Пропуск в бездну: маршалы космоса
Политический деятель и экономист Юрий Ларин11 предложил использовать авторитет евреев, живущих за рубежом и имеющих большой политический вес и влияние в обществе. Для этих целей, говорил он, необходимо прислушаться к мнению еврейской сионистской организации «Хе-Халуц» и выделить российским евреям малопригодные земли северного Крыма. А в случае положительного эффекта от их деятельности, добавлял он, создать на их основе еврейские национальные районы с последующей организацией еврейской автономии на полуострове.
Надо сказать, идея Ленина и предложение Ларина с переселением евреев в Крым и выделением им собственной территории была далеко не новой и до них.
Ещё в царской России в экономическую часть программы реорганизации страны известных нам «декабристов» был включён пункт перевода российских евреев на сельское хозяйство; районом для этого уже тогда был намечен Крымский полуостров.
В начале двадцатых годов Советская Россия заключила торговые соглашения с рядом государств, включая Великобританию. Обратилась Россия и к США с предложением наладить торговлю между странами. Однако, американцы ответили отказом. Французы тоже отвергли предложение русских «безбожников».
Официальное переселение евреев в Крым, действительно, могло дать толчок к налаживанию отношений с ведущими капиталистическими странами, особенно с США и Францией, где влияние еврейского общества на правящие круги было наиболее существенным.
И советское правительство, возглавляемое Лениным, согласилось на реализацию еврейского проекта, тем более, в стране началась экономическая реформа – НЭП12. С присущим пролетарским энтузиазмом, власти страны принялись за продвижение этой идеи в жизнь.
Дело сдвинулось с мёртвой точки.
На полуостров Крым потянулись евреи…
Итак…
…Село Кривое Озеро на юге Украины появилось ещё во второй половине восемнадцатого века. Оно ничем не отличалось от своих соседей – деревень, разбросанных по берегам реки Кодыма и заросших камышом озёр.
Мало чем оно отличалось и в двадцатом столетии. Те же похожие друг на друга избы, крытые почерневшей от частых дождей соломой, чёрные от той же сырости и ветхости деревянные срубы-баньки, и одиноко стоявшие по углам дворов отхожие места, продуваемые всеми ветрами. Правда, были и добротные дома зажиточных крестьян, из которых часть строений была перекрыта металлом и даже черепицей.
Сёла жили дружно, женихами и невестами за пределы своих территорий особо не разбрасывались, а потому, как минимум вёрст на сто вокруг основная масса жителей была в родственных отношениях. Правда, несмотря ни на что, традиции соблюдались: еврей женился на еврейке, обрусевший поляк на полячке, немец на немке, ну, и так далее. Русские и украинцы особо не привередничали: в жёны брали все, кто покрепче, покрасивши и поласковее. Так и жили…
После прихода в эти края советской власти жизнь сельчан, прямо скажем, не улучшилась – наоборот, жить стало труднее и опаснее.
Махровым цветом в этих краях расцвёл бандитизм. Сёла грабили все. И остатки армий Деникина и Врангеля – «белые», и «чёрные» – махновцы, и «красные» – дезертиры из Красной Армии. А ещё, «жёлто-голубые» – петлюровцы, «зелёные» – бандиты всех мастей…
Банды терроризировали местное население: вырезали и грабили сочувствовавших большевикам крестьян и «жидов». То в одном селе, то в другом, власть переходила от одной банды к другой. И каждый раз жителей сгоняли на митинги, где атаманы призывали их вступать в ряды своих «войск»…
Не отставали от «лихих людей» и сами крестьяне: зажиточные боролись и с бандами, и с советской властью; беднота, которой терять было нечего, боролась только с бандитами. Зато все вместе они сопротивлялись продразвёрстке и реквизициям, воюя с агентами «Заготзерна» и «Заготскота».
В общем, чего там говорить, неспокойно было в сёлах – опасно. Днем и ночью могли подстрелить из «обреза» на улице, выстрелить в окно или поджечь хату ночью. Горели сельсоветы, еврейские жилища, синагоги, и дома местных активистов.
Передвижение по сельским районам было возможно лишь «с оказией», то есть с отрядом красноармейцев.
А вот раньше, края эти были спокойными и благодатными. Река, когда именно трудно сказать, была ещё судоходная, под парусами и на вёслах сновали купеческие барки. Деревянные причалы ломились от грузов: корзины, мешки, живность, а ближе к осени – горы сочных, херсонских арбузов, фруктов и овощей. Красота! Жизнь в старину кипела.
