Леттризм: Тексты разных лет

Перевод с французского, комментарии и примечания Марии Лепиловой

Исидор Изу. Автопортрет. 1952 год

© Isidoreisou, наследники , 2015

© Мария Лепилова, перевод, комментарии и примечания, 2015

© Степан Михайленко, перевод, хроника , 2015

© Книгоиздательство «Гилея», 2015

Манифест леттристской поэзии

Патетическое I.

Расцвет стремлений угасает без нашего участия.

Любой бред способен распространяться.

Любой порыв – это уход от стереотипии.

Неизменное I.

Душевное переживание сохраняет своеобразие.

Патетическое II.

Мы передаём свои разряды через понятия.

Как ощутима разница между нашими колебаниями и резкостью слова.

Между чувствами и высказываниями всегда образуются соединения[1].

Неизменное II.

Слово – это первый стереотип.

Патетическое III.

Как ощутима разница между организмом и истоками.

Понятия – какой словарь, доставшийся в наследство! По отцовской книге Тарзан научился называть тигров кошками.

Нарекать Неизвестное Вечным.

Неизменное III.

Слово-перевод ничего не выражает.

Патетическое IV.

Неподатливость форм затрудняет сообщение.

Слова же настолько тяжёлые, что течение не способно увлечь их за собой. Страсть умирает, не достигнув цели (холостые выстрелы). Ни одно слово не в состоянии донести тот сигнал, который мы пытаемся послать с его помощью.

Неизменное IV.

СЛОВО устраняет смену психических состояний.

Речь противостоит накалу.

Понятие заключает развитие в рамки однородных формулировок.

Механика СЛОВА, его окаменевшая сущность, неподвижность и устаревание.

Дробят наш ритм.

Убивают чувственность[2].

Безучастно выравнивают мучительное вдохновение.

Искажают точки напряжения.

Выявляют никчёмность поэтического трепета.

Создают вежливость.

Плодят дипломатов[3].

Способствуют употреблению аналогов, замещающих истинный посыл.

Патетическое V.

Если не тратить богатства души, то слова иссушат всё, что осталось.

Неизменное V.

Мешает флюидам влиться в Космос.

Образует различные формы в пределах чувственности.

СЛОВО Уничтожает любые изгибы.

Возникает из потребности в определениях.

Помогает старикам вспоминать, заставляя молодых забывать.

Патетическое VI.

Все победы юного поколения оказались победами над словами.

Все победы над словами были свежими, юными победами.

Неизменное VI.

Подводит итоги, не умея принимать[4].

Это простота, внушающая страх многословию.

СЛОВО Распознаёт слишком много вещественного, не оставляя места воображению.

Забывает об истинном критерии выразительности – внушении.

Устраняет все инфрареальности.

Просеивает, не возмещая.

Патетическое VII.

Мы осваиваем слова, как хорошие манеры.

Без слов и без хороших манер пребывание в обществе немыслимо.

Лишь добившись успехов в словах, мы преуспеваем в обществе[5].

Неизменное VII.

Убивает мимолётные образы.

Не считается с сокращениями и приближениями.

РЕЧЬ Всегда строится наоборот во избежание тождественности.

Вытесняет одиночек, мечтающих вписаться в общество.

Заставляет людей, которые собираются сказать «напротив», говорить «следовательно».

Привносит заикание.

Патетическое VIII.

Остов слова скреплён на века, и люди, точно дети, вынуждены строить по его образцу.

У слова нет ни малейшей прибавочной ценности.

Неизменное VIII.

Слово – это великий уравнитель.

Неизменное IX.

Понятие устанавливает границы открытия, лишь приоткрывая доступ к глубине.

Патетическое IX.

Слова – это одежда для всей семьи.

Из года в год поэты надставляют слова.

Слова уже так часто штопали, что они превратились в лохмотья.

Неизменное X.

Нам кажется, что слова невозможно сломать.

Патетическое X.

Неповторимые ощущения столь неповторимы, что они не могут стать общедоступными. Без слов в словаре ощущения исчезают.

Неизменное XI.

Каждый год тысячи чувств исчезают, не найдя выражения.

Патетическое XI.

Ощущениям необходимо жизненное пространство. Примечательно, что поэты до тошноты напичканы словами.

