Российский фактор правового развития Средней Азии: 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации

Имея продолжительный и в общем-то позитивный опыт взаимодействия с восточными кочевыми народами (начиная от государств – наследников Золотой Орды и заканчивая казахами, калмыками, монголами), Россия не смогла успешно использовать его при выстраивании отношений с государствами Средней Азии, поскольку помимо сходств с тюрко-монгольскими кочевыми государствами в сфере управления и правоотношений, они имели и существенные отличия. В связи с этим власти Российской империи, уже с начала XVIII в. стремившиеся упрочить ее позиции и влияние в Центрально-Азиатском регионе, совершили ряд серьезных ошибок при установлении контактов со среднеазиатскими ханствами, что стало причиной многолетних напряженных отношений с ними.

В результате правовую политику Российской империи в отношении государств и народов Центральной Азии в XVIII – первой половине XIX в. можно охарактеризовать как «метод проб и ошибок». К числу наиболее значительных ошибок в первую очередь следует отнести изначальное отношение России к Центрально-Азиатскому региону как к всего лишь транзитному пути при выстраивании экономических отношений с Индией и Китаем. Опрометчивой была и попытка использования международно-правовых инструментов и методов, которые применялись в отношениях с европейскими государствами, а также установка на мирное решение любых спорных вопросов и конфликтов, что среднеазиатские правители воспринимали как слабость и занимали еще более жесткую политику в отношении России.

§ 1. Экспедиция А. Бековича-Черкасского и память о ней в отношениях России с государствами и народами Средней Азии

В 1717 г. военно-дипломатическая миссия под руководством князя А. Бековича-Черкасского, направленного царем Петром I в Хивинское ханство, была разгромлена и истреблена войсками хана Ширгази. Гибель экспедиции, несомненно, произвела глубокое впечатление на царя Петра I и российские власти в целом. В самом деле, первая же попытка сделать Россию влиятельным игроком на центрально-азиатской политической арене завершилась катастрофой: многочисленный отряд был частично уничтожен, частично пленен; построенные А. Бековичем крепости вскоре были оставлены и разрушены – безопасность границы России с государствами и народами Центральной Азии существенно ослабла, да и вообще, активность российских центральных и пограничных властей в регионе была, по сути, свернута [Андреев, 2013, с. 271–272; Дело, 1871, стб. 326–400; Ниязматов, 2010, с. 47].

Неудивительно, что судьбе экспедиции А. Бековича-Черкасского посвящено немало работ, учитывая, насколько важные и разнообразные цели она преследовала – дипломатические, военно-политические, экономические и даже научно-исследовательские.

Также большой интерес исследователей вызывают противоречивые сведения о причинах гибели отряда А. Бековича-Черкасского, которые до сих пор так точно и не установлены. Нас же интересует, как судьба экспедиции повлияла на дальнейшее развитие взаимоотношений Российской империи с Хивинским ханством в частности и на российскую имперскую политику в Центральной Азии в целом.

Первыми, кто испытал на себе последствия катастрофы 1717 г., стали российские дипломаты, отправлявшиеся с миссиями в Центральную Азию. Первый же посланник Петра I в Среднюю Азию, уроженец Дубровника Флорио Беневени, побывавший в регионе в 1718–1725 гг., в своих реляциях царю неоднократно выказывал опасения, что может повторить судьбу А. Бековича, из-за чего наотрез отказывался ехать в конечный пункт своей миссии, Бухару, через Хиву: «Из-за учинившегося известного несчастья князя Черкасского ехать чрез Хиву до Бухары никоим образом невозможно» [Беневени, 1986, с. 18].

Капитан Н.Н. Муравьев (впоследствии – один из крупнейших военачальников Крымской войны, вошедший в историю как Муравьев-Карский), который совершил поездку в Хивинское ханство с дипломатическими целями в 1819–1820 гг., т. е. столетие спустя после А. Бековича, также опасался разделить его судьбу. Как он писал в рапорте своему начальнику, майору М.И. Пономареву, находясь под стражей в крепости Ильгельды и не имея сведений о намерениях хивинских властей, он даже намеревался бежать оттуда, усмотрев в упоминаниях Бековича самими хивинцами намерение расправиться с ним так же, как некогда с последним [Муравьев, 1875, с. 709; Халфин, 1974, с. 113].