Места эти, надо сказать, те ещё – с историей. Как гласят предания, ближе к концу семнадцатого века именно здесь, на речке Кодыма, как раз в районе озера с заболоченными и извилистыми берегами, давшее позже название нашему селу, казацкие войска напрочь разбили ногайских татар крымского ханства, идущих на разграбление Киева.
А через сорок лет, здесь же, армия русского фельдмаршала Миниха опять нанесла поражение тем же татарским войскам, грабивших южные территории русского государства. То были первые победы русских над алчными ханами Крыма.
После этих успехов берег Кодымы облюбовали запорожцы. Во второй половине восемнадцатого века, а точнее в 1764 году, помимо села Кривое Озеро в четыре десятка дворов, образовались небольшие слободы Голта, Ясенево, и самая большая и зажиточная в триста дворов, слобода Гольма.
В девятнадцатом веке река Кодыма служила естественной границей между Подольской и Херсонской губерниями.
Но, теперь это всё в прошлом.
Недалеко от озера, на косогоре, сразу у просёлочной дороги, спускающейся к главной улице села с её вечными ямами, колдобинами и непролазной грязью весной и осенью, в окружении серых соседских построек, стояло небольшое подворье с двумя покосившимися сараями и «нужником» позади дома. Усадьба эта принадлежала еврею Лейбу Гершелю.
Конечно, как и все обрусевшие в этих краях ещё во времёна Екатерины II евреи, богатством Лейб не выделялся. Имел он сварливую жену-еврейку, обременён был большой семьёй и, как и многие евреи, обладал совсем неплохой профессией. Нет, Гершель не был ни музыкантом, ни ювелиром, ни, боже ты мой, банкиром… Лейб был портным. Правда, из-за своей лени, его рукотворные изделия дальше близлежащих сёл сбыта почти не имели.
Зато наш портной любил пофилософствовать, и тут уж он был неудержим в своих фантазиях. На какие темы?.. – Не важно, – говорил он, – были бы уши, а тема у меня всегда найдётся.
Судя по доносящимся со двора крикам его жены Руфы во время очередных семейных ссор с непутёвым супругом, женщины в селе уважаемой, дочери не менее уважаемого зажиточного еврея из соседнего села, помимо прочего владельца пивоваренного заводика, темы для пустых фантазий у Лейба действительно хватало, и они были разные. Однако, как и принято у сынов Аврамовых, жили Гершели сравнительно дружно.
В шаббат13 не работают, не готовят пищу, не занимаются домашним хозяйством, а потому, заранее приготовив положенные двенадцать хал14, чтобы славить дарованный богом день лентяя, семейство с утра в полном составе посещало синагогу.
Руфа расфуфыривалась, втискиваясь в коричневое платье из сукна, подаренное ей родителями после рождения ещё первенца, повязывала косынку с цветочками, которую всегда одевала в синагогу на судный день и на Рош-Гашоно15.
Лейб тоже прихорашивался. По такому случаю, он даже мыл голову, приглаживал свои вечно нечесаные пейсы, нахлобучивал на голову чёрную шляпу с широкими полями, которую, как и жена косынку, одевал только по таким праздничным дням. Ну, и в завершении наряда, Лейб напяливал на светлую холщёвую рубашку, сидящую мешком на его тощих плечах, чёрную, праздничную жилетку. После чего, Лейб, выстраивал перед собой детей на инструктаж. Пока отец собирался с мыслями, старшие сыновья за его спиной строили друг другу рожицы, младший – Семён, глядя на братьев, показывал им язык, не забывая дёрнуть за волосы совсем маленькую сестрёнку.
Наконец, отец семейства произносил соответствующую речь, согласно какого либо праздника или знаменательной даты, затем к инструктажу приступала мать. Она напоминала своим отпрыскам, чтобы в синагоге не забывали прочесть молитву «кадиш»16 и строго настрого наказывала вести себя прилично, то есть культурно: не плеваться и не сморкаться на глазах у людей. А коль уж сморкнулись, нос не руками вытирать, а беленькой тряпочкой, что находится в кармане у каждого. Дети послушно опускали ручки в свои кармашки, доставали тряпочки, показывали матери, и засовывали обратно.
– И вообще, – просили родители, – не бегайте как оглашенные и не задавайте глупые вопросы посторонним людям: – Зачем люди умирают, когда так некогда, – столько дел? И почему летом дни такие коротенькие. А куда днём прячется луна?.. Лучше молчите – сойдёте за умных.