Всё и ничто, сообщаемое нами, с каждым днём приобретает более деспотичные черты.

Неизменное XII.

Попытки разрушения свидетельствуют о потребности в переустройстве.

Патетическое XII.

Как долго можно выдержать в этой тесноте слов?

Неизменное XIII.

Поэту нанесён непосредственный ущерб:

Слова – это по-прежнему труд поэта, его существование, его работа.

Разрушение СЛОВ во имя БУКВ

ИСИДОР ИЗУ

Верит, что можно подняться выше СЛОВ.

Хочет, чтобы сообщения раскрылись, ничего не потеряв.

Предлагает глагол, подобный сотрясению.

Формы при чрезмерном расширении сами взлетают в воздух.

ИСИДОР ИЗУ

Начинает разрушать слова во имя букв.

ИСИДОР ИЗУ

Хочет, чтобы буквы заключали в себе все потребности.

ИСИДОР ИЗУ

Добивается того, чтобы априорные методы – слова – вышли из употребления.

ИСИДОР ИЗУ

Показывает другой путь между СЛОВОМ и ОТРЕЧЕНИЕМ: БУКВУ.

Он разожжёт новые чувства: отрицание речи и стремление наслаждаться языком.

Следует показать, что у букв и у слов разное предназначение.

ИЗУ

Разложит слова на буквы.

Каждый поэт объединит всё со ВСЕМ.

Всё это необходимо раскрыть с помощью букв.

ПОЭЗИЮ БОЛЬШЕ НЕЛЬЗЯ ПЕРЕДЕЛАТЬ.

ИСИДОР ИЗУ ВСКОПАЛ

НОВЫЙ ЛИРИЧЕСКИЙ ПЛАСТ

Оставим же позади всех тех, кто не может проститься со словами!

Не нужно

Разрушать одни слова ради других.

Или выдумывать понятия для обозначения оттенков.

Или перетасовывать выражения, пытаясь придать им больше смысла.

А нужно

РАССМАТРИВАТЬ ВСЕ БУКВЫ КАК ЕДИНОЕ ЦЕЛОЕ;

ПРЕДЪЯВЛЯТЬ ВОСХИЩЁННОЙ ПУБЛИКЕ ВОЗНИКШИЕ ИЗ БУКВ ЧУДЕСА

(ОБЛОМКИ, ПОСЛЕДСТВИЯ РАЗРУШЕНИЙ);

ОПРЕДЕЛИТЬ АРХИТЕКТУРУ ЛЕТ- ТРИЧЕСКИХ РИТМОВ;

ЗАКЛЮЧИТЬ В ЖЁСТКИЕ РАМКИ НЕУСТОЙЧИВЫЕ БУКВЫ;

ДОВЕСТИ ДО БЛЕСКА ПРИВЫЧНОЕ ВОРКОВАНИЕ;

СТВОРОЖИТЬ КРУПИЦЫ БУКВ, ПРЕВРАТИВ ИХ В ПОЛНОЦЕННУЮ ПИЩУ[6];

ВОСКРЕСИТЬ ХАОС ПОСРЕДИ УПЛОТ- НЁННОГО ПОРЯДКА;

СДЕЛАТЬ ДОСТУПНЫМ И ОСЯЗАЕМЫМ ВСЁ НЕПОСТИЖИМОЕ И СМУТНОЕ;

МАТЕРИАЛИЗОВАТЬ ТИШИНУ; ПИСАТЬ НИ О ЧЁМ.

Вот

Задача поэта – стремиться к губительным истокам.

Долг поэта – первым устремиться в тёмные глубины, объятые неизвестностью.

Ремесло поэта – распахнуть перед обычным человеком ещё одну дверь к сокровищам.

И зазвучит послание поэта, сложенное из новых знаков.

Упорядочение букв называется

ЛЕТТРИЗМОМ.

Это не поэтическая школа, а воззрения одиночки.

НА ДАННОМ ЭТАПЕ: леттризм = ИСИДОР ИЗУ.

Изу ждёт, когда у него появятся последователи в поэзии!

(Быть может, где-нибудь они уже есть и вот-вот ворвутся в историю, пройдя через книги?)

