Образ революции в идеологических течениях предреволюционной России

Принятие современного значения понятия «революция» было обусловлено развитием социально-философских идей, рассматривающих общество и его развитие как результат деятельности человека. Создание и распространение идей о договорном характере общества, государства с неизбежностью привели к идеям изменения власти и общества в результате деятельности человека. В общественное сознание была внесена идея прав народа к возврату к основным положениям общественного договора при его нарушении правителями. Впервые четко было заявлено это в трудах Дж. Локка, где такой процесс он определяет как революцию. Он писал, что такие революции не происходят «при всяком незначительном непорядке в общественных делах… Но если в результате длинного ряда злоупотреблений, правонарушений и хитростей, направленных к одному и тому же, народу становится ясно, что здесь имеется определенный умысел, и он не может не чувствовать, что его гнетет, и не видеть, куда он идет, то не приходится удивляться, что народ восстает и пытается передать власть в руки тех, кто может обеспечить ему достижение целей, ради которых первоначально создавалось государство…»[17]. К таким выводам Локк пришел, изложив учение о договорной природе государственной власти, – обоюдных обязательствах властителя и народа – и «естественных правах человека». Необходимо обратить внимание и на то, что совершавшиеся революции рассматривались как закономерный процесс в мировой истории, как начало освобождения от срединного времени. Б. Ф. Поршнев, выдающийся мыслитель России советского времени, писал: «…все великие революционные бури прошлого сами осознавали себя как дело всего человечества, они апеллировали ко всему миру, они уповали на то, что их примеру последуют люди на всей земле»[18]. Формирование идеологемы «революция» в классической форме происходило на основе распространения локковской интерпретации революции.

Следует отметить, что большинство философов эпохи Просвещения придерживалось реформистских взглядов, а революционные мыслители – высказывались по наиболее назревшим проблемам, таким, как деклерикализация общества и государства, светскость образования, свобода политической деятельности и так далее. В философии Ж-Ж. Руссо революция нашла наиболее отчетливое отражение, хотя и в форме абстрактной модели диалектики движения общества от равенства к неравенству, а через него – к новому равенству. В трактате «Об общественном договоре» (1762) он сформулировал свое революционное кредо, побуждающее к революционному действию несколько поколений реформаторов. Примечательно, что в основу справедливого общества Руссо помещает равных, мелких, но самодостаточных собственников. Поскольку, согласно римскому правилу, равные над равными власти не имеют, то в этом обществе власть осуществляется от лица суверена – народа. Но Руссо больше интересовался возможностью единства целого, чем свободой отдельного.

Поэтому «общая воля» должна быть абсолютной, чтобы «получить выражение именно общей воли; в государстве не должно быть ни одного частного сообщества, отвлекающего волю граждан от блага общества»[19]. Для достижения этой цели Руссо изобрел даже специальную «гражданскую религию», которая была призвана заменить все существующие конфессии. Таким образом, революционный эгалитаризм Руссо практически мог привести лишь к либеральной модели общества, в которой содержится презумпция, что в условиях свободного обмена каждый гражданин может стать независимым и богатым, что нашло отклик в ряде современных теорий, таких как народного капитализма, «государства всеобщего благоденствия», «открытого общества» и других. Поэтому последователи внесли существенные коррективы в буржуазный революционизм Руссо, что и произошло в ходе Французской революции, воплотившей сущностные черты социального переворота в образ революции.

Последователи Ж-Ж. Руссо, отталкиваясь от его теории, пришли к взаимоисключающим выводам – либерализму и коммунизму. Представители первого направления общеизвестны, так как они являлись действующими лицами становления буржуазного правопорядка. Второе направление вылилось в различные коммунистические течения утопического и материалистического толка. Объединительным началом для них явилось стремление революционного свержения государства новых собственников – буржуазии – и установление бесклассового общества, то есть коммунизма.

Эпоха буржуазных революций породила революционную идеологию, что в свою очередь сделало революцию предметом научного изучения и политических интерпретаций. Успехи социальных преобразований положили начало теории динамики общественных отношений, нашедшей отражение в трудах Кондорсе, который сформулировал собственную схему всемирной истории и определил роль и место революции в историческом процессе. «Все говорит нам за то, – писал он, – что мы живем в эпоху всемирных революций человеческого рода… и для того, чтобы счастье, которое эта революция нам обещает … разве не необходимо изучать в истории прогресса человеческого разума препятствия, которых надлежит опасаться, и средства, которыми нам удается их преодолевать?»[20]. Кондорсе не создал теорию революции, но несомненна его заслуга в указании, что общественный прогресс подводит к изучению революций. Впрочем, для революционеров того времени не было необходимости в теории революции, так как она рассматривалась ими как возврат к естественному порядку, изначально присущему человеческому обществу. Поэтому теорию революции начинают создавать те, кто выступал против революционных преобразований, желая найти в теории средства, с помощью которых ее можно предотвратить, изменив ее образ в общественном сознании.

