Белый хрен в конопляном поле
Шорник хотел было зареветь, но подавился собственным ревом и молча двинулся на сына.
– Не подходите, батюшка, а то я вас убью, – сказал Стремглав. Но шорника было не словами останавливать.
Стремглав оглянулся, прянул в угол и схватил вилы. Отец приближался к нему, страшный, как заживо освежеванный медведь.
В последний миг отрок опомнился, перехватил вилы и ударил отца не зубьями, а черенком – как раз туда, где расходились ребра и начинался живот. Шорник Обух при этом еще успел заметить, что брови у сына прямо на глазах срослись…
Стремглав Обухович вышел из сарая, забросил вилы на крышу, увидел мать, выскочившую на крыльцо.
– Прощайте, мама, – сказал Стремглав. – Не поминайте лихом. Да принесите батюшке воды – он у себя в сарае пить захотел.
– Куда ты, сынок? – спросила мать таким голосом, что Стремглав чуть было не передумал. Но не передумал, а вывел из-под навеса уже с ночи снаряженного гнедого Стригуна.
– Поеду я, мама, орифламму свою искать, – сказал он, потому что разумных объяснений в голове не оказалось.
Он подошел к матери, коротко приобнял ее и вскочил на коня.
Шорник к тому времени отдышался и выполз из сарая.
– Видишь, мать, сынок-то у нас вырос… – сказал он, потирая ладонью ушибленную грудь. Замахнулся было на жену, но почему-то отвел руку и начал хохотать и рыдать вместо того, чтобы кинуться в погоню.
Хорошо, что все это произошло не в Чайной Стране за высокой стеной: ведь там непочтение к родителям полагается едва ли не главнейшим из преступлений. Уж там-то бы Стремглава искали и ловили по всей стране, а поймав, предали бы страшной казни, растянув ее месяца этак на три.
Был ведь там случай, когда один почтенный старец, которому надоели вечные ссоры между невестками, пошел жаловаться на их безобразное поведение не куда-нибудь, а к самому императору. Император выслушал жалобщика и пообещал ему самую высшую справедливость, которая только есть в Чайной Стране. Покуда старичок доковылял до родного дома, справедливость была уже установлена во всей красе: императорские стражники зарезали и сварливых невесток, и безвольных сыновей, и неповинных внуков, а дом, в котором творились непотребства, был уже сожжен дотла. Старичок отплатил справедливому владыке тем, что повесился на дворцовых воротах; император, таким образом, потерял лицо и был немедленно свергнут одним из многочисленных сыновей, отчего в державе возникла смута…
Но, к счастью, в Посконии такие тонкости никому и на ухо были не нужны. … Стремглав нагнал всадников к полудню. Всадники сперва думали, что парнишка хочет их о чем-то предупредить, и приказали толмачу выяснить, в чем дело.
– А, маленькая посконская быдла, – сказал толмач. – Тебе чего хотеть?
– Возьмите меня в иные земли, – сказал Стремглав. – Я сильный. Я все умею и все хочу.
Толмач перевел его слова, и господа со слугами привычно засмеялись.
Стремглав подъехал поближе к толмачу и дал ему такого тычка, что тот свалился с коня в дорожную грязь. Остальные не набросились на сына шорника, а захохотали еще громче.
Тут Стремглав понял, что толмач стоит еще ниже слуги. Толмачей вообще не шибко-то любят. Много позже Стремглав узнал, что на нетальянском слова «переводчик» и «предатель» звучат почти одинаково: tradittore и traduttore.
Он наклонился, протянул руку и без труда поднял бедолагу из грязи. Господа одобрительно забормотали.
– Что они говорят, свинья двуязычная? – спросил Стремглав, не отпуская ворот толмаческой одежды.
Толмач утерся рукавом.
– Они говорить… – он поперхнулся. – Они говорить, что из маленькая посконская… малычишка выйти когда-нибудь большой толк.
– Тогда слушайте, – сказал Стремглав. – Староста вас не по той дороге послал, там через речку мелок брод – по самый рот…
Глава 4,
в которой рассказывается о несомненной пользе ночных бдений и разговоровМного в бонжурском языке оказалось красивых слов и помимо орифламмы.
Например, «ледюк» и «леруа».
Один из всадников как раз и был «ледюк», то есть герцог. Герцог Мижуйский, будущий король Бонжурии Пистон Девятый. А король-то как раз и есть «леруа».