Невеселые воспоминания о судьбе А. Бековича присутствуют и в записках еще одного руководителя дипломатической миссии в Хиву – Г.И. Данилевского, побывавшего в ханстве в 1842 г. В своем отчете о поездке, составленной по возвращении, он, в частности, пишет: «Порсу – в 108 верстах на с.з. от Хивы… Это место возбуждает горестное воспоминание о предательском убийстве князя Бековича-Черкасского, который, после заключенного с хивинцами мирного договора, был приглашен сюда с небольшою свитою на пир и, по окончании трапезы, убит вместе с прочими русскими, бывшими при нем» [Данилевский, 1851, с. 110]. Вряд ли подобное соображение было бы включено в описание поездки, если бы автор, находясь там, не испытал тех же опасений повторить судьбу Бековича, какие возникали и у его предшественников.

Еще один важный вопрос, внимание к которому многократно возросло в российских властных и дипломатических кругах после уничтожения отряда А. Бековича – это судьба русских пленных в Хиве и вообще в среднеазиатских ханствах. Эта проблема являлась актуальной для отношений России с ханствами Средней Азии уже с XVI в., т. е. со времени отправления первых московских посольств в Бухару и Хиву. Однако она оставалась нерешенной еще и на протяжении всего XVII в., поскольку попытки русских дипломатов договориться со среднеазиатскими монархами об освобождении пленных чаще всего заканчивались ничем.

Теперь, в связи с тем, что после разгрома отряда А. Бековича в Хиве появилось довольно значительное число русских пленников из его отряда, эта проблема вновь стала актуальной для российских властей, которые озаботились судьбой русских рабов в Средней Азии. Справедливости ради следует отметить, что пленные солдаты из отряда Бековича составляли отнюдь не большинство русских пленников в Хиве: практика захвата русских и продажи их в рабство в среднеазиатские государства началась еще в древности, и в начале XVIII в. ее осуществляли калмыки, каракалпаки, казахи [Веселовский, 1881, с. 2]. Просто уничтожение отряда А. Бековича стало, наверное, самым резонансным событием в русско-среднеазиатских отношениях, а в результате количество русских пленных в Хиве существенно возросло [Витевский, 1879, с. 207]. Таким образом, это событие послужило отправной точкой для возобновления переговоров с монархами Средней Азии о судьбе русских невольников. Неудивительно, что судьба солдат из отряда Бековича, попавших в плен, отслеживалась и неоднократно всплывала как в дипломатических документах, так и в других источниках – даже десятилетия спустя после разгрома экспедиции. Так, например, поручик Д. Гладышев и геодезист И. Муравин, побывавшие в Хивинском ханстве в 1740–1741 гг., отмечали в отчете по итогам поездки, что в самой Хиве находится около 3 тыс. пленных из отряда Бековича – «как русских, так калмык и иноземцов», а также около 500 человек в Аральском владении [Гладышев, Муравин, 1851, с. 18].

Весьма интересным представляется сообщение о судьбе участников экспедиции А. Бековича, попавших в Хивинский плен, содержащееся в работе выдающегося историка Г.Ф. Миллера «Известие о песошном золоте в Бухарии…». Согласно его сведениям, в 1728 г. русские пленные приняли участие в восстании против хана Ширга-зи (который и приказал умертвить А. Бековича и его отряд). И хотя восстание было подавлено, сам хан во время этих беспорядков был убит [Миллер, 2005, с. 479–480]. Некоторое число пленников из отряда А. Бековича вскоре покинули Хиву. Согласно запискам сержанта Ф.С. Ефремова, попавшего пленником в Бухару в 1774 г. и вернувшегося в Россию через восемь лет, 100 пленных были спасены от казни «хивинским хожой» (т. е. влиятельным представителем духовенства) и отправлены в Бухару, где местный хан сформировал из них отряд собственных телохранителей, причем «без них он никуда не выезжал». Сам Ефремов еще застал в Бухаре пятерых из них, достигших уже столетнего возраста [Ефремов, 1811, с. 89, 94–95].