ОПРАВДАНИЕ ДЛЯ ВНЕДРЕНИЯ СЛОВА В ЛИТЕРАТУРУ

Есть вещи, существующие только благодаря имени.

Есть другие вещи, которые существуют, но без имени их не признают.

Любой идее нужна визитная карточка, чтобы заявить о себе.

Мы называем идеи в честь их создателя.

Гораздо справедливее было бы давать им собственные имена[7].

ЛЕТТРИЗМ – ЭТО ИДЕЯ, О КОТОРОЙ ВОЗВЕСТИТ ЕЁ СЛАВА

Леттрика – это материя, которую всегда можно показать.

Уже видны зачатки леттрики:

СЛОВА БЕЗ СМЫСЛА;

ВЫРАЖЕНИЯ СО СКРЫТЫМ СМЫСЛОМ, ИСПОЛЬЗУЕМЫЕ РАДИ БУКВ;

ОНОМАТОПЕИ.

Если эта материя и существовала раньше, то у неё не было узнаваемого имени.

Леттрическими будут называться произведения, целиком сотворённые из этой ткани, но только с собственными законами и жанрами!

Слово существует и имеет право никогда не исчезать.

ИЗУ ПРИВЛЕКАЕТ ВНИМАНИЕ К ЕГО СУЩЕСТВОВАНИЮ. Только леттристы могут развить леттризм.

Леттризм порождает ИНУЮ поэзию.

ЛЕТТРИЗМ насаждает НОВУЮ ПОЭЗИЮ.

ЭТО ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ ЛЕТТРИЧЕСКОЙ ЛАВИНЫ.

1942

Трактат о слюне и вечности

Леттристскийхор вступает за пять минут до возникающих на ярком фоне ЗАГЛАВНЫХ ТИТРОВ и сопровождает все представленные надписи.

ПЕЧАТНЫЙ ТЕКСТ

ASTORIA FILMS, разрешение на прокат № 11882

Марк-Жильбер Гийомен представляет1:

ТРАКТАТ О СЛЮНЕ И ВЕЧНОСТИ

Жана Исидора Изу

Фильм посвящается:

ГРИФФИТУ

ФЛАЭРТИ

ЧАПЛИНУ

БУНЮЭЛЮ

КЛЕРУ

КОКТО

ФОН ШТРОГЕЙМУ

и всем тем, кто привнёс нечто новое и личное в киноискусство.

С надеждой, что однажды они примут автора в свои ряды.

Этот фильм является частью полного собрания трудов, в которое сегодня верят – от силы – тридцать «молодых людей».

Леон Блуа2 некогда заметил, что раньше пятидесяти знаменитым стать невозможно. Экономист Кейнс3 писал, что должно пройти по меньшей мере двадцать пять лет, прежде чем система идей достигнет своей «аудитории».

Но и сам автор ещё слишком молод, а потому неудивительно, что его творчество обрывочно, а над опубликованными фрагментами смеются или же их вовсе не знают.

Публикации автора

Фотографии книг

1947 Введение в новую поэзию и новую музыку

1947 Соединение имени и мессии

1948 Размышления об Андре Бретоне

1949 Изу, или Механика женщин

1949 Трактат о ядерной экономике – Т. 1

1950 Уточнения о моей поэзии и обо мне

1950 Дневники богов

1950 Заметки о будущих силах изобразительных искусств и об их смерти

ПЕРВАЯ ГЛАВА

Принцип

Художник

Нат. Софер

Первоначальную запись звука на виниловые пластинки выполнили:

Робер Бове4

Жизель Парри

и Карон

Звукорежиссёр: М. Фарж

При перенесении звука с пластинок на плёнку сохранились некоторые шумы или «потрескивания», которые было решено оставить, поскольку они придают фильму более революционный – непроизвольный – вид.

В первом кадре камера направлена на табличку улицы Дантон. Второй кадр – крупный план объявления Киноклуба Сен-Жермен-де-Пре о показе «Парижанки» Чарльза Чаплина и о дискуссии после сеанса.

Голоса

Даниэль: Альбер Ж. Легро

Комментатор: Бернар Блен

А также: Серж5, Колетт, Вольман6, Марк,О, Жан-Л. Бро7, Морис Леметр8

Монтаж: Сюзанна Кабон9

Звукоинженеры: Марсель Ормансе, Жак Бутирон

Лаборатория C.T.M.10: Женвилье

Ассистент режиссёра: Морис Леметр

Сюжет, а также все имена и места действия, разумеется, вымышлены. Любое совпадение с реальными личностями или событиями – чистая случайность.