Будущий леруа был ненамного старше Стремглава – года на три. Под латами он оказался совсем худенький, белолицый, только нос торчал у него далеко вперед, как у морского корабля. Но морских кораблей в ту пору Стремглав еще не видел, и такое сравнение ему в голову не пришло, а вспомнилась ему птица дятел.
Нос, прямой и длинный, был навечным клеймом бонжурских королей. Для них и забрала делали особые, как бы с клювом.
Мало того, королевский нос по традиции носил собственное имя и даже благородный титул – виконт дю Шнобелле.
Какого уха делал молодой герцог со свитой в столь отдаленных землях, Стремглав расспрашивать не посмел, но потихоньку, осваивая заодно волшебного звучания язык, понял, что Пистон просто-напросто был увезен в свое время в варяжские земли, чтобы избежать верной смерти от яда или кинжала, потому что желающих занять престол Бонжурии было предостаточно. Ныне же все соискатели короны друг дружку поистребили, и мудрые советники герцога, мессир Плиссе и мессир Гофре, постановили, что пробил час и ему предъявить свои вполне законные права на королевский венец.
«Далеко ли Бонжурия?» – думал Стремглав, чистя и обихаживая чужих коней, точа и смазывая чужие мечи, собирая хворост для костра – ночевать чаще всего приходилось под звездами.
Время от времени отряд останавливали посконские разъезды – их служебное рвение приходилось умерять золотом. Стражники то и дело цеплялись к сыну шорника – кто такой да по какому праву сопровождает чужеземцев, так что ледюк Пистон распорядился дать парню свой запасной камзол и довольно дурацкую шляпу с едва ли не петушиными перьями.
Потом начались затяжные дожди, и двигаться по раскисшим дорогам стало тяжело. Застряли на каком-то постоялом дворе на добрую неделю.
Чтобы не раскрыться до времени, никто молодого герцога таковым не звал, и почестей ему не велено было оказывать – словно не знатнейшие люди Бонжурии странствуют, а ватага разгульных наемников.
– А далеко ли Бонжурия? – наконец-то удалось Стремглаву собрать чужие слова в мучавший его вопрос. К толмачу ему обращаться не хотелось, и он дернул за рукав горбатого оруженосца-варяга. С горбуном они как-то друг друга понимали: все-таки варяги – соседи. Звали горбуна не то Эйрон, не то Айрон. Сын шорника кликал его Ироней. Несмотря на горб, Ироня был нравом весел, умом светел, а мечом владел не хуже здорового.
– Вот все уснут, тогда объясню, – сказал Ироня.
Бонжурцы привыкли у себя в Бонжурии пить хорошее вино, посконская же брага у них в животах бушевала, бурчала, выходила икотой, просилась наружу то с одного, то с другого конца. Стремглав с Ироней то и дело таскали на двор лоханки да бадейки. Стремглав у отца в сарае привык к подобным запахам, Ироня тоже, видно, не в княжьих палатах возрос.
Господа стонали, кряхтели и клялись между собой никогда впредь не употреблять эту страшную влагу, но клятвы хватало обычно до первой попавшейся на пути корчмы. Сопровождавший бонжурцев лекарь, мэтр Кренотен, пытался пичкать своих подопечных какими-то растертыми в прах корешками для укрепления желудков, но, видно, перепутал порошки и еще усугубил позорные недуги.
Наконец господа угомонились, и оруженосцы вышли на крыльцо. Дождь кончился, а свежий ветерок уже растаскивал тучи, открывая полную луну.
– Никому НЕ говори! – предупредил Ироня на посконском и достал из-за голенища свиток.
– Это что? – удивился Стремглав.
На телячьей коже были нанесены непонятные знаки и линии, только в правом верхнем углу какой-то волосатый мужик надувал щеки, а рядом с ним расположилась четырехконечная звезда.
– Хеймскрингла – круг земной, – сказал Ироня. – Вот здесь, вверху, – север, полночь по-вашему. Внизу, следовательно, будет…
– Полдень! – догадался Стремглав.
На отдых они так и не повалились. Стремглав донимал Ироню вопросами. Как же так – на клочке шкуры, оказывается, умещается вся земля! И горы, и леса, и реки, и озера на лице ее! И все на ней страны и державы! И как их много!
– Мы выехали вот отсюда, – объяснял горбун. – Это Норланд.
– Белоглазые чудины, – уточнил Стремглав.
– Называй, как хочешь. Дальше никто не живет, потом начинаются ваши земли.