Как все еврейские дети, младшие Гершели старшим особо не перечили, переминаясь с ноги на ногу, терпеливо выслушивали наставления.
После чего, отец вытирал сопли Семёну, и вскоре, семейство Гершелей чинно выходило из дома, направляясь в сторону синагоги.
И вот, привычно заложив руки за спину, не спеша, Лейб Гершель с гордым видом вышагивал впереди своего семейства. За ним, как и положено традициями любых религий – жена, и под её строгим надзором – дети.
Одно плохо… Иногда, после затяжных дождей, особенно поздней осенью, лужи в селе на всю ширину улицы преграждали путь семейной процессии и тут, веками рекомендованная семейная расстановка нарушалась. Лейб в растерянности останавливался перед естественной преградой. Тогда нарушая традиции, вперёд выступала супруга. Она сама снимала обувь, заставляла снять обувку детей, брала за руки двух сыновей, третий – старший, подставлял свою спину самой младшей сестричке, и все вместе они смело пересекали эту самую лужу. Не желавший мочить ноги глава семейства, осторожно крался по краю дороги, вдоль одного из заборов, перепрыгивая, словно кузнечик, с камня на камень.
Но такие семейные вылазки случались всё реже и реже: тревожное и опасное было то время.
По городам и сёлам всё чаще носились вооружённые банды, то там, то здесь устраивались еврейские погромы, отбиралось имущество, скот…
Но вот, как-то, в село попала московская газета «Беднота». И в этой газете, сельский грамотей из соседнего села Архип, прочитал, что некая еврейская организация, с согласия властей, приглашает евреев в Крым.
– Тама ить море, опять же – виноград, яблоки… Короче, рай!.. – уточнил Архип. – А кто хочет иль желает, сообщает газета, может взять себе кусочек крымской земли.
– О, как! – выпалил присутствующий на читке газеты, Лейб Гершель. – Нас приглашают! Уважают, значит!
Лейб хотел было уже развить на ходу придуманную версию уважения евреев, но его перебили.
– Хочет или желает, не один ли хрен? Объясни Архип, как это? – спросила одна из баб – Мария, разведёнка.
Архип почесал затылок, перечитал фразу, и не смог вразумительно объяснить.
– Дык это…
Все посмотрели на Гершеля.
И польщённый вниманием Лейб, изобразив на лице глубокомысленный вид, растягивая слова, дабы выиграть время, заговорил.
– Таки, шо тут думать, – ещё не придумав, что сказать, начал он. – Это, как его… У них – столичных, всё набекрень, таки я вам должен сказать. У нас проще! Ты Машка, коль желаешь – хоти, а нет, так чё желать-то. Напейся воды, и лягай спать.
Евреи задумались.
– А шо, и то, правда, – сказала Мария. – Какой ты, Лейб вумный, спасу нет. Чё твоя Руфка хвостом вертит? И то ей не так, и это… Я вот може тож мужика желаю – организм требует, а хотенье нет – привычка потому как! Уж скольки годов одна…
– Всё вы бабы на одно сводите. Тьфу… – не злобно отреагировал Архип.
Посидели сельчане, подумали, и порешили – повременить с Крымом-то.
А тут по сёлам прошёл слух, что и в Палестине евреи-крестьяне потребны.
Видя свою такую неожиданную популярность, сельские евреи приосанились. Они важно расправили плечи, кто до сих пор не носил головные уборы, нахлобучили на головы кипы, достав их из сундуков. Да, и в походках евреев появилась важная поступь, в речах величавость. И некоторые евреи решились на переезд в Палестину.
И вот, распродав свой нехитрый скарб, кой какую живность и простившись с соседями, часть евреев потянулась на обетованные самим Господом земли – в Палестину. Остальные евреи не захотели идти в такую даль.
«Ежель что, лучше в Крым податься, слухов о массовых погромах евреев тама особливо не слышно, – решили они. – Таки, а как иначе?.. Бросить хозяйство?..»
Но совсем скоро в село с шумом, с пьяными выкриками и стрельбой ворвалась очередная банда «петлюровцев». Загрузив телеги награбленным нехитрым еврейским скарбом и живностью, особо активных евреев и сельсоветчиков, что не успели скрыться, бандиты увели к реке и, выстроив их на краю обрыва, расстреляли одних, шашками зарубили других.
Вот тогда и нерешительные сельчане-евреи решились покинуть неспокойные, да что там неспокойные – смертельно опасные места.
На разведку в Крым вскоре поехал с сыном и наш философ Лейб Гершель.