Даже квартал Сен-Жермен-де-Пре – всего лишь выдумка автора, призванная отобразить самый обыкновенный крестный путь героя.

Комментатор[8]

…Когда Даниэль вышел из Киноклуба, у него так звенело в ушах, будто из его черепа, как из стакана, пили каннибалы с Соломоновых Островов, будто его башкой почём зря чокались варвары.

После показа в Киноклубе, перекрикивая поднявшийся, как всегда, вместо дискуссии гвалт, он попытался высказать новые, оригинальные идеи об Искусстве кино, и его собственные слова, брошенные в зал, возвращались к нему проспиртованным, пьянящим эхом11.

Голос Даниэля

Меня занимают такие фильмы, в которых есть потенциал для открытий, для постоянного роста. Я люблю лишь дерзкое кино, делающее то, чего делать не должно.

Сегодня очередной фильм может войти в Историю Кино только из-за людей вроде Гриффита, которые – вместо того чтобы, как раньше, установить камеру на одном месте и заставить актёров перед ней вертеться – отважились показать крупный план, слёзы на лице героини, простую часть целого, что, разрастаясь до гигантских размеров, перекрывает всё остальное12.

Не люблю имитаторов!

Мне нравится новоявленная жестокость того же Эриха фон Штрогейма: когда он садистски выдавливает ногтями на своём жутком лице белый прыщ! Когда мы видим, как высокомерный офицер почему-то не спешит поднять упавшую дамскую сумочку, а позже на экране появляются его омерзительные изувеченные руки13. Но имитаторов я не люблю!

Мне нравится такое кино, в которое Эйзенштейн со своим «Броненосцем “Потёмкиным”» внедряет социальную символику. Толпа разбегается, люди давят друг друга на ступеньках под градом пуль, а армия неумолимо надвигается, точно бесчеловечная машина древнегреческой предрешённости.

Контраст между детской коляской, одиноко летящей прочь от трагедии, и чеканным шагом солдатских сапог обнажает всю суть революционной истории.

Не люблю имитаторов Эйзенштейна!

Нам известно, что Чаплин впервые использовал косвенную аллюзию в «Парижанке»: мы видим не сам отъезжающий поезд, а мелькание света из окон вагонов на лице женщины.

Я увлёкся кино из-за сюрреалистического образа в «Андалузском псе» Бунюэля: рассекающее Луну облако уподобляется бритве, которая разрезает глаз. А глазная орбита изрыгает тошнотворную радужку, словно каплю дождя.

Голоса вразнобой

Да знаем мы всё это! – Тоже мне! – Ай, браво! – Долой! – Ещё что расскажешь?

Голос Даниэля

Эй, там, в зале! Да заткнитесь вы, тетери! Я просто пытался сказать, что не хочу снимать фильмы, пользуясь чужими ошибками. Ради спасения собственной души я хочу преодолевать свои опасности. Мне нужен личный рай или ад.

Голоса вразнобой

Эгоист! – Ишь, буржуйчик какой!

Голос Даниэля

Во-первых, я считаю, что кинематограф слишком богат. Он ожирел. Он раздулся до предела, до максимума. При первой же попытке расширения кинематограф лопнет! От застоя эта набитая жиром свинья разлетится на тысячу кусочков. Я объявляю о разрушении кинематографа, о первом апокалиптическом предвестии расчленения, расщепления этого толстобрюхого и вспученного организма под названием фильм.

Свист и голоса вразнобой

Анархист!

Голос Даниэля

В сегодняшних фильмах есть что-то законченное, совершенное, умиротворённое. Причина тому – гармония элементов композиции, классическое единство составляющих: слова-изображения. Чтобы завоевать, нужно разбить. Необходимо отправить некоторых представителей этого семейства – самых молодых – в авангард, и пусть в движении за независимость они попытаются вспахать собственное поле.

Голос

Как в эпоху массовых миграций или империалистических завоеваний!

Голос Даниэля

Да, нужно оторвать у кинематографа оба крыла – звук и визуальный образ.