– Много-то как – ладонью не закрыть! – восхитился сын шорника обширностью родины. – Другие-то земли против нашей Посконии так себе выглядят…
– Да, земля ваша велика и обильна, – вздохнул Ироня. – А вот порядка в ней…
– Можно подумать, у вас больше порядка, – обиделся Стремглав.
Горбун словно бы не обратил внимания и продолжал:
– Далее будет Уклонина, после – Паньша, следом же Немчурия, войной сотрясаемая. Нам через нее идти. Когда пройдем, выйдем к рубежу Бонжурии. Вот столица ее – город Плезир…
Стремглав задумался.
– А что же вы водой не поехали, морем? Я слыхал про море, что ему конца нет, но вот так-то вдоль берега, не ловчее ли?
Ироня одобрительно хмыкнул.
– Можно и морем, только на море ярла Пистона ждут, а сушей – не ждут…
– Кто ждет?
– Убийцы ждут, кому еще конунга ждать? Князя, конунга, короля, царя только убийцы повсюду и ждут. Несладок хлеб владык.
– А чего ж все туда лезут?
– Сам об этом думаю. Жил бы человек у себя на хуторе, сеял хлеб, ловил рыбу, растил детей… Так ведь нет – начинает завидовать соседу. У соседа всегда и колос гуще, и скотина глаже, и кони резвее, и жена красивее, и золота больше. И вот подкрадутся к тебе ночью, подожгут дом… А, что говорить!
– Ничего не говорить, – прошептал Стремглав. – Тихо!
И широкой ладонью придавил плечо горбуна, понуждая присесть и затаиться.
На крыльцо наползал рассветный туман, и в тумане этом чуткому пастушьему уху явственно слышалось легкое позвякивание. Кольчуга и вообще доспех в бою необходимы, а вот подкрадываться в них несподручно.
У Ирони был хотя бы засапожный нож, у Стремглава же и вовсе ничего под рукой не было, кроме лоханки с отходами знатнейших мужей Бонжурии Хотел ведь еще давеча выплеснуть, а потом отложил…
К звяканью присоединилось и сопение – напастники приближались.
– Ступай в дом, предупреди, – приказал Ироня.
Но в тумане уже воздвиглись расплывчатые тени и одна из них была такая уж могучая, такая уж грозная…
Стремглав распрямился, как береза, хакнул – и лоханка со свистом полетела вперед, разбрызгивая свое содержимое. Послышался удар, мерзкое чавканье и дикий вой оскорбленной души.
– Алярм! – громовым голосом провозгласил бонжурскую тревогу Ироня и бросился вперед, выставив нож.
Больше всего Стремглав опасался, что всполошенные бонжурцы всем скопом ломанутся в дверь, мешая друг другу. Но люди они были военные, выскакивали хоть и без штанов, но при мечах, по одному, и не только в дверь. Стрел не опасались – в таком тумане всякая тетива мигом отсыреет, не успеешь и на лук натянуть.
Стремглав оторвал от крыльца перила заодно с резными столбиками и тоже устремился вперед, прочесывая врагов этим деревянным гребешком. Зазвенели мечи.
Сын шорника поддевал то одного, то другого врага, опрокидывая их на землю. Мечи товарищей завершали дело.
«Что-то долго возятся», – забеспокоился Стремглав. Он уже узнал цену бонжурским бойцам, на любом привале неустанно упражнявшимся в боевых искусствах. Знал он цену и посконским разбойникам – как правило, не годящимся ни к какому делу мужичкам, которые начинали разбегаться даже при самом робком сопротивлении.
– О, смерд! – заорал кто-то рядом с ним.
Стремглав выбросил влево от себя перила, и в них вонзился чужой кривой меч. Сосед слева немедленно нанес оплошавшему врагу попаденный удар – как оказалось, предпоследний в этой схватке, потому что последний достался сыну шорника.
Глава 5,
в которой Стремглав становится свидетелем королевского судаКогда дерешься доской либо оглоблей, нужно глядеть, чтобы не перестараться и не огреть по затылку самого же себя. Что со Стремглавом и произошло.
Зато очнулся он героем. Его хлопали по плечам и спине, подбрасывали в воздух, величали звучными именами, поскольку удар кривого клинка предназначался будущему королю Бонжурии.
Почти все хвалительные слова сын шорника уже понимал – видно, удар по голове что-то в ней поправил, вышел на пользу. Такое тоже бывает.
– Бедный ля Улю! – хохотал герцог Пистон. – Подумать только, господа, быть первым мечом Бонжурии, лучшим из людей моего кузена – и пасть в этой варварской земле от удара деревянного ночного горшка! Мерзавец обделался еще перед схваткой, не успев вытащить меч!