Их оппоненты, напротив, подчеркивали, что революция является закономерной формой развития общества и вызвана теми же причинами, что и эволюция. «С того момента, – писал А. Барнав, – как промышленность и торговля начали протекать в народ и создавать новый источник обогащения для трудящегося населения, подготавливается революция в политических учреждениях, новое распределение богатства производит новое распределение власти. Так же, как владение землей возвысило аристократию, промышленная собственность возвышает власть народа»[21]. К такому выводу, он пришел, будучи депутатом Учредительного собрания (1785–1792), хотя сам являлся сторонником свергнутой монархии. В то же время он оказался одним из немногих современников буржуазной революции, раскрывшим ее буржуазный характер, за что Ж. Жорес называл его труды «эскизом исторического материализма». Это дало повод И. Л. Попову – Ленскому отметить: «Радикализм Барнава был направлен не против монархических учреждений как таковых, а в сторону обновления социального строя, переставшего соответствовать новым общественным интересам»[22]. Впрочем, это не позволило ему правильно оценить политическую ситуацию и встать на сторону победоносной буржуазии.

Начало общей теории революции связано с именем философа и политика А. Феррана, автора многих трудов по теории революции. «Основные события революции, – писал он, – могут быть сведены к общим аксиомам, поэтому можно создать теории революции подобно тому, как создана теория законов, потому что революция имеет свои законы». Он выделял революции в природе и обществе, относя к последним крупные социальные катаклизмы в предшествующие эпохи вплоть до Французской революции, рассуждая о революциях Солона и Ликурга, других исторических событиях, которые в строгом смысле революциями не являлись. Первым ввел понятие «социальные революции», отделяя от них религиозные и политические. В этом проявилась его непоследовательность во взглядах на революцию, т. к. под религиозными революциями выступают подчас общественные движения, а политические революции составляют ядро социальных. Тем не менее заслуги А. Феррана, сопоставимые с его эпохой, являются неоспоримыми, т. к. впервые революции стали объектом научного исследования. От этого начинается отсчет теории революции как предмета социальной философии и постепенно формируется образ революции как средства разрешения накопленных противоречий.

Последовательным критиком концепции революции выступил английский философ Э. Берк, чьи взгляды на сущность революции получили широкое распространение в общественном и политическом сознании. Э. Берк, конечно, не был революционером, напротив, он видел свою задачу в противодействии революции, призывая «подготовить людей, которые любят порядок, к сопротивлению этой силе»[23]. Его книга «Размышление о революции во Франции», переведенная на русский язык в 1993 году, в предисловии названа «манифестом контрреволюции». Учитывая реваншистский настрой организаторов политического переворота в России 90-х годов XX века, следует согласиться, что они, верно, поняли антиреволюционный пафос Э. Берка, который был созвучен их реформистским целям. Тем самым образу революции, устоявшемуся к концу XX века, был нанесен определенный урон, т. к. выяснилось, что противники революции были и в рядах революционной буржуазии XIX века. Следовательно, и тогда революция не являлась общей целью и не имела общей привлекательности, как это рисовалось в философско-политической пассионарной литературе XX века. Общий контекст размышлений Э. Берка сводился к рассуждению о том, что нормальное состояние общества не нуждается в нововведениях, т. к. они приводят не к улучшению, а к ухудшению положения населения страны. При этом главным аргументом Э. Берка являлась, как обычно, ссылка на Провидение и установленный Божественный порядок.

Особое место во взглядах на природу революций занял Гегель, который в целом разделяя взгляды предшествующих консервативных критиков революции, перевел обсуждение вопроса идеального образа революции в область чистого разума и умозрительных рассуждений. Будучи по природе убежденным консерватором, он, тем не менее, увидел во Французской революции не историческую случайность или произвол заговорщиков, а необходимый момент развития истории, направляемый абсолютной идеей. Сделав это признание, Гегель лишь отдал дань объективизму, подвергая в дальнейшем утонченной критике идеи Французской революции. Собственно ошибку Французской революции Гегель видел в том, что она поставила на первый план материальные интересы, а не внутреннее преображение человеческого духа. Бездуховные цели революции закономерно вели к террору, в результате чего революция сыграла свою роль и закончилась, не сделав французов духовно свободнее. «Дело в том, – писал Гегель, – что принцип, исходящий из того, что оковы могут быть сброшены справа, и добиться свободы без освобождения совести, что революция возможна без реформации, ошибочен. Таким образом, все эти страны вернулись к своему прежнему состоянию»[24]. Эти рассуждения впоследствии стали главным аргументом всех критиков революций и к ее классовой принадлежности.