Голос

Живодёр!

Голос Даниэля

Необходимо разрушить эту естественную связь, в которой слово – лишь соответствующая сторона взгляда, стихийный комментарий, порождённый кадром. Мне хочется отделить ухо от его кинематографического хозяина – гла2за.

Я хочу наложить на плёнку вой, не имеющий ничего общего со сценами на экране. Череду визуальных образов нужно обособить от дикой звуковой истории, которая влетит, ворвётся в темноту зала. Следует разрубить сцепление с последовательностью кадров, быть может, и согласованных между собой, но так или иначе противоречащих звуковой теме.

Свист

Голос

Ерунда!

Комментатор (на фоне шума)

…Интеллектуалы – те, что крепки умом лишь на хорошо знакомой территории, – замкнуты в собственных привычках и условностях, точно жвачные животные, не ведающие ничего, кроме мелких естественных нужд. Слова Даниэля потонули в возмущённом шуме зала…

Голос Даниэля

Если до сих пор слова были лишь комментарием к плёнке, то теперь плёнка станет всего-навсего дополнением – обязательным, а может, и ненужным – к крику!

Голос

Это не крик, это скрип, это карк, это кряк, это криминал…

Другой голос

Тихо! Дайте ему договорить, дураки!

Голос Даниэля

Если проанализировать композицию любого фильма, то можно заметить, что он состоит из последовательности кадров, в которых речь, диалог молниями пронзают движения героев.

Недавно я видел подобный диалог; ведь так же дело обстоит и с титрами, которые раньше, в немых фильмах, были вставлены между эпизодами: если читать их отдельно, то ровным счётом ничего не понятно.

Я хочу, чтобы отныне сама по себе говорящая масса14 превратилась в чёткий и прочный слой, наносящий ущерб изображению. Разрушить кадр ради речи, совершить противоположное тому, что было сделано в этой области, обратное тому, что мы называем кинематографом. Кто сказал, что кино, вся суть которого сводится к движению, обязательно должно быть движением изображения, а не движением слова?

Голос

Сопляк! И что ты собираешься делать с изображением?

Голос Даниэля

Изображение в кино меня не устраивает (свист одного из зрителей) по многим причинам, да, представьте себе, вы, кучка недоумков! Изображение слишком избито! Все перепробованные сочетания ракурса, светотени, наложений и нерезкости лишь доказывают, что необходимо сделать следующий шаг, выйти за пределы изображения, преодолеть его. Теперь нужно взяться за плёнку.

Голос

Смех да и только!

Голос Даниэля

Для начала нужно испортить изображение!

Комментатор

…В зале воцарилась тишина. В общем-то Даниэль выглядел совсем неглупо, даже с точки зрения тех, кому не нравилась его внешность.

Даниэль

Тот факт, что изображение перешло от первичного точного воспроизведения к эффектам, то есть от фотографии, от предполагаемой копии действительности к художественной съёмке, от реальности к чудовищной ирреальности, от отчётливости к игре светотени, доказывает неуклонное обесценивание изображения, его деградацию и бессмысленность. Когда мы начинаем мусолить какую-нибудь вещь, чтобы получить из неё нечто иное, мы выжимаем из неё всё внутреннее обаяние, мы её убиваем!

Голос

Такое с жёнушкой твоей случится, если будешь слишком часто её мусолить!

Даниэль

Вот именно! Вспомните хотя бы маркиза де Сада и его отношения со слабым полом. Божественный маркиз познал столько «цыпочек», что в погоне за неизведанным пришёл к особому виду любви – к извращению. Чем более опустившейся была женщина – страшной, беззубой, отвратительной, – тем больше она заводила его, и тем больше удовольствия он получал от любви. Кино сейчас достигло той же стадии, на которой остановилась живопись с импрессионистами и кубистами, а также поэзия от Бодлера до леттристов и даже современная музыка. Чем более извращённой, испорченной, прогнившей кажется их сущность, тем они прекраснее. И чем сильнее плёнка будет замусолена, поражена гангреной, обезображена, тем ценнее она для кинематографиста. Творца занимает лишь новизна творения! Вот почему его привлекает уродство нашего времени – потому что оно, как и красота, ново.