Стремглав хотел сперва вступиться за честь своего первого убитого, но отчего-то передумал.
Босые и бесштанные бойцы ходили среди поверженных, переворачивали тела, бесцеремонно обдирая с них латы, складывая в кучу оружие.
Из своих не повезло двоим: барон де Подольяк, оруженосец Шарло тоже не поднялись с земли.
– Этот еще жив! – воскликнул Ироня. – Скорее допросите его, мой господин: я не хочу, чтобы даже тень подозрения пала на моих земляков!
Живой – только ключица у него была переломлена (не иначе как сын шорника постарался) – изо всех сил прикидывался убитым. К нему приблизился мессир Плиссе, склонился, что-то сделал… Поверженный завопил.
– Пойдем, не надо тебе на допрос глядеть, – сказал Ироня и, ухватив Стремглава за рубаху, потащил к воротам.
У ворот спал (или делал вид, что спит) сторож постоялого двора. Ироня внимательно осмотрел стража, пнул пару раз. Спящий что-то недовольно проворчал.
– На ухо к бабаю с восьмой версты посылает, – охотно перевел Стремглав, хотя никакой нужды в переводе не было.
– Пьян, – сказал Ироня. – И не просто пьян…
– Это ты о чем? – встревожился сын шорника.
– Измена, – ответил горбун. – Везде измена. Ну кто бы мог подумать, что ярл Пистон поедет через Посконию? Только сумасшедший мог бы решиться на такое. Понимаешь, парень, как все было хитро задумано: из Бодигаарда вышел драккар, и на борт его взошли люди тамошнего ярла, переодетые бонжурскими воинами. Один из них носил алый плащ ярла Пистона и его же весьма приметный шлем. Все были уверены, что наши гости отправились морем, как ты и предлагал. Так что засады на вашей земле никто не ожидал.
– Это не наши! – вскричал Стремглав. – Наши не подкрадываются втихую: непременно по дороге переругаются. И одеты не по-нашему… И мечи другие…
– Хорошо, что ты радеешь за честь своей страны, – сказал Ироня. – Но хорошо и то, что ты ее покидаешь. Когда еще и постранствовать, как не в молодости?
– Увижу весь мир – тогда вернусь, – пообещал сын шорника.
– Вряд ли, – вздохнул горбун. – Бродяга – до смерти бродяга. Но пойдем. Там уже, кажется, во всем разобрались.
В самом деле, юный герцог торжественно восседал во главе длинного стола, вынесенного во двор: по обе стороны от него расположились седовласые советники. Хозяин постоялого двора и его семейство, включая беспробудного сторожа, располагались на покалеченном крыльце и все были бледны и напуганы. Тихонько плакал ребенок.
А перед столом стояли на коленях двое – уцелевший напастник и лекарь, мэтр Кренотен.
– Королевский суд, – шепнул горбун. – Видишь печать в руке ярла Пистона? Впервые предстоит ему вынести справедливый приговор. От этого зависит все его дальнейшее царствование…
Но герцог Пистон сейчас вовсе не походил на грозного и справедливого владыку. Его светлое лицо покрылось красными пятнами – то ли от выпитой накануне браги, то ли от волнения, длинные волосы так и остались непричесанными спросонья, а нос (пардон, виконт дю Шнобелле) уныло уставился в дубовые доски с бесчисленными пятнами от жира и вина.
– Благородные сеньоры и простолюдины! – провозгласил мессир Плиссе. – Его высочество герцог Мижуйский, принц крови и законный наследник бонжурского престола, рассмотрел все обстоятельства покушения на свою особу. Обстоятельства же эти суть таковы: двоюродный брат его высочества, гнуснопрославленный герцог де Шмотье, обманом внедрил в наши ряды своего человека. Это наш почтеннейший эскулап, ученейший медикус мэтр Кренотен. Верно ли я говорю, лучник Жеан?
– Верно, мессир, – глухо сказал уцелевший. – Он, клистирная трубка. Какая мне охота за чужую вину отвечать? Да и не убил я никого – тетива, поди, до сих пор не просохла…
– Означенный медикус, – продолжал между тем советник, – дал знать своим сообщникам, что его высочество изволили возвращаться в свое королевство сухопутным путем. Герцог де Шмотье, упрежденный негодяем при помощи особой нечистой магии, выслал навстречу небольшой отряд наемных убийц, возглавляемый неуловимым и беспощадным кондотьером ля Улю. А мы были непростительно беспечны. Предатель попытался опоить нас снотворным, и только благотворное и очищающее действие здешнего вина позволило нам в тревожный час предстать перед лютым врагом во всеоружии!