Всё выше по небосклону взбиралось солнце, от ночной росы по траве стелился лёгкий парок. Синее, безоблачное небо. День обещал быть тёплым.
Глухо стучат подковы животных на пыльной дороге. Две сонные клячи с нечесаными гривами и репейниками в хвостах, понуро и невозмутимо тащили по селу телегу с двумя мужиками и мальчишкой с иссиня-чёрными кудрями лет шести-семи безмятежно, спавшим на толстом слое сена, устилавшем дно повозки.
Заложив руки за голову, рядом с мальчишкой примостился один из мужиков, знакомый нам уже Лейб Гершель, другой мужик – Архип, это тот, что грамотный, расположился на месте возницы, и нехотя, лениво постёгивал лошадей вожжами.
«Дорога длинная, спешить некуда, чего зря животных мучить», – рассуждал Архип.
На куполе медленно проплывающей мимо сельской церквушки зазвучал колокол. Звенел он уныло и больше нагонял тоску, чем возвышенные думы о Боге. А тут ещё, как по команде, с громким лаем на дорогу выбежала свора деревенских собак. Но лаяли они как-то неохотно, видимо, больше для порядка, к тому же, хриплыми, простуженными голосами.
Естественно, лай не впечатлил лошадей. С той же невозмутимостью они продолжали медленно переставлять свои натруженные долгой дорогой ноги.
Но вот крайняя изба с покосившейся изгородью осталась позади: деревня закончилась. Облаяв телегу в последний раз, собаки успокоились и с чувством выполненного долга затрусили обратно.
Сразу за деревенской околицей под кроной старого дерева показался колодец, накрытый четырехскатной крышей.
Телега остановилась. Оба мужика вышли и, разминая свои затёкшие без движенья чресла, поспешили к колодцу. За ними с телеги спрыгнул заспанный мальчишка.
Посреди колодца на цепи, продетой через центр бревна, соединённого с деревянным колесом со штырьками для рук, висело широкое ведро. Чтобы ведро не полетело вниз, под колесом торчала подпорка.
Один из мужиков облокотился на сруб и заглянул вглубь.
– Дивись Сеня, якись глубокий колодец. Воды не видно, холодом и сыростью несёт як из могилы. Брр… – произнёс он.
Услышав слово «могила», мальчишка встрепенулся. Совсем недавно умерла бабка-соседка, у которой он в её огороде тырил огурцы и сладкий горох, а она, поймав как-то его на месте преступления, знатно отодрала за уши. И вот теперь, со слов отца, «упокоилась соседка вечным сном в могиле».
Из-за своего пока ещё малого роста увидеть загадочную могилу мальчишка не мог, а потому, он подобрал с земли камень побольше, хитрюще посмотрел на взрослых, и швырнул его в колодец.
– Просыпайся, бабка, неча спать, – злорадно прошептал пацан и, на всякий случай, – вдруг выскочит и опять надерёт ему уши, отбежал подальше от сруба. Но из «могилы» донёсся только шлепок и усиленный эхом звук всплеска. «Спит крепко, старая. Устала, поди, сильно», – решил мальчишка.
Погрозив ребёнку пальцем, один из мужиков убрал подставку из под колеса и ведро с шумом полетело вниз.
Утолив жажду, напоив лошадей и пополнив баклаги свежей водой, мужики продолжили свой путь. Мальчишка опять задремал.
Дорога покидала село и скучной лентой уходила куда-то вдаль, пока совсем не скрывалась за горизонтом.
Тщедушный возница-Архип, мужичонок в затасканном пиджачке, доставшемся видимо по наследству от отца, в красной, линялого цвета косоворотке, и на удивление в новеньком картузе на голове, с ленцой в голосе покрикивал на лошадей: – Ну чего плетётесь, ироды! Пошевеливай копытами!..
– Да не торопи ты их, Архип, – подал голос Лейб. – Таки мы не спешим. Пущай плетутся. Путь не близкий…
В чёрной жилетке поверх парусиновой рубахи, с жидкими волосиками, торчащие из под кипы, кряжистый, со скуластым лицом и мощным носом, вырвавшись из под неусыпного контроля супруги, Лейб на «воле» не совсем соответствовал привычному образу представителя своей национальности: худого, с поникшим от жизненных тягот взглядом, и вечно жалующегося на свою нелёгкую, еврейскую жизнь. По большому счёту, Лейб был умным человеком, но совершенно не практичным во всём за что брался, к тому же, надо прибавить ещё его ленивость. Но – это дома. Вне его, Гершель являл собой тип довольно жизнерадостного, не унывающего человека, как уже говорилось ранее, был этаким деревенским философом.