Голоса вразнобой

Чтобы смотреть на уродство, в кино-то тебе зачем идти? В зеркало на свою рожу взгляни и всё! – Тихо! – Да пошёл ты! – Тихо! Дайте ему договорить.

Даниэль

Не собираюсь я свою биографию рассказывать! Тут вам не исповедальня. Помнится, когда я был мальчишкой, в бакалею моего отца приходила дочь какого-то посла и покупала рокфор, камамбер и ливаро. Меня мутило при одной мысли о том, что она ест вонючие сыры. Чем дольше хранились упаковки сыра, чем сильнее сыр был изъеден червями, тем охотнее она, казалось, его приобретала. Все в округе считали её сумасшедшей; и, пожалуй, было в её серьёзном, благородном и светлом лице нечто ангельское, что лишь усиливало сложившееся впечатление. С возрастом, развив, так сказать, чувствительность вкусовых рецепторов, я тоже научился предпочитать камамбер, рокфор и ливаро, например, творогу. Я понял, что человек должен очень хорошо разбираться в сырах и любить их, чтобы ценить вонючие сыры! Этот пример подходит и для кино. Я всю молодость промотал в тёмных залах, в этих современных опиумных курильнях. Я мог бы придумать тысячи реалистичных, фантастических и шуточных историй. Но требуются огромная любовь к фильму и огромное потребление плёнки…

Голос

Ну и много ты плёнок сожрал?..

Даниэль

До тошноты. Но уж лучше новое ощущение тошноты, чем прежний тошнотворный вкус…

Голос

Да это ж проще простого!..

Даниэль

…И в то же время сложно. Это извращение языка или извращение вкуса? Быть может, я и не прав, но и остальные вскоре попадут впросак. Я лишь раньше них исчерпал все возможности в поисках обновления! И пока остальные всё ещё исследуют потенциал изображения, мне больше это изображение ни к чему, я принимаюсь прямо за плёнку, я разрушаю её и наслаждаюсь её безумием куда больше, чем её логикой. Садизм в изображении, вот ведь в чём штука!

Голос

Декадентство!

Даниэль

Пошёл ты, придурок! Эволюция искусства и материи не имеет ничего общего с эволюцией общества. Маркиз де Сад создавал свои произведения во времена Французской революции: это всё-таки не декадентская пора, а, наоборот, момент рождения народа.

Переругивающиеся голоса

Скажите пожалуйста, демократ нашёлся! – Да заткнись ты! – Наверняка еврей! – Антисемитская рожа! – Чтоб тебя! – Фашист! – Коммуняка! – К Сталину тебя надо! – Трумэна на тебя нет!

Даниэль

К этому кинематографическому взрыву меня привело само кино! Я понял, что слова со всеми их оттенками и значениями выявляют ограниченность и бессилие изображения! Я понял, что, отвергнув изображение, текст расширит возможности изображения, введёт под кожу кино сыворотку Богомольца15. Сломав границы кинематографического визуального образа, я его уничтожил, точь-в-точь как если бы мне удалось сделать из лягушки быка. Перед этим-то быком мы все и окажемся.

Голоса

Вот уж не думал, что раньше ты был лягушкой! – В морду ему дать и вышвырнуть отсюда!

Даниэль

В моих фильмах речь прежде всего станет настоящим дополнительным элементом изображения – так, чтобы звук приходил извне, а не возникал, как это было вплоть до сегодняшнего дня, из внутренней потребности, из глубины, из чрева изображения. Звук не шёл бы от экрана и не соответствовал бы очерёдности кадров, а формировался бы всегда снаружи, словно некий видимый и осязаемый придаток, не имеющий отношения к организму, словно галстук из слюны, свисающий со слоновьего бивня. Как если бы изображение постоянно блуждало по какому-то невидимому, сверхъестественному, нечеловеческому пространству, и оттуда бы доносился безучастный к человеку голос, изрекающий предсказания! То есть изображение приобрело бы четвёртое измерение, но это четвёртое измерение обладало бы такой силой, что подчинило бы себе остальные три, притеснило бы их, раздавило, разрушило! Стало быть, чтобы обогатить изображение, я его раскрошил, разгрыз…

Голос

Не смеши, смышлёна мышь, а то сейчас раз – и крыса в глотку запрыгнет.