.
Головы развлекаются
Головам Тома и Брике еще труднее было привыкнуть к своему новому существованию, чем голове Доуэля. Его мозг занимался сейчас теми же научными работами, которые интересовали его и раньше. Тома и Брике были простые, и без тела жить им не было смысла. Не мудрено, что они очень скоро затосковали.
– Разве это жизнь? – жаловался Тома. – Торчишь, как пень. Все стены до дыр проглядел…
Угнетенное настроение «пленников науки», как шутя называл их Керн, очень озлобило его. Головы могли захиреть от тоски прежде, чем настанет день их демонстрации.
И профессор Керн всячески старался развлекать их.
Он достал киноаппарат, и Лоран с Джоном вечерами устраивали кинематографические сеансы. Экраном служила белая стена лаборатории.
Голове Тома особенно нравились комические картины с участием Чарли Чаплина и Монти Бэнкса. Глядя на их проделки, Тома забывал на время о своем убогом существовании. Из его горла даже вырывалось нечто похожее на смех, а на глаза навертывались слезы.
Но вот отпрыгал Бэнкс, и на белой стене комнаты появилось изображение фермы. Маленькая девочка кормит цыплят. Хохлатая курица хлопотливо угощает своих птенцов. На фоне коровника молодая здоровая женщина доит корову, отгоняя локтем теленка, который тычет мордой в вымя. Пробежала лохматая собака, весело махая хвостом, и вслед за нею показался фермер. Он вел на поводу лошадь.
Тома как-то прохрипел необычайно высоким, фальшивым голосом и вдруг крикнул:
– Не надо! Не надо!..
Джон, хлопотавший около аппарата, не сразу понял, в чем дело.
– Прекратите демонстрацию! – крикнула Лоран и поспешила включить свет. Побледневшее изображение еще мелькало некоторое время и наконец исчезло. Джон остановил работу проекционного аппарата.
Лоран посмотрела на Тома. На глазах его виднелись слезы, но это уже не были слезы смеха. Все его пухлое лицо собралось в гримасу, как у обиженного ребенка, рот скривился.