Несомненно, военная составляющая целей и задач экспедиции А. Бековича-Черкасского, являлась наиболее значительной, поэтому неоднократно осмыслялась и современниками, и последующими государственными деятелями (дипломатами и военачальниками), равно как и военными историками. Так, уже Ф. Беневени, совершивший поездку в Среднюю Азию буквально «по горячим следам», т. е. сразу после гибели экспедиции Бековича, заявлял по итогам своей поездки: «Мочно б легко сперва Хивою завладети, употребляя искусствы и способы не таковы, какие употреблял бывший там князь Черкасской» [Беневени, 1986, с. 131]. Н.Н. Муравьев, поддерживая его точку зрения, также утверждал: «Неудачная даже экспедиция Князя Бековича, еще более нас удостоверяет в возможности покорить Хиву; ибо он с весьма небольшими средствами достиг до оной, и не простительная лишь оплошность его была причиною что его изменнически захватили, умертвили и истребили отряд. Не обсуживая дел столь мало известных нам, казалось, что хотя он и был обманом взят, но отряд его не был бы истреблен, если бы Князь Бекович имел более духа и не согласился на расположение его на отдаленные квартиры» [Муравьев, 1822б, с. 112].

Наиболее актуальными воспоминания о гибели экспедиции оказались во время подготовки и реализации так называемого зимнего похода, который в 1839–1840 гг. осуществил против Хивы оренбургский военный губернатор В.А. Перовский. Уже в конце 1830-х годов, когда он только задумывал поход, представители центральных властей напоминали ему о судьбе экспедиции А. Бековича [Юдин, 1896, с. 422–423]. Позднее, во время похода, когда его участники столкнулись с трудностями, которых не ожидали, как писал военный историк генерал М.И. Иванин, «им начала представляться… тень Бековича, измученного в Хиве» [Иванин, 1874, с. 125].

Любопытно, что трагический опыт экспедиции А. Бековича-Черкасского вспоминался не только военными и не только в связи с военными действиями непосредственно против Хивы. Так, в 1870 г. во время восстания казахов Мангышлака (выступавших против очередной реформы управления в Казахстане, проводившейся в конце 1860-х годов) мангышлакский пристав подполковник Рукин совершил ту же ошибку, что и Бекович: вступив в переговоры с восставшими, он решил сдаться, после чего его отряд был истреблен. Параллель с действиями Бековича была настолько очевидной, что даже его подчиненные, по свидетельствам участников событий, якобы говорили во время этих переговоров: «Сложите оружие; должно быть, нам на роду написано погибнуть, “как с Бекачем”» [Потто, 1900, с. 126]. Аналогичным образом провел параллель между Бековичем и Рукиным военный историк М.А. Терентьев, писавший вскоре после происшедших событий: «Рукин повторил в миниатюре все ошибки Бековича-Черкасского» [Терентьев, 1875, с. 103]. Характерно, что М.Д. Скобелев, возглавляя военную экспедицию против ахалтекинских туркмен в 1880–1881 гг., советовал подчиненным при вступлении в контакт с местным населением: «При всем том, как бы небосклон не представлялся безнадежно радостным, тем крепче держите камень за пазухой. Помните князя Бековича-Черкасского, подполковника Рукина…» [Арцишевский, Чанский, 1883, с. 413].

Впрочем, со временем, по мере продвижения России в Среднюю Азию, т. е. фактической ликвидации негативных последствий гибели экспедиции А. Бековича, отрицательные оценки результатов его экспедиции стали дополняться и положительными. В какой-то мере начало этой тенденции положил Н.Н. Муравьев в вышеприведенном суждении о том, что именно его экспедиция показала: захватить Хиву можно. Еще одним примером апологии Бековича является, пожалуй, высказывание генерал-лейтенанта Н.А. Веревкина, наказного атамана Уральского казачьего войска, который на торжественном обеде в честь его возвращения из хивинского похода 20 июля 1873 г. заявил: «Поистине надобно удивляться, как удалось Бековичу достигнуть Хивы и привести туда несколько человек живыми…» [Витевский, 1879, с. 387].