– Обождите, – вдруг сказал Стремглав. – Да ведь ваш лекарь мог бы сто раз опоить его высочество ядом!
Бонжурцы поглядели на сына шорника с величайшим удивлением.
– Молодой человек, – сказал советник мессир Гофре после некоторой заминки, – я гляжу, вы уже наловчились изъясняться на языке милой Бонжурии. Теперь научитесь молчать на нем, когда вас не спрашивают.
– Не будь так строг к нему, старина, – сказал мессир Плиссе. – Он просто не знал, что вопросы и сомнения полагается высказывать лишь после того, как будут оглашены обстоятельства дела. Но, коль скоро вопрос вполне уместен, я отвечу на него. Вы сообразительны, дитя дикой Посконии, но ненаблюдательны: разве не заметили вы, что всякую еду и питье прежде его высочества пробовал наш несчастный Шарло, мир его праху?
Стремглав втянул голову в плечи, обругал себя мысленно, а потом оправдал: разве его дело заглядывать в герцогский рот?
– Преступное деяние не увенчалось успехом единственно потому, что оруженосец Эйрон Два Горба и наш новый спутник предавались пустопорожней болтовне, от которой, как ни странно, произошла великая польза. Лучник Жеан уже во всем сознался. Он сказал, что ля Улю отдал приказ ни в коем случае не трогать человека в черной мантии, расшитой изображениями человеческих внутренностей, а таковую носит лишь один из нас, и это вы, ученейший и многомудрый мэтр Кренотен. Какой позор! Вы, давший клятву исцелять людей, а не губить их! Что вы можете сказать в свое оправдание?
Стремглав тихонько обошел стол, чтобы посмотреть на лекаря. Рожа у мэтра была такая, что никто в здравом уме не доверил бы ему лечить даже нелюбимую кошку.
– Снотворное – не яд, – хрипло сказал мэтр Кренотен. – И я не собираюсь оправдываться, ваше высочество. Впрочем, какое из вас высочество, а тем более величество. Вся Бонжурия знает, что ваша матушка, венценосная шлюха…
Тут граф де Мобиль-Соте рванулся из-за стола, но рука мессира Гофре удержала горячего бонжурского парня на месте. – … прижила вас от лесничего Крюшона, известного своим сладострастием. И не хватайтесь за ваш хваленый нос, это вам не поможет, проклятый бастард! Мой коллега, мэтр Ансельм, рассказал мне, как при помощи простой клистирной трубки и тончайшей полой иглы нагнетал в ваш тогда еще младенческий носик изобретенную им особую субстанцию, именуемую силиконом…
Здесь не выдержал уже герцог Пистон, и никто не попытался его удержать. Впрочем, из-за стола его высочество так и не вышел.
– Ну вот, опять нос! – закричал он. – Моего виконта дю Шнобелле осматривали лучшие медику сы Бонжурии, Стрижании, Неспании! О, эта их ужасная биопсия! На бедняге уже места живого нет от шрамов! Любой придворный повеса, не знающий грамоты, в состоянии с первого прикосновения отличить силиконовую грудь стареющей кокетки от живой пышной плоти! Любой – но не вы, жалкий коновал! Даже и усыпить-то нас не смогли как следует!
– Достаточно, ваше высочество, – сказал мессир Плиссе. – Верховному судье не к лицу горячность. Вы и так угодили по больному месту – лекарь он действительно никудышный.
– Я опередил свое время! – гордо сказал мэтр Кренотен. – Кто же виноват, что ваши жалкие тела не в силах воспринять благотворное влияние моих снадобий? Я ученик великого Примордиаля! Мое имя будет высечено золотом на алмазных скрижалях медицины! И мне не страшен ваш убогий земной суд. Покойный король Бонжурии не понимал значения науки, он даже отказывался предоставлять мне заключенных для опытов…
– Вздор, – сказал герцог. – Отцу просто-напросто надоели все эти внезапные умертвия при дворе, организованные королевой-прабабушкой. Отравленные сапоги, удушающие жабо, ядовитые манжеты, смертоносные ковры, пропитанные ртутью… Что за жизнь, когда нельзя прикоснуться даже к обыкновенной дверной ручке? Вы самый обычный палач, милейший, и поэтому вами займется такой же палач…
Герцог осмотрел своих спутников, погрустнел.