Подбив под голову узел с нехитрыми пожитками, и задрав ногу на ногу, Лейб мечтательно проговорил: – Раньше-то, Архип, оно как было?
– Как? – равнодушно спросил Архип.
– Вот именно! А теперича шо?
– Шо? – переспросил Архип.
– Вот и я бачу, шо?
На этом разговор себя исчерпал.
Чуть далее, на косогоре, за селом, торчала ветряная мельница. От самого села, вдоль дороги, и слева и справа, простиралась земля уже с пожухлой травой, на которой топталось стадо тощих коров.
Унылый, однообразный ландшафт утомлял. Посматривая изредка на дорогу, Архип сонно клевал носом.
Телега катилась по пыльной дороге, распространяя вокруг себя запахи недавно набитого в колёса вонючего дёгтя и лошадиного пота. К тому же, труженица-телега тарахтела и скрипела всем, чем и должна скрипеть и греметь старая, тяжёлая повозка.
– Ты, Архип слышал, как моя баба лаялась со мной, провожая мине с тобою в Крым? – подал голос Гершель. – Я имел ей всего-то пару слов – она мине десять, я опять – культурно же, ты мине знаешь, – слово, она – все двадцать! А сама же шо сморчок супротив меня, и каркает и каркает, как злобная ворона! Говорила же мама моя: «Лейб, не бери жену из более богатого дома, чем твой – лаяться будешь всю жизть». Таки нет, не послушал я маму.
– Да слышал, Лейб, ваш лай! Руфка твоя орала на всю улицу, что растоптал ты её красоту и молодость, бросил в яму нищеты, облохмотил и растерзал сердце. Дети голодные… Денег нет… Вечно вы ругаетесь…
– Как не ругаться Архипушка с такою бабою?.. Она сама с собой-то говорит, и то ссорится. Денег ей вечно не хватает. А не я ли корплю с иголкой цельными днями и по дворам хожу делать папиросы?.. Деньги небольшие, но верные. А Руфке всё мало. Выговаривает мине, мол, мы так бедны, что даже помои у нас чистые.
– Все они, бабы, одинаковы, из ребра нашего деланы! А гонору, гонору, куды там… – согласился Архип. – Спорить с ними – нерву тратить. Слухай, Лейб, а може, и права твоя Руфка. На кой хрен ты в Крым тащишься, да ещё хлопчика с собою тянешь? Думаешь, манна небесная тама? Прошлым годе я был в Крыму, в аккурат весной. Голодали тама, ой как голодали. Мрут и ваши – евреи, и татарва местная, и русские с хохлами, и немцы. Да, поди, и сейчас голодают. У нас-то получше было. Тилько вот банды житья не дают…
Архип почесал затылок, вздохнул, и продолжил.
– Некоторые из Крыма ужо возвращаются. Видать не сладко тама. Чем тебе в селе у нас плохо? Шил ты портки, да платья разные… Одесса, Херсон рядом, к тому же… Рынки… Какой-никакой, а гешефт имел.
– А я скажу тебе Архип пару слов за мой интерес. Плохо вы хохлы нас, таки, знаете. Мы богом избранная нация!
Архип обернулся. – О, как?!.. Избранные, едрён корень! А чё же, вас евреев, бог-то из Рая попёр к нам на Землю, а?.. Тама тепло, сытно, поди… Ну и жили бы всласть…
– А вот и не попёр, а направил, дабы вас дураков уму-разуму на Земле учить.
– Учитель, едрён пень, нашёлся?!.. А бедный, тады, чё?..
– Я не бедный, у мине просто денег нема.
– Если в доме нету денег, привяжите к заду веник… – тихо, чтобы не слышал Лейб, прошептал Архип.
– Ты Архип не поверишь, но мине всегда хватало и без денег. Так учил ещё мой папа. А ещё папа говорил: – Дети мои, – умейте дружить. На просьбы знакомых и друзей не говорите никому нет, пусть и не поможете, но зачем расстраивать людей…
Папа был умным человеком. Всегда поучал: друзей счастливых предпочитайте несчастным, богатых – бедным. Отказывайте просящему в займы с любезностью – тут корысть двойная, – и деньги сохраните и получите удовольствие посмеяться над тем, кто желал вас обмануть. И, ежели, проситель умный человек, он поймёт вас и станет ещё больше уважать за то, что вы сумели отказать ему с благопристойностью. Плут – кто берёт, глуп – кто даёт.