В целом же философия социального конфликта Гегеля в контексте западноевропейского мышления потеряла свою привлекательность еще в XIX веке, т. к. явилась олицетворением узости догматического мышления. Мысли, понятию права сразу было придано действительное значение, и ветхие подмостки, на которых держалась несправедливость, не смогли устоять. Итак, с мыслью о праве теперь была выработана конституция, и отныне все должно было основываться на ней. «С тех пор, как солнце находится на небе и планеты обращаются вокруг него, не было видано, чтобы человек стал на голову, т. е. опирался на свои мысли и строил действительность соответственно им»[25]. За этим, более эстетическим, чем логическим, высказыванием Гегеля кроется тот простой факт, что он, подобно Анаксагору, утверждал, что истинным творцом теории является мировой разум, который и управляет миром. Поскольку об этом разуме науке ничего неизвестно, постольку его действию можно приписывать любые события и обстоятельства, которые объясняются ходом естественного развития. Гегелю потребовался абсолютный разум для того, чтобы утверждать приоритет идеализма, а не объективность революции, т. к. для него было важным проследить тождество идей, а не логику вещей. Поэтому и причины поражения революции он усматривал в несовершенстве идей, которые должны быть скорректированы более глубоким проникновением в их сущность, хотя способ этого проникновения имел мистический характер.

Гегель был не революционером, а консерватором, который значительную часть своих выводов использовал для укрепления незыблемости Прусской монархии. Но даже при его жизни мало кто разделял эту точку зрения, т. к. революционный процесс в Европе развивался не по Гегелю, а по своим историческим закономерностям. Более предметно это выразил не философ, а политик А. де Токвиль, сформировавший свое мнение о революции как опасном средстве, которого следует избегать, отдавая предпочтение реформам. Причины революции он видел в злонамеренной деятельности свергнутых правительств, т. к. они, а не философы или масоны породили то зло, которое оказалось хуже причиненного бездарной политикой.

Впитав в себя идеи своих предшественников, Маркс и Энгельс создали образ революции, который можно считать «классическим». Анализ истории возникновения и развития философско-теоретических представлений о революции приводит к следующим общим выводам:

1. Создаваемые концепции существовали, будучи вплетенными в социально-философские интерпретации жизни человека, составляя один из основных элементов философии истории и одновременно представляя собой явление, функционирующее на массовом уровне как феномен идеологических кампаний.

2. В реальной общественно-политической жизни сосуществуют целый рад образов революций, в чем похожих и в то же время альтернативных друг другу. Они отличаются друг от друга историческими особенностями, и более всего, мировоззренческими, философско-теоретическими принципами понимания мира и человека в мире.

3. В то же время формируется образ, ставший базовой моделью революции. Такая модель, ставшая классической, формируется в рамках марксистской социальной философии или же исторического материализма. Её основой является идея деятельности во имя свободы, равенства и справедливости. Все три понятия содержаться в ценностной структуре человека изначально и их объединяет взаимосвязь и смысловое единство. Они обладают регулятивным потенциалом. В марксистской концепции революции были выдвинуты универсальные лозунги, осознаваемые как способ достижения идеала общественного обустройства.

3. Образ революции нёс в себе не только яркий и привлекательный позитив, побуждающий к массовым действиям и коренным преобразованиям общественной жизни, но и свой негатив, который до поры был не проявлен в своём содержании. И лишь первые революции показали её оборотную сторону, в форме насилия, крови и страданий. Это сторона революции вызвала и контрреволюцию и стала предпосылкой антиреволюционности, когда признается необходимость целенаправленных и качественных трансформации социального организма, но без насилия и крови. Образ революции изначально имел внутри самой себя свою противоположность, возможность аберрации, когда появляется новый смысл одновременно и сохраняющая конечный смысл события и в то же время меняющий его содержание.

4. Идея и образ революции, возникает задолго до появления марксизма классический образ революции и её основные постулаты это не что иное, как возникшее в лоне европейской цивилизации миропонимание. Классический образ революции, за некоторыми особенностями, был заимствован марксистами из актуального общественного сознания начала XIX века. Принятие современного значения понятия революция было обусловлено развитием социально-философских идей, рассматривающих общество и его развитие как результат деятельности человека. Эпоха буржуазных революций породила революционную идеологию, что в свою очередь, сделало революцию предметом научного изучения. Революция стала предметом обсуждения задолго до появления марксизма и одновременно с этим начинают существовать и образы революции. Образ революции возник как результат многих дискуссий, трудов и идей ведущих мыслителей, создавших современную западную цивилизацию. В рамках же марксизма он принял относительно завершенную форму, раскрывая основные идеи и смысл революции.

Коротко осветив позиции классического марксизма, показав его предысторию и нынешнее положение «образа революции», посмотрим, как он использовался силами, не имеющими к марксизму никакого отношения или же сознательно противостоящими ему.