– Ах, собака, – сказал он. – Ведь не может же благородный рыцарь покарать безоружного…
– У нас есть этот парнишка, – подсказал мессир Плиссе и кивнул в сторону Стремглава.
От обиды сын шорника забыл все слова – и посконские, и бонжурские – и сделал правой рукой движение, не нуждающееся в переводе. Герцог Пистон расхохотался:
– Нет, почтеннейший. Парень спас мне жизнь, а палач утрачивает право стать даже оруженосцем, не говоря уж о рыцарском звании. Мне нужны такие люди, как он.
– Ваше высочество, он же простолюдин! – возмутился советник.
– Он станет первым в роду – только и всего, – беззаботно сказал герцог. – Однако что же нам делать с лекарем?
– Ваше высочество! Да я сам удавлю его за милую душу! – подпрыгнул на коленях лучник Жеан. – Даром что плечо сломано! Хоть тетивой, хоть в петлю! Только помилуйте меня! Я солдат и делаю, что прикажут.
– Предатель! – прошипел мэтр Кренотен и разом убрал куда-то свою дерзость. – Ваше высочество, не приказывайте меня убивать! Впереди вас ждут другие засады, и я все их вам укажу по мере продвижения… Я открою все тайны герцога де Шмотье, вашего вероломного кузена! Я буду полезен вам, как был полезен вашей мудрой прабабушке…
Мессир Плиссе хмыкнул.
– В самом деле, ваше высочество, от этого мерзавца будет еще толк…
– Нет! – воскликнул герцог. – Принц крови своего слова назад не берет. Воин Жеан, будьте так любезны, уволоките эту бестию за ограду и прикончите тем способом, который сочтете наиболее подходящим…
Стремглав с ужасом глядел на королевский суд. Ничего подобного он в жизни не видел и видеть не мог. Болярин, которому принадлежало отдаленное поселение Новая Карга, по причине жадности своих подопечных не казнил, а просто облагал новыми податями. Местный староста в случае драки между сельскими парнями всегда велел пороть и правых, и виноватых.
Сын шорника даже забыл – вернее, все еще понять не мог, что сам совсем недавно принимал участие в боевой схватке и даже зашиб насмерть прославленного бойца поганой лоханью.
Лучник Жеан торжествующе вскочил на ноги, схватил здоровой рукой приговоренного лекаря за шкирку и потащил куда-то прочь. Мэтр Кренотен упирался ногами в сырую землю и верещал что-то на незнакомом колдовском языке.
Вскоре из-за забора донесся какой-то собачий вой, потом все стихло.
– Не отпустил бы он подлеца, – озабоченно сказал мессир Гофре. – Да и сам бы с ним не сбежал…
– Не отпустит, – отмахнулся второй советник. – Куда они денутся? Земля чужая, денег нет… А вот этот постоялый двор, – он грозно поглядел на хозяина с домочадцами, отчего те совсем скукожились, – надо бы спалить в острастку другим.
– Эй, ваше высочество, – сказал Стремглав. – Это не дело. Земля здесь посконская, на ней и суд пришлым людям не следовало бы творить, не говоря уже про такое.
Он решительно подошел к трофейному оружию, выбрал меч по руке и неловко взмахнул им, как палкой.
– Не дам, – сказал он.
Герцог снова рассмеялся.
– Видали молодца? Нет, клянусь здравием виконта дю Шнобелле, парнишка прав. До сих пор здешние власти не чинили нам никаких препятствий – так зачем гневить судьбу? Я, право, удивляюсь вам, мессир Плиссе.
– Здесь, кажется, вообще нет никаких властей, – сварливо сказал советник. – В цивилизованных странах чужаку шагу нельзя ступить, чтобы с него не содрали целую кучу пошлин, не посадили в грязный подвал для выяснения личности, наконец, не повесили бы просто так, для потехи…
– А мне нравятся здешние патриархальные нравы. Со временем, пожалуй, я завоюю эту землю, – прикинул герцог. – А потом подарю ее своему спасителю. Эй, парень, хочешь получить всю Посконию в собственное владение?
Стремглав помрачнел и сжал кулаки.
– Сам возьму, – тихо сказал он, но герцог услышал.
– А вы говорили – простолюдин, господа. Кулаки у него мужицкие, зато запросы истинно королевские. Но пока ты не заделался нашим коронованным братом, дружок, сбегай-ка да погляди, как там наш лучник управился с нашим лекарем… Привыкай, привыкай – дело солдатское!