– Ты, едрён конь, брал у меня в долг? Значится, я – глуп? А ты – плут? – возмутился Архип.
– Таки же папа не тебя учил… К вам хохлам и кацапам наши еврейские правила не подходят, – успокоил друга Лейб.
– А у нас – славян, говорят: память о богатых погибает вместе с ними; память о верных друзьях, хучь и бедных – не исчезает, живёт долго.
– Може, у вас и так… Чего уж там… И я тебя помнить долго буду…
– Типун тебе на язык, – и Архип поспешно перекрестился три раза. Затем ехидно спросил: – А шо, вы и родным не даёте в долг?
– Папа говорил: родным же и домашним помогайте не только деньгами, но и потом, кровью, честью. Помогайте всем, что имеете, не жалея самой жизни для благополучия рода, ибо помните, – Гершель устало откинул голову, прикрыл глаза и назидательно, тоном человека повидавшего многое на своём веку, закончил свои нравоучения: – Гораздо большая слава и прибыль человеку делать благо своим, нежели чужим.
– Во-во! Своим!.. Зато честно сказано. Это у вас национальная забава – со всеми тилько языком дружить, и в дружбе лихву искать, – не то задал вопрос, не то констатировал Архип.
Лейб насупился. Не найдя нужных слов для возражения, он брякнул: – Зато мы родителей своих почитаем поболе вашего, побираться по деревням стариков не посылаем – честь семьи бережём.
– Да какое это бесчестье – традиция православная. Предки наши делали, предки предков не гнушались… Нашёл чем корить.
Лейб не ответил, но и не стал дальше выдавать тайны еврейского воспитания, а перевёл разговор на другую тему.
– Нешто забыл ты, Архип, неурожай пару лет назад, а? Да ишо большевицка продразверстка… Чтоб ей сдохнуть!.. Бачил, какой голод был тады? Кое-как выжили, а кто помогал? – евреи из заморских краин.
– Поди, не бесплатно…
– Евреи, Архип, як братья, и коль один брат не будет чувствовать жалости к другому, то кто же проявит то сочувствие? На кого мы – евреи, должны полагаться? На вас, что ли, голодранцев? Вы ж нас ненавидите, жидами обзываете…
– Скажешь тоже – ненавидим… – недовольно пробурчал Архип. – Жидами, говоришь, обзываем… Ну, обзываем, и шо – не со зла, поди. А шо с голодухи мёрли… Так не тилько ж вы, а все. А года те неурожайными были. Забыл? Все мёрли от голода, и татары, и русские, и евреи… Продразвёрстка?!.. Не бреши. Её ж отменили – продналог теперича. Коль излишки завелись – продавай государству, хто мешает?
– Излишки?!.. Откудова они появятся?.. Продналог?!.. Хрен-то редьки не слаще. И щас, шо – лучше? Нечего покласть в тарелку… – возразил Лейб Гершель. – Нет, вы мине, сосед, удивляете… А погромы и избиения евреев? Где защита?
– Так был же один ваш защитник – Мишка Япончик. В девятьсот пятом, кажись… Писали в газетах, в Одессе вас защищал, – позлорадствовал Архип.
– Таки я и говорю: евреи – братья! Этот Япончик – Мойша Винницкий, тогда ещё не шибко бандитствовал: слабых защищал. Да скурвился потом. А как не скурвиться… Голод… Разруха… Хохлы по углам шепчутся, мол, мы – евреи, виноваты во всём. А вы, «не жиды», – хохлы и прочие, каким местом думаете, кады церкви громите и стреляете священников? Чем вы лучше этого самого Япончика? Тилько Мойша пистолетом грабил, а большевички – декретами и комиссарами.
Архип пожал плечами, и промолчал.
– Ага, молчишь! А говоришь, зачем в Крым тащусь.
Но тут Архип не выдержал.
– А вы – рожи еврейские, едрён корень, в стороне были, чи шо? То ж сопатка-то в крови. Комиссарша ваша Роза Залкинд17 кровушки попила, поди, знатно. Голытьба наша первая записалася в комиссары и комитеты бедноты. Излишки-то зерна они выкапывали у нас – работящих мужиков, а вы – евреи, анонимы куды надо строчили, потому как, грамоте обучены поболе нас. Болтаешь, Лейб, чего не попадя… – раздражённо высказался Архип.
Затем помолчав, уже более миролюбиво, без злобы, добавил: – Мужик не должён выпихивать слова из себя, там, где на то надобности нету.