Наряду с осмыслением ошибок А. Бековича, военные – иногда официально, а иногда и как бы «подсознательно» – в течение более чем полутора веков культивировали идею «мести» за него хивинцам, т. е. своеобразного реванша в противостоянии с Хивой. Наверное, первым его отражением стало вышеупомянутое сообщение Г.Ф. Миллера о восстании русских пленных против Ширгази в 1728 г., которое начинается словами: «По прошествии десяти лет лукавому хану хивинскому отмщено было за такое бесчеловечие теми же россиянами, которых он полонил при оном и при других случаях» [Миллер, 1760, с. 26]. Такой мотив присутствует и в действиях отряда В.А. Перовского во время вышеупомянутого «зимнего похода» 1839–1840 гг. [Morrison, 2014, р. 282]. Позднее, уже в 1870 г., туркестанский генерал-губернатор К.П. фон Кауфман в письме директору Азиатского департамента Министерства иностранных дел П.Н. Стремоухову отмечал: «Основываясь на исторических фактах 1717 и 1839 гг. [имеются в виду экспедиции А. Бековича-Черкасского и В.А. Перовского. – Р. П.] и рассчитывая на неудобопроходимые степи, отделяющие ее от грозного соседа и дважды спасавшие от гибели, Хива считает себя неуязвимой в отношении к нам…» (цит. по: [Халфин, 1965, с. 303–304]). Тем самым он давал понять центральным властям Российской империи, что «реванш» за два предыдущих поражения совершенно необходим.

И уж конечно, весьма актуальным оказались воспоминания о судьбе Бековича и его солдат во время похода войск под предводительством того же Кауфмана на Хиву в 1873 г. – в особенности, когда победа русского оружия стала уже очевидной. О намерении русских солдат «отомстить варварам за их вероломный поступок», т. е. истребление отряда князя Бековича-Черкасского, сообщает участник похода Е. Саранчов [Хивинская экспедиция, 1874, с. 1–2]. Американский корреспондент Д.А. Мак-Гахан, участвовавший в походе, упоминает об интересе российских солдат, вошедших в Хиву, к гробнице хана Ширгази – именно как виновника гибели А. Бековича и его отряда [Мак-Гахан, 1875, с. 217–218]. Характерным отражением этого мотива «реванша» можно считать пассаж из «Истории завоевания Средней Азии» М.А. Терентьева: «Русский отряд у ворот Хивы можно рассматривать как гвардию, приставленную к хану по завещанию Петра I. Пусть вспомнит читатель, что отряд Бековича-Черкасского, по указу Петра Великого, должен был убедить хивинского хана и бухарского эмира принять для охраны русскую гвардию. Бекович не убедил. Убедил Кауфман» [Терентьев, 1906б, с. 297]. Наконец, уже в 1874 г. в письме туркестанскому генерал-губернатору Кауфману начальник Амударьинского отдела Н.А. Иванов (впоследствии и сам генерал-губернатор Туркестанского края), докладывая о карательной экспедиции против туркмен, как бы мимоходом сообщает о вступлении отряда в «Старое Порсу, в котором, по преданию, изменнически умерщвлен и похоронен отряд Бековича-Черкасского» [Присоединение, 1960, с. 132], снова подразумевая, что русским войскам, наконец-то, удалось отомстить за давнее поражение. Это лишний раз показывает, что память об экспедиции А. Бековича в течение долгого времени сохранялась и, по-видимому, даже культивировалась в войсках, служивших в русской Средней Азии, коль скоро даже в официальном рапорте русский военачальник упоминает о ней.

Вместе с тем нельзя сказать, что в памяти современников и потомков судьба отряда А. Бековича-Черкасского осталась лишь из-за его сокрушительного разгрома. Как упоминалось выше, цели и задачи экспедиции были весьма многочисленны и разнообразны, и за два года пребывания в регионе, предшествовавшие гибели Бековича, ему удалось многие из них небезуспешно решить, включая изучение сухопутных и речных маршрутов, исследование местной географии и топографии, строительство крепостей и поселений. Неудивительно, что русские дипломаты, путешественники, военные и вскоре после роковой экспедиции, и многие десятилетия спустя обращались к опыту Бековича в рамках реализации различных направлений политики Российской империи в Средней Азии.